«Упражняйтесь в уничтожении смысла и в заготовке целей»

В Санкт-Петербургском государственном университете на кафедре психологии личности состоялся онлайн-симпозиум «Психология жизненного пространства (к 130-летию Курта Левина)».

В День памяти жертв политических репрессий публикуем прозвучавший на симпозиуме доклад «Проблемы социальной детерминации жизненного пространства (по мотивам «Второй книги» Надежды Мандельштам)», с которым выступил Дмитрий Александрович Хорошилов, кандидат психологических наук, заведующий кафедрой социальной психологии Института психологии им. Л.С. Выготского Российского государственного гуманитарного университета:

«Интересным для меня является изучение макросоциальных факторов динамики границ жизненного пространства человека — факторов, которые задаются историей общества и культуры. Не будет преувеличением сказать, что анализ динамических запретов, барьеров между человеком и его устремлениями, желаниями, которые выдвигаются обществом и культурой, — это сквозная тема научной и личной биографии Курта Левина. Эта идея очень четко прослеживается в блестяще изданном сборнике к настоящему симпозиуму. И теория поля Курта Левина — это ответ на вызовы времени, стремление осмыслить радикальные социальные изменения, найти психологическое объяснение фашизма и кровавых тоталитарных режимов, которые установились во времена его жизни, жизни на его глазах. И следуя логике эстетической парадигмы в психологии, я постараюсь найти новые для нас психологические идеи, связанные именно с социальными границами жизненного пространства, за пределами психологии — в эстетике.

И вновь мое внимание привлекают великие женщины ХХ столетия. Но уже не Лидия Гинзбург и не Ольга Фрейденберг, о них моя статья в сборнике… На сей раз вдова и хранительница, а лучше сказать, со-хранительница, вопреки всем стихиям времени, наследия великого поэта Осипа Мандельштама, – Надежда Мандельштам. И прежде чем мы перейдем к психологическому, эстетико-психологическому прочтению её мемуаров, а именно скандально знаменитой «Второй книги» (которая до сих пор вызывает очень яркие и агрессивные споры в отношении её безапелляционных и жёстких оценок современников, вообще времени), мне хотелось бы отметить один любопытный феномен, связанный с пониманием социальной детерминации психики, личности в культурном и интеллектуальном контексте советской психологии.

Как хорошо известно психологам и историкам психологии, Октябрьская революция 1917 года заставила психологию перестроиться вокруг философии марксизма с её, пожалуй, крайне социально-детерминистским уклоном. И именно через усвоение идей марксизма уже ранняя советская психология в 20–30-е годы начинает активно разрабатывать принцип социальной детерминации. И проблема социально-культурной детерминации личности, психики — это один из ключевых принципов отечественной психологии. Именно включение фактора среды, контекста, социальной ситуации развития человека в исследовательские методологии — это визитная карточка как советских, так и российских учёных.

Но, помимо прочего, психологи того времени в 20–30-е годы так или иначе пытались осмыслить те радикальные социальные преобразования, которые случились в нашей стране и которые кардинальным образом поделили российскую историю на «до» и «после».

Сергей Леонидович Рубинштейн в своей поздней работе выделяет два аспекта рассмотрения проблемы социальной детерминации, которые мне кажутся очень примечательными. Во-первых, когда речь идёт о социальной детерминации, имеются в виду некоторые общие закономерности психической деятельности человека, которая обусловлена самим фактом его общественной жизни. Рубинштейн утверждает, что это, прежде всего, язык и речь. А второй вид социальной детерминации — это зависимость от разных форм общественной жизни, которая обусловливает различные типические психологические характеристики эпохи.

И вот мой тезис, возможно, несколько провокационный, заключается в том, что в истории советской, российской психологии наблюдается асимметрия между этими двумя пониманиями социальной детерминации. Скорее проблема социальной детерминации в отечественной психологии рассматривалась в ракурсе языка и общения, знаковых средств, опосредствующих межличностное отношение, практическую деятельность. А вот то, что Рубинштейн называет «типические характеристики эпохи» — то есть дух времени, социальный контекст, социальные институты, власть публичного над приватным, — практически оказалось вынесено за дисциплинарные границы психологии. Иллюстрацией этого асимметричного понимания социальности может служить сравнительный анализ психологических идей Осипа Мандельштама и Надежды Мандельштам.

В 20-е годы — одновременно с разработкой концепции личности как наивысшей формы социальности Льва Выготского — великий поэт Осип Мандельштам выпускает цикл статей, в которых он ставит знак равенства между словом и Психеей. Он так и пишет: «Разве вещь – хозяин слова? Нет, хозяин слова — Психея». И вот эти художественные прозрения Осипа Мандельштама оказались необычайно важными для формирования современной культурно-исторической парадигмы в психологии. О близости Осипа Мандельштама и Льва Выготского неоднократно писал Владимир Петрович Зинченко. Сейчас эта линия продолжается Александром Григорьевичем Асмоловым... Имя поэта встречается в недавно опубликованных записных книжках Выготского (Записные книжки Л.С. Выготского. Избранное. — М., 2017) и в его книге «Мышление и речь».

Надежда Яковлевна вспоминает во «Второй книге» о том, как в 1933 году они с супругом встретились с Выготским. Она характеризует его как человека глубокого ума… И обратите внимание на загадочное замечание Надежды Яковлевны: «Выготского в какой-то степени сковывал общий для всех учёных того времени рационализм». Предполагаю, что этот рационализм заключается в том, что учёные и художники того времени, в том числе Выготский и Мандельштам, принимали прежде всего то первое, выделенное Рубинштейном понимание социальной детерминации — условно горизонтальное: социальную детерминацию как включенность человека в языковое общение. И Надежда Яковлевна совершает очень важный шаг и вносит новое измерение социальной детерминации. Это измерение — назовем его вертикальным — измерение власти и насилия. Во «Второй книге» Надежда Яковлевна делает очень важный шаг вперед по сравнению и со своим покойным мужем, и, возможно, по сравнению со всей наукой своего времени. Она дополняет горизонтальное измерение социальной детерминации личности языком и словом вертикальным измерением власти и насилия. Её «Вторая книга» — одна из наиболее бескомпромиссных, точных, жёстких попыток анализа причин социо-культурных катастроф ХХ столетия. Недаром Ольга Александровна Седакова, необычайно тонкий поэт, называет мемуары Надежды Яковлевны учебником политической истории СССР; по её мнению, Надежда Яковлевна Мандельштам дополняет поэзию мужа радикальным видением социальной реальности. Как Осип Мандельштам был радикальным реформатором поэзии, так и Надежда Мандельштам становится радикальным социальным мыслителем и пытается найти сознательные формы сопротивления процессам распада культуры, фрагментации жизненного пространства…

Надежда Яковлевна очень интересовалась психологией, в частности, в личной переписке, которая сравнительно недавно была опубликована, она говорит: «...зря вы не интересуетесь психологией, это грандиозная область»; и указывает на Л.С. Выготского. Другому корреспонденту она настоятельным образом рекомендует прочитать только что вышедшую книгу Л.С. Выготского «Психология искусства».

Какие психологические идеи, центрированные вокруг проблемы вертикальной социальной детерминации жизненного пространства человека, можно найти у Надежды Яковлевны?

Вот фрагмент из «Второй книги» Н.Я. Мандельштам: «Потеря «Я» не заслуга, а болезнь века... Симптомы разные, а болезнь одна: сужение личности. И причина болезни тоже одна — рухнувшие социальные связи. Весь вопрос в том, почему они рухнули, а как это происходило, мы видели: все промежуточные звенья — семья, свой круг, сословие, общество — внезапно исчезли, и человек очутился один перед таинственной силой, которая именуется власть и служит распределителем жизни и смерти».

Вот эти потрясающие слова являются не только точным диагнозом того, что мы как психологи называем сегодня кризисом идентичности, травмой идентичности, культурной, коллективной травмой. Это ещё и попытка выделить механизм этого кризиса, этой травмы. И с точки зрения Н.Я. Мандельштам, одна из основных причин — это насильственное встраивание институтов власти в персональное жизненное пространство, распад системы малых связей. И, к сожалению, слова Надежды Яковлевны относятся не только к эпохе сталинских репрессий, свидетельницей которых она была... Но и сегодня, в наше тревожное время пандемии, мы видим работу тех же самых механизмов, когда усиливается сингулярность за счет виртуальных медиа, разрушается связь между людьми — близкие люди, семьи оказались разделены… И, возможно, тот же самый механизм, который Надежда Яковлевна усмотрела тогда, в своем страшном времени, парадоксальным образом работает и сегодня в ситуации пандемии.

Надежду Яковлевну Мандельштам можно назвать непримиримой методологической индивидуалисткой. Она ставит под сомнение любые формы группового сознания, она отстаивает абсолютную ценность индивидуального человека, единичной личности.

Сначала, когда я читал и перечитывал её «Вторую книгу», мне как социальному психологу было грустно — она очень жёстко критикует любую эпистемологию, которая допускает групповое психическое, то, что мы, социальные психологи, постоянно исследуем: социальные представления, групповую динамику… Но при более внимательном прочтении становится ясно, что Н.Я. Мандельштам критикует не эпистемологию групповой психологии, а коллектив как особый тип социальной организации, как особую замкнутую группу, которая вторгается в жизненное пространство человека и становится его надсмотрщиком, если говорить словами М. Фуко и О. Хархордина… Именно поэтому Надежда Яковлевна Мандельштам отрицает любые формы коллективного сознания, понятые именно в таком ракурсе, и предполагает акцент именно на изучении индивидуального жизненного пути.

Она утверждает, что «жизненный путь личности — это символ целостной картины мира, которая складывается в данную эпоху. Каждая отдельная судьба — это символ исторического дня. И тогда отдельная судьба, на каком бы малом участке она ни разворачивалась, сложится в нашем уме в общую картину мира. Но тут возникает вопрос, трагический вопрос для всех профессиональных исследователей и учёных: случится ли, возможно ли, не упустили ли мы момента, когда можно было опомниться и остановить процесс изучения множеств и процентов? Не знаю и знать не могу. Скорее всего, зашло слишком далеко, и процесс распада необратим». Эти слова Надежды Яковлевны о том, что процесс распада, фрагментации необратим, предвосхищают современные исследования. В последнее десятилетие разные учёные писали именно об этом процессе распада. Одна из последних работ Галины Михайловны Андреевой — «Образ мира и/или реальный мир?» — посвящена именно рассогласованию образа социального мира в современном российском обществе. В одной из последних монографий Татьяны Петровны Емельяновой говорится прямо о ментальной дезинтеграции российского общества. В работах Татьяны Давидовны Марцинковской много пишется о рассогласованности, гетерогенности хронотопа современной культуры. Совершенно разные методологии показывают нам кризис целостной картины мира и сложность ее формирования.

Давайте спросим совета у Надежды Яковлевны, как нам преодолеть этот кризис картины мира и невозможность сложить разрозненный мир личности в единое целое? Очень любопытно. И здесь Надежда Яковлевна в чем-то идет против современных психологов и позволяет нам вспомнить о прозорливости Левина. Она дает фантастический психотерапевтический совет: «Упражняйтесь в уничтожении смысла и в заготовке целей».

Н.Я. Мандельштам уверена, чтобы выжить, и её жизнь это доказывает, нужно отказаться от категории смысла и жить одной целью:

«Я могла собрать силы и перенести эти ощущения, потому что отказалась от мысли о смысле жизни и жила одной целью. В мучительные эпохи, когда бедствие, нечеловеческое и чудовищное, затягивается на слишком долгий срок, нужно забывать про смысл — его не найти — и жить целью. Это результат моего опыта, и я не советую пренебрегать им: может, еще пригодится и у нас и не у нас. Упражняйтесь в уничтожении смысла и в заготовке целей».

Надежда Яковлевна Мандельштам утверждает, что мы должны перейти от смысловой детерминации поведения к целевой, телеологической. Отчасти это можно спроецировать на полемику Курта Левина с психоанализом, с Зигмундом Фрейдом. Мы должны изучать временную перспективу, направленную, нацеленную прежде всего на будущее, — это целевая телеологическая детерминация. А категория смысла, как это ни страшно звучит, в момент транзитивности оказывается в жёстком кризисе.

По Н.Я. Мандельштам, пожалуй, единственная стратегия исследования и совладания (идея action research — исследование действием) с историческим опытом личности, находящейся в ситуации кризиса идентичности, травмы идентичности, — это непрестанное проговаривание, непрестанное воспоминание:

«…надо говорить об одном и том же, пока не выйдет наружу каждая беда и каждая слеза и не станут ясны причины происходившего и происходящего сейчас. /…/ Нельзя напиваться как свиньи, чтобы уйти от реальности, нельзя собирать русские иконы и солить капусту, пока не будет сказано все до последнего слова, пока не вспомнят каждую жену, ушедшую за мужа в лагерь или оставшуюся дома, чтобы молчать, проглотив язык. Я требую, чтобы все пересмотрели мои сны за полстолетия, включая тридцать с лишком лет полного одиночества».

Мы в психологии особенно в последние годы привыкли исследовать жизненный мир именно повседневной, обыденной жизни как верховной реальности нашего опыта. Это вне сомнения очень важный тренд изучения реального индивида в реальном мире. Но вспомним Альфреда Шюца — одного из авторов концепции жизненных миров. По А. Шюцу, жизненный мир — это не единая структура; существует множество жизненных миров. Это не только повседневность, хотя это верховная реальность нашего опыта. Но это и жизненные миры науки, искусства, безумия и сумасшествия, это мир сновидений. И вот Надежда Яковлевна предлагает включать нам в область исследования, в область проговаривания и символизации всё многообразие жизненных миров человека, не только повседневность. Реальный мир человека включает в себя все эти миры…

Как Лидия Яковлевна Гинзбург и Ольга Михайловна Фрейденберг, Надежда Яковлевна Мандельштам (хотя у неё совершенно другой жизненный опыт, совершенно другой диагноз её эпохи) видит единственный способ сопротивления тотальной социальной детерминации, которая пронизывает и разрушает жизненное пространство личности, — сохранение языка культуры. И как раз Иосиф Бродский, называющий Надежду Яковлевну Мандельштам вдовой всей культуры ХХ столетия, утверждает, что обращение супруги поэта к прозе — сохранение души языка и тонкости восприятия человеком мира.

Думается, что Надежда Яковлевна Мандельштам перенесла революционность, радикальность видения супруга из поэзии в прозу. Это позволило ей отыскать инструмент понимания социальных изменений, свидетельницей и участницей которых она была, и найти какую-то внутреннюю структуру времени, смысловую структуру времени, даже вопреки её собственному психотерапевтическому совету «убить все смыслы». И на мой взгляд, именно проницательные размышления Надежды Яковлевны Мандельштам, которая с большим пониманием относилась к психологии, дают нам возможность расширить конвенциональное, общепринятое понимание социальности в нашей науке, негласно, может быть, принятое, и включить в него целостный герменевтический анализ автобиографии, жизненного пути личности как символа исторического дня и картины мира».

В ходе обсуждения доклада Д.А. Хорошилова проф. А.Г. Асмолов сказал: «Если бы Ваше выступление послушал Выготский, он бы сказал, что это и есть реальная культурно-историческая психология!..»

На фото вверху страницы: Надежда Яковлевна Мандельштам (1899–1980)