Курс лекций доктора психологических наук, профессора Б.Д. Эльконина «Психология развития с позиции культурно-исторической концепции» представлен в Национальном психологическом конкурсе «Золотая Психея» по итогам 2021 года в номинации «Книга года по психологии». Предлагаем вниманию читателей фрагмент первой лекции.
Добрый день, дорогие друзья, коллеги. Начинается цикл лекций, который называется «Культурно-историческая психология и психология развития» или «Культурно-историческая психология как психология развития».
Эти лекции будут состоять из пролога — вводной части, содержащей ключевые для меня метафоры, символы, из которых мне становятся более явными вопросы, о которых пойдет речь. Слова «меня» и «мне» в моих лекциях, как это недавно в дискуссии на Facebook’е разъяснил Владимир Александрович Львовский, важные, потому что я не умею и не люблю кого-то чему-то учить. Моя стезя, моя дорога — это размышление. Прояснение того предмета, о котором я пытаюсь говорить уже, правда, много лет, и все пытаюсь, пробую.
Вторая часть — введение в тему. Это — окружение Л.С. Выготского, то — где, в какой мыслительной реальности Л.С. Выготский работал. Тут я буду очень конспективен, потому что, если начать говорить об этом относительно подробно, то получится отдельный цикл лекций. Это введение нужно для того, чтобы вопрос самого Л.С. Выготского как-то проявить.
Третья часть — это реконструкция самих работ Л.С. Выготского. Реконструкция — потому что мы имеем преимущество разглядывать их, размысливать их и говорить о них спустя большой временной промежуток — прошло 80 лет, чуть больше. Не выучивая наизусть Л.С. Выготского — это невозможно — в его текстах много «запинок», много есть мест, где мысль «спотыкается», и именно эти спотыкания и интересны. В этом смысле я говорю о реконструкции.
Следующая часть — это реконструкция так называемой деятельностной психологии, или спора Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева, — она с этого начиналась.
Ну и, наконец, вопросы к моим Учителям из сегодняшнего дня и попытка найти представление об истоке, то есть единице — «выготскианским языком» — единице, молекуле человеческого становления. Ну и отсюда — периодизация онтогенеза (вслед за Д.Б. Элькониным) и мое представление о норме того, что такое зрелость (часто говорят «взрослость»). При этом, предваряя возможные вопросы, скажу: когда я говорю слово «норма», я говорю не о среднестатистической норме, а говорю о принципе, то есть некоем совершенном виде того, что есть зрелость сейчас.
Ну и, наконец, короткий разговор в связи со всем этим о месте учебной деятельности в онтогенезе. Поскольку я читаю вам, а вы находитесь при образовании, а некоторые — в образовании, то уйти от этого вопроса невозможно.
Вот, это примерный расклад всех тем лекций. Собственно, я долго останавливаюсь на самом Л.С. Выготском и тех событиях, которые его окружали, в которых он думал и в которых работал — вернее, думал-работал (через дефис), — поскольку полагаю, что эти события сегодня актуальны, и их надо заново воссоздать.
Забегая вперед, замечу: то, что называется психологией развития, для Выготского и его последователей и было основанием так называемой общей психологии. Всему курсу я предпослал бы три эпиграфа. Они будут мной заданы, мной высказаны, выложены последовательно в процессе нашего действия. Все эти эпиграфы из стихов Осипа Мандельштама. Я полагаю, что в этих стихах ключевые «точки вопрошания» были выражены максимально явственно. Вот поэтому «для подумать» я их и привлекаю.
Первый эпиграф — это его стихотворение, которое уместно именно относительно культурно-исторической психологии, как бы спорящее с ней, якобы спорящее с ней, а на самом деле, видимо, нет. Это такие строки, цитирую:
Пусть имена цветущих городов
Ласкают слух значительностью бренной.
Не город Рим живет среди веков,
А место человека во вселенной...
Здесь для меня ключевое слово — «место». И вот, что это за место наше и где? Каким образом мы в своей мысли, в своем хозяйстве, во всей своей активности можем оказаться где-то уместными, то есть фактически занять место, и что это значит — как мы это знаем? Вот, например, когда я читаю лекции (докладного, а не лекционно-педагогического типа), то как, когда и где они уместны? То есть занимают место в... чем? И это всегда и для авторов, и для слушателей вопрос серьезный. Правда, как серьезный он выступает далеко не с момента рождения (а бывает, что и вовсе не выступает).
Второе слово — «человека». Когда произносят слова «человек», «человечность», а в дальнейшем — «сознание», «психика», «субъектность» и прочие в этом роде — множество слов, их часто употребляют походя, без раздумий, о чем идет разговор, о смысле этих слов. Когда говорятся слова «человек» и «человечность», то о какой действительности (а не лишь «реальности» — см. работы Гегеля) идет разговор? Особенно разговор о том, что эта «человечность» обретает или не обретает место.
Я вспоминаю работу В.В. Кандинского (очень для меня важную) «Точка и линия на плоскости» (Кандинский, 2018). Вот «человек» — это как бы точка на плоскости? То есть, когда мы говорим «человека», то мы имеем в виду какое-то нечто, индивида среди множества других индивидов («точек»)? Или мы имеем в виду другое? Вспоминается в качестве намека цитата из Ф. Ницше, из «Заратустры»: «Величие человека в том, что он мост, а не цель...» (Ницше, 2020). И значит, когда мы говорим слово «человек», мы его не точкой, а какой-то линией должны обозначить? А когда мы означаем линией, то мы можем сказать — место «продвижения», становления, историй (разного масштаба) человека? То есть его «сбывания» — он сбылся или не сбылся. И это вопрос...
Иногда меня упрекают, что я из некой философии задаю вопросы. Я не «философ» просто потому, что различие этих разных «шкафчиков» (в одном — философия, в другом — психология, в третьем — физиология и т.д.) в данном случае для меня несущественно. Я задаю вопросы, исходя из своего ключевого вопроса: «Когда мы говорим о развитии, мы говорим о занятии места? А занятие места — это порождение некоей ситуации становления?» И вот это «занятие места» — что это за занятие, каковы его условия? В двух смыслах слова «занятие»: занимать и заниматься, делать. Вот почему я выбираю этот эпиграф из множества других.
И еще есть одна интересная фраза-мысль Мандельштама в этих четырех строках: «Не город Рим живет среди веков». Не культура — слово, которое мы произносим «возвышенно», но тоже часто походя. Но не сам по себе город, не сама по себе «культура», а место. И, соответственно, когда мы работаем в культурно-исторической психологии, если уж мы туда «попали», то надо себя спросить, а зачем занятию места были и остаются нужными города, книги, слова? Что они делают-то? Или это лишь как-то случившееся окружение, «среда»?
Как бы Мандельштам, обращаясь к Выготскому, говорит эти слова. Кстати, «в скобках», были какие-то данные, что в 1930-е годы существовал своеобразный кружок-семинар, в который входили А.Р. Лурия, Л.С. Выготский, О.Э. Мандельштам, С.М. Эйзенштейн, где они вместе что-то обсуждали, но вот что и как — это осталось неизвестным, к сожалению.
Вот я и воображаю, что Мандельштам Выготскому и говорит про культурно-историческую психологию: «Не город Рим живет среди веков», не социокультурные формы, взятые сами по себе. А что? А некое «место человека»? А разве не они сами и есть это «место»? Мандельштам в этом сомневается. Похоже, есть некие условия в них (в «культурном») «умещения».
Второй пункт пролога. Вы, я думаю, заметили, что я все время занимаюсь вопрошанием. Занимаюсь им искренне, а не дидактически. Это те вопросы, которые я пытаюсь обдумывать, а не учу задавать. В этом смысле я и говорю про не дидактичность — это мои вопросы. Станут ли они вашими... Это и будет рискованный акт занятия самих этих вопросов «места в...».
Что же есть устройство вопроса? Тут я иронично называю способ вопрошания «методикой Хайдеггера», который, конечно, «педагогом-методистом» не был. Он во многих своих работах (и в «Бытии и времени», и в «Пролегоменах к истории понятия времени», книжке, предваряющей «Бытие и время», и в работе «Что зовется мышлением?», само название которой — вопрос) выстраивает свое представление о полноте устройства вопрошания (Хайдеггер, 1997, 1998, 2007). Он говорит, что вопрошание в своей полноте предполагает три аспекта.
Первое: про что спрашивается. Ну вот, например, что такое психика? Что такое сознание? То есть про что надо ответить. В текстовых задачках — это требуемое, то неизвестное, которое требуется определить, требуемый результат — то, чем завершается мысль.
Второе — уже «хитрее»: а что при этом вы-спрашивается? Не про что, а что при этом вы-спрашивается, подразумевается ли какой-то скрытый проход в этом вопросе к ответу. Например, на вопрос родителя ребенку-подростку: «Как ты себя чувствуешь?» часто следует ответ: «Нормально». Однако здесь остается непонятым, а что есть эта «нормальность», т.е. «нормально» — это все-таки «как». И родитель начинает уже теперь вы-спрашивать про это «как».
С.Л. Рубинштейн в своей монографии «О мышлении и путях его исследования» (она вышла в 1958 году) сказал очень важные вещи про решение текстовых задач (Рубинштейн, 1958). Не надо путать две вещи: одно — это неизвестное, а другое — это искомое. Лишь в примитивной задачке это одно и то же. То есть вы-спрашивание предполагает то, через что мы проходим к ответу на вопрос — про что. И в этом смысле вы-спрашивание — это поиск искомого.
Еще пример. Когда говорилось словосочетание «место человека», я спрашивал (в символах точки и линии): «Имеется в виду “точка приложения” человека или его “дорога”?» И это я вы-спрашивал, искал смысл этого словосочетания. Под-разумевал, что, говоря слово «человек», мы имеем в виду его становление, его возможности. Человек этим своим становлением занимает место, а не мыслится как индивид, наличное бытие некоей «отдельности», которая называется «человек».
И третья часть вопроса: а что мы при этом опрашиваем? То есть какова та ситуация, где вы-спрашиваемое явлено полно? Ну, например, в науке — это построение ситуации эксперимента (в психологии, в частности). Отметим, именно построение ситуации эксперимента, а не просто «эксперимент». А что такое построение ситуации эксперимента? Это построение условий нашей пробы какого-то обнажения, нашей пробы увидения чего-либо.
Психология развития с позиции культурно-исторической концепции
А дальше на вопрос все-таки надо ответить. В этой трехчастной постановке вопроса ответ лишь завершает то, про что мы спрашиваем. Вот мы спрашиваем: что такое сознание? И получаем, например, такой ответ-определение: сознание есть отражение реальности, «материи». Это всем известный — во всяком случае, людям моего поколения и даже младше — ответ из курса «диалектического материализма», в котором «все ясно», и тема закрыта. Или, может быть, сознание все-таки — способ отражения реальности? Что же получается — ответ на вопрос замыкает разговор или он пограничен, становится границей? То есть по одну ее сторону он есть ответ, некое замыкающее суждение, но завершается он, открывается новым вопросом. А если ответ не открывается новым вопросом, то наше мышление живет как отдельные «островки», отдельные кусочки из отдельных ответов на отдельные вопросы, а не как «дорога» с ее запинками и поворотами.
Например, «центр» развивающего обучения — Учебная Задача — не замкнута на готовое решение (в отличие от «задачки»). Учебная Задача — это построение того ответа, из которого развертывается дальнейшее вопрошание.
Итак, я, к сожалению, надолго тут задержался... Ну или не к сожалению, а может, к счастью, не знаю.
Перехожу от «пролога» к теме о событиях мысли (в психологии), «окружавших» Л.С. Выготского. Они были связаны с первоначальным вопросом («про что») — со спрашиванием про психику и сознание. Нам, чтобы начать разговор о психике и сознании, надо спросить себя: а в каком мифе и образе мы себе мыслим вот это нечто, которое называется психикой, сознанием, мышлением и пр. Если мы вслушаемся, всмотримся в античную форму мышления, в это их представление, например, вспомним легенду о богине Психее, то мы услышим, что Психика — это некая животворящая энергия, это то объемлющее божественное, «прикосновение» к которому придает силы тому, кто прикоснулся. И есть какие-то условия сопричастности существ ей. То есть психика — это то, что «пронизывает», и, видимо, сознание — то, что пронизывает... Это один вид понимания. Соответственно, если это то, что пронизывает, то вы-спрашивается про те условия, в которых пронизывает, а о-прашиваются те ситуации, в которых эти условия существуют.
Если же мы начинаем говорить о психике в духе науки психологии конца XIX века, т.е. о зачине науки психологии, то забота Науки (а слово «наука» произносится очень часто с заглавной буквы — как особо «ценное») — это рассматриваемый извне объект. Задача состоит в том, чтобы то, что называется психикой и сознанием, пред-ставить. Что значит пред-ставить? Перед собой поставить. Представление, Representation — поставить перед собой психику и сознание в presence, увидеть в их сейчас-существовании. Это была основная забота психологии. Далее здесь возникает вопрос: а чем и как увидеть? Если я психику делаю объектом, то я как наблюдатель — это кто? Это что же получается — одна психика видит другую? Или что? Здесь и выступают способы опрашивания, построения эксперимента, характерные для классической науки. Экспериментатор должен «отгородиться» от испытуемого («опрашиваемого»). А некое (особое) «исходящее из» испытуемого поведение может выступить как тот «предмет», который назван сознанием и помещен в индивида.
Тогда возможны две позиции, два способа видения: одно («античное») — через создание условий сопричастности, условий «пронизывания» некоей телесности чем-то, называемым психикой или сознанием, и второе, классически-научное — создание условий «объективации» психики (сознания). Второе — это способ превращения сознания и психики в объект рассмотрения и размышления. Оно и было характерно для всей той психологии, которая возникла в конце XIX века и продолжает существовать ныне.
Однако надо же было задать то «начало», в котором «помещено» и из которого «исходит» психическое или сознательное, — допустить наличие их «причины». (Замечу, что именно о причинах психического шли и продолжают идти основные дискуссии в классической психологии.) Инициация, построение условий «исхождения» явлений сознания — это психологический эксперимент (очень возможно, что по замыслу подобный тому, как в классической физике инициируется проявление «силы»). То, из чего «истекает» сознание, — это тот, который им исходно обладает. Он называется субъектом. А что есть Исток самой этой субъектности?
Вопрос об «истоке» я ставлю, опять же, в опоре на хайдеггеровский разворот, который сделан в его замечательном произведении, которое называется «Исток художественного творения» (Хайдеггер, 2005). И применительно к психологии это не выдуманный мной вопрос. Это вопрос, относительно которого шла вся полемика конца XIX — начала XX века и идет сейчас в так называемой когнитивной психологии. При этом само слово «исток» можно понимать двояко: как первоначало (земля, воздух, вода, огонь в античности, а ныне — деятельность, общение, язык). А можно понимать по-другому — видеть в истоке энергию выхода из скрытости в явленность и удержания явленности... Я слово «энергия» беру метафорически (из наших занятий с Владимиром Александровичем Львовским в начале 2000-х, когда он работал над курсом физики, я понял, что иначе и нельзя взять). Я использую это слово метафорически, надеясь, что все понимают, о чем идет речь. Я не хочу употреблять слово «сила», но можно сказать и сила, в данном случае это неважно. Это сила, которая выводит вовне. Вот есть исток реки — это что-то, какая-то «борьба» в земле происходит (слово «борьба» — важное слово), и вода выходит на свет. Дальше, когда река течет, она может течь как ручеек — недалеко и недолго, а может течь три или больше тысячи километров. В этом течении удерживается и усиливается энергия истока. И тут я вы-спрашиваю: а как и когда исток «субъектности» действительно есть? Что мы имеем в виду, когда говорим, что он «есть»? И тогда я опрашиваю, поскольку должен выстроить ситуацию, где этот исток выступает в своей полноте и воссоздается. Это моя задача как ученого-психолога.
Повторяю, чтобы не было многих ассоциаций. Первое: в каком мифе мыслим? Два мифа. Один про сопричастность тому, что есть психика с ее энергетикой. Второй про усилие делания психики объектом исследования, усилия representation, представления, перед собой выставления. Где выставить? В индивиде. Дальше вопрос, таким обывательским языком: а откуда она в нем взялась? Или не обывательским языком: что есть ее исток? И это спрашивание. Выспрашивается, каким образом и когда этот исток действительно есть, присутствует. И тогда опрашивание — разговор об эксперименте, а именно о том, как мы строим те ситуации, в которых мы «провоцируем» некий особый вид этого истечения, выхода вовне того, что называется психикой и сознанием. Это, собственно, условия разных экспериментов и в начале психологии, и сейчас по выявлению реальности психики и сознания — по деланью реальностью того, чем хотят заниматься психологи.
Ну вот, собственно, все введение.
Огромная благодарность Борису Данииловичу! Сожалею, что не по горячим следам. Очень рада, что удалось приобрести курс лекций "Психология развития с позиции культурно-исторической концепции".
Интригует выражение автора о трехчастной постановке вопроса и то, что в вопросе содержится в той или иной мере ответ на проблему.
Эти установки помогают мне в понимании мышления как, отчасти, вопросно-ответный процесс, когда ответ приводит к порождению новых вопросов, углубляющих или детализирующих понимание. Очень напоминает цепную разветвляющуюся реакцию. Расширенное сознание.
А как этот процесс реализуется? В каких условиях? Возможно реализация этого процесса в индивидуальном формате (одному субъекту) или только в опоре на коллективную работу (коллективный субъект)?
Вопросы мотивируют, появился смысл подойти к ВОПРОШАНИЮ углубленно.
Благодарю, Людмила Копылова.
, чтобы комментировать