Интервью с М.С.Гусельцевой о будущем психологии

Интервью с доктором психологических наук, ведущим научным сотрудником лаборатории психологии подростка Психологического института РАО Мариной Сергеевной Гусельцевой входит в серию публикаций, в которых представлены взгляды авторитетных ученых-современников по актуальным проблемам и направлениям исследований психологической науки, в целом, и социальной психологии, в частности. Вопросы задавал доктор психологических наук, профессор РАН, заведующий лабораторией социальной и экономической психологии Института психологии РАН Тимофей Александрович Нестик. Вопросы и ответы Марины Сергеевны Гусельцевой публикуются в сокращенной версии.

Беседа состоялась в рамках серии интервью с российскими психологами, проведенных в 2017–2020 гг. при финансовой поддержке РФФИ (проект «Социальные представления российских психологов о будущем психологической науки», №17-06-00675).

1. Марина Сергеевна, над какими направлениями исследований Вы сейчас работаете? Какие научные проблемы Вас больше всего интересуют в последнее время?

Сферы моего профессионального интереса можно разделить на общенаучные (глобальные) и конкретно-научные (локальные). Глобальные — взаимодействие психологии с широким спектром социогуманитарных наук; пресловутое сканирование горизонтов (здесь и далее — курсив М.С. Гусельцевой) — исследовательских тем и новых методологических стратегий на этом поле. Локальные — проблема изменений: субъекта (субъективности), повседневности, современности, процессов социализации, а также возможности более тонко отслеживать и фиксировать эти изменения.

Последнее является актуальной методологической проблемой как в психологии, так и в ряде смежных наук. Несмотря на то, что есть общий тренд — конвергенция и интеграция знания, смешанные методы и методологии (проявляющиеся как гибридизация, триангуляция, полипарадигмальность, трансдисциплинарность...), универсальный инструментарий здесь вряд ли будет изобретен. Тем не менее, продуктивным оказался этнографический метод, сделавшийся в сфере социогуманитаристики общенаучным и, например, применяемый к изучению изменений как городской среды, так и научных сообществ.

Исследовательские темы, которые я держу в фокусе внимания — это эволюция и антропология науки (как изменяется психологическое знание; какова роль гуманитарных — культурно-исторических, культурно-психологических факторов в развитии науки); психология повседневности (и те ее аспекты, которые сфокусированы на текущих трансформациях — психология современности); методология латентности — довольно зыбкое (становящееся) теоретическое поле, где осмысливаются способы изучения текучих, лабильных, трансформирующихся феноменов — от анализа социокультурной среды, динамики общества, меняющихся социальных отношений до изменяющихся идентичности и субъективности (понимая под субъективностью сплав субъектности и индивидуальности; самодеятельность и феноменологическое разнообразие проявлений субъекта).

Именно на этом исследовательском поле оказывается эффективным сотрудничество психологии и социогуманитарных наук, обмен концептуальными моделями, метафорическим конструктами и методами.

2. Какие изменения в мире делают актуальной эту проблематику? Как Вам кажется, на какие вызовы ближайших 20 лет предстоит ответить российскому обществу?

Встречаются публикации (статьи или книги) с «выстреливающим» названием: например, таким попаданием в нерв оказалась статья А.Г. Асмолова «Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия» [5], лаконично отразившая в заголовке эти вызовы. Несколько ранее, в профессорской лекции 1999 г., проблематику изменений четко сфокусировал Р. Барнетт, обсуждая «конец идеологии», неопределенность перемен, появление особого феномена «сверхсложности», необходимость трансформации научного дискурса; однако его доклад, опубликованный у нас под названием «Осмысление университета» [7], как мне представляется, не прозвучал, хотя и сегодня, практически двадцать лет спустя, идеи об изменениях в мире, требующие от нас сознательной смены взгляда, поиска словаря и методологии, не утратили актуальности.

Разделим этот вопрос на две части: какие изменения происходят в мире, и как на это откликается или может / должна откликаться психологическая наука?

Первый вызов — это глобализация. Несмотря на то, что данный термин широко на слуху, обозначаемое им явление имеет различные концептуализации, грани и пути обсуждения. В психологическом плане продуктивно рассматривать глобализацию как овладение информационным пространством посредством коммуникации; как подвижную сеть транскультуральных и транснациональных процессов. Иными словами, коммуникативная рациональность и состояние текучести (разного рода транс-) — это те проявления глобализации, которые значимы для психологии.

Как и всякое новое явление, глобализация имеет позитивные и негативные стороны (светлые и темные — в оценочных суждениях), однако важно рефлексировать их относительность и игру противоположностей (по принципу: «но пораженье от победы ты сам не должен отличать» [51]; «недостатки есть продолжение наших достоинств»).

У глобализации есть множество как обсуждаемых, так и менее очевидных последствий: для отдельного человека, для науки, для страны в целом. Глобализация подчеркивает и делает предметом рефлексии существующее в мире неравенство. В контексте социального развития и образовательной политики анализируются риски цивилизационного отставания, поскольку преимущества глобализации достаются более развитым странам, тогда как для отстающих те тренды, которые в здоровом обществе являются скорее благотворными, переживаются в качестве кризисов и турбулентности, усиливают эти процессы, обостряют проблемы и противоречия. Например, в здоровой социальной ткани в силу ее коммуникативной открытости (в частности, проявляющейся в том, что парламент есть место для дискуссий, а маргинальные сообщества социализированы, имеют институциональные представительства, их голос услышан и учитывается в повестке публичных дискуссий. Доцент Института общественных наук РАНХиГС, политолог Е.М. Шульман* четко обозначает эти риски: «Проблема нашей партийной системы — это нерепрезентативность. Целые социальные страты, целые общественные слои не представлены никак: ни в органах власти, ни в парламенте не имеют своей партии. Прежде всего, это городское население, самозарабатывающее городское население. Т.е. горожане-небюджетники — это около 20% населения всего не имеют никакого представительства, никак не представлен националистический сектор.... Сильно не хватает нам легальной националистической партии. Т.е. довольно большие куски нашего общества никак не репрезентированы. Это вопрос нашей безопасности. Они должны быть представлены в легальном политическом обороте, они должны участвовать в легальном политическом общении» [31]) глобализация создает баланс космополитического и национального, универсального и уникального. Последнее проявляется как интерес к этническому в транснациональной экономике; государственные программы поддержки миноритарных языков; движение «мейкеров», т.е. возрастание ценности ручного труда и появление разного рода онлайн-рынков на фоне роботизации производства и т.п. В своих негативных аспектах глобализация провоцирует конфликты глобального и локального (примером здесь служат этнические и экологические протесты). Однако в этих случаях проблема не столько в глобализации, выступающей прогрессивным трендом (в том смысле, что способствует гуманизации, планетарной идентичности, росту доверия и солидарности человечества), а в несовершенстве социальных институтов в отдельно взятой стране (в неспособности решать локальные и глобальные проблемы посредством переговоров и широкого гражданского участия). Для психологического осмысления важную роль в этом процессе играет проблема доверия; эволюционное движение от конфликта — к солидарности. Это та проблематика, которая обретает объем, глубину и продуктивность в коммуникации психологии и социогуманитарных наук, существенно продвинувшихся в разработке названных тем [43; 50].

Второй процесс, радикально изменяющий наш мир — это информатизация (опять же, известная под разными названиями — дигитализация (the digital), цифровая среда, информационная культура, сетевая реальность). В нашей психологии заметнее всего представлены именно эти темы — цифрового общества, поколенческих изменений, новой субъективности и поведения в сетевом пространстве (от кибербуллинга до цифрового нетикета). Представители разных наук наблюдают, как меняется идентичность человека под влиянием информатизации общества, начиная с философского осмысления дигимодернизма (А. Кирби [53]) и заканчивая разнообразием докладов недавней международной конференции в Коломне «Цифровое общество» [45] и состоявшейся в октябре в Москве «Цифровое общество в культурно-исторической парадигме» [35]. Среди российских исследователей цифровой среды хотелось бы отметить О.В. Мороз — ее изыскания как культуролога и популярные лекции на ресурсе ПостНауки [28] способствуют широкому осмыслению данной темы, позволяя не замыкаться исключительно в психологическом ракурсе. В связи с вызовом объять необъятное, еще раз подчеркну, насколько важно психологии использовать имеющиеся наработки смежных наук.

Транзитивность — это понятие в психологию ввела Т.Д. Марцинковская [25], в нем соединены изменчивость и неопределенность. Однако я бы представила эту тенденцию более широко, обозначив ее в качестве общего состояния транс- — комплекса феноменов, объединенных текущими изменениями: трансформациями жизненного мира субъекта, движением трансдисциплинарности (включающим смещение и смешивание знания, размывание дисциплинарных границ), течениями от трансгендера до трансгуманизма.

Микширование разных тенденций (в виде их смешивания, растворения, размывания, смягчения, гибридизации и т.п.) также производит методологические последствия для психологии: восхождение к сложности, разработка эпистемологии сложности. Продуктивным в этом плане представляется обращение к работам философов, например, Э. Морена — одного из основателей (меж-) трансдисциплинарности, а также мониторинг публикаций Journal of Mixed Methods Research. Это более значимый по своим последствиям тренд, нежели может показаться на первый взгляд. С одной стороны, идея объединения элементов в систему, которое рождает новые системные свойства, известна психологии еще с ассоциативного этапа ее развития. С другой стороны, довольно трудно превратить данный принцип в мыслительную привычку — учитывать и соотносить между собой разные тенденции; сопоставлять психологический ракурс анализа с перспективами других наук. Значительно легче мыслить развитие того или иного феномена линейно, применяя к нему готовые схемы, известные психологические теории. Новые системные свойства (и не только системные, но и сетевые, коммуникативные — возникшие в результате смешивания тенденций) есть то неизвестное, которое лишь предстоит обнаружить.

Все вышеперечисленное можно назвать вызовами как для психологии, так и для общества в целом — глобализация, информатизация, транзитивность, эволюционное возрастание сложности и разнообразия (последнее также проявляется как тренд персонализации). Для психологии помимо феноменологической новизны все это несет и методологические трудности: как изучать новые жизненные практики, новые реальности, изменяющуюся субъективность? Каждый отдельный случай заслуживает ситуативного анализа, специального подбора исследовательского инструментария. Из общих же рекомендаций следует отметить, что в познавательной ситуации наших дней крайне важны трансдисциплинарность и некоторая гибкость, подвижность исследовательского мышления, готовность отказаться из имеющихся схем и концептуализаций.

3. Какие направления психологических исследований, на Ваш взгляд, в связи с этими процессами будут особенно востребованными?

Большинство наших коллег прогнозируют развитие когнитивистики и нейронаук. Это, безусловно, перспективные и интересные исследовательские направления, однако лично мне когнитивно ближе продвижение психологического знания в сторону социогуманитаристики. Поэтому моими приоритетами здесь будут — методология науки, антропология и этнография науки; переосмысление проблемы психологии субъекта в контексте теории самоорганизации и разнообразия изменений субъективности (последнее обращает психологию как в сторону антропологических наук, так и к наблюдению за течениями искусства — акционизм, метамодернизм и т.п.). Обозначу развитие этих направлений в целом: психология в кругу антропологических наук.

В контексте глобальной тенденции повышения качества и ценности жизни нетрудно спрогнозировать, что психология маркетинга будет развиваться. Психология изменений, психология мобильности, прикладная психология туризма с опорой на культуральные и этнографические исследования. На эту востребованность отвечают сегодня блогеры: люди интересуются и обмениваются информацией, как это жить, например, в Англии (в качестве иллюстративного примера см.: [30], что создает перспективу для исследовательских направлений на стыке этнографии городской среды, психологии повседневности и психологии путешествий.

Психология культуры, культуральная психология — психология, ориентированная на анализ культуры. Заметные публикации последних лет в этой области также трансдисциплинарны и затрагивают происходящие в мире изменения: будь то «Психология культуры» Л. Анолли (перевод с итальянского 2016 г.) [1], «Культурная эволюция: как изменяются человеческие мотивации и как это меняет мир» Р. Инглхарта (русский перевод 2018 г.) [17]; сборник «Культура имеет значение» (переведена в 2002) [42]. Именно через анализ культуры психология может как глобально, так и более тонко отслеживать происходящие в мире изменения. Обсуждая широкий круг вопросов: как культура и психология (ценности и мотивации) влияют на экономику и политику? Как экономика и политика изменяют культуру и психологию общества? Мы начинаем понимать, что трансформации современности есть тот пресловутый слон, которого разные науки ощупывают, но каждая со своей стороны, и что к какой бы из наук мы не относились по праву первородства (профессиональной социализации) здесь важно держать перед глазами картину в целом.

Снова подчеркну приоритеты микширования, гибридизации, смешанных концепций и исследовательских стратегий — то, что зафиксировано в термине трансдисциплинарность (движение поверх дисциплинарных границ). Наблюдая из этой оптики, смею предположить, что весьма перспективными исследовательскими направлениями будут экономическая и экологическая психология (озабоченность людей экологическими проблемами и организацией жизненной среды растет), а также условно обозначенная практическая психология перемен, помогающая людям справляться с информационной перенасыщенностью и текущими изменениями их жизненного мира.

Возможно, стоит остановиться на этом чуть подробнее. Итак, экономическая психология.

Каждый раз, слыша про поведенческую экономику, где упоминаются нобелевские лауреаты Д. Канеман (2002) и Р. Талер (2017), невольно думаю, что дисциплинарное деление наук здесь весьма условно: ведь доли экономики (экономического знания) в этих открытиях столько же, сколько и психологии (психологического познания). А уж в методологии науки проблема выхода за пределы рациональности активно обсуждалась еще в 1960-е гг. ХХ в. (от постпозитивистской критики принципа рациональности до лекций М.К. Мамардашвили). Именно на стыке наук все эти идеи (методологические, философские, экономические, психологические) не только обрели концептуальную силу, но и возможности практического применения.

В плане экономического просвещения лично мне помогают лекции А.А. Мовчана, одного из экспертов программы «Экономическая политика» московского центра Карнеги. Этот аналитик, парящий мыслью сквозь экономику, — показательный пример того, насколько исследователь, применяющий методологию системного анализа, эффективнее и точнее в прогнозах, нежели профессиональные экономисты, не покидающие горизонтов корпоративного мышления, и насколько важно учитывать в анализе культурно-психологические факторы. Вот конкретный пример: при сравнении экономик США и Китая эксперты зачастую ориентируются на процентные выражения ВВП (не принимая в расчет, что 7% от 9000 долларов в реальности меньше, чем 3% от 55000 [26]). Если взглянуть на экономику Китая в сопоставительном анализе с развитием других стран, то его ВВП на человека будет примерно таким же, как у Чехии, а экономический рост обусловлен уровнем инноваций, сходным с Италией, Испанией или Францией. Ориентируясь лишь на процентное выражение ВВП, эксперты называют Китай быстрорастущей экономикой, а Америку — медленно растущей, однако в этом случае я склонна доверять анализу Мовчана, который посредством своих слайдов и графиков показывает, что с позиции доходов на человека рост ВВП Америки происходит в три раза быстрее, чем у Китая. Китай — большая страна с огромным населением. Особенности экономики Китая проявляются в том, что чем дальше от ока Пекина, тем выше экономический рост (методология латентности: движение «красных шапочек»; четыре периферийные реформы; суть успеха — в структуре китайской экономики: урбанизированной стране не повторить этот путь). Об экономике Китая, чтобы не попасть в ловушку линейного анализа см.: [21; 24; 44]. Вполне возможно, что через десятки лет ВВП Китая в процентном выражении будет больше американского, однако, что касается подушевого ВВП, то дистанция между этими странами лишь увеличивается: подушевой ВВП в Америке растет быстрее, чем в Китае. Это служит примером так называемой лукавой цифры — отдельного параметра вне анализа глобального контекста.

Более того, в плане социокультурной модернизации некорректно сравнивать Китай с Россией, ведь это аграрная страна, совершающая первую модернизацию (от традиционного общества к индустриальному) в XXI в., тогда как российская экономика проходила этот путь в начале ХХ в. Россию следует сегодня сравнивать со странами восточной Европы (Польшей, Прибалтикой, Чехией), а Китай с Индией (где Китай — авторитарное государство, а Индия — демократическое, но со схожей структурой экономики и сходной волной модернизации). Экономический рост Индии уже равен экономическому росту Китая. В режиме реального времени мы можем наблюдать и анализировать недостатки и преимущества, как авторитарной, так и демократической модернизации.

Весьма интересные рассуждения Мовчан развивает состояния российской экономики [27]. Это важное замечание к вопросу о роли психологии в современном мире: мы живем в XXI в., где уже есть неплохо изученные и научно обоснованные дорожные карты; проложены маршруты, каким образом той или иной стране достичь экономического благополучия и высоких стандартов повседневной жизни. Конкретно для России (исходя из ее нынешних параметров ресурсной экономики) это означает развилку: стать условной Норвегией, не сделаться условной Венесуэлой. Что же мешает эти дорожные карты осуществить — претворить научные (объективные) знания в политическую (субъективную) волю? А мешает пресловутый человеческий (культурно-психологический) фактор: амбиции и стратегическая безответственность принимающих управленческие решения элит, с одной стороны; экономическая неграмотность и инертность населения, с другой. Иными словами, знать — не означает хотеть и мочь. Объективное в данном случае уступает субъективному.

Успешность модернизации определяется культурой и психологией. Примером успешной модернизации служит Япония, превратившаяся в начале ХХ в. из феодальной страны в современное государство. Секрет этой модернизации — в ответственности элит; трезвом анализе положения вещей и готовности учиться — осмысленно соединять европейский опыт с местными обычаями. «Японцы не упускали ни малейшего шанса поучиться. В октябре 1871 года высокопоставленная японская делегация, в составе которой был Окубо Тошимичи, отправилась в Соединенные Штаты и Европу, посещая фабрики и кузницы, судоверфи и оружейные мастерские, железные дороги и каналы. Гости вернулись домой в сентябре 1873 года, нагруженные знаниями и “горящие энтузиазмом” начать реформы» [22, с. 46]. В свою очередь, система образования транслировала подрастающим поколениям новые («протестантские») ценности и образы достойного будущего. Патриотизм по-японски являл приоритет созидательного труда на общее благо; согласно школьному учебнику 1930 г.: «самый простой способ стать патриотом заключается в том, чтобы дисциплинировать себя в повседневной жизни, способствовать поддержанию порядка в семье и добросовестно выполнять свои производственные обязанности» [22, с. 49]. Другой пример успешной модернизации — Сингапур. Оставим за скобками политическую волю Ли Куан Ю. Образование в Сингапуре сегодня считается одним из лучших, однако до 1980-х гг. половина населения была неграмотна. Прежде чем модернизировать свою систему образования сингапурские элиты не посчитали зазорным детально изучить опыт более успешных стран. Вначале была психология — открытость к модернизации, готовность учиться у других. Залог успешной модернизации — некоторое смирение: трезвое осознание, что дела идут не так хорошо, как хотелось бы. Напротив, реваншистские настроения (пресловутая национальная гордость), склонность на весь мир обижаться и искать врагов, как правило, заканчивается историческим поражением.

Если мы знакомы с теорией самоорганизации (нобелевского лауреата И.Р. Пригожина), если применяем методологию системного анализа, то вынуждены признать, что перспективы развития страны за открытой системой жизни и диверсифицированной экономикой. В глобальном мире будущее наступает для всех, но не ко всем поворачивается своей светлой стороной — здесь более чем уместно вспомнить изречение, приписываемое Сенеке: желающего судьба ведет, нежелающего — тащит. Именно открытая экономика отвечает на вызовы глобализации, информатизации, транзитивности и т.п. Аналогичным образом в эволюции научного знания — будущее за трансдисциплинарной и транснациональной наукой (что не означает потери ни профессиональной, ни культуральной специфики — как этого иногда опасаются). Методологическая грамотность ведет нас к сложному мышлению посредством антиномий, где уникальное проявляется через универсальное; индивидуальное раскрывается через социальное; наука в отдельно взятой стране развивается через участие в мировой науке. Иными словами, открытые системы имеют эволюционные преимущества перед закрытыми системами. Будь то психология, политология, экономика.

Из этой методологической оптики следует, что так называемая суверенная экономика в наши дни есть регресс к натуральному хозяйству. Этот тренд феодализации на примере анализа российской экономики демонстрирует Мовчан, а в сфере социогуманитарных наук он обсуждается как неоархаизация, варваризация, реставрация и т.п. [2; 6; 10; 11; 39]. Что здесь значимо со стороны психологии?

Рентная экономика выступает маркером страны с определенной коллективной психологией. Зачастую фиксируемой понятием ментальность или традиционные ценности; к критике данных понятий попробую вернуться позднее, ибо такая критика — thought-provoking, заставляет задуматься (прим. М.С. Гусельцевой). Открытая экономика предполагает участие в мировом распределении труда, где современный мир строится не только на принципе конкуренции, но и сотрудничества, кооперации (европейские технологии, китайский ширпотреб, японские автомобили, местная фермерская продукция и т.д. — все это перемешалось, создавая пространства для свободного потребительского выбора). Однако проблема в том, что благами открытой экономики пользуются и наслаждаются прежде всего демократические страны, страны так называемой первой лиги. Наша же страна сегодня в лучшем случае находится во второй лиге. Будучи психологами, мы понимаем, как это важно — признать реальность, обозначить проблему, а не принимать желаемое (амбиции и комплексы) за действительное. В этом плане полезным отрезвляющим чтением является только что вышедшая книга В.Л. Иноземцева «Несовременная страна. Россия в мире XXI века» [18].

Субъективно можно по-разному относиться к демократии (не стану повторять известный афоризм У. Черчилля), однако есть исторически и эмпирически достоверные наблюдения: демократии живут в парадигме сотрудничества, а не конфликта; демократии не воюют между собой, а договариваются; демократии обеспечивают своим гражданам развитие и высокое качество жизни. Напротив, «ресурсные государства современности воюют, потому что им достается много денег небольшими усилиями (за счет продажи ресурсов)» [48, с. 131). Более того, в исторической перспективе демократии склонны не только к продуктивной коммуникации, но и к интеграции собственных государственно-географических пространств (по сути дела, к растворению границ: сегодня мы не замечаем, когда едем по дороге и из Германии попадаем во Францию). В этом смысле Евросоюз — вполне вероятная модель будущего планетарного устройства. Разумеется, демократии не лишены кризисов и проблем, они постоянно испытывают кризисы, но это кризисы роста, кризисы развития, поскольку демократические институты содержат инструменты их решения: способность договариваться, гражданская ответственность, широкое участие.

Доверие — основной ресурс открытой экономики. Однако на сегодняшний день лишь часть мира живет в парадигме доверия, культуре договоренностей, где задействованы правовая рациональность, уважение к личности, приоритеты ценности жизни — это открытые экономики. Мы наблюдаем здесь социальную ответственность крупных корпораций; технологии софта с открытым исходным кодом; в частности, позицию компании Tesla, открывшую доступ к своим патентам для конкурентов, полагая, что этот шаг способствует инновациям и служит общему благу; и т.п. [9]. Другая часть мира пребывает в парадигме недоверия (изоляционизма, суверенности), парадигме конфликта (представлении о праве сильного), подразумевающей отношение к человеку как к средству, а не к цели. В социально-политическом плане эти парадигмы проявляются в разных практиках взаимодействия человека и государства: в одном случае — государство для человека (эта модель концептуализирована В. Гумбольдтом [14]); во втором — человек для государства.

В отечественной психологии проблематика взаимоотношений человека и государства наиболее ярко представлена в статье А.В. Брушлинского «Психология и тоталитаризм» [8]. Сегодня психология не особенно озабочена этими вопросами — анализом гуманизма и тоталитаризма как взаимосвязи культуры и личности человека, хотя для социального развития они более чем актуальны (и, полагаю, вытеснены). В типологии этих культур на одном полюсе — субъектность и гражданская ответственность, самоценность развития личности, на другом — корпоративная идентичность (личность ценна не сама по себе, а через принадлежность к этносу, нации, государству, социальной группе и т.п.). Мы можем концептуализировать реальность посредством разных моделей, например, представлений о культуре полезности и культуре достоинства [4]. Но психологии так или иначе придется иметь дело с вопросами неравенства, разных картин мира, когнитивных искажений — проблематикой, которая рождается на стыке новой мобильности и субъективного расширения пространства до планетарного масштаба (антиномией региональной и планетарной идентичности; расхождением представлений и жизненных практик). Стихийное и латентное формирование планетарной идентичности становится заметным в отдельных примерах. Когда в начале сентября в Национальном музее Бразилии случился пожар, где погибли коллекции палеонтологии, археологии, естественной истории, артефакты из Древнего Египта, Греции, Рима — это общая утрата человечества. Переживая эту новость как боль, мы (латентно — не всегда осознанно) являемся единым человечеством.

Наблюдение латентных процессов возвращает нас к вопросу о происходящих изменениях и стратегиях их исследования. Аналитический инструментарий (эпистемологическая оснастка) сегодня включает компьютерную, цифровую, информационную и т.п. грамотность, где экономическая грамотность — одна из составляющих мышления о мире в целом, во взаимодействии глобальных и локальных процессов. Трансдициплинарность проявляется как привычка наблюдать за смежными науками и осмысливать развитие наук совокупно, где открытия в одной сфере влияют на другие познавательные области. В истории психологии мы помним, как успехи механики, химии, биологии, новые философские идеи (марксизм, структурализм, экзистенциализм, постмодернизм) стимулировали движения и направления психологии. В наши дни нет ни изолированных наук, ни изолированной экономики: нравится это кому-то или нет, но глобализация, информатизация, транзитивность, открытость (транспарентность), взаимное проникновение — данность перемен. Не только для изучения, но и для продуктивного освоения этих процессов (овладения) важны психологические ресурсы — персонализация, субъектность, участие, принципиальность (социальная и гражданская ответственность), а также толерантность, доверие и солидарность. Дело в том — и одним из первых эта проблема была обозначена Э. Блохом в концепции «неоднородности современности»: мы живем в разных современностях, где в одном социальном пространстве сосуществуют современность-современности и современность-средневековья. Экономический географ и регионовед Н.В. Зубаревич описывает эту реальность посредством многомерной модели разных Россий: постиндустриальной (мегаполисы); индустриальной (города); традиционной (малые поселения) и... особые регионы со своими особыми традициями. Иными словами, антиномия региональной и планетарной идентичности есть то, за чем следовало бы наблюдать именно в плане латентных изменений...

Более того, мы можем обсуждать заявленные тенденции на языке экономики, политологии, социальных наук или психологии (в данном случае — произвольно выбранными мной экспертами выступают А.А. Мовчан, Е.М. Шульман* [49], С. Пинкер [34] и А.Г. Асмолов: все они склонны выходить за пределы своих специализаций), но вне зависимости от дисциплинарной оптики на долгой дистанции вырисовывается модель, где будь то страны с ресурсной экономикой, гибридные режимы или авторитарные социальные типы, предметом анализа становится взаимопревращение культуры и личности. Если на полюсе культуры мы наблюдаем изоляционизм, закрытость системы, централизацию, исключительность (пресловутый «особый путь»), мобилизацию, элиминирование индивидуальности, то на уровне личности — недоверие, деление на «мы» и «они», сконструированный в воображении образ врага, конспирологическое мышление, отсутствие субъектности. В этой модели человек становится средством для реализации иной цели: национальной ли идеи; расширения территорий; милитаристских понтов, демонстрации мощи государства и т.п. Парадоксальным образом, парадигма суверенности ведет к отказу от субъектности: доминированию в картине мира внешних обстоятельств над внутренним локусом контроля. Тогда как лишь в коммуникации с другими (с Другим, с иным) формируется субъектность; национальная идентичность возникает на границе национального и транснационального; гражданская идентичность формируется в трениях гражданина и государства; личность — в сопротивлении индивидуального социальному. Е.Д. Шехтер предложила удачную формулу: развитие идет через различия. В цивилизационном процессе, когда исторические типы закрытых систем уходят, экономика перестает быть ресурсной, а авторитарные режимы через гибридность приобретают родовые черты демократии, то мы со стороны психологии наблюдаем не только трансмиссию ценностей — от выживания к развитию, от безопасности к самовыражению (по данным World Values Survey (WVS) — Всемирного исследования ценностей: [58], но и корреляцию с моделью морально-нравственного развития Л. Кольберга, где гражданское участие сопровождается представленностью в обществе личностей постконвенционального уровня развития; так называемая банальность добра становится повседневностью развитого демократического общества [15]. Иными словами, доброжелательные и склонные к взаимопомощи прохожие на улице, заказанная по интернету передовая компьютерная техника, спокойно оставленная на пороге возле дома, социально ответственные соседи, которые позвонят в полицию, если вы шлепаете ребенка... — это культурно-психологическая реальность стран с открытой экономикой.

Таким образом, демократизация — это еще один глобальный (т.е. устойчивый в исторической перспективе) тренд [56]. Некоторые тренды связаны между собой, образуя характерную сеть, совокупность. Так, происходящая в мировом масштабе гуманизация (включая, глобальное снижение уровня насилия, о чем пишет уже упомянутый С. Пинкер [55]) идет рука об руку с демократизацией. Последняя проявляется также в качестве запроса на личное и гражданское участие в социально-политической жизни, т.е. в росте субъектности. Помимо этого, демократизация и персонализация являются косвенными следствиями общего тренда информатизации.

Д.Е. Фурман (историк религии, социолог, политолог и философ — эксперт с мышлением поверх дисциплинарных барьеров), изучая социокультурную динамику на постсоветском пространстве, выявил демократизацию в качестве глобального тренда [41]. Таким образом, в исторической перспективе происходит вполне объективно наблюдающийся рост демократий на карте мира: на протяжении ХХ в. все больше стран выбирали демократический путь развития, т.е. пресловутое разделение властей; регулярную и непреложную сменяемость власти на выборах; широкое представительство и участие в политической жизни. Наряду с этим, возрастает субъективный запрос на гражданское участие, сопровождающийся ростом субъектности, коммуникативной компетентности, распространением доверия и солидарности. Несмотря на кажущуюся полярность, индивидуализация и социализация — две стороны процесса персонализации: чем более личность становится субъектом и индивидуальностью, тем скорее она расположена к гражданскому участию и солидарности. Одновременно здесь встречаются составляющие процесса демократизации — гражданская и психологическая зрелость личности. В эволюционной перспективе, чтобы стать способной к солидарности, личность должна научиться быть автономной (И. Кант обозначил этот начавшийся в Новое время процесс в исторической оптике как зрелость человечества, а в психологической — мужество быть собой).

4. Есть ли сегодня в обсуждениях будущего психологии какие-то недооцененные направления или «слепые пятна», на которые Вы хотели бы обратить внимание?

Я бы переформулировала этот вопрос как проблемное поле методологии латентных изменений. Проблемы неосознаваемого, бессознательного в качестве психологических были поставлены в психоанализе (равным образом психология повседневности имеет один из истоков в психопатологии обыденной жизни). Несмотря на критику и естественное устаревание классических форм, психоанализ методологически жив в современности. Обращаю внимание на это потому, что методология психоанализа («по ту сторону»), аналитическая психология (аналитика как расшифровка), уликовая парадигма К. Гинзбурга [12], концепция неодновременности современности Э. Блоха — источники методологии латентности, методологии латентных изменений.

Кредо методологии латентности можно сформулировать так: неочевидное зачастую является более значимым (и действенным), нежели то, что находится в центре внимания. Методология латентности трансдисциплинарна. В социологии речь идет о спирали молчания и силе слабых связей. В коммуникации — информативно не то, о чем говорится, а то, о чем умалчивается. В истории и культуре — важны так называемые малые традиции. Не следует забывать, что маргинальные тренды в исторической перспективе становятся магистральными, а магистральные рассеиваются и уходят в тень. Таким образом, «слепыми пятнами» психологии как науки являются латентные, неочевидные, маргинальные процессы, с одной стороны. А с другой — методологические предпосылки собственных концепций и в широком смысле этого слова когнитивные искажения, заблуждения («идолы» человеческого разума).

В сегодняшнем методологическом обновлении психологии важную роль играют идеи самоорганизации. Однако, как справедливо отмечает Д.А. Леонтьев в недавно опубликованной статье [23]: даже несмотря на цитирование трудов И.Р. Пригожина, принципы самоорганизации не сделались рабочим мировоззрением психологов.

Саморефлексия науки — важная составляющая обновления идей и развития. Наша (современная российская) психология — все еще неклассическая психология: в том смысле, что она еще не преодолела свой золотой век, 1930-е, 1960-е гг. Российская психология живет в конструктивистской парадигме (при всей условности понятия «парадигма»: пользуясь им для удобства, не следует забывать, что термин, во-первых, заимствован из изучения эволюции естествознания; во-вторых, чистых парадигм в наше время практически не остается: они и смешиваются, и растворяются...).

Итак, возвращаясь к конструктивизму как мироощущению и культурной практике. Это особенность советской психологии, но это и особенность неклассического идеала рациональности (расцвет которого пришелся на 1930–1960-е гг.); эти две тенденции поддерживают друг друга: специфически советский конструктивистский пафос усиливается конструктивизмом общенаучного идеала неклассической рациональности. Конструктивизм создает, например, представление о миссии психологии и психолога — конструировать миры; формировать / внедрять те или иные образы человека; быть «архитектором» или «мастером неодинаковости»; через образование стимулировать развитие общества (за перечислением легко угадываются работы нашего выдающегося и политически активного современника А.Г. Асмолова. «Сегодня психолог — мастер по неодинаковости. Эта характеристика психолога как человека, помогающего личности отстоять свою неодинаковость и поддерживающего индивидуальные траектории развития человека, — главный акцент психологической службы. Без этого ничего не получится») [3; 36].

Конструктивизм — идеология прогрессорства (используя термин братьев Стругацких); со своей позитивной стороны он стимулирует личную инициативу, гражданскую активность (нашему обществу это более чем значимо: и инициативность, и социальная активность, и солидарность). Однако у конструктивизма есть оборотная сторона — недоверие к субъектности, к саморазвитию и самоорганизации. Неким уравновешивающим дополнением конструктивизма служит предложенный мной с опорой на гуманистические идеи А. Швейцера принцип благоговения перед развитием: тактичность и чувствительность к тем ситуациям, где мир ли в целом, другого ли человека, или развитие ребенка следовало бы отпустить — пустить на самотек, оставить в свободе. «Воспитание свободой», «свобода учиться» [29; 38] — предпосылками этих психолого-педагогических доктрин выступают не только идеи гуманизма, но и (латентный) эпистемологический принцип самоорганизации. Базовое доверие к человеку: вера в то, что предоставленный самому себе субъект / ребенок, ежели он здоров, будет склонен и к активности (познавательной, социальной, гражданской), и к саморазвитию. Нередко для того, чтобы возникло творчество, не нужно ни «стимулировать мотивацию», ни создавать «насыщенную среду», а достаточно попросту не мешать... («Ребенок любой творческий. Это нормально». Тут вопрос скорее, как не задавить, чем как стимулировать» [32 ]. Еще более это верно в плане социально-политического развития: будь то самоорганизации малого бизнеса; или самозарождение гражданского общества (где позитивная задача государства — не лезть с контролирующими функциями, оставить в покое...).

В этой связи хочу обратиться к забавному эпизоду в дискуссии Е.М. Шульман* и Е.А. Панфиловой. Обсуждая феномен коррупции в гибридных режимах, первая признается, что ее частенько приглашают на совещания, где обсуждаются вопросы: как улучшить тот или иной бюрократический аппарат? И вот Шульман* делится с Панфиловой потоком сознания включенного наблюдателя: «Как улучшить какую-то контролирующую структуру? Закрыть! Есть люди, без которых мир станет лучше. Это ваше министерство. Уйдите! И чтобы вас не было вообще. Ну как такое скажешь?!» Панфилова в ответ широко улыбается: «Мне это понравилось, я предлагаю так и говорить!» [16]. Мне тоже это понравилось, и я стараюсь проводить такие идеи, но не прямолинейно в лоб («ну как такое скажешь?!»), а — в данном случае — на языке теории самоорганизации.

Доверие к человеку, к его творческой самодеятельности и активности — неявная предпосылка концепции базового безусловного гражданского дохода; тех идей, к которым приближается так называемый первый мир [47; 57]. Здоровый человек расположен к труду, к профессиональной и творческой самореализации; безусловный основной доход (БОД) не только не снижает эти мотивации, но позволяет человеку более вдумчиво отнестись к поиску собственного призвания, к профессиональному становлению.

Российский социум в целом, и мы, как отдельные индивидуумы (как родители и воспитатели) недооцениваем самоконструирующую роль свободы. С одной стороны, по нам как гражданской нации прошелся каток государства российского, исторически подавляющий инициативу, предприимчивость, активность субъекта, автономию личности и самоорганизацию общества [19]; с другой стороны, есть инерция собственных социальных привычек и практик. Что называют менталитетом, хотя представители смежных наук, например, та же Шульман* рассматривает понятия «менталитет» или «традиционные ценности» как псевдонаучные. Не то что бы я была с этим категорически согласна, однако важно зафиксировать это как проблему, требующую осмысления.

Один из основателей французской психологической школы Т. Рибо привнес в арсенал исследовательских стратегий «эксперименты, поставленные самой природой» (предмет изучения патопсихологии). В свою очередь, есть эксперименты, поставленные самой историей: Восточная и Западная Германии; Северная и Южная Кореи. Эти эксперименты показывают, как из одного этноса, из одной нации получаются страны с принципиально разным менталитетом. Что же является здесь основным диверсификатором (триггером культурально-психологических различий)? Открытая или закрытая политическая система: рыночная (открытая) или закрытая экономика; гражданское участие, защита/отсутствие прав личности перед махиной государства...

Если человек владеет системным анализом и знаком с идеями синергетики, ему легко объяснить, почему демократии устойчивее, нежели авторитаризм: ведь демократия — гибкий режим, с широким (создающим и безопасность, и устойчивость) представительством разных групп интересов и участием субъектов в самоорганизации жизни общества. (Примером страны с высокой степенью самоорганизации и гражданской ответственности служит Швейцария, где ни один значимый вопрос не обходится без референдума. На пути в деревушку Grindelwald экскурсоводы любят демонстрировать открывающийся вид на гору: местные жители договорились и выкупили поле в частную собственность, чтобы оно не было застроено, а их дети и правнуки могли любоваться великолепным пейзажем.) Правовая защита частной собственности как основа достоинства личности — фундаментальная вещь, которая также находится на стыке психологии и социогуманитарных наук, но ускользает от собственно культурно-психологического анализа.

5. Как Вы думаете, какие фундаментальные научные проблемы могут быть решены в психологии за ближайшие 20 лет?

У меня нет ответа на этот вопрос. Что понимать под фундаментальными научными проблемами? Обращусь к проблемам методологическим: разрыв теоретической и практической психологии. Эта проблема решается, но не на глобальном, а на субъектном уровне. Иными словами, встречаются ситуации и вполне конкретные психологи, которым удается гармонично совмещать теоретический дискурс с решением прикладных задач. Пример, который на переднем плане моего сознания — Л.В. Петрановская: практический семейный психолог; автор книг о привязанности и проблемах усыновления [33]; (латентно) гуманистический психолог, что проявляется в умении коммуницировать с разными людьми в спокойных, доброжелательных интонациях; исследователь со сформулированной не только теоретической, но и гражданской позицией. Иными словами, в ходе своей индивидуальной биографии ученые ищут баланс личного и профессионального; прикладного и теоретического знания. При этом, несмотря на движение к трансдисциплинарности, всегда останутся проблемы, где важно оставаться узким специалистом.

Проблема раздробленности и фрагментарности психологического знания (одна из трех ведущих методологических проблем психологии, диагностированных еще на исходе ХХ в. А.В. Юревичем [52]), полагаю, также найдет решение как на субъектном уровне — в стихийной интеграции общенаучного и конкретно-научного знания отдельным профессионалом, так и на глобальном уровне — как переход к иной модели высшего образования. В последние годы появилось достаточно работ, осмысливающих трансформацию университетов в изменившемся мире [7; 20; 37]. В перспективе ближайших десятков лет фундаментально изменится модель образования.

Актуальной проблемой, которая будет решаться и решается уже на наших глазах, является выработка критического мышления (данные вопросы обсуждаются также в терминах Fake News и постправды). В связи с доступностью и оглушающими потоками информации как никогда актуальна разработка средств защиты сознания от манипуляции и пропаганды. Начиная с 1960-х гг., инструменты сопротивления воздействию идеологии обсуждались в контексте французского постструктурализма; существенный вклад внесли работы М. Фуко, еще недостаточно освоенные психологией.

Иными словами, будут решаться проблемы на стыке практической психологии и новой модели образования — в диапазоне: как помочь каждому жителю планеты достичь базового уровня цифровой, информационной, экономической грамотности; коммуникативной компетентности; как помочь найти психологические ресурсы для жизни в изменяющемся, непредсказуемом мире; в ситуации роста, как информации, так и информационного шума.

Однако, полагаясь на методологию самоорганизации, я бы не волновалась за человечество в опережении решения не наступивших проблем. Так, в начале ХХ в. (хотя это обещали прогнозы) столицы не столкнулись с проблемой избытка навоза (лошадей заменили автомобили); точно также приватность повседневной жизни человека на наших глазах находит средства защиты посредством изменения норм телефонного этикета [13; 40; 46; 54] и т.п.

Источники:

1. Анолли Л. Психология культуры. Харьков: Гуманитарный центр, 2016.
2. Асмолов А.Г. Идентификация варвара: сложность и многообразие отличают культуру развития от тупиков застоя // Независимая газета, 2016. URL: http://asmolovpsy.ru/sites/default/files/www.ng_.ru_scenario_2016-10-25_10_6843_varvar.pdf (дата доступа 27.08.2018).
3. Асмолов А.Г. Личность на троне культуры // Психологическая газета. 07.12.2006.
4. Асмолов А.Г. От культуры полезности к культуре достоинства // Человек без границ. 2013. URL: http://asmolovpsy.ru/sites/default/files/ot_kultury_poleznosti_k_kulture_dostoinstva.pdf (дата доступа 27.08.2018).
5. Асмолов А.Г. Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия // Психологические исследования. 2015. 8(40). URL: http://psystudy.ru/num/2015v8n40/1109-asmolov40.html (дата доступа 27.08.2018).
6. Банников К. Архаический синдром. О современности вневременного // Отечественные записки. 2013. № 1. URL: http://www.intelros.ru/readroom/otechestvennye-zapiski/o1-2013/19611-arhaicheskiy-sindrom-o­sovremennosti-vnevremennogo.html (дата доступа 27.08.2018).
7. Барнетт Р. Осмысление университета // Образование в современной культуре. Альманах 1. Серия «Университет в перспективе развития». Белорусский государственный университет. Центр проблем развития образования БГУ / Под ред. М. А. Гусаковского. Минск: Пропилеи, 2001. 128 с. URL: http://charko.narod.ru/tekst/alm1/barnet.htm (дата доступа 27.08.2018).
8. Брушлинский А.В. Проблемы психологии субъекта. М.: ИП РАН, 1994. С. 24–32. - 34
9. Бхаргава Р. Не очевидно: Как выявлять тренды раньше других [Non-obvious: How to Think Different, Curate Ideas and Predict the Future]. М: Манн, Иванов и Фербер, 2016.
10. Время — назад! Реинтерпретация прошлого и кризис воображения будущего: материалы XIII Больших Банных чтений, 2017. URL: http://www.nlobooks.ru/node/8128 (дата доступа 27.08.2018).
11. Время реакции. Траектории исторического движения: материалы XIII Малых Банных чтений, 2017. URL: http://www.nlobooks.ru/node/8304 (дата доступа 27.08.2018).
12. Гинзбург К. Мифы — эмблемы — приметы. Морфология и история. М.: Новое издательство, 2004.
13. Губницкий Е. Конец телефонной культуры: почему люди перестали отвечать на звонки // ЧТД: онлайн-издание про образование и развитие взрослых, 2018. URL: https://4td.fm/article/konets-telefonnoy-kultury-pochemu-lyudi-perestali-otvechat-na-zvonki/ (дата доступа 27.08.2018).
14. Гумбольдт В. О пределах государственной деятельности. М.: Социум, Три квадрата, 2003.
15. Гусельцева М.С. Идентичность в транзитивном обществе: трансформация ценностей // Психологические исследования. 2017. № 10 (54). С. 5. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2017v10n54/1452-guseltseva54.html#e3 (дата доступа 27.08.2018).
16. Дебаты Елены Панфиловой и Екатерины Шульман*: Коррупция в гибридных режимах // Дискуссионный клуб Проектно-учебной лаборатории антикоррупционной политики ВШЭ, 2017. URL: https://www.youtube.com/watch?v=ldPyrGuqd_I&frags=pl%2Cwn (дата доступа 27.08.2018).
17. Инглхарт Р. Культурная эволюция: как изменяются человеческие мотивации и как это меняет мир. М.: Мысль, 2018.
18. Иноземцев В.Л. Несовременная страна. Россия в мире XXI века. М.: Альпина Паблишерз, 2018.
19. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. М.: Правда, 1989.
20. Коллини С. Зачем нужны университеты? М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2016. 264 с.
21. Коуз Р., Ван Н. Как Китай стал капиталистическим. М.: Новое издательство, 2016.
22. Ландес Д. Культура объясняет почти все // Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / Под ред. Л. Харрисона, С. Хантингтона. М.: Московская школа политических исследований, 2002. С. 38–54.
23. Леонтьев Д.А. Илья Пригожин ипсихология XXI века // Психологический журнал. 2018. Т. 39. № 3. С. 5–14.
24. Лин Дж. Й. Демистификация китайской экономики. М.: Мысль, 2013. — 384 с. URL: http://econlibrary.ru/books/272/422/Lin_Block-p1-41.pdf (дата доступа 27.08.2018).
25. Марцинковская Т.Д. Современная психология — вызовы транзитивности // Психологические исследования. 2015. № 8 (42). URL: http://psystudy.ru/num/2015v8n42/1168-martsin (дата доступа 27.08.2018).
26. Мовчан А.А. О настоящем и будущем мировой экономики.
27. Мовчан А.А. Россия на закате ресурсного цикла // МШУ «Сколково», 2018. URL: https://www.youtube.com/watch?v=YoAiQjg0bZc&frags=pl%2Cwn (дата доступа 27.08.2018).
28. Мороз О.В. Культурные практики цифровой среды. Курс лекций // ПостНаука. 2017. URL: https://postnauka.ru/courses/81311 (дата доступа 27.08.2018).
29. Нилл А. Воспитание свободой. М.: Педагогика-Пресс, 2000.
30. О жизни в Англии. YouTube-канал фотографа Irina Zielonka. URL: https://www.youtube.com/channel/UCjePG9MlaRpJZRpUdssksXw (дата доступа 5.11.2018).
31. Партийное строительство. Для чего нужны партии, и есть ли шанс попасть в большую политику у беспартийных? // ОТР. URL: https://otr-online.ru/programmy/prav-da/partiinoe-stroitelstvo-22531.html (дата доступа 27.08.2018).
32. Петрановская Л.В. Почему ребенка не нужно направлять в творчестве. 2015. URL: https://www.youtube.com/watch?v=wi_oLioH-gQ&frags=pl%2Cwn (дата доступа 27.08.2018).
33. Петрановская Л.В. Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка. М.: АСТ, 2016.
34. Пинкер С. Чистый лист. Природа человека. Кто и почему отказывается признавать ее сегодня. М.: Альпина нон-фикшн, 2018.
35. Программа конференции «Цифровое общество в культурно-исторической парадигме». Москва, 2018. URL: http://psy.rggu.ru/digi2018/ (дата доступа 5.11.2018).
36. Психологи должны быть активными участниками образовательного процесса // УГ — Москва. 4.10.2011. № 40.
37. Ридингс Б. Университет в руинах. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2010.
38. Роджерс К., Фрейберг Д. Свобода учиться. М: Смысл, 2002.
39. Рябов А. Новый русский феодализм // История новой России, 2010. URL: https://www.gazeta.ru/column/ryabov/3358748.shtml (дата доступа 27.08.2018).
40. Ты не обязан отвечать на телефонные звонки: современный этикет вызывает недоумение у многих // Мир путешествий, 2018. URL: https://mirputeshestvij.mediasole.ru/ty_ne_obyazan_otvechat_na_telefonnye_zvonki_sovremennyy _etiket_vyzyvaet_nedoumenie_u_mnogih (дата доступа 27.08.2018).
41. Фурман Д.Е. Движение по спирали: Политическая система России в ряду других систем. М.: Весь мир, 2010.
42. Харрисон Л., Хантингтон С. (ред.). Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М.: Московская школа политических исследований, 2002.
43. Хокинг Дж. Доверие: История. М.: Политическая энциклопедия, 2016.
44. Хуан Я. Капитализм по-китайски: Государство и бизнес. М.: Альпина Паблишерз, 2010.
45. Цифровое общество как культурно-исторический контекст развития человека: сборник научных статей и материалов международной конференции «Цифровое общество как культурно-исторический контекст развития человека», 14–17 февраля 2018, Коломна / Под общ. ред. Р.В. Ершовой. Коломна: Государственный социально-гуманитарный университет, 2018.
46. Шлянцев Д. Испорченный телефон. Почему больше никто не берет трубку?
47. Шульман Е.М.* Базовый гражданский доход: политические последствия // Выступление на форуме в Сколково. 2017. URL: https://www.youtube.com/watch?v=KHoPdYiiDdE (дата доступа 27.08.2018).
48. Шульман Е.М.* Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью. М.: АСТ, 2018.
49. Шульман Е.М.* Практическая политология: пособие по контакту с реальностью // Ridero.ru, 2015. URL: https://www.litres.ru/ekaterina-shulman-64/prakticheskaya-politologiya-posobie-po-kontaktu-s-rea/ (дата доступа 27.08.2018).
50. Элиас Н. Общество индивидуумов. М.: Праксис, 2001.
51. Энглунд П. Полтава. Рассказ о гибели одной армии. М.: Новое книжное обозрение, 1995.
52. Юревич А.В. Системный кризис психологии // Вопросы психологии. 1999. № 2. С. 3–11.
53. Kirby A. Digimodernism: How New Technologies Dismantle the Postmodern and Reconfigure Our Culture. N.Y.; L.: Continuum, 2009.
54. Madrigal A.C. Why No One Answers Their Phone Anymore: Telephone culture is disappearing // The Atlantic. May 31, 2018. URL: https://www.theatlantic.com/technology/archive/2018/05/ring-ring-ring-ring/561545/ (дата доступа 27.08.2018).
55. Pinker S. The Better Angels of Our Nature: The Decline of Violence in History and Its Causes. Allen Lane, 2011.
56. Treisman D. Is Democracy in Danger? A Quick Look at the Data // Democratic Backsliding and Electoral Authoritarianism, Yale University conference, May 4-5. University of California, Los Angeles Department of Political Science, 2018. URL: https://static1.squarespace.com/static/5a4d2512a803bb1a5d9aca35/t/5b19d7450e2e727770fa15f5/1 528420167336/draft+june+7.pdf (дата доступа 27.08.2018).
57. Van Parijs, Ph., Vanderborght, Y. Basic Income: A Radical Proposal for a Free Society and a Sane Economy. Cambridge (MA); L.: Harvard University Press, 2017.
58. World Values Survey (WVS). URL: http://www.worldvaluessurvey.org/WVSContents.jsp (дата доступа 27.08.2018).

Интервью выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научно-исследовательского проекта «Социальные представления российских психологов о будущем психологической науки», № 17-06-00675.

Источник: сайт Института психологии РАН.

* Екатерина Михайловна Шульман признана иноагентом (15 апреля 2022 года её имя внесено в реестр иностранных средств массовой информации и лиц, выполняющих функции иностранного агента, на сайте Министерства юстиции Российской Федерации).