Российская психология и российская психотерапия: единство и борьба противоположностей

В заголовок статьи вынесен один из основных законов диалектики — закон единства и борьбы противоположностей. Как известно, именно в данном законе отражена диалектика развития различных явлений. Противоречие, которое состоит из противоположностей, всегда ставит перед мышлением определенную проблему и является не только выражением недостаточного развития знания, но и условием его дальнейшей деятельности. Как писал К. Поппер: «Без противоречия не было бы рационального основания изменять теории — не было бы интеллектуального прогресса… Стоит только изменить эту установку и примириться с противоречиями, как они утратят всякую плодотворность» [21, с. 521–522]. Поэтому выявленное в определенной системе противоречие требует активного и сознательного поиска реализации исследовательской задачи. А законы диалектики позволяют понять тенденции и новые возможности, скрытые в системе.

Ценность любой философской категории можно измерить. Причем она измеряется не столько богатством внутреннего содержания, сколько обилием тех проблем, которые можно решать с ее помощью. Понятие «противоположность» выступает именно такой философской категорией, которую принято определять как «взаимодополняющие стороны конкретного единства, имеющие взаимоисключающие направления своего измерения. Эти стороны (моменты) противоречия существуют во взаимозависимости, взаимопроникновении и взаимоотражении» [18, c. 315]. Таким образом, в данном понятии заложены следующие формы существования противоречия: единство противоположностей, относительное неравенство (тождество), различие, борьба. Предлагаю рассмотреть историю взаимоотношений психологии и психотерапии в России именно с позиции развертывания данного диалектического закона.

Первый этап — единство психологии и психотерапии. В философских системах единство (греч. μονάς, лат. unitas) чаще определяется через понятие взаимосвязи определенных процессов, которые образуют целостную систему взамодействия, внутренне устойчивую к изменениям и в то же время включенную в более широкую систему. Основными условиями существования процесса как единого выступают: неразрывная связь противоположностей, взаимообусловленность, взаимоукрепление и взаимопроникновение друг в друга.

Как известно, термин «психология» был впервые использован в 1506 году Марко Маруличем, ученым эпохи Возрождения. М. Марулич в трактате «О ведении хорошей жизни на примерах святых» впервые употребил это понятие [19, c. 42]. В начале ХIХ века в Англии возникает движение «Помоги себе сам», которое возглавил Финеас Куимби, по первой профессии — часовщик, впоследствии ставший целителем. Он считал, что болезни — это результат ложных убеждений. Поэтому здоровье можно сохранить при помощи правильного мышления.

Сам термин «психотерапия» введен английским врачом Дэниелем Хаком Тьюком (D. H. Tuke). В 1872 году в книге «Иллюстрация влияния разума на тело» данный автор описывает психотерапию «как терапевтическое действие, которое дух клиента мог иметь в отношении тела благодаря влиянию врача» [там же, с. 96].

Однако и психология, и возможность применения знаний о человеческих состояниях (как своеобразная психотерапия) существовали задолго до категоризации этих понятий. Так, любой учебник по истории психологии начинается с античности. «Общий очерк психологии в России», написанный А.Н. Ждан как предисловие к обширному труду «Российская психология. Антология», указывает, что «начало русской психологической мысли восходит к XVIII веку, … однако предысторию русской психологической мысли составляют взгляды на человека и его душевную жизнь, которые складывались в древней и средневековой Руси до XIV века» [6, c. 3]. А история психотерапии начинается как «часть храмовой медицины, которая была пронизана магическими практиками, включающую в себя мифологию древних культур, теологические толкования, мистерии, «тонкие чувства» и тайные знания адептов, а также веру в существование сверхъестественных сил» [27, с. 26]. Еще Платон в своих «Диалогах» писал о необходимости лечения, в первую очередь, души: «Все — и хорошее, и плохое — порождается в теле и во всем человеке душою, именно из нее все проистекает… Потому-то и надо прежде всего и преимущественно лечить душу» [20, с. 246].

Если вспомнить, что многие врачи (Гиппократ, Гален, Эмпедокл, Корнелий Цельс и др.) были еще и философами, так как первоначально «философом» называли в принципе образованного человека, то становится понятным: единство этих процессов заключается в том, что в начале пути психология и психотерапия были взаимно обусловлены друг другом. Их «внутреннее единство» заключалось в едином предмете для изучения, ориентированном на философию разума, гносеологию, этику, а «внешнее единство» как различие заключалось в разнонаправленности этих процессов. Если донаучная, в данном контексте можно сказать — философская, психология была направлена на размышления о человеческой душе, то практическая психология как донаучная психотерапия — на лечение души.

Таким образом, существование одной стороны единства является условием существования другой. Наличие общего предмета изучения и разнонаправленность научной мысли уже в античности демонстрируют как взаимообусловленность, так и ростки противоречия внутри пока единой системы. «Предметы только тогда противоположности, когда у них общий родовой признак», — писал Г.Д. Левин [11, c. 118]. Таким общим родовым признаком для психологии и психотерапии уже в античности выступает философия. М.М. Решетников указывает: «Психотерапия в Европе появилась не столько в результате развития медицины, сколько в процессе импликации философии и психологии (гуманитарного знания) в медицинскую (биологически ориентированную) науку и практику. Еще в ХIХ веке в качестве «специалистов по душе» выступали философы» [25, c. 17]. Например, И. Кант, исследовавший способности человека, предложил свою антропологию, в которой анализируются различные характеристики человека. По мнению И. Коппера, «Антропология» Канта представляет собой что-то вроде моста между фактической и условной жизнью человека и безусловным философским пониманием человека как «последней своей цели», дающим правильную перспективу рассмотрения фактической жизни [36, c. 12]. Кант предлагает осознать возможности и границы познавательной способности человека и готовность не переступать эти границы. Соответственно, недисциплинированность, т.е. распущенность разума, выражает себя, прежде всего, в самонадеянных попытках выйти за пределы возможного опыта. Он писал: «Если кто-нибудь намеренно натворил что-то и встает вопрос, виновен ли он в этом и как велика его вина, стало быть… надо решать вопрос, был ли он тогда в уме или нет, то суд должен направить его не на медицинский, а на философский факультет» [8, c. 221].

Известные русские мыслители — М.В. Ломоносов, Я.П. Козельский, А.Н. Радищев и другие — в своих произведениях затрагивали психологические проблемы, пытаясь ответить на серьезные философские вопросы о сущности человеческой души, месте человека на Земле, о смерти и т.д. Дебаты между представителями русской религиозной философии и русскими революционерами-демократами, придерживающимися материалистических взглядов, также послужили платформой для решения многих психологических проблем. Психотерапия, находясь «внутри» медицины, решала не менее серьезные проблемы, имеющие методологические основания, корнями уходящие в философию. Умы докторов в XVII—XVIII веках занимали вопрос критериев нормы и помощи психически больным людям, «животный магнетизм» Ф. Месмера как психофизиологическая проблема. Показателен с позиции функционирования закона единства и борьбы противоположностей пример И. К. Лафатера, швейцарского философа, богослова и основателя физиогномики и психологической типологии характеров. Пытаясь «примирить науку и религию», он — выдающийся ученый — потерпел фиаско. Н.М. Карамзин в «Письмах русского путешественника», вспоминая о встречах с этим протестантским проповедником, изобразил Лафатера как гуманиста, стремящегося помогать людям, хотя был не согласен с его физиогномическим учением. Описывая И. Гердера, одного из крупнейших мыслителей Просвещения, он подчеркивает: «Но я боюсь, чтобы не почли меня каким-нибудь физиогномическим колдуном» [9, с. 121], указывая на противоречивость как самой концепции Лафатера, так и отношения к ней современников.

Активное развитие естественнонаучных дисциплин, в первую очередь биологии в области физиологии нервной системы, привело к активизации дискуссий относительно предмета психологии как самостоятельной науки. Анализ трудов ученых, рассматривавших психологию как основанную на самонаблюдении область знания (Н.Я. Грот, М.И. Владиславлев, П.Д. Юркевич и др.), и материалистически ориентированных исследователей (И.М. Сеченов, И.П. Павлов, В.М. Бехтерев и др.), для которых психология имела прикладное значение, позволяет проследить следующую стадию развития диалектического закона единства и борьбы противоположностей. Относительное неравенство, бывшее на протяжении XVIII века несущественным, превратилось в различие, которое невозможно не заметить. Причем это различие есть разделительная полоса между материализмом и идеализмом.

Несомненно, что каждая теория в науке имеет свое национальное лицо. В дореволюционной России материализм связывался в первую очередь с радикальной политической оппозицией царизму, а альтернативные, идеалистические взгляды — с умеренными и консервативными группами интеллигенции. Отсюда — достаточно жесткая позиция представителей материалистического направления отечественной социальной философии относительно места и роли психологии. Так, Н.Г. Чернышевский в своей работе «Антропологический принцип в философии» называет психологию, историю и все нравственные (общественные) науки «жалкими родственницами», а под настоящей «наукой» предлагает понимать точные науки (математику, астрономию, физику, химию, ботанику, зоологию и географию) [30, с. 42–44]. В 60-е годы XIX века разворачивается дискуссия, начатая статьей И.М. Сеченова «Кому и как разрабатывать психологию?», в которой он утверждал, что необходимо «передать аналитическую разработку психических явлений в руки физиологии» [26, c. 241]. Именно в этой работе Сеченов формулирует основной принцип психологического исследования, ставший определяющим в отечественной психологии вплоть до настоящего времени. Это «метод аналитического разложения целого (психики) на отдельные элементы (ощущения, аффекты и т.п.)… т.е. восхождение с целью изучения от простого к сложному, или… объяснять сложное более простым, но никак не наоборот» [там же, с. 225]. Если вспомнить, как выглядит оглавление любого учебника по психологии в СССР, а иногда и в наши дни, то становится очевидным применение данного метода.

В 1867 г. проходит судебное разбирательство между представителями русской православной церкви и издателями труда В. Вундта, в котором, в частности, утверждалось, что и у животных есть душа. В соответствии с социально-политической обстановкой того времени выиграли суд издатели.

В 80–90-е г.г. ХIХ века в России создаются психологические лаборатории при различных, в первую очередь, медицинских учреждениях, формируются прикладные направления (педагогическая психология, детская психология, педология, патопсихология). Например, В.М. Бехтерев, приглашенный в Казанский университет, согласился работать только при условии создания при кафедре душевных болезней собственной психиатрической клиники и лаборатории для психофизиологических исследований. В начале ХХ века регулярно выходит журнал «Психотерапия. Обозрение вопросов психического лечения и прикладной психологии», в котором исследуются основные положения психоаналитической концепции З. Фрейда. Ученые-медики ищут свой путь в деле профессиональной помощи человеку. Бурно развиваются идеи гипноза и его лечебного воздействия на психику, обсуждаются вопросы этиологической роли психогенных факторов в развитии неврозов, отмечается небывалый интерес к естественнонаучным проблемам (экспериментальным подходам к изучению мозга, рефлексам головного мозга и пр.). Здесь теоретическая психология служит практическим задачам медицины, ведь многие психиатры видят в возможности проводить экспериментальные психологические исследования средство повышения престижа своей профессии.

Актуально и гуманистическое направление в психотерапии. А.И. Яроцкий, вошедший в историю медицины как первый исследователь, снявший электрокардиограмму с обнаженного сердца, предложил в своей работе «Идеализм как физиологический фактор» арететерапию как исследование, в первую очередь, духовной жизни пациента для облегчения его болезненного состояния и формирования у него «здорового мироощущения».

Но стоит заметить, что медицина меньше, чем психология, была связана с идеологическими дебатами. В представлении большинства врач, в отличие от других специалистов, например, теоретически ориентированных психологов, несет ответственность за жизнь и здоровье своего пациента, поэтому имеет дело с конкретными симптомами и синдромами, т.е. с тем, что в настоящее время принято называть «объективной картиной болезни». Как тут не вспомнить доктора из известного фильма «Формула любви»: «А голова — предмет тёмный, исследованию не подлежит».

В 1904 г. в Петербурге было выпущено «Толкование сновидений» З. Фрейда, после чего В.М. Бехтерев, В.Я. Данилевский, И.Р. Тарханов и другие — в первую очередь, психиатры — прилагают усилия для внедрения психоанализа в медицинскую практику. В издании «Реальная энциклопедия практической медицины: медико-хирургический словарь для практикующих врачей» 1914 года появляется одно из первых определений термина «психотерапия» в России: «Под психотерапией понимают лечение воздействием на психику. Ее не всегда можно строго отграничить от других способов лечения, так как и последние часто оказывают большое влияние на психику больного. Так, например, алкоголь, бром, морфий и многие другие наркотические средства влияют на психику. Точно так же на нее воздействуют и физические методы лечения, например, массаж, фарадизация кисточкой и т.п. Но все эти воздействия не относятся к психотерапии, так как при них влияние на психику происходит не непосредственно, а только в зависимости от физического или химического воздействия» [24, c. 524]. Вплоть до 30-х гг. ХХ в. психоаналитические идеи были одной из важных составляющих русской интеллектуальной жизни, не встретив того резкого сопротивления, с которым они сталкивались на Западе. Состоятельные русские пациенты годами подвергались психоанализу у специалистов в Вене, Цюрихе и Берлине. Исследователь истории психоанализа в России А. Эткинд отмечает: «В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, психоанализ был известен в России более, чем во Франции и даже, по некоторым свидетельствам, в Германии. «В России, — писал Фрейд в 1912 г., — началась, кажется, подлинная эпидемия психоанализа» [32, с. 11].

Параллельно развивается философская, т.е. теоретическая психология («психология без всякой метафизики» А.И. Введенского, философская психология Л.М. Лопатина и С.Л. Франка и др.). Так, Н.Н. Ланге, ученик М.И. Владиславлева, в своей книге «Психология» сформулировал основные принципы психологии как самостоятельной науки, подчеркивая, что у этой науки есть два лика, как у Януса. Один обращен к естествознанию, другой — к наукам о духе. Так начинает проявляться противоречивость между теоретической и практической психологией (их можно назвать также академической и прикладной).

Данная тенденция продолжилась и в ХХ веке; она хорошо описана М. Полани, который был и философом, и военным врачом. Во время его визита в СССР в 1935 году с лекцией для Наркомата тяжёлой промышленности Н. Бухарин заявил в разговоре с Полани, что различие между фундаментальной и прикладной наукой является ошибкой капитализма и что в социалистическом обществе все научные исследования ведутся в соответствии с нуждами последнего пятилетнего плана [37, c. 8]. М. Полани позже ответил Бухарину, развернув тезис о противоречивости теоретической и практической науки относительно законов познания. Он указывал: если в фокусе внимания находится предмет деятельности, то в его периферийной тени — средство. Если в фокусе ученого — проблема (что?), и она осознается, то метод (как?) чаще оказывается вне света разума. Сознание не может одновременно угнаться за двумя зайцами.

Россия в период до 1917 года была включена в мировой процесс становления и развития психологического знания. Позиция материализма в этот период усиливается расцветом позитивизма как отрицательной реакции на господство идеалистических школ и направлений. Именно позитивизм характеризуется стремлением перенести психологическое знание на более реалистичную позицию, а также критикой немецкой идеалистической школы, в первую очередь, гегельянства, и основной познавательной установкой на абсолютизацию физического знания. Поэтому методологическим основанием для психологии с точки зрения позитивизма выступает согласование образа человека с данными точных наук, в первую очередь, физики и биологии.

Как известно, представители марксизма-ленинизма были последователями и выразителями, в первую очередь, позитивизма. Поэтому именно материалистическая ветвь в российской психологии была активно поддержана представителями Советской власти. В.И. Ленин еще в 1894 году, будучи на стороне материалистической линии в психологии, писал: «Метафизик-психолог рассуждал о том, что такое душа. Нелеп этот прием. Нельзя рассуждать о душе, не объяснив, в частности, психических процессов: прогресс тут должен состоять именно в том, чтобы бросить общие теории и философские построения… и суметь поставить на научную почву изучение фактов» [12, с. 141–142].

Третий этап развертывания закона единства и борьбы противоположностей — появление различий в своем предельном виде, в виде противоположностей. Если в Европе этот этап развертывания противоречия присутствовал в смягченной форме, без «административного ресурса», то в Советской России психологию и психотерапию вовлекли в решение задач социалистического строительства с необходимыми атрибутами: классовой борьбой и непримиримостью к инакомыслию.

В 1921 г. в Москве создана «Психоаналитическая ассоциация исследований художественного творчества», на основе которой при поддержке Л.Д. Троцкого и Н.К. Крупской было учреждено Российское психоаналитическое общество (РПО), включающее в себя две секции: медицинскую (М.В. Вульф) и педагогическую (П.П. Блонский). В Казани открылось Казанское психоаналитическое общество под руководством А.Р. Лурии. Отечественные психоаналитики были вынуждены обосновывать и отстаивать связь марксизма и фрейдизма, с одной стороны, и единую теоретическую платформу теории З. Фрейда и естественнонаучных взглядов И.П. Павлова — с другой. Перед ними была поставлена сложная задача — создать единую, «подлинно материалистическую концепцию личности». Однако уже в 1925 г. Совет народных комиссаров закрыл часть исследований «в связи с несоответствием результатов работы вложенным средствам» [23, с. 503].

Психология также была вынуждена приспособиться к требованиям новой власти. Для решения вопросов ликвидации безграмотности, профессионального отбора / подбора и обоснования первостепенной роли социальных факторов в становлении человека активно развиваются педология и психотехника как компоненты практической психологии.

Педология претендовала на комплексный подход. Но, как заметил А.В. Петровский, «для того, чтобы провести синтез знаний о ребенке, необходима была стадия предварительного методологического анализа данных психологии, физиологии и анатомии, к которому она оказалась неготовой. Педология так и не поднялась до научного синтеза разнообразных знаний о ребенке, полученных другими науками. Педологи-теоретики на проверку оказывались кто психологом (Л.С. Выготский, М.Я. Басов), кто дефектологом или психиатром (Грибоедов), кто врачом-педиатром (Е.А. Аркин), кто физиологом (Н.М. Щелованов), гигиенистом, социологом и т.п., и «синтез наук» заканчивался у них в последних строчках предисловий к книгам» [17, c. 101].

Психотехника была ориентирована на идеологическую пропаганду советских идей, научное обоснование формирования нового человека, теоретическое обоснование новаторских движений. Но, несмотря на серьезные достижения в вопросах отбора, воспитания, организации трудового процесса, исследований профессионально значимых качеств, профобучения и пр., «уже в 20-е годы и в педологических, и в психотехнических исследованиях были получены данные о низком уровне нравственного, интеллектуального и физического уровня развития и о высокой частоте нравственных, психологических и соматических нарушений у населения СССР» [16, с. 48]. Именно эта критическая информация и оценка большого числа советских людей как негодных к учебе и труду были одной из причин запрета педологии и психотехники. В 1936 году вышло знаменитое Постановление ЦК ВКП (б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов», в котором было заявлено: «ЦК ВКП (б) осуждает теорию и практику современной так называемой педологии. ЦК ВКП (б) считает, что и теория и практика так называемой педологии базируется на ложно-научных, антимарксистских положениях. К таким положениям относится, прежде всего, главный «закон» современной педологии — «закон» фаталистической обусловленности судьбы детей биологическими и социальными факторами, влиянием наследственности и какой-то неизменной среды. Этот глубоко реакционный «закон» находится в вопиющем противоречии с марксизмом и со всей практикой социалистического строительства, успешно перевоспитывающего людей в духе социализма и ликвидирующего пережитки капитализма в экономике и сознании людей» [22]. Данное постановление, по образному выражению Б.С. Братуся, будучи «не пулей, а бомбой» [1, с. 15], привело к разгрому перспективных направлений как в психологии, так и в психотерапии. Братусь пишет: «Были закрыты Институты труда, психотехнические лаборатории, разогнаны различные психологические общества, ликвидированы психологические журналы и периодические издания, рассыпаны типографские наборы книг, приготовленных к печати; изымались из библиотек и уничтожались книги, имеющие отношение к педологии, тестологии и ко всему, что так или иначе могло о них напомнить, стали в большом количестве появляться разгромные статьи и брошюры против психологов, а вскоре начались выборочные аресты, высылки, расстрелы [там же, с. 15–16]. Так, А.Б. Залкинд — директор Института психологии, педологии и психотехники, председатель Президиума Общества психоневрологов-материалистов — подвергся гонениям и партийной проработке за «фрейдизм» и «извращения в работе», из-за чего был вынужден признать ошибочность своей «связи» с фрейдизмом. Залкинд был снят с должности директора Института психологии, педологии и психотехники. Умер на улице от инфаркта после партсобрания, на котором его деятельность была раскритикована. Постановление «задело» и психотерапевтов, которые также подверглись репрессиям.

Естественнонаучные направления в это время активно развивались. Причем именно физиологи были обласканы новой властью. Идеи И.П. Павлова, которого недаром чтут как отца бихевиоризма, как нельзя более кстати пришлись «ко двору» Советской власти. Так, Б.С. Братусь приводит воспоминания очевидца жизни в послереволюционном Петербурге Н. Полетика, который рассказывал, как пассажиры трамвая №9, следовавшего до Военно-медицинской академии, «обычно встречали скромно одетого старичка, который громко, не боясь, ругал Советскую власть… Этим стариком был не кто иной, как лауреат Нобелевской премии Иван Петрович Павлов» [там же, с. 11]. Эксперименты на животных, а потом и перенос их на людей, когда в качестве лабораторного материала использовались беспризорники в возрасте 6–15 лет, позволили разобраться в природе мышления человека. Опыты на детях и подростках ставились в детской клинике 1-го ЛМИ, в Филатовской больнице, в больнице им. Раухфуса, в отделе экспериментальной педиатрии ИЭМа, а также в нескольких детских домах. Как цинично отмечал Ф.П. Майоров, бывший официальным летописцем павловской школы: «Некоторые из наших сотрудников расширили круг экспериментальных объектов и занялись изучением условных рефлексов у других видов животных; у рыб, асцидий, птиц, низших обезьян, а также детей» [14, с. 185]. В 1929 году Иван Петрович Павлов номинировался на вторую Нобелевскую премию. Его кандидатуру «завернули» еще на этапе рассмотрения, порекомендовав более никому не показывать разработки с беспризорниками как факт, порочащий науку, как дикарство и химически чистый цинизм, до которого не должен опускаться ученый.

Смысл теоретических построений этого, несомненно, выдающегося физиолога — в том, что психическая деятельность рассматривается как механическая и материалистическая, которую, следовательно, можно регулировать «со стороны», «преобразовывать человека»; в этой деятельности нет места сознанию, интроспективным методам. С такой позиции важно продемонстрировать, что человеком можно управлять, а мысли — это продукт его деятельности («бытие определяет сознание» — главный тезис марксистско-ленинской философии и материалистической психологии), поэтому и мыслями также можно управлять.

А Г.И. Челпанов имел смелость утверждать в 1923 году: «Гибель научной психологии, невольными свидетелями которой мы являемся, у нас в России есть результат нашей общей некультурности… Марксистская психология не имеет никакого отношения к физиологии, а потому величайший абсурд — думать, что изучение условных рефлексов по методу Павлова — есть подлинная марксистская психология» [29, с. 29]. Ему вторит Л.С. Выготский: «Павлов хочет не только отвоевать независимость для своей области исследования, но и распространить ее влияние и руководство на все сферы психологического знания, что видно из его прямых указаний на то, что спор идет не только об эмансипации от власти психологических понятий, но и о разработке психологии при помощи новых пространственных понятий» [5, с. 44]. Описывая кризис в психологии, Л.С. Выготский, полемизируя со своим оппонентом И.П. Павловым, отмечает углубление противоречивости 2-х психологий — марксистской, т.е. материалистической, и традиционной: «Что же наиболее общего у всех явлений, изучаемых психологией, что делает психологическими фактами самые разнообразные явления — от выделения слюны у собаки и до наслаждения трагедией, что есть общего в бреде сумасшедшего и строжайших выкладках математика? Традиционная психология отвечает: общее — то, что все это суть психологические явления, непространственные и доступные только восприятию самого переживающего субъекта. Рефлексология отвечает: общее то, что все эти явления суть факты поведения, соотносительной деятельности, рефлексы, ответные действия организма. Психоаналитики говорят: общее у всех этих фактов, самое первичное, что их объединяет, — это бессознательное, лежащее в их основе. Три ответа соответственно означают для общей психологии, что она есть наука: 1) о психическом и его свойствах, или 2) о поведении, или 3) о бессознательном. Отсюда видно значение такого общего понятия для всей будущей судьбы науки» [там же, с. 47]. И ниже: «Рефлексология, благодаря многим плодотворным принципам естественных наук, оказалась глубоко прогрессивным течением в психологии, но как теория метода она глубоко реакционна, потому что возвращает нас вспять к наивно-сенсуалистическому предрассудку, будто изучать можно только то и постольку, что и поскольку мы воспринимаем» [там же, с. 84].

Таким образом, в отечественной психологии до Второй мировой войны сформировалась оппозиция естественнонаучной, материалистически ориентированной психологии и психологии, которая разрабатывала в первую очередь теоретико-методологические аспекты психологического знания. Л.С. Выготский, пытаясь примирить их, найти общие основания для обеих психологий, предполагал, что «психология беременна общей дисциплиной, но еще не родила ее» [там же, с. 46]. И уже в больнице, будучи смертельно больным, Л.С. Выготский говорил: «Общая психология где-то рядом. Мы держим в руках нить от нее» [10]. Так психология в России раздвоилась, превратившись в одобряемую властью психологию безличных психических процессов, механизмов и функций, опирающуюся на естественнонаучную парадигму, и «андеграундную» психологию, исследующую субъективные переживания человека, смысловую организацию его жизненного мира, имеющую основанием гуманистическую парадигму. Если первая психология сделала много открытий в ответ на вопрос «что и как?», то вторая дала много ответов на вопрос «для чего?». Но и первая, и вторая, в силу объективных причин, не задавались вопросом, на который в это же время пыталась ответить вся мировая психотерапия, — «зачем?».

Советская реальность такова, что «как ни парадоксально, на протяжении всей истории развития советской психологии и психотерапии, эти дисциплины, по существу, не соприкасались друг с другом. В итоге приходится признать чрезвычайно скромным вклад психологии в развитие отечественной психотерапии, что впрочем, справедливо и наоборот», — пишет В.Н. Цапкин [31, с. 48]. Однако на отечественную психотерапию серьезное влияние оказала как раз рефлексология. Поэтому в советских учебниках по психотерапии преобладали именно директивные методы: суггестия, рациональная психотерапия как метод «лечения перевоспитанием» с целью укрепления воли, отрицательное самовнушение по М.Д. Танцюре, мотивированное внушение по Н.В. Иванову, императивное внушение наяву на фоне сильного эмоционального напряжения при заикании по В.М. Шкловскому и др. Исследовалась практика гипнотизации на расстоянии посредством телефона, телевидения, разрабатывались «сочетанные методы психотерапии», комбинирующие внушение с другими, в первую очередь, фармакологическими и физиотерапевтическими методами лечения.

Можно констатировать, что ситуация становления советской психологии и психотерапии привела к победе части одной из противоположностей — марксистско-ленинской психологии. Однако другая противоположность — психотерапия — не была уничтожена или поглощена «более сильной» противоположностью. Просто произошло изменение степени преобладания одной противоположности над другой в рамках целостной системы. Ведь внутренний динамизм явления не исключает покоя и постоянства, что может характеризоваться как застой в развитии. Именно застой в плане продуцирования новых идей и определяет состояние советской психологии и психотерапии. Как психология, так и психотерапия в СССР характеризовались следующими особенностями. Во-первых, комплексом «провинциализма», т.к. только единицы «проверенных» психологов и психотерапевтов могли в это время, по крайней мере, до «оттепели» Н. Хрущева, взаимодействовать с мировым сообществом. Во-вторых, психологией, как и психотерапией, особенно гуманистически ориентированной, было заниматься небезопасно. Выходить «за рамки» разрешенных методов психотерапевтического вмешательства также было запрещено.

В мире же Вторая мировая война объединила психологов и психотерапевтов для решения проблемы жизнестойкости человека в условиях войны. Военное министерство США включило психологию в список «решающих» профессий [13, с. 402], появилась новая профессия — клинический психолог, цель которого была определена как психотерапевтическое воздействие на ветеранов войны. В 1946 году такая специальность была введена в университетах со следующей мотивацией: «Психология должна отделиться от своих самых непосредственных соперников, психиатров, которые с первых дней появления «клинической» психологии еще до I мировой войны боялись, что психологи могут узурпировать их терапевтические обязанности» [там же, с. 405].

Четвертый этап — борьба противоположностей — развернулся на фоне серьезных дебатов как внутри психологии, так и внутри психотерапии. Как отмечали В.П. Зинченко и Е.Б. Моргунов: «Все устали от монизма, идущего то ли от проектов Козьмы Пруткова о введении единомыслия в России, то ли от марксизма, то ли от православия» [7, с. 50–51]. На этом этапе очень ясно видно, что у каждой противоположности есть своя внутренняя противоречивость, что еще раз доказывает внутреннее единство рассматриваемого противоречия. На передний план гуманитарной науки выходит вопрос применения теоретических знаний на практике. Как указывал Ф. Василюк: «У нас была только прикладная практическая психология (т.е. приложения психологии к различным социальным сферам, по имени этих сфер и получившие свои названия — педагогическая, медицинская, спортивная и т.д.), но не было психологической практики (т.е. особой социальной сферы психологических услуг)» [2, c. 16]. И здесь тоже проявлялись противоречия внутри противоположности. Специалисты рассматривали психологов, с одной стороны, как подмастерьев в своей профессиональной деятельности, а с другой — требовали научных выводов и грамотных заключений. Внутри психотерапии сталкиваются врачебный подход, в котором врач-психотерапевт рассматривает своего пациента как объект для лечения и восстановления психического здоровья, и гуманистически ориентированный подход, когда страдание клиента есть неотъемлемый аспект существования человека, а иногда и его смысл.

Современное состояние российской психологии и российской психотерапии можно охарактеризовать как поле битвы всех против всех. Психологи сражаются за корпоративную («школьную») принадлежность, за право обладать особыми полномочиями, за независимость, за приоритеты и пр. Клиентам и заказчикам психологических услуг хотелось бы получить максимальный результат за минимальные средства. Различные надстроечные организации, в том числе и государственные структуры, ориентируясь в первую очередь на контроль, зачастую не осознают, что и как они способны контролировать в реальности. В бой периодически вступают всевозможные общественные организации и союзы, одни из которых были созданы как профессиональные сообщества, другие — для конкретных политических целей. С другой стороны, тотальная информатизация привела к тому, что с помощью Интернета и огромного количества литературы любой гражданин может стать «экспертом» в психологии.

Примерно в такой же ситуации оказывается и российская психотерапия, которой повезло быть более структурированной как системе в силу врачебной принадлежности. Данная деятельность, появившись внутри медицины в средневековой Европе одной из первых как профессиональная, способствовала упорядочению и стандартизации. Именно профессия «врач» была одной из первых институализирована и в глазах общественности всегда была классической, потому что, во-первых, сами услуги данной профессии были значимыми с позиции общества; во-вторых, для обеспечения качества оказываемых услуг необходимы были специальные знания и навыки, которые можно было приобрести только в процессе длительного обучения, в т.ч. практико-ориентированного [35, c. 24]. Поэтому профессию врача можно назвать своеобразным эталоном для других профессий. Не поэтому ли до сих пор психологи в стремлении приобрести привилегированный профессиональный статус пытаются следовать этой ролевой модели?

Ситуация осложняется и «выяснением отношений» между психологами и психотерапевтами. Еще в 1988 году Э. Эббот выявил закономерность взаимоотношения профессий. Между профессиями идет постоянная борьба за прерогативу высказывать решающее мнение о том, как потребителю поступать в конкретной ситуации. В основе данного конфликта лежит конкуренция за власть, связанная с принятием значимых решений.

Кризис в современной психологии можно охарактеризовать следующими положениями. Во-первых, одновременно существующие научные школы, сражаясь за первое место, отказывают в праве на существование другим направлениям.

Во-вторых, серьезную озабоченность всех психологов и большинства психотерапевтов вызывает низкая этическая культура дискуссии.

Этап разрешения противоречия начинается с поляризации противоположностей. Говоря о разрешении противоречия, Гегель отмечал, что, разрешаясь, они «идут ко дну, на грунт», т.е. к своему основанию. Поиск основания равен поиску ведущего звена в противоречивом отношении противоположных сторон действительности, которое может заключаться либо в переходе противоречия в другое качество, либо в гибели обеих противоположностей.

В предисловии к книге В.Н. Цапкина «Единство и многообразие психотерапевтического опыта» Ф.Е. Василюк сравнивает современную ситуацию с большой московской коммуналкой: «Уставшим от склок взрослым невдомек, что все они, в сущности, добрые люди, и нет между ними непроходимой пропасти, и сколько в их изолированных комнатках общего и похожего, и даже ссоры их по-своему поэтичны, и главное, что сама трудная совместимость их жизни полна тайного смысла» [3, c. 4]. В этой же работе подчеркнут комплиментарный характер психологии и психотерапии, когда разные относительно человека позиции позволяют специалистам эффективно и результативно оказывать помощь своему пациенту или клиенту. Так сложилось в отечественной практике, что психологии было разрешено развиваться на естественнонаучных основаниях, по крайней мере, в период Советского Союза, что позволяет психотерапии опереться на экспериментальные данные, подлежащие контролю. Советская психотерапия в основном развивалась в гуманистическом направлении как противоположность психиатрии, которую в постсоветский период назвали «карательной». Пережив так называемый «павловский» подход, навязанный уже после смерти этого выдающегося ученого, в котором была определена тенденция к биологизации медицины и изоляции от мирового развития психотерапии, многие советские психотерапевты стремились избежать обвинений в отходе от материалистических позиций и предпочитали назначать своим пациентам фармакологическое или другое лечение.

Перестройка, открыв возможности взаимодействия с мировым психотерапевтическим сообществом, привела к появлению огромного разнообразия подходов и технологий в психотерапии. И в России нахлынувший поток разнообразия привел к расцвету интегративных технологий, по поводу которых остроумно сказал А. Сосланд: «Интертекст не порождает новых конфигураций. Если мы ограничимся подобными рамками, то в итоге нас ждет бесконечное перекладывание ингредиентов из одного салата в другой» [28, c. 29].

Психология может помочь психотерапевту разобраться в индивидуально-личностном портрете, а психотерапия, как медицинская деятельность, ориентирует психолога в клинических особенностях человека, нуждающегося в профессиональной помощи. Но до сих пор психотерапевты-медики и консультирующие психологи (т.к. психотерапевтами они не могут называться в соответствии с нормативными актами РФ) не могут прийти к взаимопониманию. Причины этой продолжающейся борьбы противоположностей заключаются в следующем.

1. Принципиально разная профессиональная подготовка, что привело к неполноценности философско-гуманитарной грамотности у медиков и к серьезным пробелам в медицинских знаниях у психологов.
2. До сих пор наблюдается второстепенное положение клинического психолога в клинике (в профессиональном стандарте работников здравоохранения медицинский психолог следует после зоолога, энтомолога и инструктора-методиста по ЛФК).
3. Как следствие, у психолога в здравоохранении ниже заработная плата, отсутствие льгот, которые имеет психотерапевт (например, 56-дневный отпуск и пр.).
4. Клинический, как и любой другой, психолог, даже если он прошел профессиональную подготовку для осуществления психотерапевтической помощи, не имеет права так называться. А любой выпускник медицинского института, прошедший интернатуру по психиатрии, может занять должность психотерапевта, что зачастую и происходит.

Как известно из философии, борьба как форма существования диалектического закона всегда предполагает стремление любой из противоположностей к победе над другой, т.е. к поглощению другой любой ценой. Но как только достигается победа, это явление перестает существовать, оно разрушается, ибо исчезает одна из противоположностей, которая была, тем не менее, одним из фундаментальных первоначал явления. В итоге борьба несовместима со стабильностью. И если Энгельс в своей формулировке диалектического закона единства и борьбы противоположностей абсолютизировал стремление к изменению, то проблема стабильности, так актуальная в настоящее время, им практически не описана. Здесь требуется вернуться к античной философии, в частности к, пожалуй, единственному диалектику Древней Греции — к Гераклиту, у которого уже есть понятие устойчивого равновесия между противоположностями — понятие гармонии. Гармония предполагает, что противоположности взаимоукрепляются, и это способствует наращиванию темпа позитивных изменений. Другими словами, именно гармоничное существование противоположностей приводит к порядку во взаимодействии этих противоположностей, что поддерживает развитие противоречия как перехода в другое качество. Таким образом, борьба с целью победы является лишь начальной для существования какого-то явления. Пока она происходит, сложно сказать, что явление приобрело какую-то качественную определенность, это своеобразная проба сил. Равновесие же можно задать явлению извне, однако это будет искусственная гармония.

Если же само явление выстраивается гармонично, то внутри него происходит уравновешивание противоположностей, когда система перестает тратить энергию на бесперспективную борьбу.

У известного польского писателя Януша Вишневского есть рассказ «Химия облатки», в котором он описал ситуацию предрождественского вечера, когда везде сияют наряженные елки, люди оживлены и готовятся к празднику. И вдруг из ворот больницы, напротив которой тоже стоит украшенная елка, выбегает маленькая девочка в больничной одежде и торопится к этой елочке. Движение останавливается, за малышкой торопится охранник… Академическая психология опишет эту ситуацию через механизмы: нейропсихологические, психофизиологические и пр. Практическая психология и психотерапия обратятся в первую очередь к эмоциям. Я. Вишневский заканчивает рассказ словами: «Когда я читаю отчеты разных нейротеологов, я вспоминаю ту девочку, маленькую сумасбродку, бегущую через улицу к елке, и радуюсь тому, что поэт может правдиво описать человека, а лаборант — нет» [4, с. 149–150]. Надеюсь, что и у российской практики и теоретического обоснования оказания профессиональной помощи человеку будет свое Рождество.

Литература

1. Братусь Б.С. Русская, советская, российская психология: конспективное рассмотрение. – М.: Флинта, 2000. – 88 с.
2. Василюк Ф.Е. Психология переживания. – М.: Издательство МГУ, 1984. – 240 с.
3. Василюк Ф.Е. Предисловие // Цапкин В.Н. Единство и многообразие психотерапевтического опыта. – М.: Изд-во МГППУ, 2004. – С. 4–5.
4. Вишневский Я. Л. Молекулы эмоций / пер. с польск. – М.: АСТ: Астрель, 2012. – 224 с.
5. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Психология развития человека. – М.: Смысл, ЭКСМО, 2005. – С. 41–191.
6. Ждан А.Н. Российская психология. Антология. – М.: Академический Проект; Альма Матер, 2009. – 1280 с.
7. Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии. – М.: Тривола, 1994. – 304 с.
8. Кант И. Антропология с прагматической точки зрения. – СПб: Наука, 1999. – 471 с.
9. Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. – М.: Правда, 1988. – 544 с.
10. Лев Выготский: очень краткое введение [Электронный ресурс]. – URL: http://econet.ru/articles/126512-lev-vygotskiy-ochen-kratkoe-vvedenie (дата обращения: 10.03.2017).
11. Левин Г.Д. Философские категории в современном дискурсе. – М.: Логос, 2007. – 224 с.
12. Ленин В.И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов // Соб. сочинений: в 55 т. – М.: Издательство политической литературы, 1967. – Т. 1. – С. 125–346.
13. Лихи Т. История современной психологии / пер. с англ. – 3-е изд. – СПб: Питер, 2003. – 448 с.
14. Майоров Ф.П. История учения об условных рефлексах. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1954. – 368 с.
15. Марченкова М.В. Очерк о развитии психотерапии в России // Консультативная психология и психотерапия. – 2012. – №1. – С. 169–182.
16. Олешкевич В.И. История психотехники: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. – М.: Академия, 2002. – 304 с.
17. Петровский А.В. Запрет на комплексное исследование детства // Репрессированная наука / под общ. ред. проф. М.Г. Ярошевского. – Л.: Наука, 1991. – С. 126–135.
18. Пивоваров Д.В. Категории онтологии: учеб. пособие. – Екатеринбург: Изд-во УРФУ, 2016. – 552 с.
19. Пикрен У. Великая психология: от шаманизма до современной неврологии. 250 основных вех в истории психологии / пер. с англ. – М.: Бином. Лаборатория знаний, 2016. – 536 с.
20. Платон. Диалоги // Платон. Собрание сочинений в 4 томах. – М.: Философское наследие, 1968. – Т. 2.
21. Поппер К. Предположения и опровержения: Рост научного знания. – М.: Аст, 2008. – 640 с.
22. Постановление ЦК ВКП (б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов» от 04.07.1936 г. [Электронный ресурс]. – URL: http://istmat.info (дата обращения: 10.03.2017).
23. Психотерапевтическая энциклопедия / под ред. Б.Д. Карвасарского. – СПб: Питер, 2006. – 944 с.
24. Реальная энциклопедия практической медицины: медико-хирургический словарь для практикующих врачей / под ред. приват. доц. Императорской Военно-Морской Академии М.Б. Блюменау. – СПб, 1914. – Т. XVI. – 736 с.
25. Решетников М.М. Психотерапия – как концепция и как профессия // Независимый психиатрический журнал. – 2003. – №2. – С. 15–21.
26. Сеченов И.М. Кому и как разрабатывать психологию // Избранные философские и психологические произведения / под ред., со вступ. ст. и примеч. В.М. Каганова. – М.: ОГИЗ, 1947. – С. 222–308.
27. Слабинский В.Ю. Основы психотерапии. Практическое руководство. – СПб: Наука и техника, 2008. – 464 с.
28. Сосланд А. Фундаментальная структура психотерапевтического метода. – М.: Логос, 1999. – 368 с.
29. Челпанов Г.И. Психология и марксизм. – М.: Русский книжник, 1924. – 29 с.
30. Чернышевский Н.Г. Антропологический принцип в философии. – М.: ОГИЗ, 1944. – 88 с.
31. Цапкин В.Н. Единство и многообразие психотерапевтического опыта. – М.: Изд-во МГППУ, 2004. – 199 с.
32. Эткинд А.М. Эрос невозможного. История психоанализа в России. – СПб: Медуза, 1993. – 464 с.
33. Яроцкий А.И. Идеализм как физиологический фактор. – Юрьев: Типография К. Маттисена, 1908. – 302 с.
34. Abbott A. The System of Profession: An Essay on the Division of Expert Labor. – Chicago: Chicago University Press, 1988. – 452 р.
35. Dewe B. Professionsverständnisse – eine berufssoziologische Betrachtung // Professionalisierung im Gesundheitswesen. Positionen, Potentiale, Perspektiven / edit. by J. Pundt. – 2 Auflage. – Bern: Verlag Hans Huber, 2012. – P. 23–35.
36. Kopper J. Einleitung // Kant I. Anthropologie in pragmatischer Hinsicht. – Hamburg: Felix Meiner Verlag, 1980. – P. 12–14.
37. Polanyi M. Science, Faith, and Society. – Chicago: University of Chicago Press, 2007. – 96 р.
38. Regulating the Health Professions / edit. by J. Allsop, M. Saks. – London: Sage, 2002. – 166 p.

Источник: Рогачева Т.В. Российская психология и российская психотерапия: единство и борьба противоположностей // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. – 2017. – T. 9, № 2(43). – C. 3