О трагедии в Керчи. Каждому нужно место, в котором можно злиться

Всех ужасно жалко.

Очень сложно писать про Керчь, но, вероятно, нужно, раз мысль о том, чтобы написать, не отпускает.

Знаете, что меня зацепило? О чем я не могу перестать думать уже неделю? О том, что, когда одногруппников того парня спросили о нем, они сказали, что ничего о нем не знают.

Я вспомнила в этот момент тотальное школьное одиночество. Вспомнила, как однажды перешла в новый класс. (В тот, в котором мне потом 2,5 года было очень плохо). И меня даже никто с остальными одноклассниками не познакомил. Ведь это так просто: сесть всем в круг и рассказать по предложению о себе. Или вот классному руководителю дать мне немного места, чтобы я рассказала, что я умею делать и что люблю. Просто познакомить. Все пишут о травле в школе, а я все думаю о том, что на самом деле сплотить детей, сделать их командой, сдружить совсем не сложно. Для этого достаточно часа общих игр на сплочение в неделю. Просто ни в школах, ни в колледжах, ни в университетах никто этим не занимается. Странно, учитывая, сколько времени проводят именно там наши дети. Десятилетиями они сидят за партами, ничего друг о друге по-настоящему не зная. Кроме, конечно, проколов товарищей.

Нам даже в голову не приходит, что в школе дети могли бы быть дружными, поддерживать друг друга, быть вместе. Мы давно привыкли, что школа не об этом. Она о соперничестве, послушании и травле.

Когда я подвергалась травле в том новом классе, меня-подростка спасли 2 недели в хорошем детском лагере. Я попала туда чудом. Спасли не от того, что там были какие-то другие дети, но от того, что там взрослые умели сплачивать детей, создавать группу, где каждый интересен и важен, и может занимать место. И каждый там был важен, и я узнала там, что я ценна, что кому-то интересно то, что я думаю и умею, что меня принимают со всеми моими странностями. Потому что в том лагере у тех вожатых не было цели сделать нас одинаково послушными, и не было вопросов о том, важен ли каждый. И их увлекательной задачей было узнать о нас как можно больше. Мы были им интересны. Они готовы были слышать нашу обратную связь. И мы приняли эту ценность как должное и стали интересны друг другу, и слушали друг друга в оба уха. И всем нам было там место.

Мне вообще повезло. Я в общем-то всегда могла позволить себе сказать то, что думаю, своим родителям. У меня дома можно было даже кричать и ругаться. Никто этого, конечно, не любил, но это все-таки можно было делать. Там для меня-ребенка тоже было место.

Место. Ребенку, а затем и подростку, а потом и взрослому человеку очень нужно место. Место, которое можно занимать. Место, чтобы выражать свои чувства, которые не будут обесценены. Место, на котором тебя видно. Место, чтобы сказать, что ты думаешь о происходящем и возможность влиять на это происходящее. Место, в котором ты можешь быть не только хорошим и послушным, но и злиться.

И это абсолютно базовая ценность.

Но так вышло, что место за партой этим местом не является. И чем тише ты там сидишь, тем лучше. Так вышло, что никому не интересны твои чувства, пока ты не пришел в свое учебное заведение с ружьем. И совершенно неясно, как это изменить. Такая большая махина — это наше образование.

Что же нам всем с этим делать? Мы не можем завтра изменить школы, колледжи... Что же нам делать?

Начинать с себя и со своих детей. Не бояться эмоций. Не бояться даже злости: своей и близких, не учить своих детей проглатывать её и копить. Позволить им злиться сейчас, здесь, пока злости немного. Спрашивать их об их чувствах, говорить им о своих. Давать им место: место для обратной связи, место для того, чтобы быть собой, место, в котором они по-настоящему нам интересны.

А для этого самим развивать свое внимание, откладывать в сторону компьютеры и телефоны, быть действительно рядом, быть в контакте, разговаривать, слышать себя и признавать свои эмоции. Потому что, чтобы решиться на смерть или на убийство, нужно время. Также как и на то, чтобы сойти с ума. И если видеть человека рядом, то наверняка удасться заподозрить неладное и что-то изменить, поддержать, спасти человека и людей вокруг него. Но если мы не видим человека, не даем ему места, не позволяем себе чувствовать неладное и не интересуемся его чувствами, то что мы можем?

Мне вправду очень жалко всех, кто погиб в Керчи. Это так страшно, так неправдоподобно страшно (достоевщина в самом деле! мама, которая принимает раненых её сыном, разве так бывает в жизни?). И мы можем отгородиться от этого, не поверить этому, не дать себе представить этого, решить, что парень был безумен и забыть об этом.

Или мы можем внимательно и с любовью посмотреть на своих детей и дать им место. Свое отдельное место. В котором им можно быть не послушной ладной картинкой из нашей головы, но быть собой, испытывать эмоции и даже злиться.

Потому что тот, кому можно злиться, не взрывается.

Источник