Метафора «после того, как...» в осмыслении проблемы «запретного» и «невозможного»

Весь мир основан на ограничениях. Эти ограничения имеют и природную, и социальную, и индивидуальную обусловленность. Действие каждого закона, нормы, порядка предполагает определенные соотношения и взаимосвязи. Например, в человеческом обществе, для того чтобы минимизировать противоречия меду разными людьми и социальными группами, договариваются об определенных правилах взаимоотношений, которые в дальнейшем могут воплощаться в законы (согласно идее «общественного договора» — по Ж.Ж. Руссо). В мире природы различные ограничения представлены и на генетическом, и на социальном уровнях, например во взаимоотношениях среди стадных животных. Заметим, что и в человеческом обществе, и на уровне конкретной личности, часто недооценивается роль и природных факторов, которые также во многом определяют запреты во взаимоотношениях между людьми и даже делают какие-то отношения и поступки невозможными.

Но самое интересное, что заведенный порядок вещей иногда нарушается. На уровне природы это могут быть мутации, хотя и они развиваются по своим законам. На уровне людей, по мере развития их субъектности, возрастает вероятность отклонения от существующих правил (преодоление ограничения) и даже создания новых правил. Данное противоречие — между необходимостью выполнять определенные правила и принципиальной готовностью выходить за рамки этих правил — и определило основную проблему нашего теоретического исследования. Объектом исследования является готовность человека (и определенных социальных групп) выходить за рамки различных ограничений. Предметом — конкретизация такой готовности применительно к различным «запретам» и преодолению границ «невозможного». При этом для нас важнее не только реальное преодоление ограничений (запрещенного и невозможного), но и сама попытка это сделать, «после того, как…» человек хотя бы задумает и предпримет ее. В этом контексте метафора «после того, как…» становится отправной точкой нашего анализа. Соответственно, основные наши задачи: 1) уточнить психологический смысл понятий «запретное» и «невозможное»; 2) определить соотношение «запретного» и «невозможного», а также их место среди близких понятий; 3) определить перспективные варианты преодоления различных ограничений, связанных с «запретами» и границами «невозможного»; 4) рассмотреть этические ограничения, связанные с преодолением «запретного» и «невозможного».

Ограничения в глобальных и индивидуальных контекстах

Проблематика «запретного» и «невозможного» включается в более обширную проблематику, связанную с идеей ограничений, которые во многом определяют не только мироустройство в широком смысле, но и жизнь конкретного человека. На уровне природы и космоса это проявляется в законах, которые определяют миропорядок. На уровне социальной организации жизни ограничения проявляются в нормах и законах, определяющих взаимоотношения между людьми, социальными группами и государствами. На уровне межличностного общения эти ограничения определяют формальные и неформальные взаимоотношения конкретных людей. А на уровне личности ограничения связаны с установками, стереотипами, принципами, но одновременно и с границами дозволенного, включая рамки познания человеком мира и самого себя, которые нередко воплощаются и в средствах (методах) познания. Причем и на уровне конкретного человека проявляются природные, социальные и межличностные ограничения. Например, у отдельного человека есть ограничения, связанные с его здоровьем, с его социальным статусом и с установившимися взаимоотношениями с окружающими людьми (которые могут ему во многом помогать или, наоборот, сильно осложнять для него жизнь).

Если на уровне глобальных ограничений простой человек часто не имеет средств для преодоления этих ограничений, то на уровне социальном, межличностном и тем более на личностном уровне таких возможностей для него гораздо больше. Но еще интереснее то, что и на личностном уровне человек может менять свое отношение к глобальным ограничениям, причем не только через воображение и фантазии, но и через осмысление, и через частичное воздействие на подобные (глобальные) ограничения. Проблема ограничений и их преодоления по-своему осмысливается в разных науках, в искусстве, в философии, в религии и на уровне обыденного сознания, то есть данная тема во многом носит междисциплинарный характер. Например, в психологии и различных ее практико-ориентированных направлениях это больше связано с преодолением внутренних барьеров, страхов, стереотипов поведения и тому подобного [2; 4; 26] (Баскаков, 2007; Василюк, 1984; Рудестам, 1990 и др.). Как уже отмечалось, в данном теоретическом исследовании мы конкретизируем общую идею ограничений проблематикой «запретного» и «невозможного».

Соотношение понятий «невозможное» и «запретное»

Для начала есть смысл попытаться соотнести понятия «запретное» и «невозможное». Сразу следует сказать, что в разные эпохи и в разных социокультурных контекстах понимание и оценка запретного и невозможного могут сильно отличаться, что связано как с доминирующими в обществе представлениями общественного сознания (например, с уровнем образованности масс), с развитием религии, науки, художественных форм познания мира, так и с развитием мировоззрения конкретного человека. Важнейшую роль в развитии представлений о запретном и невозможном играет этика, в частности различные ограничения и предписания о том, как можно и как нельзя познавать мир и самого человека.

В частности, этические ограничения могут проявляться: 1) в законах, запрещающих или разрешающих тот или иной поиск в данном направлении (например, запреты на разработку средств массового поражения, на эксперименты с людьми и т.п.); 2) в нормах общественной морали, куда могут быть отнесены и религиозные запреты, и ограничения, связанные с традициями разных народов, и т.п.; 3) на уровне совести конкретного человека, который по разным причинам (включая и страх перед законом или моральным осуждением) отказывается от творческого поиска преодоления разных запретов и от стремления выйти за рамки возможного. Именно потому, что каждый человек сам для себя решает вопрос о целесообразности и допустимости нарушения или ненарушения разных запретов, мы сконцентрируемся на психологических аспектах проблематики запретного и невозможного, когда для кого-то эти запреты совершенно реальны, но для кого-то они оказываются не только преодолимыми, но даже и этически обоснованными на уровне его совести. Естественно, здесь возможны противоречия совести и морали, совести и закона, а также морали и закона… И это тоже можно отнести к определенным «запретам» (при очевидности подобных противоречий и соответствующих строгих санкций) или «дозволениям» (например, когда такие противоречия не носят слишком опасного характера, как для общества, так и для конкретной личности…).

Все это предполагает огромное разнообразие подходов и взглядов на запретное и невозможное. Поэтому в предлагаемых ниже рассуждениях отражается лишь один из вариантов такого осмысления. И, как уже отмечалось, попытка предложить каждый новый такой вариант предполагает расширение общего кругозора и возможностей познания, как для исследователя проблем запретного и невозможного, так и для конкретного человека, стремящегося обозначить для себя рамки подобного поиска и саму целесообразность преодоления запретов и превращения для себя невозможных замыслов в возможные… В самом общем плане соотношение «запретного» и «невозможного» отражается в модели, представленной пересекающимися координатами: 1) критерии, относящиеся к «запретному» (на одном полюсе — разрешено, на другом — запрещено); 2) критерии, относящиеся к «невозможному» (на одном полюсе — возможно, на другом — невозможно) (рис. 1).

На модели (рис. 1) показано, что запретное и невозможное совпадают в своих крайних значениях («Разрешенное и Реальное» и «Запрещенное и Невозможное»), но в каких-то позициях противоречат друг другу («Разрешенное, но Невозможное» и «Запретное, но Реальное»). Такие, казалось бы, простые соотношения позволяют анализировать многие реальные ситуации, связанные с готовностью или неготовностью человека (или социальных групп, а иногда и целых народов) реализовать те или иные цели и смыслы.

Например, два любящих друг друга человека так и не создают семью, хотя как будто они «созданы друг для друга», то есть их замыслы, казалось бы, вполне реализуемы. Но в силу различных ограничений они отказываются от брака (кроме противодействия родственников, влюбленные еще не обрели финансовой независимости, живут в разных городах и т.п.). Если запреты и санкции достаточно сильные (вплоть до изгнания из семьи родителей, телесных наказаний за ослушание и т.п.), то говорить о «реальности» замыслов данных людей почти не приходится, и ситуация может быть обозначена как «Запретное и Невозможное». Но если запреты несильные и родители лишь поначалу проявляют свое несогласие (для «поддержания традиции» и т.п.), но потом соглашаются на определенных условиях, то ситуация может характеризоваться как «Запретное (но только вначале), но Реальное», а в дальнейшем и как «Разрешенное и Возможное». Здесь важно обозначить сам вектор возможного перехода от одного состояния (позиция 4 на рис. 1) к более желаемому состоянию (сначала позиция 3, а потом и позиция 2 на рис. 1). При этом важно оценивать еще и силу (возможные санкции) «запретов» и объективную сложность самой ситуации, определяющей «возможность» или «невозможность» ее осуществления.

Противоречивость «запретного», но «возможного» (как и «разрешенного», но «невозможного») во многом является диалектической. В какой-то степени это соответствует и пониманию «чуда» (как совмещения несовместимого), о чем писал А.Ф. Лосев, когда подчеркивал двойственную природу «чуда», воплощенную в личности: 1) личность как некий идеал, идея, существующая вне времени и пространства; 2) личность реальная, историческая, меняющаяся и переживающая [14, c. 134–160] (Лосев, 1991). И как «чудо» диалектика «запретного» и «невозможного» проявляется на нашей модели в позициях 2 и 3 (рис. 1).

В таком анализе отражается важная мысль: не всегда целесообразно оценивать те или иные ситуации глобально (либо как «запретное — невозможное», либо как «разрешенное — возможное»), ведь даже при некоторых ограничениях можно найти обнадеживающие моменты (лазейки, подсказки) для позитивного решения проблемы, когда что-то запрещено, но объективно это реализуемо или, наоборот, что-то объективно сложно, но при отсутствии запретов (или их слабой выраженности) вопрос решаем. В дальнейшем мы уточним данный принцип и покажем на примерах, что многие более сложные вопросы, кажущиеся невозможными, на самом деле вполне решаемы. Также важно акцентировать мысль о соотношении «объективного» и «субъективного» в решении сложных проблем. В крайних своих выражениях объективное, казалось бы, вполне понятно, например мы не можем «выпить море», не можем «переубедить образованного дурака», но одновременно можем «продать на рынке 20 килограмм картошки», можем «написать статью» и даже можем «поступить на факультет психологии МГУ».

Нередко объективные ограничения (или, наоборот, дополнительные возможности, позволяющие преодолеть эти ограничения) связывают с технологиями (а также с владением этими технологиями), с природными условиями, с нормативно-законодательными предписаниями (запрещающими или разрешающими), с существующими моральными ограничениями (например, с реальной организационной культурой или с традициями какогото этноса), с неблагоприятными организационными или бытовыми условиями, а также с внутренними ограничениями или возможностями конкретного человека (с развитием интеллекта, с опытом, с интуицией, со здоровьем, с развитием его совести и т.п.). О сложных соотношениях объективного и субъективного рассуждают Т.В. Корнилова и С.Д. Смирнов, когда справедливо указывают, что даже объективное знание как-то еще должно быть воспринято «объективным наблюдателем». Но наблюдатели — это субъекты, то есть и законы объективного мира устанавливаются, а потом еще и меняются самим человеком [12, c. 44] (Корнилова, Смирнов, 2011). Для психологов вообще субъективное становится предметом исследования, что означает признание его реальности. Поскольку сами психологи выявляют и даже используют на практике те или иные психологические закономерности, то, следовательно, субъективное тоже реально, то есть объективно (и также зависит от наблюдателя и исследователя, как и законы природы). Хотя на это счет и у самих психологов существуют иные точки зрения, когда субъективное вообще отрицается (например, в радикальном бихевиоризме и др.).

Сложность определения субъективного в контексте «запретного» и «невозможного» определяется следующим противоречием. С одной стороны, если какие-то внутренние запреты или убежденность в абсолютной невозможности каких-то дел у конкретного человека достаточно сильны, то эти дела действительно для него становятся почти не реализуемы. Но, с другой стороны, если человек готов не только настроить себя на решение сложных задач, но и соответственно подготовиться к этому, то многие ранее невозможные и даже запретные дела становятся для такого человека вполне достижимыми. Например, он может и в МГУ поступить, и статью написать, и даже успешно торговать на рынке… Но «выпить море» или «переубедить образованного дурака, убежденного в своей непогрешимости, да еще и остепененного», даже у него не получится… Хотя в фантазиях это для кого-то и оказывается возможным… Соответственно, представленная выше модель (рис. 1) позволяет лишь ориентировочно обозначать принципиальную возможность или невозможность решения тех или иных сложных проблем, но для окончательного их решения нужно знать конкретные особенности той или иной ситуации (контекст решения проблем). Впрочем, без учета таких контекстов невозможно работать и со многими другими моделями, и тем более интерпретировать результаты различных диагностических методик.

Опыт осмысления «невозможного» и «запретного» в психологии, философии и религии

В религиозных подходах предполагается, что влиять на природные и космические закономерности и связанные с ними ограничения могут только боги, которые этот мир и создали. Но, по мере развития научного знания, человечество все больше расширяет границы «невозможного». Правда, отцы церкви считают, что это Сам Господь Бог во многом помогает людям открывать Им же созданные законы, и часть ученых с этим соглашаются. В социальном мире, по мере усложнения и развития людских сообществ, люди также меняют нормы взаимоотношения людей, социальных групп и целых государств, по сути расширяя прежние границы и ограничения. Например, во взглядах на отношения между бедными и богатыми, на отношения мужчин и женщин, на отношения конкретных людей или на взаимодействие человека и окружающего мира и т.п. По сути здесь уже люди выступают творческими субъектами этих взаимоотношений и в каком-то смысле приближаются к тем, кого называют творцами.

Данные рассуждения вновь неизбежно выводят нас на проблематику «чуда». При этом само «чудо» часто определяется как возможность нарушить естественный ход вещей, на что способны только божества [32] (Чудо, 2020). Правда, многие ученые, особенно материалистического направления, вообще отрицают чудо и полагают, что все можно познать и объяснить, только для этого нужно развивать саму науку. Между тем, в религии именно попытка познать чудо, и тем более сама претензия на то, что дозволено только Богу, рассматривается чуть ли не как главный грех. Интересно, что в человеческой истории любые попытки изменить уже установившийся миропорядок (законы и традиции конкретных государств и сообществ) также жестоко наказываются. Но когда общество меняется и устанавливается новый порядок, то уже он считается незыблемым и наказаниям подвергаются те, кто в этом сомневается, включая и тех, кто ранее ориентировался на иные законы, нормы и ценности. Но нечто подобное происходит и на уровне конкретной личности, которая в своем развитии также проходит через «кризисы разочарования» и смену прежних своих взглядов и ценностей на новые [23, c. 193–198] (Пряжников, 2012). Правда, не всегда и на уровне общества, и на уровне личности происходит полный отказ от прежних взглядов. Нередко это объясняется принципом преемственности, когда новые взгляды опираются на прежний опыт. Интересно, что и в природе вновь открытые законы не всегда отрицают прежние, что случалось, например, с «физикой Ньютона», многие законы которой вполне уживаются с более поздними и даже современными открытиями физиков. Известный английский религиозный мыслитель и писатель К.С. Льюис отмечал, что «христианство не считает, что чудеса “бывают”, так как сами по себе, они — не произвольные прорехи в природе, а этапы обдуманного наступления, цель которого — полная победа», причем «первое и главное чудо христианства (“чудо из чудес”) — это Воплощение и Вочеловечение Бога» [15, c. 108–109] (Льюис, 1991). Такое понимание чуда предполагает его предопределенность, но также и определенную связь чуда с реальной жизнь человека, правда, оставляя последнему лишь роль наблюдателя за чудесами…

Рассуждая о «чуде» и его роли в развитии мифологического сознания, А.Ф. Лосев, в противоположность подходам, предполагающим вмешательство высших сил, отмечает связь «чуда» с разными личностными планами: 1) личность сама по себе, как некий принцип, идея, вне своего изменения, но как некое правило, по которому равняется реальное протекание жизни человека; 2) самая история личности конкретного человека, «непрерывно текучее множество-единство», развитие и даже «алогичное становление» этой личности [14, c. 138–145] (Лосев, 1991). Правда, остается вопрос, меняется ли личность как идея, как принцип и как именно происходит это изменение? Но для А.Ф. Лосева важнее вопрос о том, что стимул к изменению личности содержится в сравнении этих двух планов, когда человек имеет своеобразный идеал, а может, и смысл своего развития.

Интересные размышления о чуде предлагал студентам на своих лекциях по инженерной психологии В.П. Зинченко, рассматривая вопросы «взимопонимания» (через «информационные процессы») человека и техники в системах «человек — машина» и «человек — компьютер». В его примере чудом является любой психомоторный акт, выполняемый в соответствии с рожденной в сознании задачей (целью). Сам В.П. Зинченко продемонстрировал это, просто перекладывая книгу с одного края кафедры на другой. Но когда он обратился к аудитории и спросил, «кто воспринял это как чудо», то все промолчали. И тогда он сказал, что «для того, чтобы увидеть в этом чудо, надо быть “посвященным”, то есть понимать, что это — чудо», подчеркивая решающую роль подготовленного наблюдателя. А понимать нужно было лишь то, что связь между сознанием и действием (психомоторным актом) пока еще толком никто не установил, иначе «все чудеса парапсихологии, религии и всяких мистик, тут же и померкли бы…» — добавил он. И хотя В.П. Зинченко рассказывал нам об этом на своих лекциях в конце 90-х годов прошлого столетия, вряд ли этот сложнейший психологический и философский вопрос решен к сегодняшнему дню (ведь по сути это психофизическая и психофизиологическая проблема, представленная у В.П. Зинченко и на инженерно-психологическом уровне). Тем более что сам В.П. Зинченко завершил свои размышления шутливым предостережением: «Если кто-то заявит, что он установил и обосновал эту связь, то смело плюньте ему в бесстыжие глаза и скажите, что я разрешил»… Данный пример показывает, что важна еще и готовность человека — как «посвященного наблюдателя» — увидеть (опознать, идентифицировать) чудо.

О похожем примере рассуждает и М. Мамардашвили, когда сравнивает саму возможность мыслью сдвинуть Луну с орбиты и возможность мыслью заставить двигаться нашу руку. Притом он приводит и другой пример «чуда», когда мы передаем свои мысли другому человеку и заставляем (побуждаем) его сделать что-то реальное [17] (Мамардашвили, 2021). Таким образом, чудеса окружают нас, но мы часто их просто не замечаем. Правда, мы часто обращаем внимание лишь на те чудеса, которые сами не можем сделать, и не видим такой возможности у других, кроме как у Бога, инопланетян или иных высших сил… Можно даже предположить, что в сознании многих людей одно из важнейших отличий Бога от человека в том, что Бог может делать все, а человек — лишь только некоторые чудесные вещи… Но что-то человек все же сделать способен, включая и разные варианты выхода за пределы «запретного» и «невозможного». Даже при неудачной попытке осмыслить взаимосвязь между замыслом (сознанием) и действием (психомоторным актом), о чем говорил В.П. Зинченко, человек (а не только Бог) все же способен часто творить чудеса в реальной жизни, пусть и не всегда успешно.

Все это позволяет обозначить такой важный аспект готовности человека выйти за пределы запретов и сделать невозможное — возможным, как «посвященность» или «компетентность» в тех делах и проблемах, которые волнуют данного человека. Прежде всего это соотношение реальной компетентности и псевдокомпетентности (псевдопосвященности). Применительно к «запретному» и «невозможному» (воплощающемуся иногда и в чуде) это проявляется в том, что для кого-то некоторые явления природы кажутся чудом (для «непосвященных»), а кто-то понимает истинную природу этих явлений (например, для ученых, специально занимающихся данными явлениями). Но когда необъясненные явления становятся достоянием общественного мнения, то возникает эффект «парапсихологии». «Пара» (от др. греч. παρα — «возле, около») часто переводится как нечто непонятное, необъяснимое, но при этом доступное для восприятия многими людьми, что и позволяет говорить о его «психологичности» (а может, и «психичности», коль скоро это будоражит общественное сознание, но научного объяснения этому пока не дается). В итоге и получается «парапсихология», то есть необычное (паранормальное), но уже доступное массовому сознанию. На примере парапсихологии также видно, что для кого-то необъяснимые явления являются чудом (для «непосвященных»), а для кого-то — обычным изучаемым объектом (для посвященных, например, для ученых, которые только тем и должны заниматься, как изучать то, что пока еще не изучено).

Интересно, что Т. Кун, рассуждая о развитии науки, даже о научных революциях, писал как о «нормальных периодах ее развития» [13, c. 287] (Кун, 1998). Соответственно, и применительно к сложным проблемам конкретных людей (семей, коллективов, общества…) какие-то проблемы кому-то кажутся «запретными» и «невозможными» для их осмысления и разрешения, а кто-то относится к этим же проблемам как к вполне нормальной творческой деятельности. Для реальных творческих работников само акцентирование вопросов «запретности» и «невозможности» кем-то может вообще рассматриваться как дурной тон, недопустимый в творческих кругах. Например, по причинам скромности творческого человека, который не станет лишний раз хвалиться тем, что на него снизошло божественное вдохновение, особенно на фоне других ранимых «скромников», считающих себя «непризнанными гениями» и т.п.

Правда, применительно к людям, которые далеки от научных и других творческих сообществ (философских, литературных, театральных и т.п.), часто считается недопустимым («запретным» и «невозможным») заниматься тем, чем должны заниматься «избранные» и «посвященные». Хотя и такие люди могли бы реализовать подобное творчество неофициально, сильно этого не афишируя, пусть и как «маленькие», незаметные люди, которые имеют даже определенные преимущества в творчестве по сравнению с теми, от кого общество ждет каких-то «официальных» выдающихся результатов. Например, с «маленького человека» меньше спрос и он имеет право на ошибку, тогда как признанные «гении» и «харизматики» буквально парализованы излишним общественным вниманием [24, c. 194–195] (Пряжников, 2016). Но часто бывает так, что и официальные «творцы чудес» не оправдывают ожиданий общественности, и рядовые люди, которые попытались сделать что-то выдающееся, оказываются непродуктивными. И тогда начинает расцветать имитация творчества, что опять возвращает нас к проблематике компетентности («посвященности») и псевдокомпетентности («псевдопосвященности»).

Проблема различения настоящей и ложной компетентности проявляется и в том, что даже в ведущих университетах мира часто совершаются ошибки, начинающиеся еще с отбора наиболее достойных студентов, что видно на примерах непрекращающихся реформ в образовании, и кончая получением дипломов и трудоустройством выпускников, как это видно на примерах довольно сомнительных систем «профотбора» во многих фирмах и дальнейшего карьерного продвижения не всегда самых талантливых работников. Например, еще Л.С. Выготский призывал при диагностике развития ориентироваться не на «зону актуального», а на «зону ближайшего развития» [5] (Выготский, 1934). В.С. Мерлин призывал при диагностике персонала учитывать не отдельные качества (ПВК), а весь «симптомокомплекс», обеспечивающий успешность той или иной деятельности [19] (Мерлин, 1986). Фактически мало выполняются и рекомендации Е.А. Климова, о том, что «профпригодность часто формируется в самом труде», что «профпригодность — это как минимум взаимное соответствие человека и работы», то есть не всегда работник виноват в том, что плохо работает, поскольку даже хорошему профессионалу могут мешать и некомпетентные руководители, и неблагоприятные условия труда и т.п. [11, c. 91–96; 24, c. 162–164] (Климов, 1998; Пряжников, 2016).

Но аналогичные ситуации часто возникают и с внепрофессиональными примерами, когда и в обыденной жизни, и в сложных межличностных взаимоотношениях люди ошибочно оценивают свою готовность к решению тех или иных проблем. Причем нередко эти ошибки являются и следствием «внушенных состояний», когда кто-то убеждает человека в том, что он «ни на что не способен», или в том, что «этого ему нельзя», а также когда человек сам себя в этом убеждает. И тогда уже во внутреннем плане человек действительно во многом оказывается пассивен и непродуктивен, то есть и «запреты», и «невозможность» превращаются для него в реальность.

Проблема готовности субъекта выйти за рамки «запретного» и «невозможного»

Как было показано выше, разные люди по-разному воспринимают «чудо» и по-разному готовы к творчеству. Для кого-то «чудо» интересно лишь для того, чтобы наблюдать и восхищаться им (при сильном внутреннем запрете к его созданию). Для кого-то доступны некоторые чудеса, где человек готов удивлять своим мастерством окружающих. Для Бога возможны все чудеса, правда, не все люди являются верующими и, соответственно, не готовы воспринять чудеса, порождаемые даже Богом. Интересный вопрос возникает тогда, когда какие-то действия, связанные с выходом за пределы «запретов» и границ «невозможного», совершаются кем-то на уровне навыка. Но с учетом того, что навык автоматизирован, то есть осуществляется при минимальном участии сознания, возникает вопрос, насколько можно говорить о человеке, совершающем эти автоматизированные действия, именно как о субъекте?

Если предположить, что многие такие действия, связанные с организацией окружающего мира, совершают боги (или Единый Бог), то тогда, при очевидной успешности этих действий (если их выполняет Мастер), можно соотнести их с законами природы или даже законами общества… Но можно ли тогда говорить о творце и исполнителе этих законов как о субъекте, если все это исполняется через автоматизированные действия, без участия сознания? Применительно к проблематике «запретного» и «невозможного» это преобразуется в вопрос: всегда ли человек, даже способный преодолевать различные ограничения (внешние и внутренние), особенно через «автоматизированные» действия, поступает как субъект? Перед тем как отвечать на этот вопрос, следует уточнить, что понимается под субъектом.

Тема субъекта и субъектности довольно сложная и противоречивая. Нередко даже при выделении предмета исследования в разных направлениях психологии используют понятие «субъект» (субъект труда, субъект учебной деятельности, субъект социальных отношений и т.п.). Еще М.Я. Ярошевский отмечал, что вся история психологии — это попытка ответить на вопрос, что есть психика, и окончательного ответа пока не видно, так как в каждом подходе есть свои общепризнанные достижения, но нет целостного понимания [34] (Ярошевский, 1995). Например, А.В. Брушлинский подчеркивает социальную обусловленность субъекта («субъектами не рождаются, а становятся»), сам субъект включает в себя разнообразные характеристики человека: и природные, и социальные, и индивидуальные [3, c. 21–22] (Брушлинский, 2003). По мнению В.А. Татенко, на каждом из этапов онтогенеза индивид выступает как целостный субъект психической активности определенного уровня развития… Иными словами, субъект всегда имеется (имеет себя), «наличествует» и всегда находится в состоянии самостановления, самосовершенствования и саморазвития [30, c. 257] (Татенко, 1996).

Разные авторы (Э.В. Сайко, В.М. Розин, К.А. Абульханова-Славская, А.А. Бодалев, С.К. Бондырева, Т.Б. Романовская и др.) выделяют и другие важные особенности субъекта и подчеркивают культурно-историческую обусловленность развития субъекта, его активный характер и даже роль «субъективного фактора» в разных сферах познания [29]. В.И. Слободчиков и Е.И. Исаев выделяют главную особенность субъекта — «превращать собственную жизнедеятельность в предмет практического преобразования» [27, c. 160–161] (Слободчиков, Исаев, 2000), что по сути близко к идее «самотрансценденции» — как «выходу человека за пределы самого себя» — у В. Франкла [31, c. 50–51] (Франкл, 1992). Все это имеет для нашего анализа важное значение, так как позволяет говорить о субъекте именно в контексте его готовности преодолевать разные ограничения (запреты и границы возможного), включая и преобразование им самого себя, а через свои расширившиеся возможности — и преобразование окружающего мира.

Соответственно, и мы не можем претендовать на окончательное определение субъекта, но все же предлагаем следующие его «рабочие» признаки, необходимые нам для дальнейшего анализа [24, c. 150–151] (Пряжников, 2016).

1. Готовность к спонтанности, где сама спонтанность понимается как непредсказуемость, непрогнозируемость, а иногда и как что-то иррациональное, алогичное, происходящее вопреки ожиданиям и расчетам. Например, В.В. Налимов считает, что сама личность — это спонтанность, связанная с иллюзорностью, а по сути — с непознаваемостью личности, с ее потенциальной готовностью к самодвижению и саморазвитию [20, c. 204]. Мы бы акцентировали то, что спонтанность проявляется и в различных взаимоотношениях и взаимодействиях человека с окружающими людьми и всем миром. Именно способность видеть и удивляться тому, что не все можно спрогнозировать и объяснить, существенно отличает одушевленных существ (носителей сознания) от неодушевленных объектов, которые реагируют на воздействия мира строго по правилам (или природным законам). Важно здесь — удивление самому себе и своим неожиданным взаимодействиям с миром, что можно рассматривать как «спонтанность — для себя».

2. Готовность к рефлексии своей спонтанности, то есть попытка понять или прочувствовать (может, даже и подключая интуицию) возникающие неопределенности и проблемы. Как отмечал А.Ф. Лосев, личность есть одновременно и субъект, и объект, в том смысле, что человек сам себя способен познавать, то есть быть для самого себя и субъектом, и объектом [14, c. 177] (Лосев, 1991). Заметим, что не каждый человек готов к такой рефлексии, то есть этот признак субъекта нужно еще и развивать…Готовность к рефлексии проявляется и во всех других выделяемых нами признаках, но в силу ее важности мы выделяем такую готовность отдельным признаком.

3. На основе рефлексии — готовность к самопознанию себя и к познанию своих взаимоотношений с миром. Многие авторы отмечают, что такая готовность — «не от лучшей жизни». Например, В.В. Столин пишет о том, что единица самопознания — это «конфликтный личностный смысл» [28, c. 106–123] (Столин, 1983). Е.А. Климов отмечает, что в основе трудовой деятельности и самого развития субъекта труда — понятие «эргатическая функция» (от др. греч. — ργον — работа, труд, то есть «трудовая функция»), суть которой в уменьшении неопределенности связи элементов эргатической системы, то есть приведение в соответствие целей, средств, условий, труда, а главное — самого человека, повышение его готовности уменьшать такие неопределенности, решать разные проблемы («несостыковки»), возникающие в труде [11, c. 49–56] (Климов, 1998). В возрастной психологии многие авторы отмечают, что само развитие, в том числе и развитие сознания и самосознания человека, происходит через кризисы и их преодоление [9] (Карабанова, 2005).

4. На основе самопознания — готовность управлять собой и своим развитием. Само управление понимается как умелое использование имеющихся ресурсов, а также минимизация усилий (вплоть до отказа от активности) по тем задачам, для которых ресурсов недостаточно или сами эти ресурсы вызывают сомнение (например, отказ от серьезной дискуссии, если человек чувствует, что его знания ошибочны или устарели). Заметим, что управление предполагает не только использование ресурсов для решения каких-то задач, но и управление развитием этих ресурсов, то есть подготовка себя к задачам более высокого уровня. Сама по себе такая подготовка также предполагает осознание своих ошибок — на основе проявления спонтанности («спонтанности — для себя»), ее рефлексии и самопознания. Вероятно, по-настоящему такая готовность управлять собой начинается еще с «произвольности» ребенка, когда он учится овладевать своим настроением и даже мотивацией, на основе которой развиваются и операциональные возможности.

5. На основе умелого управления собой и своими взаимодействиями с миром — готовность к «вторичной спонтанности», когда человек (или группа людей) начинает удивлять своей успешностью других людей. Его успехи для других оказываются незапланированными, непрогнозируемыми, удивительными… Это можно назвать «спонтанностью — для других». Заметим, что иногда, при неумелом управлении собой, человек (или группа), наоборот, могут удивить окружающих своей неуспешностью, некомпетентностью, опрометчивостью и т.п. Но и в этом случае мы не можем отказать таким людям в субъектности, так как у них еще остается ответственность за свои дела. При этом если субъект начнет «автоматизировать» свое мастерство, что предполагает уменьшение в его деятельности роли сознания, то, соответственно, он утратит и свою субъектность (перестанет сам себе изумляться). И наоборот, если субъект будет способен вновь открывать «для себя — спонтанность» и, совершенствуясь, будет порождать «спонтанность — для других», то риски утраты субъектности снижаются. Таким образом, развитие субъекта носит не прямолинейный характер (от «спонтанности — для себя» к «спонтанности — для других»), а развивающийся циклический (может, даже и спиралевидный) характер, когда уже обретенное мастерство создавать «спонтанность — для других» становится основой для нового поиска «спонтанности — для себя».

Конечно, можно выделять и другие признаки субъекта, например сложную организацию, когда на его активность воздействуют множество факторов, которые еще и находятся в постоянной динамике, что часто осложняет изучение субъекта традиционными методами и т.п. [24, c. 152– 153] (Пряжников, 2016). Но мы специально выделили признаки, связанные со спонтанностью, начиная от «спонтанности — для себя» и кончая «спонтанностью — для других». Как отмечал Е.А. Климов, субъект — это «инициатор активности» [11, c. 159–160] (Климов, 1998). И тогда именно «спонтанность — для других» приближает нас к такому понимаю субъекта, когда он действительно удивляет окружающих своей эффективностью и даже может служить для них примером для подражания или быть лидером (как «инициатор активности» — по Е.А. Климову)…

Интересно, что А.Ф. Лосев, анализируя разные подходы к пониманию чуда, выделяет главный их недостаток — «вера в единообразие мира», где чудо — отклонение от этого единообразия [14, c. 141] (Лосев, 1991). Выделяя главную особенность чуда, А. Ф. Лосев подчеркивает двойственность личности, которая в своем развитии и стремлении к идеалу (личности как некой идеи, первообразу) иногда приближается к нему, даже и не достигая его полностью. Чудесное преобразование человека в его стремлении к идеалу, проходит в том числе и через недоумение, когда человек пересматривает свое прежнее и меняющееся состояние [14, c. 148] (Лосев, 1991). Все это близко и к пониманию спонтанности, и к пониманию рефлексии — этим важнейшим признакам субъектности, о которых было написано выше.

Если кратко обозначить основные идеи, связанные с развитием субъектности, то получается следующее. На уровне животных многое определяется врожденными биологическими программами, часто направленными на самосохранение конкретной особи и даже данного биологического вида (через механизмы размножения и т.п.). Но чем выше уровень развития данного биологического вида, тем все большую роль играет обучение и даже воспитание, но именно как умение выделять и учитывать разные ограничения жизнедеятельности [6] (Дольник, 2004).

На уровне конкретного человека еще большую роль играют социальные факторы, хотя и природные факторы полностью не отрицаются, что отражено в различных периодизациях развития. Например, в периодизации психосексуального развития З. Фрейда ребенок на разных стадиях усваивает разные ограничения. В теории морального развития Л. Кольберга на разных стадиях усваиваются нормы общественной жизни, хотя высший уровень — мораль индивидуальных принципов совести — предполагает и следование внутренним ограничениям (собственной совести). В эпигенетической теории развития личности Э. Эриксона развитие основано на нахождении определенных компромиссов между ожиданиями общества и собственными представлениями человека о том, кем ему быть и как это осуществить, что также предполагает выбор из ограниченного числа альтернатив развития. В концепции Ж. Пиаже развитие и социализация понимаются как переход от «эгоцентризма» к «децентрации», когда человек должен соотносить свои взгляды и поступки с окружающими людьми и в чем-то идти им навстречу в своем познании мира. В отечественной традиции развитие определяется задачами каждой новой ситуации развития, которые еще должен научиться решать развивающийся человек — через кризисы, освоение ведущей деятельности, на основе которых и развиваются новообразования — как средства решения новых задач в новых ситуациях [9; 18] (Карабанова, 2005; Марцинковская, 2010).

Таким образом, во многих периодизациях развития личности мы видим освоение на каждом новом этапе соответствующих «запретов» и «ограничений» того социума (шире — культуры), в котором человеку предстоит жить. Причем это касается не только адаптации к социуму, но и активной жизненной позиции человека, то есть его творческой жизни, предполагающей и преобразование самого себя, естественно, при правильном воспитании и обучении. Но и само общество постепенно вырабатывает новые нормы жизнедеятельности. Заметим, что если в развитии животных большую роль играют наследственные программы, то у человека с определенно возраста формируется и собственная ответственность за свое развитие. Например, А.В. Брушлинский считал, что субъектом человек становится примерно с 7–10 лет [3, c. 23] (Брушлинский, 2003). Хотя в чем-то можно и поспорить с уважаемым автором, так как определенные действия и поступки способен рефлексировать и переживать свою неуспешность даже ребенок более раннего возраста, например в 3 года (достаточно вспомнить знаменитый «эффект горькой конфеты», описанный А.Н. Леонтьевым). На уровне общества в гораздо большей степени проявляется принцип «саморазвития», когда общество само (в лице своих лидеров и представителей интеллектуальной элиты) вырабатывает новые нормы. Хотя иногда даже на общественном и государственном уровнях эти нормы могут заимствоваться у стран и народов, находящихся на более высоком уровне развития (если не рассматривать специально сами критерии такого, более «высокого» или более «низкого» уровней). Все это выводит нас в проблематику «наблюдателей», «контролеров» и соответствующих санкций за нарушение «запретов» и границ представлений о «невозможном».

Запреты, ограничения и санкции в понимании «запретного» и «невозможного»

В ходе своего развития личность (или группа, общество…) сначала усваивают нормы (ограничения и соответствующие санкции) извне, но потом это интериоризируется, то есть переводится из внешнего во внутренний план действий, превращаясь во внутренние регуляторы жизнедеятельности. Но с какого-то этапа развития человек может вырабатывать и собственные ограничения (правила взаимодействия с другими людьми и миром). Все это позволяет человеку (обществу, культуре…) гармонизировать свои представления о себе и своих связях с миром. И все же нарушения такой уже достигнутой гармонии неизбежны, иначе никак нельзя объяснить развитие данного человека.

В контексте таких рассуждений неизбежным становится вопрос о санкциях и ответственности. Кто определяет эти санкции (их силу и форму) и кто контролирует их выполнение? Здесь также применима общая логика развития личности. Сначала эти санкции обозначают и выполняют внешние люди (в лице воспитателей, родителей, учителей, руководителей, правоохранительных служб и общественности). Затем они усваиваются человеком и также становятся его внутренними регуляторами деятельности (заметим, что усваиваются часто не все такие санкции, а лишь наиболее «эффективные», то есть чувствительные для человека). Но позже человек может вырабатывать и собственные ограничения и соответствующие санкции (в виде клятв, угрызений совести, раскаяния и т.п.). Понятно, что у разных людей все это происходит не одинаково… Возможны также и имитации санкций, раскаяний и даже угрызений совести. Например, когда это делается по каким-то устоявшимся шаблонам, где даже переживания носят не искренний, а скорее ритуализированный, а иногда и театрализованный характер.

Иногда, учитывая силу и значимость для конкретного человека тех или иных санкций, можно прогнозировать его поведение, в частности решится ли он нарушить какие-то ограничения или, наоборот, испугается санкций и откажется от попыток выхода за рамки ограничений и пределы невозможного. Правда, это предполагает разработку методов оценки субъективно понимаемой силы и значимости тех или иных санкций, да еще и с учетом возможного изменения этой субъективной значимости для данного человека, что представляется на сегодняшний день довольно сложной диагностической и прогностической задачей, особенно если речь идет о творческой деятельности. Интересно, что иногда наиболее творческие люди в условиях жестких санкций могут даже дополнительно мобилизоваться для нарушения существующих ограничений (жесткие санкции как бы дополнительно «дразнят» их, повышая готовность к деятельности в условиях непредсказуемости, спонтанности и т.п.). Пока такие оценочные задачи решаются скорее на основании опыта работы с теми или иными людьми (коллективами или социальными группами), хотя частично здесь могут помочь и традиционные диагностические средства, особенно применительно к людям и ситуациям с невысокими характеристиками креативности…

Перспективные варианты преодоления ограничений

1. «Невозможное» и «запретное» в общей структуре жизнедеятельности, деятельности и поступках

Сам выход за рамки различных ограничений («запретного» и «невозможного») можно рассматривать как некую деятельность, поступок или даже как деяние (например, при девиантной направленности такого «творчества»). Не вдаваясь в анализ структуры такой деятельности, важно выделить главное — сама активность по преодолению ограничений может быть разной, применительно к разным элементам этой деятельности. Например, условно можно выделить замысел, общую ориентировку в проблеме, исполнительскую часть, контрольно-оценочную часть и даже санкционно-карательную часть, что особенно важно для анализа проблематики «запретного» и «невозможного». Если человек готов по всем приведенным элементам успешно выполнить задуманное, но санкции оказываются слишком сильными и риски санкций получаются слишком высокими, то вполне возможно, что для человека эти замыслы окажутся и «запретными», и «невозможными», естественно, «после того, как» он все это оценит и спрогнозирует для себя риски наказания.

Возможна и другая ситуация, когда для человека наиболее сложным («невозможным») окажется именно исполнительный элемент деятельности (например, пообщаться с умершим родственником, попросить у него прощения и т.п.). Но если по другим элементам это оказывается более доступно («возможно»), то частично эта деятельность может быть и выполнена, например с использованием воображения. В психотерапии даже существуют специальные техники, помогающие людям в таких ситуациях завершить незавершенное, например в гештальт-терапии это техники «горячего стула» (или «двух стульев»), когда человек представляет себе своего близкого человека и как бы общается с ним, пересаживаясь со своего стула на стул, где должен был бы сидеть давно умерший человек [26, c. 136–175] (Рудестам, 1990). Или это могут быть упражнения из психодрамы, терапия искусством, телесно-ориентированная терапия и тому подобное, где разыгрываются разные (иногда и «нереальные») роли, в которых человек может проверить себя и даже расширить некоторые свои возможности [26], включая и возможности встречи со смертью в танатотерапии [2] (Баскаков, 2007).

Можно сделать вывод о том, что «запретное» и «невозможное» перестают казаться совершенно недостижимыми, если саму деятельность по преодолению различных ограничений разбить на составляющие и проанализировать по каждой из этих составляющих свою готовность или неготовность к их реализации. Заметим, что даже написание диплома, диссертации или книги становится более легким и доступным, когда автор разбивает этот грандиозный и часто пугающий замысел на более простые задачи, каждая из которых уже не кажется такой уж страшной… Но для начала важно преодолеть внутренний барьер, поскольку лишь «после того, как» человек осмелится это сделать, он может рассчитывать на успех. Решающими здесь часто оказываются не только интеллект или какая-то конкретная компетентность, но именно воля человека, его готовность признаться в прежней своей неуспешности (хотя для кого-то не менее сложным бывает и признание того, что он во многом лучше других). И уже дальше продемонстрировать свою готовность быть субъектом, то есть обнаружить «спонтанность — для себя», отрефлексировать эту спонтанность, лучше понять себя, научиться управлять собой и на этой основе удивлять других людей и весь мир, демонстрируя «спонтанность — для других» (см. выше — о признаках субъекта).

2. Использование «смеховой культуры»

Дополнительным приемом, позволяющим человеку (или группе, сообществу…) лучше увидеть себя, свою деятельность и правдиво оценить свою эффективность, является обращение к теме смеха. Рассуждая об эволюционном смысле смеха, Л.В. Карасев отмечает, что сам смех возникает на основе страха — как «оскал на зло». А само «зло» рассматривается как «ограничение», включая и такое «ограничение», как «переизбыток благ», к которому многие люди не готовы и часто распоряжаются этими благами и недостойно, и даже смешно, если наблюдать за ними со стороны [10, c. 58] (Карасев, 1996). Лишь только тогда, когда человек, в отличие от животного, «которое скалится и всего боится», превратил оскал в улыбку и смех, то есть научился с легкостью относиться к трудным ситуациям, он сделал важный эволюционный прорыв. Это получилось благодаря тому, что человек с помощью смеха увидел не только себя перед сложной ситуацией (непонятной и неразрешимой проблемой), но и всю ситуацию, включая и себя в этой ситуации, — со стороны, то есть сам стал наблюдателем, а по сути сам занял место «насмешника», который мог бы над ним посмеяться в случае неудачи и этим его еще больше унизить [10, c. 71–72] (Карасев, 1996). Человек, как бы перехватывая у «насмешника» инициативу, в этом смысле становится подлинным субъектом своей деятельности и своего развития («субъектом как инициатором активности» — по Е.А. Климову).

Рассуждая о готовности личности к миропониманию, В.В. Налимов также обращается к проблеме «наблюдателя», способного не только непосредственно жить в мире, но и «реинтерпретировать» увиденное, то есть способного работать с доступной ему «семантикой» и «символикой», что позволяет ему лучше понимать этот мир и самого себя в этом мире [21, c. 63–64] (Налимов, 1993). Важную роль «объективного наблюдателя» и «самого метода исследования» в познании также отмечают Т.В. Корнилова и С.Д. Смирнов [12, c. 44] (Корнилова, Смирнов, 2011). Но если допустить, что «наблюдатель» может быть готов в субъективном (допускающем воображение) увидеть объективное (реальное) и, наоборот, в объективном увидеть субъективное, то для такого «наблюдателя» границы познания значительно расширяются. Но чем-то такая готовность напоминает и «остроумие» (как элемент смеховой культуры), то есть готовность выявлять парадоксальные особенности постигаемых сущностей, умение видеть в них необычные противоречия, сочетания, сходство и взаимосвязи.

Правда, не следует полностью отождествлять «наблюдателя» и «творца». Немало ситуаций, когда «наблюдатель» занимает пассивную позицию, не изменяя мир и себя самого. Хотя и он способен иногда «творить» новое видение мира, порождать образы и даже делать открытия, может, даже и порождая «спонтанность — для себя»… Но немало ситуаций, когда и «творец» порождает что-то новое и даже чудесное-прекрасное (создает «спонтанность — для других»), но сам этого в полной мере не осознает, то есть действует не как субъект, способный удивляться и осмысливать созданное («рефлексировать спонтанность»), а как «явление природы» или как благоприятное «стечение обстоятельств», например действуя рефлекторно или на основе слабо осознаваемых «автоматизмов»… Понятно, что в идеале позиции «наблюдателя» и «творца» должны взаимодополнять друг друга.

Высшим уровнем в развитии смеха является смех над самим собой, когда и самого себя человек способен видеть со стороны, выделяя (рефлексируя) как свои слабые, так и сильные стороны [10, c. 72–73] (Карасев, 1996). Именно такая позиция — наблюдателя по отношению к самому себе — позволяет легче осваивать и конкретные действия, которые ранее казались недоступными, и видеть общую ситуацию своей деятельности, может, и всего своего развития в целостности, то есть в единстве возможного и невозможного, о чем писал и А.Ф. Лосев, рассуждая о «чуде» [14, c. 134–160] (Лосев, 1991). Кстати, и Л.В. Карасев выделяет двойственную природу смеха, когда человек, постигая какие-то сущности и познавая самого себя, одновременно видит с помощью смеха «и утверждение, и отрицание» этих сущностей, что и позволяет человеку совершить «интеллектуальный рывок» [10, c. 176] (Карасев, 1996). Как уже отмечалось, в некоторых своих проявлениях смех отождествляется и с остроумием (чувством юмора), суть которого — в обнаружении парадоксальной противоречивости мира и самого человека. Но такая противоречивость удивительным образом соотносится и с выделенными выше ранее раздвоенностью и противоречиями личности, которые порождают «чудо» (по А.Ф. Лосеву), что позволяет человеку по-новому переосмыслить себя и окружающий мир.

3. Обращение к «игровой культуре»

Можно обозначить и такой вариант преодоления барьеров «запретного» и «невозможного», как игровую культуру, которая также характеризуется своей «двухплановостью» или «условностью», где первый план — реальные действия, а второй план — это воображаемые, условные действия [33] (Эльконин, 1999). Интересный опыт приобщения к взрослому миру (а по сути к богатству человеческой культуры) наблюдается в детских играх, где ребенок не может полностью воспроизвести деятельность взрослого человека, но с помощью игрушек-заместителей он может вообразить себя и врачом, и полицейским, и даже учителем… В какой-то степени эта игра воображения представлена и у ученых, которые пока еще не могут доказать правоту своих идей, но по некоторым элементам своего научного поиска они пытаются смоделировать успех (как бы проиграть его с помощью этих моделей, чем-то напоминающих игрушки ребенка). И иногда такой успех действительно завершается удивительным открытием, что вновь позволяет вспомнить о чуде. Здесь также осуществить деятельность можно не по всем ее компонентам, а лишь по тем, которые доступны человеку. Но, что интересно, в сознании такого человека, имитирующего недоступную («невозможную», а иногда и «запретную») деятельность, сама эта деятельность часто представлена как некая целостность. Это позволяет человеку приобретать определенный опыт пока еще недоступной деятельности на случай, если потом такая деятельность станет более осуществимой.

Таким образом, можно даже проиграть (смоделировать), а на этой основе спрогнозировать и этические последствия тех или иных действий, поступков или открытий, которые в реальности пока еще представляются как «запретные» и «недоступные», что особенно важно и интересно для принятия решения о целесообразности некоторых действий. И доступным здесь как раз оказывается контрольно-оценочный и санкционно-карательный компоненты. Такое экспериментирование с «запретным» и «невозможным» может быть очень полезным применительно к тем сферам, где успех может обернуться катастрофой (например, экспериментирование в генетике или необдуманное использование технологий массовых манипуляций в политике, экономике, и даже в работе с конкретными клиентами-пациентами и т.п.). Здесь можно использовать метод «сослагательного проектирования», позволяющего в фантазийном плане («если бы…» или «после того, как…») размышлять о перспективах развития и конкретного человека, и отдельных отраслей экономики, и даже всей мировой культуры… В отличие от прогнозирования, основанного на оценке объективных условий, когда прогнозы могут быть и печальными, проектирование ориентировано на создание позитивных образов развития [25, c. 37–41] (Пряжников, 2020).

Интересно, что в некоторых наших исследованиях, где использовались игровые дискуссии, предполагающие рассуждения о новых возможностях человека в случае обретения им бессмертия или открытия каких-то удивительных технологий (близких к телекинезу, телепатии и т.п.), обнаружилось, что многие участники (старшеклассники и студенты) оказались в растерянности. Часто они предлагали довольно банальные варианты использования этих необычных открытий, а в вопросах бессмертия сами признавались, что не знают, как даже в воображении использовать огромный ресурс времени (игрового бессмертия), или же предлагали по сути повторяющиеся события и радости [1] (Алмазова и др., 2019). Хотя известно, что именно многолетнее повторение одной и той же деятельности является главной причиной и профессиональных, и личностных деструкций, то есть по сути причиной деградации человека [7] (Зеер, Сыманюк, 2005). Это по-новому позволяет взглянуть и на проблему ответственности человека за обретение им чудесных качеств и возможнстей как перед собой, так и перед окружающим миром. И, наверное, в этом контексте «чудом» является бесконечное существование Бога, который не только не устает от любви к людям, но, возможно, еще и развивается. Только понять бы, в каком направлении Он развивается, если Он уже и так есть «предел совершенства»... Заметим, что вопрос о векторе дальнейшего развития становится актуальным применительно к тем людям, которые возомнили себя чуть ли не пророками, а иногда и вовсе считают себя новыми божествами, особенно если учесть всевозрастающую склонность массового сознания «создавать себе новых кумиров».

Представленные размышления об «игровой культуре» во многом соответствуют и взглядам на «чудо» философа А.Ф. Лосева, и взглядам религиозного мыслителя К.С. Льюиса (о чем уже упоминалось выше), и взглядам многих других философов и психологов, рассуждающих о развитии как преодолении противоречий. Сама идея развития в игре соотносима также и со смеховой культурой, для которой характерна «раздвоенность», соединяющая в себе интеллектуальное и чувственное начало. При этом и смех, и игра не всегда могут быть исключительно радостными, так как гамма переживаний в них достаточно обширная, от удовольствия — до огорчения (при проигрыше в игре, или при горькой иронии в смеховой культуре). И все же проще познавать мир и самого себя легко и играючи.

4. «Совмещение несовместимого» как «подсказка» в преодолении «запретного» и границ «невозможного»

Иными словами, есть нечто общее в «чуде», в «культуре смеха» и в «игровой культуре», а именно двойственная, противоречивая природа, позволяющая соединять реальное и воображаемое. Готовность личности (группы, общества, культуры) сначала выявлять, а потом и «соединять несоединимое» дает существенную подсказку в осмыслении «запретного» и «невозможного». Правда, сам механизм такого «соединения несоединимого» пока еще недостаточно изучен, так как выводит исследователя в область проблематики творчества, озарения, интуиции, а может, и веры. И все же важнейшим условием такого творчества является воля, как хотя бы попытка задуматься о «запретном» и «невозможном». Поэтому метафора «после того, как человек просто осмелится это сделать» является отправным пунктом творческого процесса.

Важно отметить, что если человек имеет достаточно крепкий «тыл», как интеллектуальный, так и моральный (особенно в плане развитой совести и персональной ответственности), он может хотя бы попробовать проявить волю и выйти за рамки дозволенного. Правда, при этом совсем не обязательно делать такой творческий поиск публичным. Ведь недаром М. Мамардашвили, ссылаясь на М.М. Бахтина, писал о самой принципиальной возможности для мыслителя «работать в стол», если он не уверен, что его идеи смогут оценить ученики и даже коллеги. Хотя и оговаривал, что для этого нужны «особая моральная закалка», а также «завоеванная и выстраданная экстерриториальность собственного положения» творческого человека [16, c. 177] (Мамардашвили, 1992). Можно также развивать свои идеи в формате «параллельной» науки и образования, когда творчески ориентированные исследователи и преподаватели могут, с одной стороны, выполнять формальные (а иногда даже и дурацкие) требования своих учреждений, но с другой стороны, находить время и для настоящего творчества [23, c. 232–233] (Пряжников, 2012). И как уже отмечалось, облегчить такой творческий поиск поможет, в том числе, обращение к «смеховой культуре», особенно в высших ее проявлениях, когда сам творец способен будет взглянуть на себя со стороны [10, c. 71–73] (Карасев, 1996). Ведь самый страшный враг творчества — это забалтывание сложных проблем, когда простое (а иногда и «простое, до смешного…») становится непомерно перегружено «умничаньем» и другими имитациям «псевдопосвященности» и «псевдокомпетентности». И такая «псевдопосвященность» часто бывает характерна для «идиотов, которые никогда не краснеют», то есть не способны стыдиться, хотя бы иногда пытаясь взглянуть на себя с юмором со стороны [10, c. 71] (Карасев, 1996). Особенно в своих имитациях по преодолению «запретного» и «невозможного».

Этические проблемы преодоления «запретного» и границ «невозможного»

Завершить наш краткий теоретический анализ проблематики «запретного» и «невозможного» следует выделением основных этических рисков, связанных с дальнейшей разработкой этой темы, главные из которых следующие [22, c. 339–347] (Пряжников, 2004): 1) неготовность конкретных людей (семей, коллективов, организаций, этносов…) и даже всего человечества к тем или иным «прорывам» в области науки, политики, экономики, философии, искусства, особенно в плане разумного использования возможных благ, связанных с достижениями науки, искусства, философии…; 2) слишком сильные ресурсные затраты (не только интеллектуальные или материальные, но и моральные…) на те или иные прорывы «запретного» и «невозможного», недопустимые для конкретного человека, для групп людей или для всего общества; 3) выход из-под контроля тех или иных открытий и процессов (технических, биологических, социально-экономических, политических и даже философских, мировоззренческих, подрывающих существующие идеологии и религии), когда «технология становится над смыслом», даже на уровне сознания человека, овладевшего этими технологиями, когда он из субъекта деятельности превращается в придаток технологии или когда готов продавать себя тем, кто будет использовать эти технологии в антигуманных целях [8, c. 214] (Зинченко, Моргунов, 1994); 4) риски для самих творцов, когда их смелые находки могут быть использованы другими людьми (в формате плагиата, «вынужденного соавторства» и т.п.), либо когда какие-то творцы могут впасть в отчаяние от непризнания или от осознания неудачи своего поиска; 5) риски утратить контроль над собственным творчеством, когда сам процесс поиска мог бы привести человека к помешательству, например когда процесс овладевает личностью и она превращается из субъекта в средство осуществления той или иной деятельности, особенно если сама такая деятельность во многом иррациональна, основана на интуиции, когда спонтанность так и остается неотрефлексированной. Осознание этих рисков может само по себе рассматриваться как своеобразное ограничение и регулятор жизнедеятельности тех, кто стремится преодолевать «запреты» и границы «невозможного».

Таким образом, проблематика «запретного» и «невозможного» слишком сложна, чтобы полностью раскрыть ее в одной статье, даже опираясь на существующие подходы к пониманию «чуда» и развития личности. Хотелось бы рассмотреть больше конкретных ситуаций для иллюстрации даже тех выводов и обобщений, которые были сделаны в ходе нашего анализа. Например, ситуации, связанные с преодолением ограничений, порождаемых для совестливых работников бездарными указаниями некомпетентных руководителей или непродуманными инструкциями. Или ситуации, связанные с преодолением ограничений, связанных с фактическим запретом на психологические исследования и использование методов, не вписывающихся в доминирующие представления тех или иных научных (или псевдонаучных) сообществ, все больше ориентированных не на настоящий научный поиск, а на зарабатывание денег и решение карьерных вопросов. Но, к сожалению, ограниченный формат статьи не позволяет подробного рассмотрения таких примеров.

В целом, можно сделать следующие обобщенные выводы по проведенному анализу (в соответствии с поставленными в начале статьи задачами).

1. В психологическом плане «запретное» и «невозможное» являются важными регуляторами жизнедеятельности человека, но одновременно могут и ограничивать его развитие. Эти понятия сочетают в себе моменты стабильности и изменчивости, что отражается в философских и психологических представлениях о «чуде» (как личность вне времени и пространства в качестве некоего идеала развития и одновременно как реальную, историческую, меняющуюся личность — по А.Ф. Лосеву).

2. Соотношение «запретного» и «невозможного» показывает, что частично они совпадают (когда, например, «и запрещено, и невозможно»), но могут и существенно различаться (например, когда «запрещено, но вполне реально»), что отражено в специальной разработанной нами модели. Это позволяет человеку более реалистично оценивать свои возможности по преодолению сложных ограничений своей жизни и иногда все же решать сложные (изначально, казалось бы, нерешаемые задачи), отыскивая противоречия «запретного», но «возможного» (или наоборот).

3. В качестве перспективных вариантов преодоления различных «запретов» и границ «невозможного» предлагается выделение структурных элементов деятельности (или поступка), с последующей оценкой их «запретности» и «невозможности». Часто оказывается, что если по каким-то элементам что-то сделать нельзя или невозможно, то по другим элементам это оказывается вполне реализуемо. Также предлагается использовать приемы «смеховой» и «игровой» культур, позволяющие человеку стать над ситуацией и самим собой, как бы посмотреть на свою деятельность со стороны, а также относиться к трудностям («ограничениям») более легко и даже радостно. Подобные приемы дают человеку опыт лучшего осмысления последствий своих попыток преодоления ограничений, «после того, как» человек осмелится что-то сделать в реальности, пусть и на уровне воображения или какой-то имитационной деятельности (например, как ребенок упражняется с игрушками, или когда взрослые работают с моделями, включая и эксперименты в виртуальных пространствах).

4. Теоретический анализ позволил также выделить ряд этических ограничений как для самого человека, так и для окружающих людей и всего мира, связанных с последствиями даже самих попыток преодолевать «запретное» и «невозможное», «после того, как…» он все же решится их предпринять.

Список литературы

1. Алмазова О.В. Представления о бессмертии, рае и аде в контексте приобщения российской молодежи к духовной культуре / О.В. Алмазова, В.Ю. Баскаков, Н.С. Пряжников // Актуальные проблемы психологического знания. — 2019. — № 3–4 (52). — С. 5–26.
2. Баскаков В.Ю. Танатотерапия. Теоретические основы и практическое применение / В. Ю. Баскаков. — М.: Институт общегуманитарных исследований, 2007. — 176 с.
3. Брушлинский А.В. Психология субъекта / А.В. Брушлинский. — М.: Ин-т психологии РАН; СПб.: Изд-во «Алетейя», 2003. — 272 с.
4. Василюк Ф.Е. Психология переживания / Ф.Е. Василюк. — М.: Изд-во МГУ, 1984. — 200 с.
5. Выготский Л.С. Мышление и речь / Л.С. Выготский. — М.; Л.: Соцэкгиз, 1934. — 323 с.
6. Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы: Беседы о человеке в компании птиц и зверей / В.Р. Дольник. — М.: Педагогика-Пресс, 1994. — 208 с.
7. Зеер Э.Ф. Психология профессиональных деструкций / Э.Ф. Зеер, Э.Э. Сыманюк. — М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2005. — 240 с.
8. Зинченко В.П. Человек развивающийся. Очерки российской психологии / В.П. Зинченко, Е.Б. Моргунов. — М.: Тривола, 1994.— 304 с.
9. Карабанова О.А. Возрастная психология. Конспект лекций / О.А. Карабанова. — М.: Айрис-пресс, 2005. — 240 с.
10. Карасев Л.В. Философия смеха / Л.В. Карасев. — М.: Рос. гос. ун-т, 1996. — 224 с.
11. Климов Е.А. Введение в психологию труда / Е.А. Климов. — М.: Культура и спорт; ЮНИТИ, 1998. — 350 с.
12. Корнилова Т. В. Методологические основы психологии / Т.В. Корнилова, С.Д. Смирнов. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Юрайт, 2011. — 483 с.
13. Кун Т. Структура научных революций / Т. Кун. — Благовещенск: БГК имени И.А. Бодуэна де Куртенэ,1998. — 296 с.
14. Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура / А. Ф. Лосев. — М.: Политиздат, 1991. — 525 с.
15. Льюис К. С. Чудо / К. С. Льюис. — М.: Гнозис; Прогресс, 1991. — 202 с.
16. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию / М. К. Мамардашвили. — М.: Прогресс, 1992. — 368 с.
17. Мамардашвили М. Эстетика мышления. Беседа первая. Настоящий курс лекций, или бесед, как называл их сам автор, был прочитан в 1986/1987 учебном году в Тбилисском университете [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://bobruisk.guru/merabmamardashvili-estetika-myishleniya-beseda-pervaya/ (дата обращения: 06.01.2021).
18. Марцинковская Т.Д. История возрастной психологии / Т.Д. Марцинковская. — М.: Трикста, 2010. — 312 с.
19. Мерлин В.С. Очерк интегрального исследования индивидуальности / В.С. Мерлин. — М.: Педагогика, 1986. — 256 с.
20. Налимов В.В. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности / В. В. Налимов. — М.: Изд-во «Прометей»; МГПИ имени В. И. Ленина, 1989. — 287 с.
21. Налимов В.В. В поисках иных смыслов / В.В. Налимов. — М.: Прогресс, 1993. — 280 с.
22. Пряжников Н.С. Этические проблемы психологии / Н.С. Пряжников. — М.: Изд-во МПСИ; Воронеж: НПО «МОДЭК», 2004. — 488 с.
23. Пряжников Н.С. Психология элиты / Н. С. Пряжников. — М.: Изд-во МПСУ; Воронеж: НПО «МОДЭК», 2012. — 320 с.
24. Пряжников Н.С. Профориентология / Н.С. Пряжников. — М.: Юрайт, 2016. — 405 с.
25. Пряжников Н.С. Психология нестабильной семьи: проблемы, парадоксы и немного оптимизма / Н. С. Пряжников. — М.: Изд-во МПСУ, 2020. — 164 с.
26. Рудестам К. Групповая психотерапия. Психокоррекционные группы: теория и практика / К. Рудестам. — М.: Прогресс, 1990. — 368 с.
27. Слободчиков В.И. Психология развития человека. Развитие субъектной реальности в онтогенезе / В.И. Слободчиков, Е.И. Исаев. — М.: Школьная Пресса, 2000. — 416 с.
28. Столин В.В. Психология самосознания / В.В. Столин. — М.: Изд-во МГУ, 1983. — 284 с.
29. Субъект действия, взаимодействия и познания. Психологические, философские, социокультурные аспекты / отв. ред. Э. В. Сайко. — М.: Изд-во МПСИ; Воронеж: НПО «МОДЭК», 2001. — 287 с.
30. Татенко В.А. Психология в субъектном измерении / В.А. Татенко. — Киев: «Просвита», 1996. — 404 с.
31. Франк С. Смысл жизни / С. Франк. — Мн.: ТПЦ «Полифакт», 1992. — 368 с. 32. Чудо [Электронный ресурс]. — Режим доступа: https://science.wikia.org/ru/ wiki/%D0%A7%D1%83%D0%B4%D0%BE (дата обращения: 05.01.2021).
32. Эльконин Д.Б. Психология игры / Д.Б. Эльконин. — 2-е изд. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1999. — 360 с.
33. Ярошевский М.Г. Краткий курс истории психологии / М. Г. Ярошевский. — М.: МПА, 1995. — 144 с.

Источник: Пряжников Н.С. Метафора «после того, как...» в осмыслении проблемы «запретного» и «невозможного» // Мир образования — образование в мире. 2021. №1(81). С. 67–93.