А.Г. Асмолов: «Homo Complexus: индивидуальность в пространстве невозможного»

Заведующий кафедрой психологии личности факультета психологии МГУ, директор Школы антропологии будущего РАНХиГС, доктор психологических наук, профессор Александр Григорьевич Асмолов представил доклад «Homo Complexus: индивидуальность в пространстве невозможного» на симпозиуме «Личность в пространстве возможного» в рамках Международной научной конференции «Ананьевские чтения — 2021. 55 лет факультету психологии в СПбГУ: эстафета поколений».

Я сегодня хочу поделиться тем, что вызывает у меня сомнения. В отличие от знаменитой декартовской формулы «Я мыслю — значит, я существую» мне намного ближе формула, которая звучит: «Я сомневаюсь — значит, я существую».

Я сегодня делюсь сомнениями, предлагая некоторый ход, связанный с пониманием того, что происходит в том круговороте, о котором говорю впервые: круговорот между искусством, наукой и миром цивилизации. Круговорот тех вещей, которые никогда ранее не связывались.

Говоря о пространстве невозможного, посылая алаверды присутствующему здесь моему другу профессору Виктору Знакову, я исхожу из гипотезы Юрия Михайловича Лотмана. Эта гипотеза звучит так: в сложной системе всегда встроены механизмы по выработке неопределенности. И это всегда приводит к тому, что системы обладают динамическим, непрагматическим ресурсом, который может подтолкнуть саморазвитие.

Я говорю об этом и тем самым перехожу к тому, о чем мы все время общаемся: об изменениях и попытках ухватить через особую категорию невозможное, которое в практической психологии скорее эксплицировалось в искусстве или психологии искусства.

Поэтому я приглашаю вас в особый театр, который я называю театр идиом, театр метафор. Когда подхожу к каждому из нас и говорю: «Здравствуйте, а вы не нонсенс? Здравствуйте, а вы не абсурд? Здравствуйте…» — и продолжаю перечислять те характеристики, которые всегда находятся за границей гомеостаза, за границей, как говорил Мераб Мамардашвили, идеала рациональности и которые помогают расширить нам наши границы.

Двигаясь в этом театре, говоря о человеке сложном, я хочу обратить внимание на следующую вещь.

Мы всегда повторяем за героями Эллады, что человек является мерой всех вещей. Но я продолжаю эту фразу и задаю вопрос.

Человек является мерой всех вещей, потому что сам не имеет меры. Эта идея в наших современных исследованиях наиболее ярко прозвучала, когда мой друг Вадим Петровский начал критику постулата не непосредственности, а постулата сообразности, критику разных финалистских концепций реальности, за которыми стоит либо стремление к пользе, либо стремление к гомеостазу, либо стремление к удовольствию.

Человек безмерен, именно поэтому он не имеет меры. Но как это ухватить? Как сочетать между собой парадокс эволюции, который я называю парадокс сочетания адаптации и преадаптации, парадокс сочетания рутины и нетривиальности.

Чтобы прорваться через этот парадокс, обращусь к метафорам, которые помогают нам выбраться за барьер рутинности.

Альберт Эйнштейн, мастер метафор, сказал: «Нельзя использовать старые карты, чтобы исследовать новый мир». Можно говорить эту фразу как красивый образ, а можно понять, что Эйнштейн предлагает нам не форсайты, а сканирование горизонта как метод смыслового анализа. Сканирование горизонта — особый путь, потому что никогда не знаешь их завершенности.

Метафора Нильса Бора… Все её повторяют и повторяют не раз. Но вдумайтесь. Когда он говорит: «Ваша идея безумна. Но недостаточно безумна, чтобы быть истиной». Тем самым он говорит: «Есть миры невозможного, есть иные логики». Когда я общаюсь с педагогами, я грустно и любовно шучу вслед за Александром Романовичем Лурией, который любил повторять: «Величие ученого определяется тем, насколько он задержал развитие своей науки». В этом смысле мало кто поспорит с Яном Амосом Коменским, но в смысле нашей цивилизации мало кто поспорит с Аристотелем, который подарил нам ту логику, аристотелевскую, с которой мы с вами работаем. И вот эта логика кажется единственной. Но хулиганы науки стали строить миры иных логик. И созданные Эйнштейном относительности — лишь одна из систем координат, с которой мы работаем, прорываясь в невозможное.

Я уже упоминал лотмановскую формулу, что в культуру встроены механизмы по выработке неопределенности… Вслед за Юрием Михайловичем хочу подчеркнуть, что ключевая роль непредсказуемости Homo Sapiens заключается в том, что это наше ключевое эволюционное преимущество.

Каждый из нас — незавершенный проект, каждый из нас, как сказал Умберто Эко, — открытое произведение. И это произведение не закрывается. Поэтому мы непредсказуемы сами для себя. Поэтому классическая пушкинская фраза «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» — это фраза парадокса удивления по отношению к самому себе, когда вы не ориентируетесь на подобное, а берете невозможное, бесподобное. Это привлекает нас.

Любите тех, кто кажется странным и необычным. И к этой любви нас пригласил Александр Сергеевич Пушкин.

Когда я читаю его фразу, в которой и Эйнштейн, и Бор:

О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг...

В Советском Союзе, когда перед передачей Сергея Капицы давали эту фразу, последние слова вычеркивали и «случай, бог изобретатель» не попадало к широким зрителям. Но так по-пушкински все точно связано. Ориентиры поиска невозможного: возлюби и пойми свои ошибки, но иди через парадоксы и случайности. Почему гений — парадоксов друг? И почему, как сейчас пишут, появляются странные оксюмороны: логика случайностей, логика случая… Задумаемся об этих странных сочетаниях.

Эта семантика приводит нас к еще одному автору. Иоганн Вольфганг Гете. Он еще раз своей фигурой доказывает, что нельзя объять необъятное. Этот мыслитель бросил фразу, что закон природы — это закон разнообразия. Услышьте это. Разнообразие как расширение границ, расширение альтернатив.

Цивилизация развивается тогда, когда в ней есть чувствительность к иному, чувствительность к невозможному. Именно это развитие приводит к появлению еще одного закона.

Книга П.А. Кропоткина, издание 1922 года, «Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса». Потом она появляется без этого названия во всех изданиях. Это невероятно важно. И когда говорится, что чем больше развивается сообщество, чем оно более открыто, тем больше вариативность сообщества, тем больше возможность необычных ходов развития.

Сегодня мы все более и более приходим к тому, что наряду с дарвиновской эволюцией появляется симбиотическая эволюция. И она готовит к эмерджентности, внезапности, неожиданности.

В этих ситуациях обращаемся к метафорам. Замечательный математик Юрий Манин написал работу «Трикстер, или Мифологический шут», где приводит принципы работы трикстера как принцип поиска иных — невозможных — возможностей развития. Он говорит, что в ситуации «пан или пропал» стратегия трикстера, стратегия шута — это «пропал», в то время как коллектив выбирает — «пан», стабильность, устойчивость.

И другой пример. Насколько велики в культуре механизмы инициации. Неважно, о конфирмации мы говорим, об инициации индейцев в Северной Америке. Инициация — это подвиг взросления личности, это модель конструирования действий в непредсказуемой ситуации.

Каждый раз ты должен пройти воду, огонь, медные трубы… Каждый раз, чтобы добиться царевны, ты должен проскочить где-то. И дай бог, чтобы у каждого из вас был всегда, как в описанных Владимиром Проппом волшебных сказках, свой конек-горбунок. Без них в нашей культуре не обойдешься, без них мы с вами не справимся.

Эти модели крайне важны. Как рассказывает один американский антрополог, когда племя идет, чтобы найти новую дорогу, появляется шаман, который говорит: «Не идите по пути вчерашнего успеха… Если вы вчера там были, бросьте жребий…» Т.е. проторенный путь не приведет вас к удаче, расширьте возможности, овладейте ситуацией. И именно трикстер, бросающий жребий, изменяет дорогу движения. Как вырваться из пути вчерашнего успеха?

Здесь мы всегда находимся в ситуации неопределенности и в ней бросаем те нетранзитивные кости, на которые обратил внимание наш коллега Александр Поддьяков в своих работах по психологии сложности. Мы все время перед выбором: я знаю, как надо, или выбором модулирую ситуацию неопределенности.

Вспомните слова Александра Галича: «Не бойся тюрьмы, не бойся сумы… а бойся того, кто скажет, я знаю, как надо…»

Как только появляется в той или иной централизованной системе подобного рода путь, значит, культура идет к регрессу и стагнации… «У государственного пульта всех поражает вирус культа, идет зараза от пульта — видать, конструкция не та».

Именно поэтому мы двигаемся с вами по необычным путям развития.

И что же тогда происходит, когда мы бежим от сложностей?

Лев Николаевич Толстой сказал: «Всё устраиваются, когда же жить начнут?» Есть, выживать, размножаться. Плодитесь, размножайтесь. Мы с вами плодимся и даже немножечко размножаемся. Хотя все меньше и меньше. Но если мы только появились в мир, чтобы плодиться и размножаться, то зачем мы здесь? Вот этот процесс о смысле, франкловско-ницшеанский вопрос, для нас очень важен как вопрос эволюционных перспектив.

Мы все время говорим: проанализируем планы, сделаем парадигмы. Я вчера уже упоминал, что парадигма — это опаснейшая из ловушек мышления. Это, как бы назвал замечательный психолог, друг Макса Вертхаймера Абрахам Лачинс, — создание фиксированных установок коллективного разума.

Но если мы в ловушке парадигм, стереотипов, стратегий, мы все время действуем, как будто думаем, что можем прогнозировать хоть на несколько минут вперед. Кирпич при этом никому никогда случайно на голову не падает. И вот эта лыжня, в которую попала наша цивилизация, становится все более глубокой. Тем самым попала в лыжню — значит, попала в закрытую, герметичную систему.

И в этой ситуации — как мы реагируем на странное? Именно искусство дает нам замечательный пример реакции восприятия, как говорил Джером Брунер в 1951 году, восприятия несоответствия. Вспомните чеховское «Письмо к ученому соседу». Эта фраза при встрече с непонятным, неопределенным, несуществующим: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». На всех архаических структурах, которые влюблены в день сурка или которые мечтают, чтобы в нашей стране появился один день Ивана Денисовича — как похожий образ дня сурка… Мы говорим: ничего нового не надо, пусть все будет, как было, традиция — во главе всего.

Позиция между поиском необычного и конформизмом, эти строки:

Я странен, а не странен кто ж?
Тот, кто на всех глупцов похож.
(А.С. Грибоедов)

Эта формула, эта феноменология странности, непохожести.

Когда мы реагируем на странное… я дал только деструктивную, горькую реакцию. Но странное вызывает и другое. Я гляжу на прекрасную половину человечества: «Тьмою здесь все занавешено и тишина как на дне… Ваше величество женщина, да неужели — ко мне?» (Булат Окуджава). Вот эта «неужелесть» неизвестного мира — это что-то поразительное. И именно мастера искусства её открывают.

А эти слова:

Как мне странно, что ты жена,
Как мне странно, что ты жива,
А я-то думал, что просто
Ты мной воображена.
(Александр Галич)

Это неожиданное сочетание странности и вообразительности — вот с чем мы сталкиваемся, работая в разных мирах.

Описание мира, идущее от Уильяма Шекспира: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Нам снятся возможные миры, но нам не снятся невозможные миры…

Правило Трикстера — поиск необщих путей развития. Когда я вижу план наших правительств, которые сменяют друг друга как калейдоскоп, хочется нежно подойти к сменяющимся друг за другом премьерам, обнять их, если они это разрешат, и сказать им: «Не трынди». То, что мы все время ищем тренды… Есть же Зазеркалье… Как говорил один из замечательных фантастов — есть Задверье. И мы прорываемся в другие реальности, в эту задверность. Видим цель, верим в себя, не замечаем препятствий.

Я все время говорю в своих работах о преадаптации к неопределенности как к непредсказуемому пути эволюции. Еще раз хочу подчеркнуть, что именно благодаря механизмам выраженной неопределенности каждый из нас силен не прагматичностью, а избыточностью, теми динамическими вещами, которые лучше всего мы проанализируем, если обратимся к так называемым стволовым клеткам.

Если мы обратимся к такому эффекту, который называется «мусорная ДНК», то увидим, что есть трансформация, метаморфоза, превращение, невозможное возможно.

Я продолжаю логику Окуджавы и Галича: всегда найдется в культуре принц, который поцелует царевну преадаптации.

Дальше я впервые говорю о множестве, антологии невозможного. Именно антологии. С ними работает искусство. Я с полным кайфом, простите, за не очень научное слово, от конструкции «импоссибилизм».

Когда мы сталкиваемся с этим направлением, когда мы видим Хармса или наглого Крученых в футуризме, когда мы видим сюрреалистов, когда мы видим направления, которые Евгений Замятин в «Мы» называет «синтеизм»: «Увидеть, отобразить сложный образ реальности может круговорот художников, ученых и поэтов. После произведенного Эйнштейном геометрически-философского землетрясения, окончательно погибли прежнее пространство и время. Но еще до Эйнштейна землетрясение это было записано сейсмографом нового искусства, еще до Эйнштейна покачнулась аксонометрия перспективы, треснули оси Х-ов, Y-ов, Z-ов — и размножились лучами. В одну секунду — не одна, а сотни секунд; и на портрете Горького — рядом с лицом повисли: секундная, колючая от штыков улица, секундный купол, секундный дремлющий Будда; на картине одновременно — Адам, сапог, поезд. И в сюжетах словесных картин — рядом, в одной плоскости: мамонты и домовые комитеты сегодняшнего Петербурга; Лот — и профессор Летаев. Произошло смещение планов в пространстве и времени».

Эти слова Замятина четко передают множественность, сложность антологии реальности.

И здесь антология невозможного… Вспомните «Мою Вообразилию» Бориса Заходера, вспомните книги Даниила Хармса, вспомните иллюстрации Юрия Анненкова к «Двенадцати» Блока... А у нас… на нашей территории. Вспомните Вертхаймера с его фи-феноменом, с его феноменологией несуществующего, кажущегося движения, открытого гештальтистами.

И здесь вдруг неожиданный ход.

Вдумайтесь, почему Л.С. Выготский писал — в отличие от моего любимого А.Н. Леонтьева — не о ситуации воображаемого развития в игре, а о мнимой ситуации развития. Для меня это невероятно важно, когда мнимость задает какие-то другие логики.

И сегодня работают принципы поведения сложного человека. Принцип Пригожина: в точке бифуркации даже слабый сигнал изменяет направление эволюции системы. Принцип Грановеттера — «сила слабых связей». Принцип серендипности: случайное, непреднамеренное открытие. Инсайт. Все это принципы поведения в ситуации невозможного.

И здесь я задаю впервые четкий вопрос, который относится к нашей культуре: почему вымерли динозавры? Динозавры вымерли, потому что у них не было чувствительности к иному. Динозавры вымерли, потому что у них не было сензитивности к невозможному.

А отсюда чувствительность к разнообразию и предвидению — ключевой критерий Homo Complexus эволюции.

Когда я говорю о невозможности, я иду от и экстраполяции к трансформации реальности. Это совершенно другая логика наработки альтернатив. И здесь чувствительность к разнообразию — это ресурс механизмов по выработке неопределенности.

Сказки — это мастерские неопределенности. Отсюда… Впервые говорю об этом. Культурные практики видения невозможного. Рефлексия, идентификация, остранение (по В. Шкловскому), очуждение (по Б. Брехту), деконструкция (по Ж. Дерриде), децентрация (по Ж. Пиаже), театрализация обыденного (по Н. Евреинову), исследование действием (по Курту Левину). Впервые я определяю эти практики ныряния в невозможное.

Всем понятна рефлексия. Но иллюстрирую нежным примером:

Он думал, что уснула я
И все во сне стерплю,
Иль думал, что я думала,
Что думал он: я сплю!
(Роберт Бёрнс)

Вот эта цепь рефлексии четко показывает, как меняются зеркальные реальности.

Или остранение по Шкловскому и очуждение по Брехту. Шкловский пишет: «Вывод вещи из автоматизма восприятия». Деконструкция по Дерриде. Переосмысление, поиск выхода за стереотипы. Децентрация, преодоление познавательного эгоцентризма.

Бриколаж как культурная практика «неприрученной мысли». Это невероятно важно, потому что мифопоэтическое мышление, а не только рациональное, логическое — это образ, который у нас затерт, все время поднимаемся к логике — а есть иные логики, логики бриколажа.

Обращаю внимание, что мы идем по пути магистрального, по пути зоны ближайшего развития. Но есть зона вариативного развития. Пример из Урсулы Ле Гуин. Когда вы с кем-то работаете, когда вы хотите стать учеником мага и спрашиваете:

— Мастер, когда ты начнешь меня учить?
— А я уже начал.
— Но я ничему не научился.
— Ты думаешь так, потому что не знаешь, чему я тебя учу.

Имплицитное обучение. То, которое открывает нам когнитивное бессознательное. Новый ход, который нам важен и нужен.

Какое мышление будет продуктивно в нашем мире? Мышление, где работает вводимый мною парадокс полезности бесполезного. Университет сравнительных ненужностей Умберто Эко. Ассоциация сложного мышления Эдгара Морена. Академия дураков Славы Полунина.

Завершая, хочу сказать: «Сочтемся смыслами — ведь мы свои же люди».

Прошу всех — никогда не стремитесь избавиться от своего детства. Потому что детство — это всегда чувствительность к невозможному. Завершаю строчками, которые написал, как будто готовясь к сегодняшнему выступлению, в 1966 году:

Древние вазы с рисунком причудливым
Нам раздаются могучими судьями.
Вазы не вечны, но могут по старости
Быстро разбиться от мысленной вялости.
В них затаился источник движенья.
Где же вы, вазы воображенья?

Полное видео выступления А.Г. Асмолова: