Выживание в условиях неопределенности

Условием существования в меняющемся мире стало нарастание неопределенности. С развитием общества, отмечает А.Г. Асмолов, «зона неопределенности» расширяется, требуя от человека большей самостоятельности и ответственности при принятии решений [4]. Понятие «неопределенность» в своем самом общем значении трактуется авторами как неизвестность, неясность, недостоверность, сомнительность, недостаточность сведений об условиях, низкая степень предсказуемости, предвидения; как событие или фактор, исход которого зависит от будущих событий, не контролируемых напрямую субъектом. Исследования последствий неопределенности для психической деятельности человека, которые первоначально проводились в рамках психологии труда (принятие решений в условиях неопределенности), в последние годы начинают разворачиваться и в медицинской психологии. Стресс от неопределенности описан как самостоятельный психотравмирующий фактор, участ-вующий в этиологии и патогенезе психосоматических нарушений [31].

В современной отечественной психологии различные аспекты феномена неопре-деленности затрагиваются в таких направлениях исследований, как вероятностное прогнозирование (И.М. Фейгенберг, Г.Е. Журавлев, Д.А. Ширяев), психология мышления (А.В. Брушлинский, Б.М. Теплов, Г.Б. Мазилова), психология принятия решений (М.А. Котик, A.M. Емельянов), исследование феномена антиципации (С.Г. Геллерштейн, Б.Ф. Ломов, Е.К. Сурков, В.Д. Менделевич, В.А. Ядов), психофизиологии (О.Г. Чароян), психофизике (Ю.М. Забродин, В.В. Голубиное), медицинской психологии (И.С. Коро-стелева, B.C. Ротенберг, Т.А. Языкова, В.П. Зайцев). В зарубежной литературе феномен неопределенности рассматривается преимущественно в исследованиях целеустремленных систем (Р. Акофф, Ф. Эмери), в теории принятия рациональных решений и в психологической теории принятия решений (Ю. Козелецкий), в исследованиях мотивации (М. Apter, D.E. Berlyne, J. Kagan).

В отечественной науке исследования опираются на общепсихологические закономерности, в соответствии с которыми следствием существования в неопреде-ленности является кризис идентичности: утрата стабильности, дезориентированность, разрушение представлений о себе, норм и ценностей, регулирующих поведение и деятельность [2; 19]. Неопределенность стала одним из важнейших понятий в работах, в которых на первый план выдвинуты проблемы самодетерминации и саморегуляции человека [32], существенно углубляющие представления об активности субъекта, в том числе и на основании развития проблем саморегуляции с позиций культурно-исторической концепции [12; 13; 14].

Сущность психологической природы человека выражается в его стратегических выборах и предпочтениях: «человек — это его выборы» (Сартр); он реализует и творит себя своими поступками. Делая жизненные выборы, формулируя и воплощая стратегию собственной жизни, личность самоопределяется [15]. Осознанный акт выбора уменьшает неопределенность будущего: самоопределяющийся человек устремлен в перспективное будущее, где намечает цели и ориентиры; в этом случае он становится активным преобразователем бытия [5]. Поступок как самоопределение, как преодоление неопределенности осуществляется на уровне нравственных ориентиров, ключевых психологических ценностей, лежащих в основе жизненного сценария. Нравственный аспект бытийных выборов подчеркнул В.П. Зинченко [9].

Возникновение ситуации неопределенности для личности, как правило, имеет кризисный характер: теряется чувство непрерывности, последовательности и движения жизни, происходит отдаление от своего личностного сценария, возникает рад негативных эмоций: растерянность, враждебность, печаль, тоска, тревога, страх, гнев. Длительное пребывание в подобных состояниях отрицательно сказывается на качестве жизни и здоровье человека в целом. Всякий раз, когда возникают какие-либо изменения — биологические, психологические или социальные, — для сохранения психической стабильности необходимы интегрирующая работа эго и переструк-турирование элементов идентичности [24], так как разрушение структуры ведет к негативным психическим состояниям, вплоть до депрессии и самоубийства [1]. Формирование новой идентичности в изменяющихся условиях реализуется в осуществлении собственного жизненного пути на основе значимых ценностей. Достижение индивидуально-значимых целей, основанных на индивидуально-значимых ценностях, предполагает, что эти ценности должны быть пережиты и осознаны субъектом. Мотивирующей силой обладают не столько «знаемые», сколько пережитые в реальных событиях и поэтому аффективно-заряженные ценности как значимые для индивидуального выживания. Между тем индивид в ситуации неопределенности вследствие нарушения привычного порядка вещей имеет недифференцированную картину ценностей, внутренне противоречивую, опирающуюся на фрагменты сценариев, применяемых в противоположных по содержанию ситуациях, а также часто не вполне осознанную. В трудных жизненных обстоятельствах эта картина ценностей провоци-рует «полевое поведение» — поведение, детерминированное конкретной ситуацией. Человек из самостоятельного субъекта превращается в инструмент реализации интересов других людей или становится «декорацией», на фоне которой происходят события жизни окружающих. Поведение, направленное на достижение собственных целей личности, становится практически невозможным, лишая ее чувства идентичности.

В рамках экзистенциальной психологии тревога, возникающая в условиях неопределенности и непредсказуемости, описана как неизбежный атрибут человеческого существования. Тревога — эмоция, направленная в будущее, связанная с прогнозированием возможных неприятностей и неудач, бессознательное прогнозирование неуспеха — является естественной психологической реакцией в ситуации неопределенности и ожидания, с дефицитом информации и непредсказуемым исходом. Тревога формирует «почву» для возникновения пограничных нервно-психических нарушений, провоцирует возникновение таких страданий, как нарушения сна, панические атаки или синдром раздраженного кишечника. Оценивая роль неопределенности в формировании и сохранении психологического здоровья, Е.Т. Соколова пишет, что «известная толерантность к неопределенности и переноси-мость амбивалентности могут свидетельствовать о достижении индивидуальной зрелости, константности и целостности Я, способного справляться с … тревогами» [19]. Осознание собственных границ создает возможности для диалога с окружающим миром, продуктивного контакта со средой. Открытость человека по отношению к миру и одновременно отграниченность его от мира создают возможность для сохранения уникальности и целостности «Я», которое характеризует бытие личности [16].

Психологически жизнеспособность, успешность, благополучие и качество жизни человека во многом зависят от его возможностей справляться с неопределенностью бытия. В психологической науке такая возможность человека нашла свое выражение в конструкте, обозначаемом как «толерантность к неопределенности». Это понятие было введено в середине прошлого века в теории Т. Адорно и его коллег (Р. Сэнфорд, Э. Френкель-Брунсвик, Д. Левинсон), восходящей к взглядам Э. Йенша, и тракто-валось как способность справляться со сложностью окружающего мира [8; 27; 28]. Френкель-Брунсвик в 1948—1949 гг. ввела понятие tolerance for ambiguity как отношение к двусмысленной, динамически изменяющейся, вероятностной и противоречивой стимуляции. Изучая этнические стереотипы, автор столкнулась с тем, что предрассудки чаще проявляются у тех, кто склонен к однозначной категоризации мира и людей и не выносит многозначности. Исследователь изучала людей, интолерантных к неопределённости, и выявила, что они ригидны; склонны опираться на прошлый опыт и с трудом ориентируются в новой, незнакомой ситуации. Интолерантность была ею определена как тенденция принимать решения по принципу «черное—белое», торопиться на пути к ясности, не принимая во внимание сложные реалии, а также отвергать в этом стремлении к ясности потребности других людей [27].

В подходах, развиваемых в России, толерантность к неопределенности трактуется как интегральная личностная характеристика. С теоретических позиций отечественной психологии этот феномен исследуется Е.Г. Луковицкой, которая выделяет в нем три компонента: аффективный — эмоциональное отношение к непознаваемости мира; когнитивный — осознание непредсказуемости мира; поведенческий — особенности поведения в ситуации неопределённости. Показано, что у личности с низким уровнем толерантности к неопределенности часто встречаются такие черты, как догматизм, тревожность, ригидность, авторитаризм, закрытость, низкая креативность. При этом в разнообразных прикладных исследовательских проектах показана связь этого феномена с когнитивно-стилевыми и личностными характеристиками человека (М.Н. Юртаева), развитием идентичности (А.И. Гусєв), особенностями принятия решения в ситуации морального (И.А. Чигринова) и личностного (Д.А. Леонтьев, Е.Ю. Мандрикова) выбора, выявлены социальная, культурная, профессиональная и возрастная специфика толерантности к неопределенности. Экспериментальные исследования начинают распространяться и на профессиональную деятельность медицинских работников [29]. Исследование L. Lingard и его коллег, посвященное изучению способности работать в ситуации неопределенности у канадских врачей и студентов-медиков, показало, что способность справляться с неопределенностью («management of uncertainty») является одним из ключевых умений в деятельности медиков и связана с профессиональной социализацией и формированием профессиональной идентичности врача [25].

Толерантность к неопределенности, открытость и незаданность регулятивных профилей любого выбора, произвольных и самоопределяемых действий являются основными условиями активности человека в современном мире. В философии и гуманитарных науках принципу детерминизма издавна противостоял принцип индетерминизма, связанный с признанием свободы воли человека и произвольности выдвижения им целей [5]. С современных позиций С. Мадди рассматривает выбор в пользу неопределенного будущего как основание таких экзистенциальных решений, которые ведут к душевному и соматическому здоровью [30]. Толерантность к неопределенности рассматривается как атрибут зрелой личности, имеющей собственные осознанные и пережитые ценности и интересы и одновременно с уважением относящейся к ценностям других. Реализация себя самого, своего субъективного смысла, предполагающая потенциальную конфронтацию с субъективными смыслами других людей, — это всегда риск [26]. Риск быть живым, способность проявлять свое «Я», принимать решения и строить свою жизнь в соответствии с собственными ценностями, преодолевая сопротивление среды, — для этого необходимо мужество, как писал Пауль Тиллих — «мужество быть». Решить проблему неопределенности при невозможности её внешнего изменения можно с помощью нахождения в ней смысла посредством продуктивного диалога с миром [15]. Это возможно осуществить, осознав пределы своей свободы и ответственности, границы возможностей окружающего мира «здесь и сейчас» и своих собственных в рамках данного временно-пространственного континуума и в конкретном историческом, культурном и социальном контексте.

Решение этих задач обеспечивается комфортными взаимоотношениями личности с собственной субъективной реальностью, с теми психическими феноменами, которые формируют внутреннюю картину мира с осознанной в ней и обоснованной жизненным опытом позицией «Я». Каждый человек создает себе такую субъективную реальность, которая обеспечивает ему психологическую стабильность, комфорт и возможность продуктивно сотрудничать с внешним миром. Между тем неизбежные субъективные искажения в психической реальности субъекта, нагруженные аффектом, отражают его неоднозначный жизненный опыт, сформированные в процессе его накопления установки и ожидания, способы интерпретации событий и особенности их прогнози-рования [7]. Существенные искажения картины мира отмечаются под воздействием психических травм, травматического стресса. Опыт пережитых психических травм, в частности, вносит свой вклад в создание индивидуальной системы координат внутренней субъективной реальности человека, в которой оцениваются происходящие события. А.Ш. Тхостов к феноменам базового субъективного существования человека относит «категоризацию в виде эмоционально-оценочных конструктов» [21]. Оценка как внутренних психических явлений, так и внешних воздействий искажается после воздействия психической травмы: появляется склонность даже в нейтральных по интенсивности и содержанию событиях видеть угрозу и готовиться к ее отражению. Известно, что повышенный уровень тревоги ведет к избирательной обработке негативных стимулов [11]. Травмированная психика, по выражению Д. Калшеда, «продолжает травмировать саму себя», а окружающая реальность воспринимается как потенциальный источник травматизации [10], который требует бдительности и провоцирует готовность к агрессивным реакциям.

Психическая саморегуляция поэтому затрагивает не только сохранение «Я» во взаимоотношениях с окружающим миром, но и его устойчивость в отношении внутреннего, субъективного мира, который под воздействием травматических событий также имеет собственную динамику. «Достижение субъективного чувства единства и самотождественности, — пишет Е.Т. Соколова, — пролагает себе путь "сквозь: многообразие социальных ситуаций и исполняемых "ролей", становится достаточно устойчивым и прочным, "собирающим" Я и удерживающим его от распада и "рассеяния"» [19]. Сохранение психологической стабильности и комфорта «Я» предполагает постоянную, длящуюся в течение всей жизни работу по компенсации дефицитов и нивелированию травм, искажающих картину мира. В соответствии с внутренним психологическим содержанием интерпретируется внешняя объективная реальность: как отмечает А.Ш. Тхостов: «Образ мира и есть система экспектаций (ожиданий), порождающая объект-гипотезы, на основании которых идут структури-рование и предметная идентификация отдельных чувственных впечатлений» [21].

В ситуации неопределенности психологических ресурсов личности может быть недостаточно, и тогда возникает необходимость в дополнительных «точках опоры», в качестве которых выступают религия, философия или ментальные конструкции, включенные в индивидуальную мифологию человека. Индивидуальная мифология в субъективной реальности клиента, как правило, содержит идеологические мифы, характеризующие определенную культуру конкретной страны в конкретный исторический период, а также передаваемые из поколения в поколение семейные мифы и индивидуальные психологические иллюзии, такие как иллюзия собственного бессмертия, иллюзия надежности и стабильности окружающего мира или иллюзия справедливого возмездия [20]. При столкновении с объективной реальностью индивидуальная мифология может быть разрушена, и тогда индивид обращается за помощью к психотерапии, которая определяется Стоквисом как «реконструкция разрушенных иллюзий».

Под воздействием неопределенности актуализируются непереработанные травма-тические воспоминания, переживания, привнося в актуальное эмоциональное состояние фрагменты депрессивной безнадежности или гнева. В структуре индивидуальной мифологии разрушаются идеологические иллюзии, иллюзия собственного бессмертия, иллюзия надежности и стабильности мира как договороспособного партнера, с которым можно заключать долгосрочные контракты и строить долгосрочные планы, утрачивается доверие к социальным структурам и агентам социализации. На первый план выходят семейные и индивидуальные психологические мифы, которые, как правило, обладают наибольшей мотивирующей силой, определяя поведение людей в нерегламентируемых социальными предписаниями ситуациях.

Потребность в психологическом вмешательстве в условиях неопределенности определяется прежде всего утратой базовой иллюзии надежности и стабильности мира [5], что провоцирует растерянность, беспомощность и страх; ожидаемые трудности бессознательно формируют у человека негативную жизненную перспективу. Соответствующие установки определяют поведение, провоцирующее прогнозируемые события («феномен самореализующегося пророчества»), закладывая основу самостигматизации: собственные эмоции воспринимаются субъектом как проявления болезни или дефекта, что провоцирует уход в себя. Человек интерпретирует свой страх как сигнал личностной и профессиональной несостоятельности, неизбежной, как ему кажется, в условиях потенциальной угрозы. Страх перед реальностью, навыки взаимодействия с которой поражены неопределенностью, часто заставляет клиента искать защиту у психотерапевта.

Поскольку в ситуации неопределенности, в условиях, когда нет возможности адекватно оценивать, прогнозировать и контролировать происходящие события, человек не может направлять свою преобразующую активность вовне, он делает то единственное, что возможно сделать в этих условиях — направляет свои действия вовнутрь, на собственную субъективную психическую реальность, манипулируя параметрами внутренней картины мира: ее масштабом, размерностью, критериями для сравнения и оценки. Ключевым способом выживания становится психическая саморегуляция [17]. При этом, поскольку внешние нормы в ситуации неопреде-ленности размываются, происходит переориентация на внутренние ценности и нормы, связанные с пережитым индивидуальным уникальным жизненным опытом личности. Реализация собственных норм и ценностей, на которые опирается индивидуальный жизненный сценарий, позволяет восстановить утраченную иллюзию смысла.

Тем не менее социальная адаптация предполагает сохранение психической связи с реальностью, даже в том случае, когда ее невозможно прогнозировать. Социальная дезадаптация вследствие пережитых психических травм проявляется изменениями в психической деятельности субъекта — тревожно-депрессивных переживаниях, нарастании враждебности, появлении эмоциональной неустойчивости, импульсивности, — что в сочетании со своеобразными нарушениями памяти, внимания, мышления (аффективная дезорганизация интеллектуальной деятельности) формирует состояние растерянности, неуверенности, снижение контроля и продуктивности деятельности в целом [1; 3; 6]. Непродуктивное психическое состояние включает механизмы психической саморегуляции, среди которых чаще всего выбираются методы психической релаксации, основанные на контроле дыхания и мышечного расслабле-ния. «При воздействии на угнетающие эмоции важную роль играет способность к релаксации. Возможность расслабляться, субъективно и психологически влиять на мышечный тонус является важнейшим условием снятия возбуждения, вызванного страхом и гневом» [18]. К подобным методам Б.Д. Карвасарский относит: аутогенную тренировку, биообратную связь, активную регуляцию тонуса по B. Stokvis, аутогипноз, контроль дыхания, медитацию, нервно-мышечную релаксацию, прогрессирующую мышечную релаксацию E. Jacobson, трансовые методы. Обращение травмированного субъекта к алкоголю, наркотикам, психотропным препаратам, к нехимическим зависимостям также может выполнять функцию регуляции эмоционального гомеостаза в стрессовой ситуации [23]. Психическая и мышечная релаксация реализуется более успешно в комфортных условиях: в этой связи может быть выделена и так называемая группа «технических методов психотерапии»: биологическая обратная связь, стимуляция на основе электроэнцелографических показателей, использование звуковых раздра-жителей определенной частоты, лечение облучением светом и цветом [18].

Создание приятной, комфортной среды сопровождается изменением позиции личности в этой среде. Первое, что можно осуществить при возникновении неопределенности — это вернуться в «здесь и теперь», что по воздействию на психологическое состояние само по себе психотерапевтично [Там же]. Восстановление контакта с собственным психофизиологическим состоянием в этом случае будет являться одним из инструментов для возможности подтверждения психического существования субъекта и его выбора в ситуации неопределенности. Создание комфортной внешней среды и восстановление внутреннего психического гомеостаза личности является первой, начальной задачей саморегуляции под воздействием травматического стресса.

На втором этапе осуществляется вербализация компонентов актуального психического состояния, которая заключается в «вербальном (словесном) описании переживаний, чувств, мыслей, поведения» [Там же], в которой описываются «эмоцио-нальные стороны конкретного актуального переживания с позиций внутреннего мира пациента». Вербализация выступает в качестве отправной точки, запускающей новые возможности по конструированию собственной психической реальности, что становится возможным вследствие «признания гибкости, подвижности и фантомности границ субъекта» [21]. Проникновение в мир психических явлений позволяет субъекту посредством психотерапевтического «контейнирования» психотравмирующих событий, их вербализации с помощью слов добиться «объединения и достижения единства эмоционального отношения и ментальной интеграции, "собирания себя" в единую, осмысленную и целостную самоидентичность…» [19]. Начало продуктивных изменений в психической реальности травмированного клиента связано с «контейнированием» переживаемых им событий, их вербализацией в системе координат, преобразованной психической реальности. При этом, как пишет А.Ш. Тхостов, — «объективная верность мифа, лежащего в основе метода лечения, не имеет принципиального значения» [21]. Процесс сличения пережитых клиентом событий с их значениями в его новой, трансформированной психической реальности позволяет травмированному субъекту выстроить новую систему координат собственной психической реальности, возможно, более объективную, но в любом случае позволяющую принять и пережить болезненный жизненный опыт [7]. В психотерапии этот процесс может обозначаться как «переформулирование», «накопление опыта», «прояснение», «познавательное обучение» [18].

В том случае, когда травмированный субъект в процессе самоадаптации самостоятельно справляется со своими переживаниями, он вербализует свои эмоции, ориентируясь на некоторую ментальную, мифологическую конструкцию, заимство-ванную извне и позволяющую самостоятельно успешно контейнировать травматичные переживания. Самопомощь может заключаться в обращении к философии, религии или психологии, например к работам Виктора Франкла: задаваемая в работах Франкла драматическая система координат позволяет снизить аффективную заряженность и, следовательно, травматичность повседневных жизненных неудач [22].

Понимание — первый шаг к изменению; вслед за переформулированием и вербализацией следуют «определение «психотерапевтических мишеней» и «оператив-ная модификация поведения …» либо соответствия той ментальной конструкции, которая используется при оказании самопомощи. Изменения у клиента/страдающего субъекта являются по существу «явными и скрытыми видами деятельности и переживаний, в которые вовлечены лица, стремящиеся модифицировать поведение, вызывающее проблемы» [18]. Изменения в системе координат психической реальности травмированного субъекта несут в себе отпечатки психических феноменов тех значимых других, помощь которых он согласился принять или психическую реальность которых он заимствовал. Изменившаяся внутренняя картина мира клиента влечет за собой соответствующие изменения в интерпретации внешних событий окружающего мира и поведенческих реакциях, которые позволяют продуктивно взаимодействовать с этим миром [21].

Вербализация с точки зрения современной отечественной психотерапии позволяет в процессе оказания клиенту психологической помощи перейти к следующему этапу — «анализу индивидом собственных поступков и переживаний, или рефлексии» [18]. Последующая концептуализация пережитой травмы позволяет субъекту принять ее как часть собственного жизненного опыта, интегрировать в собственную психическую реальность, которая становится при этом субъективно менее комфортной и требует поэтому применения специальных психологических методов для восстановления душевного равновесия. С этой целью могут использоваться: самовнушение, или «внушение самому себе, которое позволяет субъекту вызывать у себя те или иные ощущения, восприятия, управлять процессами внимания, памяти, эмоциональными и соматическими реакциями»; самоконтроль — «процессы, посредством которых человек оказывается в состоянии управлять своим поведением в условиях противоречивого влияния социального окружения или собственных биологических механизмов», использование трансовых методов, которые повышают доступ к неосознаваемой информации [Там же].

Ключевой задачей при трансформации (саморегуляции) актуального эмоцио-нального состояния является нивелирование переживаний тревоги и страха, что позволяет по возможности сохранить продуктивность при взаимодействии с ускользающей реальностью. Уровень актуальной тревоги снижается при переходе в существование «здесь и теперь». Сосредоточенность на настоящем, в котором только и возможно получение новой информации, формирование новых навыков, самореали-зация в виде конкретных действий позволяют снизить яркость прогнозируемых в будущем неприятностей или воскрешенных воображением образов прошлого. Для снижения эмоционального напряжения, нивелирования враждебности, страха и гнева пациентом, практикующим методы самопомощи, применяются также методы отреагиро-вания, или катарсиса, которые могут использоваться в структуре различных видов деятельности и психофизиологического функционирования (спорт, секс, живопись, музыка, театральные постановки). Эмоциональное напряжение может также снижаться субъектом в процессе внутренней психологической работы, путем изменения системы координат собственной субъективной психической реальности, в контексте которой травматические события меняют свое значение.

Манипулирование внутренней картиной мира является важным методом совладания с неопределенностью. Наиболее популярным как среди психотерапевтов, так и среди травмированных клиентов является своеобразное укрупнение масштаба индивидуальной системы координат, в рамках которых клиент привычно оценивает происходящие события. Например, клиенту предлагается оценить травматичное для него события в более широком масштабе страданий воюющего народа или голодающей страны: «Насколько травматичным является данное событие с точки зрения тысяч погибших во время войны людей?» Перед лицом гибели целого народа собственные переживания меркнут, теряют свой аффективный заряд, что позволяет страдающему субъекту более спокойно относиться к постигшим его неудачам и потерям. Изменение перспективы, в которой происходит измерение психотравмы (размерности системы координат субъективной психической реальности), может заключаться и в принятии пациентом в воображении точки зрения его самого в гипотетический момент ухода из жизни, окончания жизненного пути: «Оглядываясь на прожитую жизнь, как бы Вы оценили актуальную жизненную ситуацию? Насколько драматичной она бы Вам казалась? Стали бы Вы тратить на ее переживание столько физических сил и психологических ресурсов?»

Еще одним методом снижения аффективного напряжения при переживании травмы является изменение образцов, с которыми сравнивает себя страдающий субъект при оценке степени своего неблагополучия. Например, понижение социального статуса и соответствующее снижение зарплаты более травматичны для переживающего индивида при сравнении со статусным субъектом, имеющим высокий доход, и гораздо менее болезненны при сопоставлении с бездомным бродягой, не имеющим никакого дохода. Изменение эталона для сравнения при оценке своего благополучия также может способствовать снижению аффективной заряженности события, которое вследствие этого начинает восприниматься как менее травматичное.

Радикальным методом нивелирования эмоциональной нагруженности жизненных событий является избавление вообще от каких-либо критериев для сравнения, что влечет за собой отказ от самой процедуры сравнения с кем бы то ни было. Для этой цели используются преимущественно восточные практики с их специфическим смысловым содержанием, такие, например, как йога или дзен-буддизм. Отказ от традиционной европейской ментальности, основанной на оценках и сравнениях, и переход к созерцательно-констатирующим восточным практикам позволяют научиться принимать различные стороны своей личности, различные события своей жизни, не оценивая их в категориях добра и зла, а просто констатируя их наличие как равноправных и неизбежных составляющих неоднозначной человеческой природы: «то так». Буддистский принцип «таковости» означает на практике повышение толерантности клиента, его способность принимать свои самые различные черты, не испытывая чувства вины и сожаления о своей «неправильной» природе и связанных с ней поступках. Таким же образом человек учится принимать не зависящие от него внешние события и обстоятельства, которые он не может контролировать. Картина мира с жесткими требованиями долженствования заменяется на более адаптивную, носящую вероятностный характер. Терпимость к людям и к обстоятельствам вместе с созерцательностью безоценочной восточной культуры становится все более популяр-ной в странах, исчерпавших в потенциально травматичных условиях нарастающей неопределенности психотерапевтический потенциал рациональной европейской культуры.

Литература

1.   Амбрумова А.Г. Анализ состояний психологического кризиса и их динамика // Психологический журнал. – 1985. – Т. 6, № 6. – С. 107–115.

2.   Анцыферова Л.И. Личность в трудных жизненных условиях: переосмыслива-ние, преобразование ситуаций и психологическая защита // Психологический журнал. – 1994. – Т. 15, № 1. – С. 3–18.

3.   Аргайл М. Психология счастья / пер. с англ. – 2-е изд. – СПб.: Питер, 2003. – 271 с.

4.   Асмолов А.Г. Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия // Психологические исследования. – 2015. – Т. 8, № 40. – С. 1. – URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 20.02.2020).

5.   Бернстайн П. Против богов. Укрощение риска / пер. с англ. – 2-е изд., стер. – М.: Олимп-Бизнес, 2008. – 400 с.

6.   Брайт Д., Джонс Ф. Стресс. Теории, исследования, мифы. – СПб.: Прайм-Еврознак, 2003. – 352 с.

7.   Василюк Ф.Е. Психология переживания (анализ преодоления критических ситуаций). – М.: Моск. гос. университет, 1984. – 200 с.

8.   Гусев А.И. К проблеме измерения толерантности к неопределенности // Практична психологiя та соцiальна робота. – 2007. – № 1 – С. 21–28.

9.   Зинченко В.П. Толерантность к неопределенности: новость или психологи-ческая традиция? // Вопросы психологии. – 2007. – № 6. – С. 3–20.

10.   Калшед Д. Внутренний мир травмы: Архетипические защиты личностного духа / пер. с англ. – М.: Академический проект, 2001. – 368 с.

11.   Клиническая психология: учебник для вузов. – 4-е изд., перераб. и доп. / под ред. Б.Д. Карвасарского. – СПб.: Питер, 2010. – 864 с.

12.   Корнилова Т.В. Новый опросник толерантности-интолерантности к неопре-деленности // Психологический журнал. – 2010. – Т. 31, № 1. – С. 74–86.

13.    Корнилова Т.В. Принцип неопределенности в психологии: основания и проблемы [Электронный ресурс] // Психологические исследования: электрон. науч. журн. – 2010. – № 3(11). – URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 21.08.2011).

14.   Корнилова Т.В. Психология неопределенности: единство интеллектуально-личностной регуляции решений и выборов // Психологический журнал. – 2013. – Т. 34, № 3. – С. 89–100.

15.   Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю. Моделирование «экзистенциальной ди-леммы»: эмпирическое исследование личностного выбора // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. – 2005. – № 4. – С. 37–42.

16.   Лэнгле А. Персональный экзистенциальный анализ [Электронный ресурс]. – URL: http://www.laengle.info (дата обращения: 12.09.2019).

17.   Моросанова В.И. Глава 7. Саморегуляция и выбор в преодолении субъек-тивной неопределенности // Психология саморегуляции в XXI веке / отв. ред. В.И. Моросанова. – СПб.; М.: Нестор-История, 2011. – С. 142–162.

18.   Психотерапевтическая энциклопедия / под общ. ред. Б.Д. Карвасарского. – СПб.: Питер Ком, 1998. – 752 с.

19.   Соколова Е.Т. Клиническая психология утраты Я. – М.: Смысл, 2015. – 895 с.

20.   Соловьева С.Л. Основы психотерапии для «практически здоровых» // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. – 2016. – № 3(38) [Электронный ресурс]. – URL: http://mprj.ru (дата обращения: 20.02.2020).

21.   Тхостов А.Ш. Психология телесности. – М.: Смысл, 2002. – 287 с.

22.   Франкл В. Человек в поисках смысла: сборник / пер. с англ. и нем. Д.А. Леонтьева, М.П. Папуша, Е.В. Эйдмана. – М.: Прогресс, 1990. – 368 с.

23.   Шабалина В.В. Психология зависимого поведения: на примере поведения, связанного с употреблением наркотиков и других психоактивных веществ. – СПб.: С.-Петерб. гос. университет, 2004. – 336 с.

24.   Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис / пер. с англ. – М.: Прогресс, 1996. – С. 12.

25.   A certain art of uncertainty: case presentation and the development of professional identity / L. Lingard, K. Garwood, C.F. Schryer [et al.] // Social Science and Medicine. – 2003. – Vol. 56, № 3. – P. 603–616.

26.   Evans D. Risk Intelligence. How to live with Uncertainty. – London: Free press, 2015. – 288 p.

27.   Frenkel-Brunswik E. Tolerance toward ambiguity as a personality variable // The American Psychologist. – 1948. – № 3. – P. 268.

28.   Frenkel-Brunswik E. Intolerance of ambiguity as an emotional and perceptual personality variable // Journal of Personality. – 1949. – № 18. – P. 108?143.

29.    Gujski J. Measuring professional uncertainty of teachers: report // The 9th European Evaluation Society International Conference, Praha, Czech Republic, 6-8 October, 2010. – P. 1–5.

30.   Maddi S.R. Hardiness: An Operationalization of Existential Courage // Journal of Humanistic Psychology. – 2004. – Vol. 44, № 3. – P. 279–298.

31.   Professional Uncertainty and Disempowerment Responding to Ethnic Diversity in Health Care: A Qualitative Study / J. Kai, J. Beavan, C. Faull [et al.] // PLoS Medicine. – 2007. – Vol. 4, № 11. – P.  e323.

32.   Wolfradt U., Pretz J.E. Individual differences in creativity: Personality, story writing, and hobbies  //  European Journal of Personality. – 2001. – Vol. 15, № 4. – P. 297–310.

Источник: Соловьева С.Л. Выживание в условиях неопределенности // Медицинская психология в России: электрон. науч. журн. – 2020. – T. 12, № 2(61) [Электронный ресурс]. – URL: http://mprj.ru (дата обращения: 23.04.2020). Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009).