О том, почему в России не произошла сексуальная революция, о восприятии контроля в качестве формы любви и о любви как откупе рассуждал на онлайн-конференции «Щегловские чтения», посвященной 75-летию со дня рождения Льва Моисеевича Щеглова, писатель, поэт, публицист, литературный критик, радиоведущий, журналист Дмитрий Львович Быков*.

Дмитрий Быков* вспоминает о том, как Лев Щеглов неоднократно утверждал, что сексуальной революции в России ни в 1990-е, ни после не произошло. «Хотя ссылка на этот процесс, утверждения, что сексуальная революция пришла, с началом гласности стали общепринятыми, на самом деле ничего подобного мы не наблюдали. Как заметил сам Щеглов, произошёл эротический бунт, бессмысленный и беспощадный. Но сексуальная революция имеет единственную цель — увеличение в обществе количества любви. А вот как раз с тем, что касается проблем любви, стало всё как-то плохо. Более того: чем больше и свободнее в обществе обсуждалась разнообразная эротика, чем выше становился спрос на неё, чем более прогрессивным считалось тотальное обнажение, тем выше, по какой-то странной экспоненте, становилась категорическая нетерпимость общества.

Обычно любовь должна означать какое-то стремление понять партнёра. Щеглов же утверждал, что особенностью русской сексуальной революции стала нежелательность партнёра, какая-то его избыточность. Главная особенность сексуальной революции в России — то, что контакт с партнёром нежелателен по разным причинам. Во-первых, по психологическим: общество резко атомизируется и вдумываться в чужие мотивации становится просто неприлично. Во-вторых, по материальным: материальное расслоение также приводит к чрезвычайному усложнению контактов, максимальным препятствиям при устранении внутренних барьеров, прежде всего финансовых.

Поэтому то, что в русской реальности так и не состоялась сексуальная революция, привело, по мнению Щеглова, к некоторому смещению самого понятия любви. Точно так же концепция любви в современной России выглядит как тотальный контроль, а никоим образом не разделение каких-то эмоций, чувств. По теории Щеглова, не происходит главного — транзита, потому что мы не переносим своих чувств на партнёра, мы не стараемся воспринять его проблемы, а, наоборот, отгораживаемся от них.

Грубо говоря, концепция сексуальной революции в России, если бы было необходимо сформулировать её в духе английской сексологии, звучала бы как «sharing not control». Но именно контроль в России воспринимается в качестве главной формы любви. Например, родительская любовь: большинство из нас считает себя плохими родителями на том основании, что мы не лазаем в социальные сети ребёнка и не контролируем каждый его шаг. Но ведь на самом деле тотальный контроль — не есть любовь. Тотальный контроль — подтверждение того, что мы сохраняем власть над ребёнком. Понимание любви как власти над объектом, любви как приватизации — это важнейшая часть российского сексуального дискурса.

Как могла бы выглядеть, по Щеглову, реальная сексуальная революция? Конечно, в обществе должно появиться сочувствие. Не просто в смысле несколько высокомерной жалости, высокомерного соучастия, а прежде всего в смысле совместного чувствования. А тоска по этому совместному чувствованию очень сильна, поэтому, как замечает Щеглов в одной из статей, в России так пристально следят за тем, как другие выражают свои чувства: достаточно ли они траурны на похоронах, правильно ли они выражают поддержку власти, в правильной ли форме они заявляют о своей скорби или радости? Это выражение, пусть и совершенно варварское, — это выражение тоски по совместным ощущениям. Именно поэтому такую ностальгию вызывают в российском обществе любые моменты национального стресса: война, похороны Сталина, полёт Гагарина. Это были моменты общего чувства, но почему-то в повседневном быту подавляющее большинство российских граждан не может разделить чувства соседа, даже соседа по транспорту. Всеобщая ненависть направляется на того, кто чихнул в маршрутке, вместо того, чтобы выразить минимальное сочувствие к несчастному.

В России всеобщая беда воспринимается как потенциальный источник беспокойства: придётся помогать, надо будет что-то делать, защищаться от чужой беды. Но, видимо, слишком долгий опыт коммунальной жизни, коллективного труда привёл к внутреннему имплицитному отгораживанию от проблем соседа, нужно было любой ценой настоять на своей независимости. Щеглов очень часто приводил в пример Варлама Шаламова, Олега Волкова, которые после лагеря не выносили близости других людей, искали изоляции, любого шанса уйти от человеческого общества. В некотором смысле этим синдромом страдает подавляющее большинство российского населения, которое при малейшем известии о чужой драме старается внутренне отгородиться от неё».

Дмитрий Быков* считает, что такая форма помощи, как «сброситься деньгами на поддержку того или иного страдальца», хоть и вызывает «горячий поток» пожертвований, но — лишь форма откупа, потому что напоминает подаяние нищему, откуп от собственных проблем.

«То, что любовь становится формой откупа и даже благотворительность по большому счёту — такой же формой откупа, по Щеглову, — главный суррогат, потому что мы используем отношения как средство платежа. Как говорил Щеглов, это до известной степени справедливо, потому что деньги — эквивалент прожитой жизни. При этом мы не готовы расплачиваться самым главным, а именно — своим эмоциональным комфортом. То, что понятие эмоционального комфорта является сегодня ключевым для России, — главный признак того, что понимание любви не пришло.

Любовь — это ни в коем случае не контроль. Любовь — это не власть. Любовь — это не ревность. Кстати говоря, Щеглов много писал о ревности, потому что «ревнует — значит любит» стало для России отвратительным общим местом, но ведь ревность — это чувство приватизатора, а не партнёра. Именно потому, что надежда присвоить другого человека, сделать его зависимым от себя — нездоровое явление. Проблема в том, что настоящая любовь, как написано в лучших литературных текстах эпохи просвещения, — это чувство эйфории от обретения себя в другом, от обнаружения общих точек, пунктов понимания, совпадений (далеко не только физиологических).

Найти духовное совпадение — задача практически нерешаемая, об этом Щеглов пишет в последней книге, говоря, что в российском обществе не выработан язык любви. Понимание секса как разговора, коммуникации нехарактерно для русского общества. Для русского общества характерно понимание секса как подавления, когда «фаллос становится элементом угнетения», унижения или обладания. А замечательное кушнеровское о «продолжении разговора на новом лучшем языке» практически невозможно. Секс не является коммуникацией уже потому, что сам акт коммуникации для постсоветского человека мучителен, унизителен, скучен. Какие-то перемены в российском обществе наступят только тогда, когда другой не будет вызывать у нас ужаса и отвращения. Как замечательно заметил Щеглов: "Встречая русского человека за границей, мы будем испытывать не раздражение, как сейчас, а радость, как во время встречи в пустыне"».

*Быков Дмитрий Львович решением Министерства юстиции Российской Федерации признан иноагентом (прим. ред. от 29.07.2022).