Введение
В название настоящей статьи мы намеренно не включили часто употребляемое словосочетание «вирусная эпидемия». Ибо тема, представленная здесь, значительно более объемная и глубокая. И тема эта касается всего кластера современных деструктивных социальных эпидемий, а не только коронавирусной паники, которая у всех на слуху и на виду. Кроме того, мы порассуждаем о весьма важных и, без сомнения, интересных фактах взаимодействии деструктивных социальных эпидемий с некоторыми, наиболее распространенными и в каком-то смысле «рукотворными» биологическими эпидемиями сегодняшнего дня. И главное, подумаем и решим, что со всем этим делать на профессиональном психотерапевтическом уровне – здесь и сейчас, и в долгую перспективу.
Презентация и публичное (профессиональное) обсуждение этой важной темы планировалось на пленарном заседании Всемирного конгресса по психотерапии в конце июня этого года. Однако появившийся в жизненном пространстве каждого человека «Черный лебедь» имени Нассима Талеба с вирусной короной на голове лишний раз напоминает о том, что «шашки для большой игры» расставляет вовсе не человек, а некто или нечто совсем другое. Но у человека все же есть выбор того, кем быть в этой ситуации — или неким «мусором» на леденящем, вселенском ветру, либо – как некогда советовал Великий Кормчий великой державы, демонстрирующей в эти дни всему миру образцы организованного и мужественного противодействия коронавирусной инфекции – расправлять паруса и двигаться к своей цели ускоренными темпами.
И уж если мы выбираем второй сценарий, то неплохо бы представлять себе, а что это за подготовленные люди, которые должны стоять у руля, и которые точно знают, что и как нужно делать, чтобы лавировать против ветра, двигаясь к своей цели, а не «уваливать» под ветер вниз по течению. То есть, именно в ту сторону, откуда уже доносится шум водопада. И далее, мы, конечно, исходим из того, что профессиональному психотерапевтическому сообществу отведены вполне определенная роль и место у этого важнейшего «социального штурвала». И уже сегодня в этой непростой ситуации нам есть, что предложить нашему главному и неизменному партнеру — населению страны. Об этом, последнем и, вне всякого сомнения, позитивном обстоятельстве, безусловно, нужно говорить внятно и громко. И не просто громко – и здесь время вспомнить эпохальное высказывание другого, хорошо знакомого нам лидера, а так, чтобы те, которые не хотели слушать нас раньше, пусть услышат теперь. Иначе, очень скоро за шумом водопада вообще ничего слышно не будет.
Деструктивные социальные эпидемии Новейшего времени
Для начала: все сведения, изложенные в настоящем разделе, являются результатами трех масштабных исследовательских проектов, реализованных в период с 2002 по 2013 г.г. и выполненных под эгидой более чем солидных международных организаций (подробности в публикации А. Л. Катков, 2013). И вот эта, необходимая в данном случае реплика еще раз подчеркивает отнюдь не сиюминутную актуальность нашего с вами разговора.
Итак, под деструктивными социальными эпидемиями (ДСЭ) понимается общее обозначение кризисных социальных явлений, масштабы и темпы распространения которых, а так же привносимые ими негативные последствия представляет прямую угрозу человеку, обществу и существующему социальному порядку.
В эпоху Новейшего времени — период ближайших десятилетий — наиболее быстрыми темпами распространялись следующие типы ДСЭ: расстройства адаптации во всем их многообразии, в том числе обозначаемые как «психологические проблемы»; химическая зависимость – алкоголизм, наркомании, токсикомании, лекарственная зависимость; деструктивная психологическая зависимость – игромания, компьютерная зависимость (часто употребляемые синонимы: киберзависимость, технологическая зависимость), вовлечение в религиозно-экстремистские и иные тоталитарные секты; панические информационные пандемии, включая настоящий коронавирусный эксцесс. И здесь надо понимать, что включаемые в данные перечень явные и неявные адаптационные расстройства чаще всего и запускают неосознаваемый или вполне осознанный поиск патологических адаптогенов ультра-быстрого действия. К последним относятся и упомянутые классы психоактивных веществ, и механизмы (технологии) изменения сознания при формировании деструктивной психологической зависимости.
И далее необходимо учитывать вполне обоснованное (на базе проведенных корректных исследований) обстоятельство того, что в основе адаптационных расстройств и, следовательно, механизма формирования всех типов химической и деструктивной психологической зависимости лежит интереснейший, универсальный феномен индивидуальной устойчивости к агрессивному влиянию среды. Причем, линейная динамика взаимозависимости степени агрессивности среды, частоты и тяжести адаптационных расстройств, и рисков вовлечения в ДСЭ имеет место в группе населения с относительно низким уровнем представленности данного феномена. Но вот, в группе лиц с высоким уровнем устойчивости мы наблюдаем совсем иную и весьма обнадеживающую - для наших с вами далеко идущих планов – картину.
Что же касается негативных последствий ДСЭ, то они прослеживаются в психологической, биологической, социальной и экономической сферах. Причем, именно в такой последовательности и запускается цепная реакция потерь, итоговые значения которых, представленные в экономических эквивалентах, поражают воображение даже и опытных экспертов.
Для всех типов ДСЭ характерны следующие общие признаки: они обнаруживают тенденцию к неконтролируемому распространению, к прямой и косвенной взаимозависимости; затрагивают существенную часть общества; традиционные способы противодействия, выстраиваемые по устоявшимся моделям борьбы с биологическими эпидемиями, малоэффективны или неэффективны вовсе.
Несколько слов об очень важной проблеме взаимозависимости некоторых социальных и биологических эпидемий. Здесь, как минимум, можно говорить о двух видах такого взаимодействия. С первым видом, антагонистического взаимодействия, все достаточно ясно. Эпидемия паники в какой-то степени приостанавливает распространение биологической эпидемии, как, например, это происходило при распространении коронавирусных инфекций последних лет, и как это происходит при распространении вируса Covid-19 на наших глазах. Реальная угроза быстрой и малоприятной смерти от прогрессирующей дыхательной недостаточности, что и говорить, является весьма действенным стимулом для формирования защитных форм поведения. А строгий расчет вероятности именно такого печального исхода в данной ситуации мало кого разворачивает в сторону здравого смысла.
В отношении следующего вида – протагонистического взаимодействия – все не так просто. Биологическая эпидемия в данном случае распространяется в социуме «на плечах» деструктивной социальной эпидемии. Как, например, это произошло с эпидемией ВИЧ на постсоветском пространстве, где вирус, в основном, передавался через нестерильный инструментарий при групповом употреблении инъекционных наркотиков (социальная эпидемия химической зависимости). Но и в последующие годы, когда, будто бы, основной путь передачи был уже половым, при более глубоких исследованиях было выявлено, что незащищенные половые контакты обычно имели место в состоянии наркотического либо алкогольного опьянения. Еще один такой пример – «рукотворная» эпидемии кори на волне разгоняемой антивакцинаторской, антипрививочной истерии.
Обратные примеры «рукотворных» социальных эпидемий, возникающих на волне биологических эпидемий, к счастью не относимые к эпохе Новейшего времени, тоже известны. Средневековая и, вне всякого сомнения, деструктивная социальная эпидемия «охоты на ведьм», как было показано в позднейших исследованиях, была следствием катастрофического распространения чумы. Надо было как-то объяснять неэффективность церковных институтов в противодействии этому вселенскому злу. И виноватых быстро нашли. А испуганным и разъяренным людям – только пальцем показать...
Вот этот последний вид взаимодействия деструктивных социальных и биологических эпидемий (а вовсе не борьба с регрессивными защитными реакциями населения) как раз и является подлинной социальной и профессиональной проблемой. Ибо каждый специалист-психотерапевт, который работает в реальном «поле» противодействия химической, либо деструктивной психологической зависимости, прекрасно знает, что любой маломальский, а тем более долговременный успех в этом сложнейшем деле связан с филигранной работой по формированию первичных, а затем устойчивых мотивационных комплексов, вытягивающих наших клиентов из «черной дыры» патологической зависимости. И, что именно такое преодоление кошмарной по силе гравитации патологической мотивации-зависимости - возможно и есть самое сложное дело в нашей профессии.
Ну а в случае с эпидемией Covid-19 и всеми другими агрессивными биологическими агентами – в отношении базисной мотивации, по счастью, все очень понятно. Несмотря на то, что очень многие жалуются на жизнь (см. преобладающий контент в социальных сетях), умирать-то никто особо не хочет. И это, вне всякого сомнения, краеугольный камень наших будущих успехов в борьбе с этим коварным вирусом.
Понятие «информационного вируса»
Словосочетание «вирусная информация» или «информационные вирусы» в последние годы у всех на слуху. И уж точно — это самое употребляемое обозначение того, что происходит в информационном пространстве, в последний месяц. Однако, для нас с вами этот модный слоган интересен не только потому, что он употребляется по случаю пандемии Covid-19. Но главным образом – в связи с тем, что понятие «информационного вируса» подводит нас к другой важнейшей теме. И тема эта, как мы полагаем, имеет прямое отношение к истокам формирования, в том числе, и наиболее агрессивной, и еще только поднимающейся в свой полный рост ДСЭ киберзависимости. А, следовательно, - и к причинам появления прямых «наследниц» данного типа ДСЭ, т.е., наиболее опасных разновидностей киберпатологии, связанных с появлением неустранимой деформации психического развития у детей и подростков.
Не так давно, в 2017 году, на одном из заседаний Ученого совета по психотерапии (такой совет постоянно действует при специализированном Национальном СРО) мы обсуждали пока еще не строго оформленную семантику понятия «информационного вируса», роль и место этой агрессивной информационной сущности в процессе распространения новейших ДСЭ. В ходе интересной и весьма содержательной дискуссии мы пришли к тому, что данная аналогия действительно уместна, и что она отражает некую важную специфику воздействия агрессивной информации на человека.
С учетом более поздних дополнений, речь идет о следующем:
- как биологические, так и соответствующие информационные агенты потому и именуются вирусами (буквально — болезнетворными ядами), что способны вызывать патологические изменения в одном случае сомы, в другом — психики, в сверхскоростном режиме;
- и те, и другие агенты исключительно вирулентные (заразные), распространены по всему окружающему пространству, малозаметные;
- они «хитро» атакуют свои жертвы – в одном случае «притворяются» полезным белком и поэтому биологический вирус проникает в клеточную систему организма, минуя охранную систему; в другом случае информационный вирус выступает под камуфляжем сверхактуальной информации, требующей особого внимания, и поэтому тревожный сигнал на прием важной информации здесь включается раньше охранно-предупредительного, если последний, все же, сформирован;
- биологические и информационные вирусы поражают в первую очередь тех наших сограждан, у которых защитно-охранительные системы — собственно иммунные и информационно-психологические – повреждены либо должным образом не сформированы (при том, что доля такого уязвимого населения все более возрастает);
- внедряясь в биологическую или ментальную среду, эти агрессивные агенты подрывают, в первую очередь, вот эти защитные системы человека, обеспечивая себе относительно комфортное существование;
- при этом, в одном случае биологический вирус потребляет клеточный материал человека, перестраивая его «под себя», а в другом — вирусная информационная программа сравнительно быстро превращает своего носителя — субъекта в некую ментальную «приставку» к светящемуся экрану, из которого извергаются все новые, нарко-информационные дозы;
- патологические агенты быстро мутируют, совершенствуются и ловко обходят все выставляемые препятствия; т. е. пребывая в обычном, а не сверхмобилизационном режиме, мы почти всегда реагируем с опозданием и «бьем» в то место, где наших вирусных «партнеров» уже и «след простыл»;
- мы бы, конечно, хотели навсегда избавиться от этих опасных эволюционных и цивилизационных попутчиков, без какого либо ущерба для себя, но только не знаем, как правильно это сделать. Так, например, в ответ на рекомендации «успокоиться, взять себя в руки» и пр., льющиеся в самые последние дни из радио и телеэфиров, наши перепуганные сограждане чаще всего отзываются в духе того, что «они бы и хотели, но только у них ничего не получается». И — добавим от себя вот эту, во всех отношениях утешительную и обнадеживающую новость, — не получится, пока мы до конца не уясним, что же собой представляет информационный вирус, кто его истинный «сеятель», и при каких условиях благодатное психотерапевтическое «терние» способно надежно «заглушить» ядовитые, вирусные всходы.
Тут, пожалуй, перечень аналогий можно заканчивать и начинать разговор о существенных различиях рассматриваемых агрессивных агентов. Эти различия, отнюдь не в пользу информационного вируса, если иметь в виду итоговые характеристики степени вредоносности на ближайшую, и тем более, на отдаленную перспективу. Именно здесь наш доморощенный цивилизационный агент вне всякой конкуренции. Что, разумеется, является еще одним доказательством могущества и превосходства человеческого разума перед неповоротливой биологической фактурой.
Итак, о наиболее существенных различиях биологических и информационных вирусов можно сказать следующее: биологический вирус нам крайне неприятен, мы его боимся, и в силу хотя бы этого, вполне обоснованного страха, пытаемся как-то дистанцироваться, отгородиться от потенциальных и реальных очагов инфекции – научились, наконец, правильно мыть руки и освоили прочие полезные навыки. То есть, повторим еще раз, с мотивацией осмысленного, избегающего поведения здесь все в порядке, и слава Богу, что это так, а не как-то иначе. Ибо наши китайские коллеги, работающие в РФ, сравнивая своих пациентов-китайцев и российских пациентов — а это абсолютно реальная история — говорят так: китайцы приходят к нам — врачам за три дня до того, как появляются клинические симптомы заболевания; русские приходят за три дня до смерти. То есть, мы реагируем на угрозу жизни, но не на угрозу здоровью. И здесь есть о чем подумать.
Вредоносное воздействие информационного вируса нами не осознается. А «вирусная перегрузка» такого рода становится заметной лишь при назойливом повторении какой-либо однотипной, будоражащей нас темы по всем возможным каналам коммуникации. Тогда-то мы и вспоминаем о «вирусной информации» и о прочей фразеологии, выстроенной в этом же духе. Но, в сущности, стоит нас только лишить вот этого тематического «громкоговорителя», как мы сразу же испытываем тяжелый дискомфорт, связанный со стрессом неопределенности. И здесь уже вступает в дело совсем другой механизм «снежно-информационного кома», сметающего на своем пути остатки здравого смысла. Чего-чего, а «кошмарить» себя и друг друга мы умеем. И этого цивилизационного достижения у нас не отнимет никто. Однако, главными здесь, все же, являются факты того, что истинно «вирусная» - а не просто громкая и надоедливая - информация является для многих наших сограждан не просто желанной, но очередной и совершенно необходимой дозой привычного инфо-наркотика со всеми признаками формирующейся, или уже сформированной патологической зависимости. Такой зависимости, которую весьма трудно распознать и отличить от обычной любознательности. И которая, как мы полагаем, лежит в подлинной основе киберпатологии всех типов. На эти факты, конечно же, следует обращать особое внимание, если мы и в самом деле решили побороться с ДСЭ Новейшего времени. Однако, предмет этот слишком серьезный, чтобы обсуждать его в одном абзаце (мы еще вернемся к этой важной теме в следующем подразделе). Здесь же позволим себе констатацию только лишь того, что хотя информационный вирус - как и его биологический аналог - вызывает определенное патологическое состояние, но каких-либо признаков формирования мотивации к избегающему поведению по отношению к агрессивному информационному агенту здесь мы не находим. А вот что мы находим — так это все признаки формирования устойчивой патологической мотивации к достижению привычного уровня инфо-интоксикации. В этом, собственно, и заключается основное отличие сравниваемых биологических и информационных вирусов по данному важнейшему пункту.
Не менее важными являются факты существенного различия сравниваемых агрессивных агентов по позиции, которую с известной осторожностью можно обозначить как «исход». В случае сезонной вирусной эпидемии — здесь мы пока что не касаемся проблемы коронавирусных инфекций последних лет - такой исход в общем-то ясен и чаще всего это полное выздоровление. Хотя, как мы знаем, бывают и другие, не столь благоприятные варианты, но это редкость (десятые доли процента), на которую обычно не обращают внимание. Как бы то ни было, здесь мы имеем полную и в целом, «оптимистическую» определенность по основным возрастным, клинико-статистическим (с учетом коморбидной патологии) и прочим дифференцируемым группам. Сезонная вирусная инфекция протекает достаточно быстро, даже если учитывать и инкубационный период, длительность которого обычно не превышает 5-7 дней. И поэтому от дебюта до исхода – дистанция в любом случае небольшая, и не предполагающая каких-либо драматических изменений в жизни человека.
Что же касается очевидных негативных последствий несанкционированного внедрения информационного вируса в ментальное пространство человека, то, к примеру, переживаемая паническая атака по поводу эпидемии короновируса и сопряженные с этим, серьезные социальные и экономические проблемы - как раз и есть сверхубедительный пример такого вредоносного последействия. Но это лишь видимая часть «айсберга». О других, не столь заметных последствиях информационно-вирусного заражения для субъекта-носителя (эти негативные проявления можно обозначить как начальные, «латентные», т. е. неявные) мы поговорим чуть позже. В отношении долговременных негативных последствий такого вредоносного воздействия – ранее уже было сказано, что это и есть предмет «головной боли» для многих наших сограждан, специалистов психотерапевтического профиля, ученых, политиков и футурологов. Ибо речь здесь идет о новейшей и наиболее масштабной ДСЭ киберзависимости (компьютерной, технологической зависимости и пр.). Но так же, и о более тяжелой киберпатологии, которая уже не ограничивается функциональными — т. е. обратимыми — расстройствами. Таким образом, в случае информационно-вирусного заражения – по анализируемой позиции – мы имеем крайне неблагоприятную перспективу исхода, связанную с долговременными, негативными и прогрессирующими изменениями в жизни человека.
Все сказанное является более чем весомым поводом для углубленно анализа феномена «информационного вируса», чем мы с вами и займемся.
Психотехнический анализ механизма воздействия информационного вируса
Итак, в первую очередь нас интересует вопрос того, по каким причинам обычная человеческая любознательность, поиск, восприятие, переработка актуальной информации и выстраивание соответствующих моделей поведения трансформируются в очевидно деструктивную информационно-вирусную активность. При том, что ответы на такие вопросы — если нас действительно интересуют факты, а не «фантазии на тему» – должны выстраиваться на основе проверяемых гипотез и измеряемых признаков. Что, собственно, и обеспечивалось методологией психотехнического и комплексного анализа, с использованием которого было проведено настоящее исследование.
Вначале несколько слов о «тектонических плитах» основополагающих — технологических, культурных, экономических – контекстов, которые, по мнению многих серьезных исследователей, активизировали свое движение в направлении разломов твердой «коры» фундаментальных параметров порядка, стабилизирующих общество в эпоху Новейшего времени. Что, соответственно, и проявилось в явлениях, определяемых — с присущими нашим ученым коллегам бодростью и оптимизмом — как «флаги катастроф». К последним, безусловно, относятся и феномен ДСЭ.
В отношении технологического контекста, обеспечивающего «первичный взрыв» мутагенного процесса в цивилизационной вселенной современного человека, можно сказать следующее. Исследование «реликтового излучения» такого цивилизационного взрыва приводят нас к провидческим работам Д. Белла о постиндустриальном обществе, Й. Масуда, Д. Мартин и Т. Стоуньера об информационном обществе, опубликованным во второй половине прошлого века. А так же — к более современным, знаковым работам Джереми Рифкина «Третья промышленная революция», 2011; Клауса Шваба «Четвертая промышленная революция», 2017. По необходимости, краткая аналитическая «выжимка» из этих замечательных работ сводится к констатации того, что в этом постиндустриальном-информационном обществе способы обработки и организации информации претерпели поистине революционные изменения. В частности, Джеймс Мартин — один из столпов идеологии информационного общества — говорил о том, что для этой общественной формации наиболее характерны: интенсивное распространение информационных технологий, реализуемых через компьютерную сеть; информация изменяет качество жизни и формирует особое «информационное сознание»; при этом имеет место интенсивное взаимодействие культурных и собственно информационных ценностей (весьма важный констатация (!); информация становится ключевым фактором в развитии экономики (еще одна ключевая констатация (!); имеет место интенсивное распространение компьютерных вирусов и вредоносных программ (отсюда, что называется, рукой подать до идентификации проблемы «информационного вируса»).
В этих обоснованных и понятных утверждениях, остро отражающих ключевые грани реальности, мы находим ключевой тезис того, что — и внешняя (культурна, экономика), и внутренняя (сознание) реальность человека необратимым и стремительным образом меняются. Главный драйвер этих изменений — революционные преобразования в способах генерации, усвоения и обмена информации. Реализация данных способов предполагает интенсивное использование компьютеров и компьютерных сетей, но в сами эти электронные устройства и сети подвержены «заражению». На что, безусловно, следует обращать внимание их эксплуатантам. Тем не менее, до осознания далеко идущих и отнюдь не благостных последствий такой информационной революции здесь, пока что, дело не доходит.
Гораздо ближе к осознанию необходимости, как минимум, более внимательного отношения к возможным негативным последствиям информационно-технологических инноваций подошли в своих фундаментальных работах Д. Рифкин и, особенно, К. Шваб. Так, например, в предисловии к своей главной книге «Четвертая промышленная революция» Клаус Шваб утверждает следующее: «Чем больше мы размышляем о том, как использовать огромные преимущества технологической революции..., тем внимательнее мы всматриваемся в себя и в базовые социальные модели, которые создают и воплощают эти технологии… Смена парадигм происходит в том, как мы работаем, общаемся, самовыражаемся, получаем информацию... Если учитывать обстоятельство, что современный человек существует в основном в им же и созданном мире технологических объектов, то можно констатировать, что этот мир самым радикальным образом изменился». И далее Шваб, конкретизирует используемое здесь понятие «мир технологических объектов» утверждением того, что в этом рукотворном мире присутствует и такой объект, как светящийся экран компьютера (планшета, смартфона), позволяющего эффективно управлять этой технологической реальностью. Что, собственно, и подается, как одно из генеральных направлений четвертой промышленной революции, обозначаемое, как «интернет вещей». Вопрос того, в какой степени информация, льющаяся из этого светящегося экрана, управляет сознанием и поведением человека здесь не обсуждается. Однако, Клаус Шваб в отношении каждого из выделяемых им прорывных магистралей четвертой промышленной революции — включая, например, и такое направление, как трансгуманизм — настоятельно рекомендует проводить квалифицированную экспертную оценку возможных последствий осуществляемых технологических прорывов. В частности, им предлагается оценивать положительные, отрицательные и неопределенные (положительные и отрицательные) эффекты, и на основании экспертных заключений выводить рекомендации по безопасной эксплуатации революционных технических изобретений.
Вот эти, последние рекомендации авторитетнейшего Клауса Шваба вызвали подлинное чувство восторга и солидарности у автора этих строк. Поскольку именно с использованием данного подхода – а в нашем случае сходные параметры были еще и более дифференцированными – мы исследовали мутагенные цивилизационные факторы, приводящие к ДСЭ, с начала 2000-х годов (см. А.Л. Катков, 2013). Но затем понятный восторженный подъем трансформировался в ощущение некоторого даже беспокойства относительно предполагаемого — в духе обсуждаемых критериев - негативного эффекта от внедрения подобной экспертной новации. Доселе благополучная судьба производителей светящихся девайсов и соответствующего программного обеспечения в такой, например, стране всеобщей юридической грамотности, если не сказать одержимости, как США, в свете сказанного, может оказаться под вопросом. Или, правильнее сказать, перед перспективой многочисленных судебных исков о возмещении ущерба здоровью в связи с формированием синдрома информационного вируса, киберзависимости или даже необратимых изменений психики. И, разумеется, мы — или с господином Швабом, или без него - сделаем все возможное для того, чтобы такое всеобщее «прозрение» состоялось. Вот тогда-то на пустынную, иссушенную землю профилактики распространения ДСЭ Новейшего времени и прольются благодатные дожди необходимых здесь инвестиций (это предполагаемый положительный эффект от внедрения предлагаемой экспертной технологии).
В отношении культурологического контекста, вносящего свой, более чем весомый вклад в мутагенные цивилизационные процессы Новейшего времени, необходимо сказать следующее. В первую очередь, здесь следует обратить внимание на провидческие работы Гарольда Инниса и, особенно, Герберта Маршалла Маклюэна (публикации 70-х годов прошлого столетия), в которых раскрывается влияние традиционных и современных коммуникационных технологий на когнитивные и социальные процессы. В частности, в своем основном произведении «Галактика Гутенберга» (Иоганн Гутенберг, как мы помним, - автор промышленной технологии книгопечатания) Маклюэн выделил три этапа цивилизационного (коммуникационного) развития: дописьменная культура с устными формами коммуникации; письменная культура, завершающаяся промышленным книгопечатанием; современный этап «электронного общества», задающий особое восприятие мира посредством электронных средств коммуникации. И далее, на основе глубокого анализа этих выделяемых коммуникационных эпох М. Маклюэн обосновал чрезвычайно важные тезисы: о влиянии средств коммуникации на человека и общество; необходимости исследования «выразительного потенциала» коммуникативных средств, вне зависимости от содержания контента; необходимости разработки специальной области экологии в отношении средств массовой информации на основании этих исследований.
В дополнение к идеям Маклюэна, другой известный исследователь Роберт Александр Нисбет в своих основных работах, опубликованных в 80-е годы прошлого столетия, убедительно показал, что вот эти революционные изменения в рамках последней коммуникационной эпохи ведут к разрушению устоявшихся общественных ценностей и падению социальных авторитетов. Такого рода аналитические выкладки Нисбета в свое время оказались настолько привлекательны для агрессивно-консервативной части общества, что были водружены на идеологические флаги движения антиглобалистов.
Однако, наиболее полный - в интересующих нас аспектах – анализ влияния способов оформления коммуникационной активности на человека и общества мы встречаем в фундаментальном труде Элвина Тоффлера «Третья волна» (1980). В частности, в одном из разделов этого выдающегося социологического и социально-психологического исследования Тоффлер рассматривает феномен «клип-культуры», как наиболее заметное и, безусловно, меняющее восприятие реальности, последствие революции «Третьей волны».
Наиболее существенные характеристики феномена «клип-культуры» и, соответственно, формируемого при воздействии данного феномена «клип-сознания» Э. Тоффлер раскрывает в следующих тезисах:
- средства информации изменяют наше сознание;
- вместо получения пространных, соотносящихся друг с другом «полос» идей, собранных и систематизированных, нас все больше пичкают короткими модульными вспышками информации — рекламой, командами, теориями, обрывками новостей, какими-то обрезанными, усеченными кусочками, не укладывающимися в наши прежние ментальные ячейки;
- на личностном уровне нас осаждают и ослепляют противоречивыми и не относящимися к нам фрагментами образного ряда, которые выбивают почву из-под ног наших старых идей, и обстреливают нас разорванными и лишенными смысла «клипами», мгновенными кадрами. По сути дела, мы живем в «клип-культуре»;
- некоторые из нас ломаются под таким давлением, отступают, испытывая апатию или гнев;
- другие постоянно растут, формируют себя и становятся компетентными, грамотными людьми, способными работать на высшем уровне;
- чем более разнообразна цивилизация, чем дифференцированней ее технология, ее энергетические формы, тем больше информации должно проходить между составляющими ее частями, чтобы иметь возможность соединить их воедино, особенно перед лицом глобальных перемен.
Заметим, что в этих своих тезисах Тоффлер, как истинно большой ученый, обратил наше внимание на существенное различие в наших реакциях на навязываемую «клиповую», рекламоподобную форму информационного прессинга, которому — чем дальше, тем больше — подвергается современный человек и общество. И здесь, опять-таки, просматриваются контуры проблемы индивидуальной и социальной устойчивости к агрессивному влиянию среды. И хотя, данная важнейшая проблема в цитируемом произведении Тоффлером отчетливо не обозначена, и, тем более, не решена, какие-то социальные «рецепты» компенсации деформирующего влияния «клиповой» формы подачи информации им все же предлагаются (см. содержание последнего тезиса). Другой момент, на который здесь следует обратить особое внимание, это удачная попытка раскрытия патогенетического аспекта изменений психики под влиянием такого деформирующего информационного прессинга. Тоффлер, подчеркивая важность процесса получения пространных, соотносящихся друг с другом «полос» идей, собранных и систематизированных, для адаптивного функционирования психики, прямо говорит о том, что в условиях дефицита такого рода активности все издержки «клипового» сознания и мышления с высокой степенью вероятности могут трансформироваться в устойчивые дезадаптирующие стереотипы.
То есть, для наших искушенных читателей должно быть уже понятно, что навязываемый таким образом стереотип «клипового сознания» даже и у взрослых людей, психика которых формировалась в традиционном информационном полюсе, способен существенно ослабить или даже на какое-то время полностью «отключить» способность к критическому осмыслению стрессогенной ситуации. Что, собственно, и совпадает с пиком панической реакции на такую травмирующую ситуацию. Ну а для тех наших читателей, которые хорошо знакомы с трудами выдающегося швейцарского психолога Жана Пиаже, вполне понятен механизм деформации психического развития ребенка, не выпускающего из рук единственную интересную для него игрушку под названием «планшет». Особо значимые зоны психического развития у детей раннего возраста — такие как: приобщение к целенаправленному действию; формирование сотрудничества в активном действии; преодоление неспособности или неразвитой способности к логике и узости поля наблюдения; приобретение чувствительности к противоречию и возможностей преодоления таких противоречий — в условиях «клипового» информационного прессинга не получают необходимого развивающего импульса. А по минованию сенситивного периода такого рода дефицит компенсируются, как известно, с большими трудностями. Что же касается попыток запоздалого родительского противодействия сверхмерной поглощенности светящимся экраном у своих малолетних детей, то результаты таких непродуманных, одноразовых акций нам хорошо известны (например, по часто раздающемуся в разных общественных местах мега-звуку — от 90 децибел и выше - и мы уже знаем, что это реакция ребенка на попытку разлучит его с Главным Светящимся Другом). И об этом мы еще обязательно поговорим.
Экономический контекст, также имеющий непосредственное отношение к проблеме возникновения и распространения ДСЭ Новейшего времени, требует нашего особого внимания. Экономическая мотивация и стимулы, вне всякого сомнения, являются одними из главных драйверов процесса цивилизационного развития, в том числе и в рассматриваемом «мутагенном» направлении. Но так же — и главными «застрельщиками» в драматическом изменении формы подачи информации. Ибо «клип-культура», по всем родовым признакам, безусловно, является «младшей сестрой» рекламы — наиболее агрессивного и филигранно отточенного способа информационного прессинга, направленного на стимуляцию, или, правильнее сказать, на манипуляцию потребительским поведением человека. Маркетинг, в поле которого интенсивно произрастают и мутируют рекламные вирусы — весьма жесткая прикладная наука и практика. Закономерности информационного воздействия на дифференцированные группы потребителей здесь исследуются, вначале в лабораторных, а затем и в полевых условиях. Отбор действенной, «цепляющей» рекламной информации осуществляется по факту (а вовсе не по «щучьему» велению энтузиастов-исследователей, как это происходит - см. последние данные о «плохой науке» - во многих гуманитарных научно-практических направлениях). Маркетинг, вне всякого сомнения, является истинным отцом-основателем и такого направления, как «психология влияния и практика ведения переговоров», в русле которого «обкатываются» технологии скрытого управления мотивационной сферой переговаривающихся сторон. Родом из этого же неиссякаемого источника, по всей видимости, и последний по времени всплеск новаторской психологической мысли — концепция эмоционального интеллекта. И здесь — проводя аналогию с известным тезисом того, что наличие ВПК является подлинным стимулом технического прогресса — можно было бы начинать примерять Белые Одежды и на сферу маркетинга. Но есть одна проблема. Катастрофические последствия войн осознаются и принимаются обществом как неоспоримая данность, в то время, как технологические новации ВПК действительно транслируются в гражданский сектор и улучшают качество жизни людей. Между тем, негативные последствия доминирования рыночной идеологии всеми силами отодвигаются от общественного сознания, а признаки активного использования выдающихся информационных достижений маркетинга в деле обуздания ДСЭ Новейшего времени не особенно заметны.
В этом же контексте необходимо упомянуть и об относительно новом научном направлении - нейроэкономике – объединяющем психологию, нейробиологию и экономику. Эта направление многое проясняет в функционировании не только рыночных, но и актуальных политических, а так же идеологических моделей, регулирующих поведение человека в интересующем нас аспекте.
В частности, нейроэкономика убедительно иллюстрирует факты того, что адаптивное поведение человека (поддерживаемое, как заявляют апологеты этой науки, закономерностями функционирования нейронных сетей) обусловлено:
- стремлением к максимальной выгоде;
- моделями принятия решения в пользу максимальной выгоды;
- рациональными и эмоциональными моделями принятия решения, их оптимальным сочетанием;
- доминированием ситуативных (здесь и теперь) над стратегическими (там и тогда) выгод;
- доминированием некорпоративных (более простых и понятных) над корпоративными (более сложными) моделями экономического поведения;
- усилением данных тенденций в экономическом поведении в ситуации фрустрации базисных потребностей (в жизнеобеспечении, безопасности, определенности и пр.);
- ослаблением данных тенденций в ситуации доминирования потребностей в эффективной самоорганизации и возможности удовлетворения этих потребностей;
- повышением количества ошибок в выборе наилучших альтернатив поведенческих решений в результате недостатка первичной информации, знаний и опыта, некритически усвоенных стереотипов в принятии решений, травматического опыта, давления и пр.
На первый взгляд может показаться, что все эти выкладки — наукообразное изложение хорошо знакомых нам присказок, вроде: «синицы в руке...», «своей рубашки...» и пр. Но при более внимательном прочтении становится понятно, что здесь нам, наглядно и со всей возможной убедительностью, показывают кто является основным «сеятелем» мутагенных драйверов и в какую сторону разворачивается основной вектор мутации общего информационного поля. И далее – как именно будут развиваться события, в том числе и в информационном пространстве, в ситуации все более взрастающей неопределенности. Нам ясно намекнули, что сдерживающие политические и идеологические противовесы всем этим недальновидным и чрезмерно агрессивным тенденциям — обанкротились, и что, скорее всего, эти противовесы стали «гирьками» на противоположной чаше весов. Нам дали понять, что «благородные игры», затеваемые в информационном пространстве (например, тиражируемая экологическая история со шведской девочкой) — это лишь продолжение компании по переделу сфер экономического влияния. Что наблюдаемые в самые последние годы феномены «хайпа» (прием неадекватного усиления и искажения информации в нужном для «сеятеля» ключе), «фэйк-ньюс» (прием прямого информационного подлога), дезориентирующие не только масштабные группы население, но даже и политические элиты, - как раз и есть наиболее эффективные инструменты предпринимаемых информационно-вирусных атак. И что вот эти, особо ядовитые для населения, галлюциногенные «грибы» превосходно справляются с возложенной на них миссией - разгона ДСЭ и лишения возможности осознанного выбора в пользу более достойной альтернативы цивилизационного развития.
Но далее за всем этим просматривается иллюстрация еще одной известной присказки, в которой говорится о том, что если уж ты любишь медок (в нашем случае - это растущие на рыночных дрожжах прибыли), то надо полюбить и холодок (то есть, череду неизбежных ДСЭ со всеми полагающимися, в данном случае, и отнюдь не только экономическим издержками). И уже в этом «охлажденном» пространстве, возможно, стоит задуматься о современном, гибком, эффективном и обоснованном, с позиций авангардной науки, механизме противодействия ДСЭ Новейшего времени. Если же этого по каким-либо причинам не произойдет, то мы рискуем оказаться в такой «цивилизационной петле», в которой — по утверждению, сейчас уже основательно подзабытого, ученого-исследователя Арнольда Джозефа Тойнби — история пробуксовывает или даже, в каком-то, глубинном смысле, останавливается. В то время, как общий поток сложных социальных проблем лавинообразно нарастает. При этом, Тойнби, в отличие от Фрейда и Маркса, считал, что не только «любовь и голод правят миром», но миром правят и продвигают нас с вами по исторической перспективе, генерируемые человеческим гением великие идеи. Этот великий ученый наверняка мог бы подсказать нашим вперед-смотрящим, что «клиповое» сознание и мышление — плохая альтернатива подлинно креативным прорывам. И теперь нашим рулевым должно быть понятно, к каким именно научным трудам стоит обращаться, если вдруг им надоест «день сурка» с навязчиво повторяющимися кризисными сценарием не одного, так другого ДСЭ (Арнольд Д. Тойнби. Исследование истории. Возникновение, рост и распад цивилизаций, 1946).
Далее, нам необходимо рассмотреть три важнейших аспекта психотехнического анализа — номинацию и специфику агрессивных психотехнических приемов информационного воздействия; психопластическую составляющую такого воздействия; а так же - феномен индивидуальной и социальной устойчивости к агрессивному воздействию среды. Раскрытие двух первых позиций поможет нам — в духе современной, «хорошей» науки — расшифровать, наконец, структуру генома информационного вируса, поражающего психику человека и общества. Соответственно, у нас появиться полная ясность в вопросе того, с чем, собственно, мы имеем дело. А там, где ясность – там и уверенность, и понимание перспективы. Продвижение по третьей позиции позволит идентифицировать универсальные мишени и составить внятное представление о мата-модели социальной психотерапии (недостающее звено индивидуальной и социальной самоорганизации), способной эффективно противодействовать ДСЭ Новейшего времени.
Итак, о специфике агрессивного (вирусного) информационного воздействия на человека мы знаем следующее. В отношении степени интенсивности информационно-вирусного воздействия: такое воздействие осуществляется по всем возможным информационным каналам, особенно часто используемым современным человеком; действует в круглосуточном режиме; и реализуется не то, чтобы в доступном, а в крайне навязчивом режиме (то есть, от такой информации просто некуда деться, и даже если вы выключите свой приемник, вам донесут «вирусные» известия ваши близкие).
Такая информация, как правило, обращена к актуальным потребностям — например, в последнем случае с коронавирусной инфекцией информация обращена к базисной потребности в безопасности. И уже далее — к потребностям в сочувствии, принадлежности, понимании и пр. Что, собственно, и обеспечивает повышенное внимание к тематическому информационному потоку.
Но кроме того, повышенное внимание к вирусной информации обеспечивается приемом акцентированного старта, «включающего» сигнал витальной тревоги — а это самый верный способ привлечь внимание человека в любой ситуации — но так же, и приемом предуготовленности (сенситивной аудитории заранее и в специально отработанном эмоциональном ключе сообщают, что в фиксированное время будет транслироваться нечто очень важное).
В любом случае, здесь включается первичный мотивационный импульс — от некомфортного состояния неопределенности, в отношении важных для нас обстоятельств, мы стремимся к состоянию определенности, осознанно или неосознанно ищем источники такой определенности. Так, в случае последней панической эпидемии мы неоднократно наблюдали типичный прием того, как сенситивной аудитории, будто бы, такую определенность обещают. Но затем выясняется, что информация противоречивая и вирусное информационное шоу продолжается.
Безусловно, имеет значение фактор общего стимулирующего воздействия информационного потока («проснулись», повысили уровень бодрости). А так же фактор интенсивности подачи и скорости смены информации. Калейдоскоп новых данных, даже и в стрессовой ситуации, всегда более привлекателен.
Непосредственные сенсорные эффекты в обеспечении особой «цепкости» вирусной информации крайне важны: визуальный эффект (светящийся экран с меняющейся цвето - насыщенной и эмоционально насыщенной панорамой подлинной, «интенсивной жизни» является, безусловно, главным магнитом, притягивающим внимание любого человека. Тем более, - внимание субъекта с первыми или сформированными признаками технологической зависимости); аудиальный эффект (с началом подачи ключевого вирусного сообщения звук, как правило, усиливается, что обеспечивает автоматическую актуализацию внимания именно к этой информации и повышает вероятность ее некритического усвоения. Еще более действенным является особое интонационное оформление ключевого сообщения, выполненное в духе рекомендаций по использованию феномена эмоционального интеллекта. Такое дифференцированное интонационное оформление, безусловно, обеспечивает более направленную поведенческую реакцию на вирусную информацию); кинестетический эффект (необходимый компонент «телесности» почти всегда присутствует в рекламе и здесь он прочно связан с другими механизмами вирусного информационного воздействия, о которых мы поговорим чуть позже. Что же касается данного компонента в информации по коронавирусной инфекции, то частые упоминания о дыхательной недостаточности, необходимости искусственной вентиляции легких, демонстрируемые картины обездвиженных пациентов с трубками в трахее — все это вместе обеспечивает кинестетическую составляющую вирусного информационного воздействия с избытком).
Еще один эффект, который, по всей видимости, следует расположить где-то рядом с «телесным» компонентом вирусной информации, но при этом обязательно подчеркнуть и весьма сложный характер рассматриваемого механизма привязывания к определенной форме подачи информации — это технологическая, предметная и, в какой-то степени, «телесная» эстетика современных девайсов. Эти устройства — если речь идет о планшетах и смартфонах — удобно и приятно держать в руке. Современные электронные приборы, в этом смысле, чрезвычайно функциональны и удобны в обращении. Кроме того, на них просто приятно смотреть. И здесь же присутствует важный для многих сенситивных субъектов компонент моды.
Особо значимым компонентом вирусной информации являются личностные характеристики (особый, располагающий коммуникативный тип, или даже «харизма») и энергия «подающего» информацию. Здесь, как правило, имеет место весьма жесткий отбор спикеров, способных оказывать нужное воздействие на аудиторию. Обостренный и функционирующий на полных оборотах в стрессовых обстоятельствах «детектор правды» у наших сограждан, должен им просигнализировать, что: 1) вот этот человек, выступающий перед ними в данную минута, как минимум, заслуживает внимания; 2) как максимум, он заслуживает доверия; 3) и если обстоятельства этого требуют — вот этот человек знает, о чем говорит. «Детектор правды» - удивительный адаптивный механизм, действующий на уровне вне-сознательных инстанций психики и отточенный тысячелетиями эволюции, как раз и формирует пре-диспозиции (или установочные конструкции, кому как нравится) всех наших последующих эмоциональных и поведенческих реакций. И здесь, исключительно для иллюстрации вот этого удивительного свойства приведем только одну цитату М. Жванецкого, и дальше нашему искушенному читателю уже ничего говорить не надо: «Однажды в телевизоре появился бледный как смерть министр финансов...» и далее по тексту. Детектор правды в данном случае сработал «как часы» и считал истинное невербальное сообщение. Отсюда и привычная нам поведенческая реакция.
О возможных формах подачи информационно-вирусной информации мы уже говорили, но, тем не менее, это, чаще всего, новости, ток-шоу, интервью. Либо так называемые интернет-хайп, или интернет-фэйк, в формате которого легче создавать нужные, искажающие или вовсе ложные визуальные, аудиальные и смысловые эффекты.
Крайне важно понимать, что вирусная информация, кроме того, что содержит все необходимые технологические «цепляющие» атрибуты, весьма часто помещается в предуготовленный контекст особого эмоционального и, часто химического стимулирующего микста. Так например, бодрые ведущие спортивных теле-шоу, даже и на федеральных каналах призывают делать ставки на исходы соревнований. То есть, чисто спортивный азарт здесь перемешивается с азартной игрой на деньги, с весьма предсказуемым результатам повышения вероятности формирования игромании у лиц, вовлекаемых в подобное действие. А сказать, что таких много — значит, ничего не сказать. Еще один пример такого микста — это сплав очевидно тревожной, по своему содержанию, информации — как, например, это имеет место в случае коронавируса — и, безусловно, интригующих, конспирологических домыслов, которые, несмотря на многократные «разочаровывающие» и опровергающие выступления специалистов-вирусологов, из горячих новостных лент никуда не исчезают.
Наконец, самая главная особенность атрибутики подачи вирусной информации – то, что такая информация, в силу использования всех вышеприведенных технологических ухищрений, «падает» на инстинктивные программы человека, многократно усиливается за счет этих программ, и отключает критические способности осмысления («Голос интеллекта тих» – написано на знаменитом камне Фрейда, великого человека, который знал так же и то, что голос инстинктов, особенно в соответствующих обстоятельствах, может быть громок, как шум водопада, заглушающего все вокруг). И здесь надо понимать, что в первую очередь вирусная информация, опять же за счет продуманной до мелочей атрибутики, эксплуатирует, пожалуй, самый человеческий и привлекательный из этих врожденных программ – инстинкт новизны, и далее — базисный инстинкт самосохранения.
Совмещаясь и резонирую с естественными психопластическими реакциями психики человека, информационно-вирусные программы на какое-то определенное время или в долгую перспективу меняют важные характеристики адаптивных установочных программ — и здесь такая существенная деталь, отличающая информационно-вирусное воздействие от другого стрессового воздействия — именно в направлении такого деструктивного воздействия. Собственно, поэтому информационно-вирусное воздействие и обозначается у нас, как «мутагенное». Степень такого рода деструктивных изменений может быть разной. Что, в свою очередь, зависит от многих факторов, в частности — и на этом стоит «железобетонный» фундамент нашего оптимизма — от фактора устойчивости отдельного субъекта и общества к агрессивному воздействию среды.
И теперь время поговорить о значимой психопластической составляющей информационно-вирусного воздействия; а также – о важнейшем феномене индивидуальной и социальной устойчивости к агрессивному воздействию среды.
Итак, самое замечательное, интегральное и необходимое свойство человеческой психики — это, конечно, психопластичность. Данное свойство обеспечивает нашу с вами способность усваивать значительные объемы информации и меняться под воздействием этой, усвоенной информации в лучшую, более адаптивную сторону. То есть, эффективно обучаться. Именно за счет свойства психопластичности – как это убедительно показано в ходе проведения масштабных, контролируемых исследований – генерируются основные психотерапевтические эффекты (А. Л. Катков, 2018).
В случае информационно-вирусного воздействия свойство психопластичности не может быть полностью выключено из деструктивного цикла. Более того, именно психопластичность является обязательным условием для формирования последующей деструктивной модификации поведения. В то же время, при наличии сформированных и своевременно актуализированных защитных программ феномен психопластичности будет «работать» теперь уже в прямо противоположную, конструктивную сторону повышения устойчивости субъекта и общества к информационно-вирусному воздействию.
Относительно феномена устойчивости к агрессивному воздействию среды, в частности — деструктивному, информационно-вирусному воздействию, в дополнение к уже сказанному, необходимо иметь ввиду следующее. Данный феномен был изучен нами в ходе более чем 12-летнего исследовательского цикла, осуществляемого с тройным «перекрытием» (эпидемиологические исследования с охватом существенной части населения; масштабное исследование эффективности профилактических программ, основанных на форсированном развитии свойств устойчивости к вовлечению в ДСЭ химической и деструктивной психологической зависимости; исследование эффективности лечебно-реабилитационных программ, с этим же стержневым компонентом). Акцент здесь был сделан на идентификацию таких зависимых переменных — психических свойств, состояний, процессов — которые могли быть адекватно измерены и представлены в актуальных, а так же универсальных мишенях, разработанных для помогающих и развивающих технологий профессиональной психотерапии, консультирования и специальных тренинговых технологий. Как уже было сказано, наиболее интересный — с учетом главных целей настоящей публикации — результат проведенного исследования заключался в том, что в исследуемых и экспериментальных группах с фиксируемым высоким уровнем развития исследуемого феномена устойчивости, значение выявленных факторов риска, в частности, степени агрессивности информационной среды, было минимальным.
В то же время, в группах с низким уровнем устойчивости, риски вовлечения в ДСЭ обнаруживали линейную, однонаправленную зависимость от степени интенсивности деструктивного информационного воздействия. Отсюда следует, что дефицит компонентов устойчивости к агрессивному воздействию среды — есть важнейшая составляющая механизма воздействия информационного вируса. Но так же — и основная универсальная мишень психотерапевтического и иного развивающего воздействия, осуществляемого в профилактических или коррекционных целях.
Таким образом, расшифрованная и весьма сложная формула воздействия информационного вируса представлена: на исходных позициях – определенными контекстами Новейшего времени (технологическим – не учитываемые негативные последствия последних по времени техногенных революций; культурологическим – клип-культура; экономическим –неэффективная, эгоистичная рыночная модель экономики потребления); а так же – наличием особого информационно-технологического пространства, или кибер-пространства; на позициях информационно-технологического воздействия – спецификой рассмотренных приемов информационного и психотехнического воздействия, усиливаемых за счет использования собственно техногенной составляющей; на позициях «принимающей» стороны — феноменами психопластичности и дефицита устойчивости к агрессивному воздействию среды; на позициях последствий деструктивного воздействия — синдром информационно-вирусного поражения; феноменом ДСЭ Новейшего времени (включая последнюю паническую эпидемию, связанную с коронавирусной инфекцией), необратимыми изменениями психики у детей и подростков.
Такого рода предельно сжатая формула дает ясное представление о зонах предполагаемой активности метамодели социальной психотерапии – как эффективного инструмента индивидуальной и социальной самоорганизации в эпоху Новейшего времени.
Первые и наиболее характерные признаки поражения информационным вирусом
Задача выведения таких признаков — не из легких. Поскольку, с одной стороны, данные признаки надо отличать от обычной человеческой любознательности и нормативных эмоциональных реакций на ситуацию. И здесь должны быть установлены понятные и четко фиксируемые дифференциальные критерии. С другой стороны, эти первичные признаки необходимо отличать от начальных проявлений уже сформированной зависимости, что тоже не всегда легко. В то же время, смысл выведения первых проявлений активности информационного вируса в ментальном пространстве человека очевиден — установление такого факта является весомым аргументом для обращения за профессиональной помощью. Либо — для занятий самопсихотерапией, что тоже возможно при наличии сформированной мотивации, правильного старта, проработанных рекомендаций и технологий. И эти формы помощи имеют свою специфику.
Мы уже обращали внимание наших читателей на то, что сам по себе перегрузочный «информационный шум» по какому-либо поводу, по сути, не является «вирусной информацией». Шум дрели, работающей за стеной, к примеру, нам так же неприятен, но и здесь, и там мы можем надеть наушники и начинать слушать совсем другие, приятные звуки. Но в случае информационно-вирусного воздействия мы, конечно, никаких наушников надевать не будем, а скорее всего, прибавим громкость трансляции последних новостей или модного ток-шоу. И если нам скажут, что вот такое прибавление звука, а также избыточная поглощенность новостными или иными информационными контентами, «удобренными» признаками хайпа – есть повод для «пробежки» по всем другим возможным признакам информационно-вирусного поражения, то мы удивимся. Но — предположим такое – когда мы, все же, осуществим рекомендованный экскурс и обнаружим, что давно уж перестали брать в руки книгу, а все свободное время как-то незаметно улетает за таким занятием, как «шарить по интернету»; да и вообще как-то вдруг перестали строить планы на будущее, существуем в полу-автоматическом режиме, и «просыпаемся» (!) только лишь при начале просмотра упомянутого новостного контента – то это уже повод для более серьезных раздумий.
Все эти первичные признаки информационно-вирусного поражения, отчасти компенсированного и пока еще не являющего собой классику компьютерной зависимости, мы и обнаружили у многих родителей в семьях, обратившихся на психотерапевтический прием в связи с уже сформированной компьютерной зависимостью у детей. Картина стала проясняться при выяснении подлинных обстоятельств того, каким образом получилось, что дети стали чаще оказывались в обществе планшета или смартфона, чем своих родителей. И почему начальные изменения в поведении детей прошли мимо родительского внимания. И далее, стало понятно, что вот эта чрезмерная «поглощенность» и «занятость» информационным потоком, льющимся из светящегося экрана — как это часто бывает (например, при каких-то особых эмоциональных реакциях у матери) — возвращается в гораздо более «усиленном» варианте у детей. Констатация такого рода, правильно проработанная и осмысленная, чаще всего и является необходимым стартовым условием для успешной семейной терапии детских зависимостей. И одного только этого этапа оказывается достаточно для «оттягивания» родителей от светящегося экрана. Что, в свою очередь, является достаточно надежным дифференциально-диагностическим критерием именно начальных проявлений синдрома информационного вируса (а не компьютерной зависимости) у взрослых людей. При наличии действенных стимулов они, в общем, легко переключаются на депремированные, но, в целом, сохранные адаптивные программы. У детей и подростков таких «отрепетированных» и устоявшихся альтернативных программ может и не быть.
Еще один впечатляющий пример такого «парного» проявления информационно-вирусной поглощенности родителями и детьми был пережит автором этих строк совсем недавно у входа в московское метро. И здесь перейдем на форму изложения от первого лица: в продолжении дня в оживленном месте, где требуется некоторая концентрация внимания - у входа в метро - на меня дважды натыкались дети со смартфоном в руках. И в том и в другом случае мама шла рядом, но она так же неотрывно смотрела на экран своего девайса. Никогда раньше, ничего такого мне наблюдать не приходилось. Отсюда - сила полученного впечатления.
И вот другой, лично пережитый — тоже парный пример, но несколько другого рода. Этот пример как нельзя лучше иллюстрирует динамику информационных приоритетов у восходящего поколения. Так случилось, что в одном и том же, весьма романтическом месте, и в одно и то же время суток – но только с разрывом в 20 лет – мне пришлось наблюдать следующую картину. Эпизод первый: конец 90-х, Венеция, вокзал, раннее утро, ступени, ведущие к выходу в города, с этих ступеней открывается панорама канала, строений и чего-то непередаваемого, что явственно чувствуется в атмосфере этого города. На этих ступенях неподвижно сидят десятки молодых людей и зачарованно смотрят на вот это утреннее явление Венеции. Хочется присесть рядом с ними и смотреть, смотреть и смотреть. Эпизод второй: все то же самое, но только через 20 лет. Молодые люди на ступенях все так же зачарованы. Но смотрят они в экраны своих смартфонов — все (!). На этих экранах — специально подглядел, каюсь, — отнюдь не венецианская панорама. Реальность, даже и такая, перестает быть конкурентом информации, льющейся из светящегося экрана. По крайней мере — для существенной части вот этого восходящего поколения. И это тоже один из признаков, на который следует обращать внимание.
Краткое резюме по данному подразделу сводиться к констатации того, что наиболее существенным отличием начальных признаков поражения информационным вирусом от уже сформированной технологической или киберзависимости является отсутствие значимых проявлений синдрома зависимости, в частности – патологического влечения (тяги), признаков абстиненции, а также соответствующих личностных, поведенческих и социальных изменений. В то же время, здесь отмечается чрезмерная поглощенность стимулирующим информационным контентом, а также – сложности с переключением на другие, в прошлом привычные формы структурирования времени и занятости. У людей с нормативными эмоциональными реакциями на какие-то значимые для них известия таких сложностей в переключении не отмечается.
Что же касается стандартизированных способов диагностики признаков проникновения информационных вирусов в ментальное пространство человека, то экспериментальные версии таких диагностических опросников разработаны и проходят необходимую в данном случае процедуру апробации и верификации. После чего предполагается разработка соответствующих компьютерных диагностических программ.
В этом же подразделе хотя бы несколько слов нужно сказать и о проблеме сопоставления ДСЭ Новейшего времени с так называемыми психическими эпидемиями минувшей эпохи (Средние века и близкая к нам эпоха Нового времени). Такое сравнение можно проводить, в том числе и по параметру основных механизмов возникновения рассматриваемых феноменов. Но также и по параметрам значимых психологических, психопатологических и социальных проявлений. Данная интересная во всех отношениях проблематика, безусловно, должна являться предметом отдельного исследования. Или, по крайней мере, отдельной публикации. Здесь можно задаваться вопросам о том, например, что есть «природные» информационные вирусы, в свое время породившие известные нам психические эпидемии. И чем же эти «естественные» информационные вирусы отличаются от рукотворных произведений истинных мастеров мутагенного информационного продукта Новейшего времени. И далее, в этом, теперь понятном контексте, можно будет исследовать наиболее существенные различия между психическими эпидемиями прошедших эпох и ДСЭ Новейшего времени. Здесь же может быть прояснен и такой интригующий момент, как возможность «скрещивания» естественных и рукотворных информационных вирусов. Ну чем не сюжет для очередной конспирологической версии возникновения панической эпидемии, связанной с распространением коронавирусной инфекции, который, в итоге, может оказаться не таким уж далеким от истины? Пока же, на основании имеющейся у нас на сегодняшний день информации, включая и сведения, опубликованные в настоящей статье, можно констатировать существенные различия известных, на сей момент пережитых психических эпидемий и ДСЭ Новейшего времени по всем исследуемым здесь параметрам. В частности — по фиксируемым признакам целенаправленного информационно-вирусного воздействия на психику субъекта.
Модель социальной психотерапии
Мы подошли ко второму, традиционному в нашей культуре вопросу: «Что делать?». Вопрос этот вызывает неоднозначные эмоции и у нашего населения, и даже у политических лидеров. Возможно, в связи с унаследованной тяжелой аллергией на радикальные инновации любого толка, заканчивающиеся, как правило, серьезным ухудшением состояния и самочувствия наших сограждан. В данной связи, позволим себе такое упреждающее терапевтическое действие, как цитирование ответа на этот сакраментальный вопрос от Мартина Хайдеггера. Этот выдающийся немецкий философ говорил так: «На самом деле, нет такого вопроса: «что делать?», а есть только вопрос: «как начать мыслить?». Что, собственно, мы и попытались проделать в формате настоящей публикации.
И первое, о чем нужно сказать по следам вот этих размышлений, так это о том, что каким-то образом «запрещать» или «отменять» все технологические и иные достижения цивилизационного развития, о которых здесь шла речь — верх идиотизма. Дополнять и эффективно компенсировать — это дело совершенно другое.
Предлагаемая модель социальной психотерапии — как раз и есть такое, как мы надеемся, вполне созревшее к настоящему времени дополнение, основанное на солидном исследовательском, организационном и практическом опыте.
Здесь нужно иметь в виду, что сам этот термин «социальная психотерапия» традиционно употреблялся применительно только лишь к определенным психотерапевтическим моделям. Мы же используем словосочетание «модель социальной психотерапии» для обозначения современной рамочной концепции и обновленного статуса профессиональной психотерапии, в полной мере отвечающего реалиям Новейшего времени. При этом речь идет о кардинальном развороте профессии от эксклюзивных или «клубных» моделей с крайне ограниченным сектором взаимодействия с невротизированными клиентами — к абсолютно новым концептуальным и организационным моделям «бытия» профессиональной психотерапии в современном мире. Что, в конечном итоге, должно приводить к полноценному охвату населения высокоэффективной, психотерапевтической помощью.
Ниже мы приводим лишь самые главные характеристики предлагаемой модели социальной психотерапии (СП), призванной решать обозначенные в настоящей публикации, ключевые проблемы.
В содержательном, т.е. научном, технологическом и организационном смысле под термином «модель социальной психотерапии» мы понимаем:
- самостоятельную научно-практическую дисциплину, разрабатывающую и реализующая специфические методы взаимодействия специалиста-психотерапевта (либо специалиста со смежной компетенцией в сфере социальной психотерапии) с пациентом или группой, направленная на эффективное совладание с проблемной или кризисной ситуацией, мобилизацию ресурсов психики и всего организма на преодоление последствий влияния болезнетворных факторов, форсированное развитие эффективной самоорганизации, высоких уровней психологического здоровья-устойчивости к агрессивному влиянию среды;
- масштабную практику использования высокоэффективных подходов и технологий – собственно психотерапевтических, консультативных, тренинговых, воспитательных, образовательных, реабилитационных, организационных, исследовательских – в отношении населения с высокими рисками и признаками вовлечения в деструктивные социальные эпидемии;
- кластерный принцип организации и взаимодействия трех основных секторов социальной сферы (образование, здравоохранение, социальная помощь) и трех основных сфер профессиональной деятельности, представленных в данных секторах – психолого-психотерапевтической, саногенной (первично-профилактической), аддиктологической – с акцентом на высокое качество и полноценный охват населения технологиями социальной психотерапии.
Вышеприведенное рабочее определение модели социальной психотерапии подчеркивает научную обоснованность, целостность и системную организацию настоящего научно-практического направления, а так же нацеленность настоящей модели на эффективное решение важнейших социальных задач.
Основным объектом модели СП, в связи со всем сказанным, являются целевые группы населения со следующими характеристиками:
- повышенная уязвимость (низкие уровни устойчивости) к агрессивному воздействию среды;
- наличие признаков адаптационного напряжения с проявлением синдрома деморализации (по Дж. Франку), проблемными ситуациями и состояниями;
- наличие высоких рисков и признаков вовлечения в химическую зависимость (алкоголизм, наркомании, токсикомании);
- наличие высоких рисков и признаков вовлечения в деструктивную психологическую зависимость (синдром информационного вируса, тоталитарные секты, экстремистские сообщества, игромании, компьютерная зависимость, зависимые отношения и пр.);
- родные и близкие зависимых лиц, в том числе вовлеченные в со-зависимые отношения;
- наличие признаков нарушения пищевого поведения (булимия, анорексия);
- наличие высоких рисков суицидального поведения;
- родные и близкие лиц с высокими рисками суицидального поведения;
- наличие признаков посттравматического стрессового расстройства (ПТСР);
- тяжело и длительно болеющие (соматические и психические заболевания);
- родные и близкие тяжело и длительно болеющих;
- группа с признаками стигмы, врожденными или приобретенными дефектами, воспринимаемыми как «уродство»;
- профессиональные группы с высокими рисками и признаками синдрома эмоционального выгорания (СЭВ);
- представители властных структур;
- элиты (интеллектуальные, культурные, политические, экономические и пр.);
- группа населения с мотивацией на достижение высокого качества жизни и активного долголетия;
- население в целом.
Технологии модели социальной психотерапии, используемые в работе с каждой из идентифицированных здесь целевых групп, апробированы и представлены в разработанных профессиональных и образовательных стандартах, а так же в утвержденных — на уровне профессиональной ассоциации - протоколах профессиональной помощи.
Основным предметом функциональной активности модели СП являются психологические свойства, состояния и процессы, обеспечивающие конструктивную динамику индивидуальной и социальной устойчивости к агрессивному воздействию среды, в частности - к вовлечению во все типы деструктивных социальных эпидемий; формирование высоких уровней индивидуальной и социальной самоорганизации. Такая направленность функциональной активности модели социальной психотерапии основывается на идентифицированных в ходе проведения масштабных исследований качественных характеристиках психического здоровья-устойчивости, трансформированных в соответствующие универсальные мишени.
Основная цель модели социальной психотерапии:
- полноценный охват дифференцированных групп населения технологиями СП;
-эффективное управление рисками (скрининг, эффективная первичная профилактика) и фактами (первичная психологическая помощь, психотерапия, реабилитация, долговременная ресурсная поддержка) вовлечения населения в деструктивные социальные эпидемии всех типов;
- устойчивое снижение темпов распространения химической, деструктивной психологической зависимости, психических и поведенческих расстройств, связанных со сложностями адаптации в агрессивной среде;
- достижение приемлемых уровней самоорганизующей активности (включая эффективное управление здоровьем) и качества жизни в охватываемых группах населения.
Главными инструментами достижения вышеназванных целей являются разработанные технологические блоки СП: скрининговые, диагностические; первично-профилактические, включая мотивационное информирование; собственно психотерапевтические; модифицированные смежные – помогающие и развивающие технологии; организационные технологии, включая модели управления качеством психотерапевтической деятельности; специальные исследовательские технологии.
Кадровые характеристики – в рамках модели социальной психотерапии могут действовать практически все специалисты системы здравоохранения, образования и служб социальной помощи, имеющие прямое отношение к реализации вышеприведенных технологий:
- школьные психологи;
- социальные педагоги;
- консультирующие психологи;
- специалисты-психотерапевты;
- врачи – психиатры, психиатры-наркологи (аддиктологи);
- специалисты по социальной работе;
- социальные работники;
- консультанты по зависимостям (аддикциям);
-иные специалисты, принимающие участие в реализации технологий социальной психотерапии
При этом различие между специалистами с базисными (специалисты-психотерапевты) и смежными компетенциями (прочие специалисты) заключается в объеме и степени сложности технологий, реализуемых ими в модели СП.
Главными индикаторами эффективности модели СП являются: 1) динамика показателей охвата целевых групп населения технологиями СП (промежуточные индикаторы); 2) текущая динамика адаптивных кондиций субъекта или группы, исследуемая на этапах оказания профильной помощи (промежуточные индикаторы); 3) отсроченная динамика адаптивных кондиций субъекта или группы, исследуемая в период после завершения программы СП (конечные индикаторы) 4) динамика статистических (эпидемиологических) показателей первичной и общей заболеваемости по профилю расстройств адаптации, химической и деструктивной психологической зависимости (конечные индикаторы); 4) динамика показателей психологического здоровья, социальной эффективности и качества жизни в избранных группах и населении в целом (конечные индикаторы).
Последнее, что хотелось бы сказать в завершении данного краткого обзора модели социальной психотерапии: это абсолютно реальная на сегодняшний день функциональная структура психотерапевтической помощи. И она предлагается именно в то время, когда в информационном пространстве разгоняется уже не столько паника в связи с пандемией коронавируса, сколько апокалиптические ожидания от будущих, гораздо более «страшных» биологических атак. Что, кстати, не лишено оснований, если смотреть на динамику появления особо патогенных вирусных штаммов в самые последние годы.
В не таком уж далеком прошлом человечество справилось с пандемиями чумы, оспы, холеры не потому, что вводило тотальные ограничения (хотя, такие моменты имели место), но за счет того, что была создана достаточно компактная, профессиональная и эффективная санитарно-эпидемиологическая служба, способная решать проблему биологических эпидемий по существу. И далее, эта профессиональная служба стала управлять уже рисками, а не фактами возникновения карантинных инфекций.
На сегодняшний день риски, связанные с ДСЭ коронавирусной паники по масштабам несомых экономических (не говоря уже о качестве жизни) потерь едва ли не превышают потери в результате собственно вирусной инфекции. Поэтому, с позиции здравого смысла есть все основания выстраивать профессиональную модель управления рисками вовлечения в ДСЭ новейшего времени.
Что же по факту мы имеем от тех самых структур, которые должны быть кровно заинтересованы в конструктивном развитии событий?
- попытки отказа от психотерапии, даже и как субспециальности психиатрии, каковой она на сегодняшний день является в нашей стране;
- попытки возврата психотерапии исключительно в сферу компетенции системы здравоохранения, где она уже «побывала» и ни к чему хорошему это не привело;
- попытки разработки и утверждения законодательных норм, пресекающих любую возможность осуществления психотерапевтической помощи специалистами со смежными психотерапевтическими компетенциями;
- разгон анти-психотерапевтической риторики в социальных сетях (с чего бы?);
- перспективу объединения системы наркологической помощи с психиатрической службой, в ходе чего усилят друг друга только лишь две малоприятные стигмы; что, конечно, окончательно загонит проблему химической и деструктивной психологической зависимости в самый темный, парапрофессиональный «угол».
И все это — даже не клип-мышление, это что-то другое...
Технологии социальной психотерапии коронавирусной паники
Специалисты-психотерапевты уже сейчас могут предложить населению, подверженному паническим атакам в связи с последней коронавирусной инфекцией, следующее (здесь речь идет только лишь о технологиях полимодальной психотерапии).
Каскад технологий работы с актуальными мишенями (выраженное состояние страха, тревоги, беспокойства).
Кластер специальных психотерапевтических программ, направленных на работу с универсальными психотерапевтическими мишенями (феномен устойчивости к агрессивному влиянию среды) — для групп с повышенным риском вовлечения в ДСЭ новейшего времени.
Стратегию полимодальной психотерапии пациентов с относительно тяжелыми соматическими расстройствами, обусловленными коронавирусной инфекцией (психотерапевтические сессии в этом случае проводятся в онлайн-формате).
Каскад технологий психотерапевтической работы с актуальными мишенями:
1. клиента — за счет использования технологий полимодальной психотерапии («мотивационное информирование», «лестница», «линия времени»; для подростков - «терминатор» и др.) – продвигают от состояния неопределенности к состоянию определенности, что само по себе обеспечивает редукцию состояния страха, тревоги, беспокойства;
2.проработка позитивного аспекта страха — здесь также используются элементы мотивационного информирования, а при необходимости – разнообразные варианты базисной технологической триады («диссоциация-трансформация-ассоциация»);
3.проработка возможностей переформатирования дискомфортной эмоциональной реакции на более комфортную реакцию ресурсной мобилизации (в основном, используется техника активного воображения Дж. Каутела);
4.уточнение и генерация дополнительных терапевтических смыслов такого переформатирования (например, повышение шансов на то, чтобы остаться здоровым, чувствовать себя достаточно уверенным и собранным перед лицом испытаний и пр.; здесь, в основном, используется техника пошагового повышения мотивации Т. Карпа);
5.купирование остаточного состояния страха, тревоги, беспокойства (используются техники «Пеногаситель», «Психогимнастика»);
6.формирование и закрепление акцентированного первичного ресурсного состояния (ПРС) и соответствующего доступа к ПРС (здесь, обычно, используется техника «Портрет»);
7.формирование и закрепление устойчивого ресурсного состояния (УРС) (используется техника «Внутренний целитель»);
8.формирование навыков эффективной саморегуляции с включением сюда и углубленной проработкой актуальных для клиента фрагментов (используется метафорическая техника «Ремонт», и далее — технические приемы, основанные на использовании активного воображения);
9.формирование навыков эффективного восполнения энергетических ресурсов (используется техника «Счетчик»)
10.запуск и перезагрузка особой ночной программы самоисцеления (здесь используется техника «Правильное засыпание»);
11.запуск и перезагрузка специальной дневной программы самоисцеления и эффективной самоорганизации (здесь используется техника «Правильное просыпание»);
12.формирование навыков эффективной самопсихотерапии (используется техника универсального решения проблем «Пять пальцев»)
По завершению краткосрочного психотерапевтического цикла по желанию клиента возможен переход к долговременной программе «Эффективное управление жизнью» (стрессом, конфликтами, агрессий, здоровьем, врагами, ленью и пр.). Каждая специальная тренинговая (по сути — структурированная психотерапевтическая) программа — всего на сегодняшний день разработано 10 таких программ — занимает от 4 до 7 дней. После чего рекомендуется перерыв до 3-х недель. Клиент, по желанию, может участвовать в любых программах по выбору.
Стратегия полимодальной психотерапии пациентов с относительно тяжелыми соматическими расстройствами, обусловленными коронавирусной инфекцией, выстраивается по следующим направлениям: проработка установочного (эмоционально-мотивационного); когнитивного (несущие смыслы и сценарии); поведенческого (кризисная самоорганизация); коммуникативного (внутренняя и внешняя ресурсная активность) - компонентов, с использованием специальных технологических блоков полимодальной психотерапии.
Так, например, по первому важному направлению проработки мотивационного компонента предполагается пошаговое продвижение по следующей «лестнице» мотивационных изменений:
безнадежность (обычное стартовое состояние деморализации по Д. Франку);
безнадежность — надежда;
безнадежность — надежда — уверенность;
безнадежность — надежда — уверенность — вера;
безнадежность — надежда — уверенность — вера — знание;
вера — знание — действия — опыт — результаты;
вера — знание — действия — опыт (автоматизмы) — результаты — исцеление.
Вместо заключения
Полагаем, что всем нам, не обязательно с первого уровня, но крайне желательно — до самого конца пройти вот эту лестницу надежды, а затем уже и уверенности, и веры.
Все остальное у нас есть.
Будьте здоровы и счастливы!
Литература
Катков А.Л. Деструктивные социальные эпидемии. Монография. – Павлодар: ЭКО, 2013. – 567 с
Катков А.Л. Феномен психопластичности в психотерапии / Сетевое научно-практическое издание АНТОЛОГИЯ РОССИЙСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ И ПСИХОЛОГИИ. - Фундаментальное издание материалов научно-практических конгрессов Общероссийской профессиональной психотерапевтической лиги и Национальной саморегулируемой организации «Союз психотерапевтов и психологов». - Всероссийский конгресс с международным участием «Отечественная психотерапия и психология: становление, опыт и перспективы развития». - Санкт-Петербург, 30–31 марта 2018. - С. 29-47.
Тойнби А. Дж. Исследование истории: Возникновение, рост и распад цивилизаций / М.: АСТ: Астрель. - 2012. - 670 с.
Тоффлер Э. Третья волна. / М.: АСТ: 1999. - 784 с.
Шваб К. Четвертая промышленная революция. / Москва.: 2017. - 208 с.
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать