Образ жизни как точка опоры в системе отношений человека с миром

В современном трансформирующемся обществе на передний план выходят проблемы «развертывания Я в развитии самости», разнообразия типов отношений и самоконструирования человека в мире. Самость и субъектность — характеристики его активности и преобразовательной деятельности, выступившие фокусом внимания в изменившейся парадигме психологической науки [29]. Успешная идентичность в наши дни обусловлена способностью не только развивать индивидуальность, но и отыскивать поддерживающий ее социокультурный контекст, раскрывающий таланты и способности. Ключевыми психологическими факторами в этом процессе становятся рефлексивность (рефлексивная сложность), потребность в самопознании (позволяющая осмысленно выстраивать жизненный путь и искать свое место в мире), потребность в гармонии (нахождении баланса индивидуального и социального; уникального и универсального; национального и космополитического), культуральный багаж (отношение к культурному наследию и ценностям как строительному материалу для развития личности), творческая активность (обеспечивающая мотивационные аспекты самостроительства). Иными словами, способность субъекта выстроить собственную жизнь не только как произведение (что было знакомо эпохе модерна, см.: [13]), но и в качестве орудия творческой самореализации является важным фактором позитивной социализации в современном мире.

В данной статье мы обратимся к феноменологии само-и жизнестроительства, переосмысленной в рамках эволюционной теории модернизации, а также рассмотрим «органы производства нашей жизни» [17, с. 135] и собственно образ жизни как инструмент творческой самореализации человека в культуре.

Эволюционная теория модернизации: трансформация ценностей

Ведущим разработчиком эволюционной теории модернизации является Р. Инглхарт [10], убежденный, что социокультурные изменения от поколения к поколению требуют новых подходов [38]. Под его руководством с 1990 г. осуществлялся международный проект World Values Survey (WVS) — «Всемирное исследование ценностей». На сегодняшний день это наиболее полный источник эмпирических данных о мировоззрении и ценностных ориентациях людей, собранных практически со всей планеты (см. http://www.worldvaluessurvey.org/wvs.jsp).

Р. Инглхарт явился также создателем концепции постматериализма. Его исследования продемонстрировали совершившийся во всех современных постиндустриальных обществах «культурный сдвиг» — переход от ценностей выживания к ценностям самовыражения. Этот сдвиг объясняется приходом на историческую сцену новых поколений, социализирующихся в условиях стабильных и благополучных обществ. Высокий уровень экзистенциальной безопасности способствует более толерантному и открытому взгляду на мир; тогда как снижение уровня безопасности, напротив, вызывает авторитарный рефлекс, несущий «поддержку сильным лидерам, мощную внутригрупповую солидарность», отторжение инакомыслящих и «строгое подчинение групповым нормам» [10, с. 25].

Конструкт «постматериалистические ценности», под которыми понимаются ценности доверия, терпимости, творческой самореализации, гуманизма и солидарности, вошел в научный оборот в начале ХХI в. Многочисленные исследования доказывают связь этих ценностей с постиндустриальным развитием общества. «Эмпирические социологические исследования не оставляют сомнений в том, что за последние десятилетия в высокоразвитых западных странах получили широкое распространение “постматериалистические” ценности» [11, с. 10–11]. Важно отметить, что происходящая трансформация ценностей не только диагностируется эмпирическими исследованиями, но и подтверждается данными социогуманитарных наук. Так, Ж. Липовецки [14] показывает, что при переходе от индустриального к информационному типу культуры изменяется внутренняя картина успешности: на смену материальным ценностям обладания вещами приходит ценность качества жизни. Он обнаруживает тенденцию к вытеснению философии гедонизма (искусства наслаждения жизнью) философией развития (личностного роста, профессионального совершенствования посредством поиска и усвоения новой информации). Согласно П. Друкеру [37], экономическая мотивация, свойственная человеку индустриальной эпохи, сменяется в современности постматериалистической и постэкономической мотивацией.

Обрисовав динамику текущего социокультурного контекста, вне которого психологическое исследование едва ли вправе считать себя современным, обратимся к аспектам развития, углубления самоотношения и самоконструирования человека в этой трансформирующейся реальности. Несмотря на тот факт, что в масштабах планеты мир меняется неравномерно, изменения становятся непреложным содержанием повседневной жизни. Наряду с представлением о постматериалистических ценностях (ценностях развития и самовыражения) в обиход вошло понятие «безусловный базовый доход» (ББД) [36; 40]. Это означает, что для благосостояния как отдельной страны, так и мира в целом достаточно внедрения робототехники и 30 % активно работающего населения, тогда как проблемой бытия остальных людей становится самозанятость. Введение ББД не только гарантированно создает достойное качество жизни практически каждому человеку, но и освобождает время для творчества и самообразования. Тот образ жизни, который в прежнюю эпоху могла позволить себе исключительно аристократия (элитарные группы), в обозримом будущем станет бременем каждого человека, что понуждает субъекта осмыслить собственное призвание, углубляя отношение к себе, развить, организовать самому сферу занятости, поддерживающую социальную среду и т.п. Для психологии же все это означает опережающую возможность присмотреться к тем имеющимся культурным образцам, которые содержат особенности данного жизненного стиля.

Проблема самостроительства человека в культуре: подавление и развитие

Вместе с анализом социокультурных изменений в психологию проникли конструктивистская методология, концепции транзитивного общества, сместились ракурсы изучения бытия человека в культуре [20; 24]. С этих исследовательских позиций самопознание и самосозидание — ключевые феномены творческого развития человека, даже если таковой самореализующийся субъект на данной стадии эволюции российского общества представляет лишь идеальную модель.

Жизненный путь человека в культуре предполагает прохождение нескольких стадий становления и развития его самости [29]: открытие и познание своего Я в коммуникациях с близкими людьми, самопознание и самораскрытие, наконец, самоопределение, самостроительство и самовыражение, а также желание участия в культурном творчестве или социальном строительстве, стремление разделить радость жизненного творчества с другими людьми, наладить диалог с миром. Однако то, как складывается конкретный жизненный путь, во многом обусловлено его социокультурным контекстом и готовностью субъекта к самопреодолению.

Наряду с моделированием возможностей самореализации человека в культуре значимую роль в современном исследовании играют вопросы как непреднамеренного подавления, так и умышленного создания препятствий и трудностей на этом пути [24]. Как правило, психологи больше интересовались механизмами развития творческой активности личности, нежели ее подавлением, однако обращение к опыту истории культуры свидетельствует о том, что феноменология подавления занимает в ней существенное место [1]. В одной из работ К. Мангейма вскользь упомянуты подавленные и поощряемые в зависимости от исторической эпохи типы личности. К. Мангейм ссылается здесь на работу Ю. Петерсена [39], выделившего в одном поколении разные личностные типы — лидирующий, привлеченный и подавленный. Субъект, живущий в эпоху, соответствующую его внутренним склонностям, принадлежит «к “лидирующему типу” своего поколения» [19, с. 51]. Субъект с невыраженными или менее сбалансированными склонностями в сходных обстоятельствах проявит «типаж “привлеченного”». В свою очередь, человек, настроенный против «духа» эпохи, «представляет собой тип “подавленного”» и для него открыты лишь два пути: «либо плыть по течению против… собственных наклонностей», «неуклюже следовать… тенденциям времени», либо, отстаивая свои позиции, «оказаться… эпигоном ушедшего или предтечей будущего поколения» [там же].

Несмотря на схематичный характер данной модели, она обнаруживает проблему развития и подавления индивидуальности человека в культуре. Дополнительным ракурсом рассмотрения здесь является тот факт, что в относительно одинаковых социокультурных условиях субъекты по-разному реагируют на факторы как поддержки, так и подавления их творческой активности. Таким образом, с опорой на исследования Р. Инглхарта [10] мы можем предположить, что не только благоприятный социокультурный контекст ведет к росту в обществе носителей постматериалистических ценностей, но и трансформирующаяся субъективность человека создает новые возможности и векторы социокультурного развития.

Известно, что история — великий экспериментатор. На протяжении веков человечество не однажды переживало ситуации так называемых культуральных разрывов [9], и на исторической арене появлялись люди особого психологического склада. Нередко их называли потерянными поколениями, однако для индивидуальных жизненных стратегий открывались возможности экспериментального самоконструирования. Время, вышедшее из пазов (В. Шекспир), служило порождающим пространством личностного роста. Согласно Н.Т. Крыщуку, «при формировании исторического характера» эпоха «не особенно считается с индивидуальными свойствами личности, иногда подчиняя своим высшим требованиям и натуры, казалось бы, совсем для этого не приспособленные» [13, с. 157]. В эти эпохи «происходит жесткий отбор того, что изначально заложено в личности: одни свойства затухают в зачатке, другие оказываются определяющими. Психологическое свойство наполняется историческим содержанием, черпая в нем свою значимость» [там же]. На стыке психологии и истории рождается категория образа жизни.

Сотворение жизни как произведения являлось одной из ведущих тем эпохи модерна. Прежде всего данная проблематика оказалась отрефлексирована в сфере искусства и жизненного опыта художника (творца). Так, «Театр» С. Моэма [21] — психологически достоверное повествование о том, как конструирует свою жизнь (в качестве орудия профессиональной самореализации) Актриса. В уже упомянутой книге Н.Т. Крыщука «Искусство как поведение», посвященной жизненному пути поэтов, показано, что идеи самостроительства и исполнения собственной жизни в качестве произведения реализованы деятелями «серебряного возрождения», в частности символистами. Жизнь творилась по литературным канонам, оформлялась как законченное произведение, где «совпадение исторически значимого и личного» свидетельствовало «о продуманной жизненной стилизации» [13, с. 238]. Так, Н.С. Гумилев [6] в письме к В. Аренс рассуждает об искусстве сотворить жизнь, «как художник творит картину, как поэт создает поэму». В свою очередь, исследователи творчества А. Стриндберга отмечали, что «его жизнь, полная взрывов и кризисов, стала своего рода лабораторией, из которой он постоянно черпал новый материал для своих произведений» [32, с. 4] и «может быть прочитана как единая драма, автором, режиссером и главным героем которой в едином лице был сам Стриндберг» [там же, с. 3].

В 1922 г. в работе «Принцип творческой самодеятельности» С.Л. Рубинштейн сформулировал положение: в творческой деятельности рождается творец; «субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется» [27, с. 92]. В дальнейшем эту мысль развивал М.К. Мамардашвили [16]:

произведения производят авторов произведений; произведение — это текст, внутри которого создается тот человек, который пишет этот текст.

Обратимся к феноменологии самоотношения — самоосмысления, сознательного преобразования себя и жизнестроительства, зафиксированной в дневниках и художественных и философских сочинениях и обостряющейся в эпохи культуральных разрывов.

Культуральный разрыв и жизнестроительство

Культуральный разрыв характеризуется повышенной транзитивностью и непредсказуемостью. Человек оказывается здесь в ситуации лиминальности: на вчерашний порядок вещей уже невозможно опереться; ценности размыты и лабильны; «пейзаж как бы теряет отчетливость, колеблется, содрогается вокруг субъекта», «поколеблены или стерты [его] опорные цели…» [22, с. 41].

Трансформация жизненного мира обостряет смыслодинамические процессы субъекта, побуждает к переосмыслению отношений с миром, с собой, с другими людьми, к самоизменению и жизнестроительству. Здесь зияет пространство открытых возможностей, ставящих человека перед экзистенциальным выбором: возвышаться или падать? Бежать от свободы (а следовательно, и от себя) или принять ее вызов — овладеть неопределенностью, обрести внутреннюю позицию, самому выстроить осмысленную картину мира в качестве опоры.

Культуральный разрыв способствует превращению означенности в осмысленность. Конструирующая функция расползающейся социокультурной реальности заключается в том, что это среда порождения — смыслов, мыслей, замыслов. Смыслопорождение превалирует здесь над означиванием; самопреодоление проявляется как личностный рост; усилия саморазвития ведут к осознанию как жизненной задаче призвания.

Подобного рода ситуацию описывает А. Камю: «Абсурд развеял мои иллюзии: завтрашнего дня нет. И отныне это стало основанием моей свободы» [12, с. 54]. Первый шагом к освобождению и пересмотру отношений с миром становится мужество быть собой (П. Тиллих) — «мужество быть тем, кем ты решишь быть» [33, с. 164].

Несмотря на тот факт, что в отечественной психологии недостаточно развита категория самостроительства, ее латентное развитие мы находим в концепции личного усилия М.К. Мамардашвили, согласно которой оно является глубинным механизмом трансляции культуры и саморазвития человека: жизнь есть «усилие во времени» [16, с. 7], «человек есть усилие быть человеком» [Там же, с. 119]. Такие социокультурные феномены, как «закон или беззаконие, и т. д. зависят от усилий, совершаемых каждым отдельным человеком» [Там же, с. 235]. «Убери усилие, и исчезнет гражданское общество. Вот у греков: исчезло усилие, и исчезло гражданское общество еще до того, как варвары его разбили» [18, с. 242].

В «Эстетике мышления» М.К. Мамардашвили обратил внимание на социоцентризм российской интеллектуальной традиции, легко воспринявшей дискурс К. Маркса (бытие определяет сознание: «среда заела»), но отторгавшей учение И. Канта о личной свободе: в экзистенциальной ситуации «исемья,игенетика,ивсепредшествующиеобстоятельства»неимеютзначения, есть лишь субъект, «неделимый в своей ответственности» [17, с. 102–103].

В свою очередь, М. Хайдеггер, осмысливая эту феноменологию, вводит понятие решимости: «…от жизни добропорядочного обывателя, от повседневных разговоров, от рутины, от приспосабливания…» человек попадает в реальность, где больше «не существует ни норм, ни критериев того, что правильно, а что нет», но именно «решимость делает правильным то, что она считает правильным!» (цит. по: [33, с. 163—164]).

Итак, именно субъект ответствен превратить ситуацию подавления в личностный рост и самопреодоление. Стратегию же человека в ситуации культурального разрыва (хаоса) лаконично сформулировал Г.С. Померанц: «Что делать? Прежде всего взглянуть реальности в глаза. Хаос — надолго и всерьез. Надо научиться жить в хаосе, спасая главное. А главное — это культура» [25, с. 187]. Однако культура — это не багаж традиций, привнесенный извне, а внутренний труд самосозидания: чем решительнее человек выявляет индивидуальное предназначение, тем сильнее в нем реализуется общечеловеческое (парадокс становления индивидуальности, осмысленный Н.А. Бердяевым, В.А. Роменцом, М.М. Рубинштейном и др.).

Обратимся к конкретным примерам жизнестроительства. Биография Ф. Гельдерлина показательна здесь как судьба немецкого романтика. Он отказывается от традиционной для семьи и предписанной ему карьеры лютеранского священника и испытывает свой путь. Это испытание включает странничество, нарастающее духовное смятение, встречи с Г. Новалисом, Ф. Шиллером, В. Гумбольдтом, И. Фихте — восходящими звездами на небосклоне эпохи. «Он ищет прибежища в философии, которая должна дать ему точку опоры в этом зыбком, колеблющемся, быстро меняющемся мире» [3, с. 532], но обретает себя в мире романа, в «Гиперионе», который Я. Э. Голосовкер назвал трагедийной идиллией: книгой о восстании и крушении идеалов. «У автора была идея, зародившаяся на подъеме эпохи, — пишет в комментариях Н.Т. Беляева, — был герой, которого он ощущал внутри себя, было чувство причастности к миру культуры, у истоков которой стояла Древняя Эллада, и чувство принадлежности к новой эре, чреватой революционными преобразованиями и новой философией» [там же, с. 543].

Рассмотрим иные примеры, в которых жизнь как произведение сменяется осмысленным конструированием образа жизни в качестве орудия самостроительства.

Образ жизни как орудие реализации индивидуального предназначения человека в культуре

Практически в духе устремлений культурно-деятельностной парадигмы Х. Ортега-и-Гассет в начале ХХ в. писал: «Мир — это прежде всего орудие, изготовленное человеком, а процесс изготовления и есть сама человеческая жизнь, бытие. Человек рожден создавать миры» [23, с. 255]. Столетие спустя категории «картина мира», «образ жизни», «жизненный мир» вновь востребованы в психологии [28]. Новый смысл им придают эпоха социокультурных трансформаций, а также эпистемология сложности, антиномичность культурно-психологических процессов, переход от линейной каузальной логики к модели герменевтического круга — интерференции социализации и индивидуализации; взаимопревращение трансформаций культуры и субъективности [7; 8]. Универсальным инструментом такого рода преобразований на стыке социального и индивидуального является категория образа жизни. Реализация в том или ином искусстве, той или иной профессиональной деятельности здесь рассматривается как овладение образом жизни. В такой трактовке последний становится орудием творчества и самореализации человека в культуре. Жизнь человека, овладевшего собственным развитием, превращается в деятельность непрестанного самоконструирования.

Дилемма, — является ли двигателем прогресса социальное переустройство или духовное преображение, — дискутировавшаяся в начале ХХ в. [2], в свете современных методологий (постнеклассической, конструктивистской и т. п.) представляется ложной дилеммой. Противопоставление этих позиций — дань уходящей парадигме конфликта, на смену которой пришла модель герменевтического круга. Социальное и духовное переустройство, изменение мира и преображение себя — отдельные, выхваченные аналитическим взглядом фрагменты единого процесса. «Если каждый в своей жизни сделает что-то с собой сам, — писал М.К. Мамардашвили, — то и вокруг что-то сделается» [15, с. 17].

Образ жизни — конструируемый орган самореализации творческой индивидуальности — всегда формируется в той или иной культуре. Рассматриваемый в традиции мысли Л.С. Выготского образ жизни есть орудие культурного развития человека. В биографическом же ракурсе владение собой осмысливается как овладение судьбой. Однако в одних случаях это будет служение, подчинение личности ходу истории; и иллюстративным примером здесь служит Кнехт (Слуга) — герой романа взросления Г. Гессе «Игра в бисер» [4] — адепт культуры долга; человек, добровольно ставший проводником творящейся истории. В других случаях, напротив, субъект делает историю собственным орудием индивидуализации и, прислушиваясь к зову призвания, выстраивает жизненный путь. Пример последнего мы находим в книге В.Н. Топорова «Эней — человек судьбы» [34]. Рефлексивность (рефлексивная сложность) побуждает человека прислушаться к голосу «внутренней природы» (А. Маслоу), выделяя те ситуации и контексты развития, которые для него эвристичны, продуктивны, и те, что его подавляют. Такая самоконструируемая чувствительность необходима для овладения средами собственного развития и подавления. Субъект обнаруживает их эмпирически: переживания вдохновения, воодушевления, оптимального творческого тонуса позволяют осмыслить психологическое состояние, в котором он продуктивно мыслит, пишет, изобретает и т.п. Наряду с этим ситуации раздражения и беспокойства выступают внутренними индикаторами зон подавления в культуре. Ведомый психологическим самочувствием субъект определяет и конструирует оптимальную для раскрытия его творческой индивидуальности повседневную среду.

Героине романа О. Хаксли «Гений и богиня», чтобы преодолеть душевную опустошенность, найти себя, «нужно было опять найти своих богов» [35, с. 121]. Здесь мы встречаемся с метафорическим выражением сложного психологического состояния. «Далеко позади себя я оставил попытки управлять своим творчеством, как механизмом, — записывает в дневнике М.М. Пришвин. — Но я хорошо изучил, при каких условиях мне удаются прочные вещи: только при условии цельности моей личности» [26, с. 18]. В свою очередь, С.Л. Соловейчик [31] делится феноменологической зарисовкой опустошенности. Погасло солнце нашей жизни — от того, что ничего выдающегося в этот день он не совершил. Будучи неудовлетворенным, творец рефлексирует, отчего запланированного не выполнил, если хотел, бился, намеревался? И приходит к выводу, что ничего не сделал, потому что не построил органов бытия, орудий развития, делания. Эта зарисовка возвращает нас к конструктам «образ жизни» и «овладение судьбой». Итак, существуют психологические орудия самореализации человека в культуре; органы его само- и жизнестроительства.

В одних случаях они передаются посредством традиции, в других изобретаются самостоятельно. Однако каждый раз их необходимо воссоздавать заново, тем самым расширяя сознание и видение. Человек, желающий реализоваться, должен отнестись к себе, познать себя: где и при каких обстоятельствах он продуктивен; выстроить баланс социального и индивидуального так, чтобы достичь оптимума творческой активности. Например, стать недоступным для тех ситуаций, которые его ослабляют, губят. Так, Эней, чтобы исполнить в жизни «главное», вынужден отречься от «всего остального» [34, с. 26].

В противоречии между обязанностями человека перед самим собой (Ф. Стендаль) и долгом перед злободневными социокультурными вызовами пролегает жизненный путь человека. Чем талантливее человек, тем шире разброс его системных противоречий и тем больше усилий требуется ему, чтобы, интегрировав эту множественность персон и социальных ролей, реализовать творческую индивидуальность. Долг человека перед собой заключается в построении образа жизни как орудия творческой самореализации в культуре.

Творец, как и культурный герой, есть человек судьбы. Он не может осуществить призвания, не овладев судьбой, не выстроив инструментов реализации предназначения. Архитектонику самостроительства раскрывает уже упомянутое исследование В.Н. Топорова [34]. «Устремленный в будущее и открытый ему, внимательный к знакам судьбы… Эней извлекает из этих знаков нужные уроки и, усваивая их, меняется сам. …Он выстраивает себя самого не по сиюминутным нуждам для нынешнего, а по меркам не вполне ясно вырисовывающегося будущего, к которому относятся являемые ему и нередко двусмысленные знаки судьбы. …Не только… будущее преформирует, “выстраивает” нынешнего Энея, но и Эней посильно “выстраивает” будущее, с которым ему предстоит встретиться...» [там же, с. III].

И Эней (герой «Энеиды» Вергилия), и Кнехт (персонаж «Игры в бисер» Г. Гессе) — люди культуры долга. Однако если Эней, призванный волею судьбы соединить дней распавшуюся нить — прошлое (Троя) с будущим (Рим), отрекаясь от настоящего (Карфаген), — отправляется в странствие по морю неопределенности, где, прислушиваясь к знакам судьбы и прочитывая их как текст, вступает с судьбой в диалог, преобразует свою «внутреннюю природу» в человека судьбы. «Эмпирическое и внешнее пресуществилось в трансэмпирическое, внутреннее, ставшее духовной опорой Энея, его главным жизненным ресурсом…» [там же, с. 27]. Иное дело Кнехт. Его миссия также заключалась в том, чтобы соединить официальную культуру Касталии с культурой мирской, в которой обитала жизненная энергия, оскудевающая в Касталии. Однако, будучи пленником официальной культуры и одновременно ее инструментом, «он настолько превратил себя в некое орудие, что такие частные дела, как дружба, стали немыслимы» [4, с. 186], и Кнехт оказывается задавленным ею.

У каждого человека есть обязанности и по отношению к себе самому. То, что удалось Энею — органически соединить индивидуальное («свое») и социальное («не-свое») в единую субстанцию, — вряд ли могло получиться у Кнехта. Ведь Эней строил себя на просторах морской неопределенности, в диалоге с судьбой; Кнехт же подавлял «внутреннюю природу» в угоду кастальскому служению. Эней создавал образ жизни, становясь его субъектом; Кнехт подчинял жизнь требованиям распорядка Касталии, не оставляя пространства для собственных мотивов и желаний.

Ни поэты, ни обыватели времена не выбирают (А.С. Кушнер). Однако даже в самых неблагоприятных для самоосуществления обстоятельствах возможно выстроить достойную жизнь. «Сделать прекраснее наш день — вот высшее из искусств! Долг каждого человека — сделать свою жизнь во всем, вплоть до мелочей, достойной тех стремлений, какие пробуждаются в нем в лучшие ее часы…» — писал Г. Торо [30, с. 34].

Ярчайшим иллюстративным примером сопротивления жизненным невзгодам служит биография А.А. Любищева (которого одни считали биологом, «другие — историком науки, третьи — энтомологом, четвертые — философом...» [5, с. 85), реконструированная в книге Д.А. Гранина «Эта странная жизнь» [5].

Эта сознательно выстроенная А.А. Любищевым жизнь представляет образец овладения судьбой и собой как орудием реализации творческого предназначения в культуре. А.А. Любищев изобрел инструмент самореализации — собственную систему жизни; продумал методологию жизни, разработал средства овладения, одним из которых являлось время.

Временем жизни А.А. Любищев буквально овладевает, и у него формируются особые функциональные органы: «Несомненно, что с годами у Любищева от непрестанного слежения за временем выработалось специальное чувство времени: биологические часы, тикающие в глубинах нашего организма, стали у него органом и чувства и сознания» [там же, с. 99]. Система А.А. Любищева не только служила орудием самореализации, но и позволяла достичь оптимума творческой продуктивности. «Последние десятилетия, — а умер он 82 лет, — работоспособность и идеепроизводительность его возрастали» [там же, с. 91]. «Система вырабатывала уважение к каждой частице времени» [там же, с. 144], помогала «не раздражаться, легко… переносить людскую глупость и бестолковость служебных порядков и беспорядков» [там же, с. 170].

А.А. Любищев создавал поддерживающий жизненный мир, овладевал социокультурными условиями развития: «Куда бы его ни посылали, где бы он ни жил — он жил полноценно, все с тем же крайним напряжением» [там же, с. 174]. Ежедневно он продвигался вперед, тренировал способности саморазвития, превозмогал шаблоны и барьеры окружающей среды. «Обращение со временем было для него вопросом этики» [там же, с. 181]. Это позволяло не тратить время на вещи недостойные, например на удовлетворение самолюбия. «Он изучил как бы психологию своей работоспособности, наилучший ее режим» [там же].

Итак, перед нами пример человека, построившего достойный образ жизни, овладевшего судьбой и непрерывно развивавшего творческую индивидуальность. «Человек, который осуществляет себя и живет в этом смысле для себя, приносит наибольшую пользу обществу», — заключает Д.А. Гранин, снова подводя нас к мысли, что чем решительнее человек реализует свое предназначение, тем ярче проявляется в нем все человеческое [там же, с. 174].

Психологическое время как предмет овладения — признак не только личностной зрелости, но и культуры повседневного труда: «…людям, умеющим работать, времени хватает» [там же]. Для А.А. Любищева, относящегося ко времени с благоговением, любое время становится даром. «Оно было временем творения, временем познания, временем наслаждения жизнью» [там же]. Власть человека над обстоятельствами — признак не только его творческой силы, но и самодисциплины, повседневной работы над собой.

На примере этой биографии мы также наблюдаем, как происходит овладение свободой, ее конструирование. Тот факт, что свобода проектируема в качестве жизненного мира индивидуальности, показывает в «Картезианских размышлениях» и М.К. Мамардашвили: «Для Декарта не имела смысла борьба за свободу мысли против авторитета церкви. То есть все драмы — взаимное недоверие, озлобление, ненависть, героизм и мужество, которые возникали, индуцированные существованием этого исторического противостояния, для философа не существовали. Он просто перешел в другое пространство и там жил, занимаясь тем делом, которое является делом философа» [15, с. 17]. Иными словами, свобода, время, досуг — та проективная пустота, которая должна качественно наполняться усилиями личностного роста.

Заключение

В связи с происходящими в современном обществе глобальными и локальными изменениями представления о развитии субъектности, становлении и разворачивании самости, трансформации ценностных ориентаций становятся полем напряженной рефлексии психологической науки, а также областью ее продуктивного сотрудничества со смежными областями знания. В системе отношений человека с миром самоотношение является ведущей предпосылкой личной ответственности человека за его жизненный путь в культуре. В этом контексте самостроительство выступает одной из актуальных, но недостаточно разработанных психологических категорий. Она получает второе рождение на стыке психологии и социогуманитарных наук, подчеркивая активность и инициативу субъекта, приоритет ценностей самовыражения и развития, значимость участия в текущих социокультурных преобразованиях. Личное усилие, личные свобода и ответственность, готовность и способность к самостроительству — важные конструкты психологической науки, осмысление и разработка которых способствуют и возрастанию личностной зрелости современного человека, столь недостающей в нашей культуре.

Литература

1. Асмолов, А. Г. Нестандартное образование в изменяющемся мире: культурно-историческая перспектива / А. Г. Асмолов, М. С. Нырова (Гусельцева). — Новгород: Новгород, 1993. — 24 с.
2. Вехи. Из глубины. — М. : Правда, 1991.
3. Гельдерлин, Ф. Гиперион ; Стихи ; Письма ; Сюзетта Гонтар. Письма Диотимы / Ф. Гельдерлин ; сост. Н. Т. Беляева. — М. : Наука, 1988. — 718 с.
4. Гессе, Г. Игра в бисер / Г. Гессе. — М. : Худож. лит., 1969.
5. Гранин, Д. А. Эта странная жизнь / Д. А. Гранин. — М. : Сов. Россия, 1982.
6. Гумилев, Н. С. Письма [Электронный ресурс] / Н. С. Гумилев // Электрон. собр. соч. — Режим доступа: https://gumilev.ru/letters/57/
7. Гусельцева, М. С. Идентичность в транзитивном обществе: трансформация ценностей [Электронный ресурс] / М. С. Гусельцева // Психол. исследования. — 2017. — Т. 10, № 54. — С. 5. — Режим доступа: http://psystudy.ru/index.php/num/2017v10n54/1452-guseltseva54.html
8. Гусельцева, М. С. Рождение психологии субъективности из духа человекознания / М. С. Гусельцева // Вопр. психологии. — 2018. — № 1. — С. 3—15.
9. Зубов, А. «Разрыв» в объективе культурной истории: о пользе параллельного чтения (обзор) [Электронный ресурс] / А. Зубов // Нов. лит. обозрение. — 2018. — № 1. — Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2018/1/razryv-v-obektive-kulturnoj-istorii.html
10. Инглхарт, Р. Культурная эволюция. Как изменяются человеческие мотивации и как это изменяет мир / Р. Инглхарт. — М.: Мысль, 2018.
11. Йоас, Х. Возникновение ценностей / Х. Йоас. — СПб: Алетейя, 2013.
12. Камю, А. Бунтующий человек / А. Камю. — М.: Политиздат, 1990.
13. Крыщук, Н. Т. Искусство как поведение. Книга о поэтах / Н. Т. Крыщук. — Л.: Сов. писатель, 1988.
14. Липовецки, Ж. Эра пустоты : Эссе о современном индивидуализме / Ж. Липовецки. — М.: Владимир Даль, 2001.
15. Мамардашвили, М. К. Картезианские размышления / М. К. Мамардашвили. — М.: Прогресс, 1993.
16. Мамардашвили, М. К. Психологическая топология пути / М. К. Мамардашвили. — СПб: Изд-во РХГИ, 1997.
17. Мамардашвили, М. К. Эстетика мышления / М. К. Мамардашвили. — М. : Моск. шк. полит. исследований, 2000.
18. Мамардашвили, М. К. О гражданском обществе / М. К. Мамардашвили // Опыт физической метафизики (Вильнюсские лекции по социальной философии). — М., 2008. — C. 213—247.
19. Мангейм, К. Очерки социологии знания. Проблемы поколений — состязательность — экономические амбиции / К. Мангейм. — М.: ИНИОН РАН, 2000.
20. Марцинковская, Т. Д. Проблема социализации в историко-генетической парадигме / Т. Д. Марцинковская. — М.: Смысл, 2015.
21. Моэм, С. Театр / С. Моэм. — М.: Правда, 1982.
22. Ортега-и-Гассет, Х. Эстетика. Философия культуры / Х. Ортега-и-Гассет. — М.: Искусство, 1991.
23. Ортега-и-Гассет, X. Избранные труды / Х. Ортега-и-Гассет. — М.: Весь Мир, 1997.
24. Поддьяков, А. Н. Компликология: создание развивающих, диагностирующих и деструктивных трудностей / А. Н. Поддьяков. — М. : Высш. шк. экономики, 2014.
25. Померанц, Г. С. В поисках свободы [Электронный ресурс] / Г. С. Померанц // Континент. — 1999. — № 100. — Режим доступа: http://magazines.russ.ru/continent/1999/100/po18.html
26. Пришвин, М. М. Дневники / М. М. Пришвин. — М.: Правда, 1990.
27. Рубинштейн, С. Л. Принцип творческой самодеятельности / С. Л. Рубинштейн // Вопр. философии. — 1989. — № 4. — С. 88—96.
28. Сайко, Э. В. Картина мира как условие организации жизнедеятельности человека и как познавательный конструкт / Э. В. Сайко // Мир психологии. — 2017. — № 2. — С. 3—11.
29. Сайко, Э. В. Самость как открытие человека миру и самосознание в открытии мира человеку / Э. В. Сайко // Мир психологии. — 2018. — № 3. — С. 3—6.
30. Сделать прекрасным наш день. Публицистика американского романтизма / сост. А. Н. Николюкина. — М. : Прогресс, 1985.
31. Соловейчик, С. Л. Непрописные истины воспитания: избр. ст. / С. Л. Соловейчик. — М.: Первое сентября, 2011
32. Стриндберг, А. Игра снов: избранное / А. Стриндберг. — М.: Старт, 1994.
33. Тиллих, П. Избранное / П. Тиллих. — М.: Юрист, 1995.
34. Топоров, В. Н. Эней — человек судьбы (к «средиземноморской» персонологии) / В. Н. Топоров. — М.: Радикс, 1993.
35. Хаксли, О. Гений и богиня / О. Хаксли. — М.: Прогресс, 1994.
36. Шульман, Е. М. Базовый гражданский доход: политические последствия [Электронный ресурс] / Е. М. Шульман // Выступление на форуме в Сколково. — 2017. — Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=KHoPdYiiDdE
37. Drucker, P. F. Post-Capitalist Society / P. F. Drucker. — N. Y. : Harper-Collins Publishers, 1995.
38. Inglehart, R. The Silent Revolution / R. Inglehart. — Princeton : Princeton University Press, 1977.
39. Petersen, J. Die Wesensbestimmung der deutschen Romantik: eine Einf hrung in die moderne Literaturwissenschaft / J. Petersen. — Leipzig : Quelle and Meyer, 1968. — 203 p.
40. Parijs, Ph. Van. Basic Income : A Radical Proposal for a Free Society and a Sane Economy / Ph. Van Parijs, Y. Vanderborght. — Cambridge (MA), London : Harvard University Press, 2017

Источник: Гусельцева М.С. Образ жизни как точка опоры в системе отношений человека с миром // Мир психологии. 2019. № 1 (97). С. 110–122.