Наедине с собой: уединение и одиночество

…Поиск «действительного» значения терминов, означающих разные формы уединения, может показаться бесполезным. Полагаю, однако, что это не так: уединение имеет стыки и, думаю, мой нож способен обнаружить их.
П.  Кох [34, р. 30]

Уединение и одиночество — одна из вечных тем, тот опыт, с которым приходится иметь дело каждому человеку. Религия, философия и психология накопили огромный пласт знаний, связанных с уединенной стороной жизни человека. Однако несмотря на долгую историю осмысления понятий «одиночество» и «уединение» до сих пор неоднозначным остается их соотношение. В настоящей статье на основе анализа религиозных, философских и психологических текстов и исследований мы постараемся дифференцировать феномены «одиночество» и «уединение», а также укрепить в научном контексте концепт «уединение» как независимый, обладающий собственной традицией изучения.

Религиозный аспект уединения

В большинстве религиозных традиций сложилось противоречивое отношение к одиночеству и уединению. Практики уединения, такие как монашество и отшельничество, всегда существовали во многих религиях, но общины часто с подозрением относились к затворникам. В христианстве, где важнейшей ценностью является любовь к ближнему, поиск уединения мог рассматриваться как отступление от основного положения веры [28, р. 560].

Основоположники великих религий — Иисус, Будда, Мухаммед, Моисей, Лао-цзы, Чжуан-цзы — проводили долгое время в уединении и по возвращении из него приносили свои открытия. Просветление Будды стало кульминацией медитаций под деревом Бодхи на берегу реки Ниранджана. Сорок дней в пустыне провел Иисус, подвергаясь искушению дьявола, а потом провозгласил свое послание покаяния и спасения. Мухаммед каждый год в последние десять дней месяца Рамадан удалялся в пещеру Хира. Однако все приведенные примеры описывают уединение как временную ситуацию.

В иудео-христианской традиции нет единой точки зрения на смысл и ценность уединения, но есть понимание его преимуществ и опасностей, в том числе связанных с одиночеством [там же, р. 557]. Иисус вел кипучую общественную жизнь, но в решающие, критические моменты (искушение в пустыне, преображение, бдение в Гефсимании) уединялся для молитвы. Уединение не рассматривается в христианстве как образ жизни или обязательное требование. Тем не менее некоторые пассажи в христианских писаниях рекомендуют уединение для определенных целей, например для молитвы без лицемерия (Мф. 6:6). Только в конце III века в Египте и Сирии возникает феномен отшельничества: уединение становится обязательным духовным путем для некоторых христиан как протест против соблазнов и поверхностной жизни в обществе. Для отшельников (например, Антония Великого Египетского с его героической жизнью в пустыне) уединение — попытка преодолеть собственные потребности, чтобы лучше слышать голос Бога. Идеал отшельника, «отдаленный от всех и единый ко всем» (Эвагрий Понтийский), предполагал необходимость внутренней безмятежности, отрешенности для медитации и встречи с Богом, культивирования внутреннего мира. Это особенно подчеркивалось в восточных православных церквах. Так, одной из мистических практик православных монахов, напрямую связанных с уединением, является исихазм — строгая, рефлексивная традиция аскетизма, в которой посредством непрестанной безмолвной молитвы достигается созерцание Божественного света [26, с. 109, 160]. С развитием христианства опыт уединения для размышлений в тишине, медитации и молитвы становится возможным и желательным.

Однако уединение может быть и не благим занятием: уныние, рассматриваемое как грех, чаще возникает, именно когда человек один. Экклезиаст предупреждает: «…ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?» (Ветхий Завет, кн. Экклезиаста, гл. 4). В Танахе (еврейское Священное Писание) долгосрочная изоляция от других людей рассматривается с жалостью и ужасом и выступает мерой наказания для тех, кто не соблюдает правила. Уединение не считается желаемым состоянием, несмотря на то, что страдание от потери компании способно помочь приблизиться к Богу.

У отцов-пустынников можно найти как суровые высказывания о социуме, оправдывающие полный уход от него, так и признание важности человеческого общения для духовной жизни. Так, богослов Василий Кесарийский был откровенным противником христиан, выбирающих уединение. Он утверждал, что другие люди защищают христианина от гордости и самообмана, указывая на ошибки. Христианская жизнь обязательно требует общения и служения ближнему, возможностей для практики закона любви, и даже отцы-пустынники обнаруживали необходимость друг в друге для практических целей и религиозного руководства. В большинстве монашеских традиций нормой признается общинное существование. Возможность стать отшельником сохраняется, но требует многих лет предварительного обучения групповой дисциплине. Например, это описывается в уставе святого Бенедикта или в иерархии степеней монашества в православии, вершиной которой является Великая схима (схимничество) — полное отчуждение от мира и соединение с Христом. Протестантизм выражает презрение к длительным периодам уединения как духовной практике, связанной с монашеством, но время наедине с самим собой может быть полезным, если оно используется для чтения Библии, молитвы, обращения к совести, индивидуального «диалога» с Богом [20, с. 11].

Противоречивое отношение к уединению можно встретить и в других религиозных учениях [28, р. 558, 564]. В индуизме уединение — форма аскетического отрешения и важный этап духовного развития, который показывает приверженность вере и связывается с обретением сверхъестественных сил. Уход от общества считается оправданным, когда у «человека есть внук» («a man’s son had a son»). Медитация как центральная практика в буддизме представляет собой состояние временного ухода от внешнего взаимодействия, помогает достичь мудрости и обрести способность к состраданию, которые должны выражаться в деятельности по отношению к другим людям. Для даосов уединение — созерцательная пассивность (у-вэй), связанная с неделанием, уходом от борьбы и отстаивания своих прав. Ислам не имеет монашеской традиции, типичной там является жизнь в семье. Исключение составляют некоторые суфии, которые скитаются по миру или становятся отшельниками в стремлении к спокойствию, отрешенности и подчинению воле Аллаха. Нормативной религиозной практикой у мусульман считается итикаф [24, с. 19] — уединение в течение определенного количества дней в мечети с целью приближения к Всевышнему.

Сложное переплетение одиночества и уединения, а также сущностное в феномене уединения видим в ряде религиозных примеров. Так, Блаженный Августин ищет уединения как убежища от искушений и находит его в укромных частях своего сердца, где обитает истинная мудрость. «Исповедь» Августина представляет собой опыт общения с самим собой как с Другим; это созидание самого себя посредством диалога с Богом [5; 21, c. 73]. В своей «Исповеди» Августин пребывает именно в уединении, хотя в сочинении присутствует и неизбывное страдание от земного одиночества, связанного с первородной греховностью и смертностью человека [14]. Уединение для богослова и мыслителя становится внутренним соприсутствием значимых Других и Бога [29, р. 42]. Опыт уединения, описанный Августином, стал культурной моделью самопознания, в котором человек обращается к самому себе, то есть к Внутреннему человеку (Homo interior) [5]. Согласно Августину, позитивные и негативные опыты уединения имеют различные пространственные, реляционные и временные границы [29, р. 38].

Сложный, парадоксальный опыт уединения показывают жизнь и творчество Т. Мертона [28, р. 562–564]. В произведениях американского писателя, монаха-трапписта и богослова представление об уединении эволюционирует от мысли о необходимости отшельничества, которому Мертон отводит решающую роль в исполнении духовной жизни, до понимания его как не самом лучшем пути. Мертон поднимает два важных вопроса: правильной мотивации к уединению и его сочетания с открытостью, состраданием к другим людям. По мнению монаха, «двери в уединение открываются только изнутри»: необходимо принятие глубокого внутреннего решения быть одному в ответ на внутренний зов; «уединение выбирает человека» [29, р. 166]. Путь в «пустыню уединения» связан со следованием Божественной воле, а не с утверждением воли собственной. Во время путешествия в Азию Мертон получил советы тибетских учителей, которые были против абсолютного уединения и подчеркивали значение сострадания в уединении: необходимо соблюдать «ритмы уединения», чередуя периоды ухода и вовлеченности в общество. Писатель был поражен связью между уединением и состраданием в христианской и буддийской традициях. Вместе с тем, Мертон не был лишен страдания от одиночества в уединении; он описывает периоды духовного оцепенения, когда уверенность и знание о себе становятся хрупкими, что может довести до безумия.

Философы об уединении и одиночестве

В философской и психологической литературе термины «уединение», «одиночество», «изоляция» не имеют однозначных определений. Недостаточное смысловое разграничение терминов, разнообразие авторских позиций относительно одиночества и уединения, неточность перевода (например, английские слова «solitude», «aloneness», «loneliness» нередко переводятся на русский одним словом «одиночество», а французское «solitude» — как «одиночество», так и «уединение») создают путаницу и трудности для анализа данной темы.

Ф. Кох описывает три препятствия на пути исследования уединения: поразительно неразборчивое употребление терминов «уединение» («solitude»), «одиночество» («loneliness»), «изоляция» («isolation»), «приватность» («privacy»), «отчуждение» («alienation») и противоречивость их авторских определений; необоснованный переход от одного понятия к другому, например: от «alone» («один») к «lonely» («одинокий») или от «solitude» («уединение») к «loneliness» («одиночество»); поиск точного смысла понятия «уединение» [34, р. 29–30].

В русском языке нет точного эквивалента слова «aloneness», означающего ситуацию, когда человек один, но при этом необязательно переживает одиночество («loneliness»). Последнее Кох определяет как «неприятное чувство тоски по человеческому взаимодействию». Это сложная эмоция, включающая телесные чувства, убеждения, оценку, неудовлетворенное желание, определенный модус внимания. Уединение же не является эмоцией, а потому не связано с конкретными желаниями, чувствами или модусом внимания. Это состояние открытости и восприимчивости к разнообразию чувств и размышлений, несущих определенный отпечаток присутствия других людей. Одиночество болезненно по своей природе, а уединение может быть как приятным, так и отталкивающим, как полезным, успокаивающим, так и бурным, угрожающим, волнующим.

Впервые вопрос о том, в какой степени человек должен быть частью общества и в какой — отдельным от него для достижения мудрости и счастья, поднимается у античных философов. Сократ открывал в уединении внутреннее видение, или знание Абсолютного Добра и Красоты; быть отрезанным от уединения для него означало попасть в жизнь притворства, слепоты и эгоизма [31, р. 115]. Аристотель придерживался иного мнения: «Человек вне общества — или бог, или зверь».

Эпиктет провел четкую границу между одиночеством и уединением, созвучную пониманию других античных философов (Луций Анней Сенека, киники): одинокий человек может находиться среди людей, но не может наладить общение с ними или беззащитен перед их враждебностью; уединенный не окружен другими и имеет возможность быть наедине благодаря способности разговаривать (оставаться) с самим собой [4; 16].

Обсуждая условия, при которых уединение полезно для человека, М. Монтень отмечает: «Недостаточно… уйти от людей, недостаточно переменить место, нужно уйти и от свойств толпы, укоренившихся в нас; нужно расстаться с собой и затем обрести себя заново» [цит. по: 12, с. 260]. Выбор остаться одному должен быть осознанным и приносить удовольствие. Деятельность в уединении должна нравиться человеку, а уединенная жизнь — подчиняться правилам разума; темперамент может как помогать, так и препятствовать этому. «Удалитесь в себя, но позаботьтесь сначала о том, чтобы сделать это подобающим образом; было бы безумием довериться себе, если вы не умеете собою управлять. Можно ошибаться в уединении так же, как и в обществе подобных себе» [там же, с. 270], — пишет философ. Обсуждая вопрос мотивации уединения, Монтень считает более здравым уединение, оправданное верой и служением Богу, чем занятиями наукой и творчеством, если они связаны с честолюбием и поиском славы. По Монтеню, уединение имеет больше разумных оснований на закате жизни человека, чем в деятельные годы.

Б. Паскаль говорит о безусловной «прелести уединения» и обращается к внутренним источникам одиночества, которые имманентны самой природе человека. Изначальная бедственность положения человека, его хрупкость, смертность и ничтожность вызывают страх быть наедине с собой и заставляют искать спасение от одиночества в развлечениях. Уединение же позволяет задуматься о смысле жизни, увидеть суету мира, оценить свои поступки, понять возможную подмену себя. Паскаль больше сосредоточен на одиночестве, отражающем «неприкаянность человека в бесконечной Вселенной и… неуютность человека наедине с мыслями о себе самом» [6].

Для Ж.-Ж. Руссо уединение — лучший путь к добродетели, оно позволяет человеку стать самодостаточным, обостряет чувства, изобретательность ума и интуицию, помогает преодолеть дурную зависимость от общества, чтобы вернуться в него для укрепления благополучия других людей [29, р. 100]. Образование должно совершенствовать способность быть в уединении, чтобы подготовить человека к социальной жизни [31, р. 119–121]. Книги Руссо «Исповедь» и «Прогулки одинокого мечтателя» (представляется, более точным переводом названия было бы «Прогулки уединенного мечтателя» — прим. авт.) свидетельствуют о ведущей роли уединения в жизни и творчестве мыслителя, а также его страдании от одиночества: «Одинокий, больной и всеми оставленный, я могу умереть в своей постели от нищеты, холода и голода, и никто из-за этого не станет беспокоиться» [22]. Руссо прибегает к уединению по причине изгнания, но обнаруживает в нем преимущества и делает сознательный выбор быть одному. У философа редки замечания об уединении как о негативной ситуации, но встречаются характеристики одиночества как печального, надоевшего переживания, нарушающего гармонию уединения. Несмотря на то что в уединении человек может испытывать страдания, оно, по мнению Руссо, помогает превозмочь негативное влияние других людей, обрести духовные ценности, идентичность и мировоззрение.

Первым философским направлением, которое проводит различение между одиночеством и уединением, принято считать американский трансцендентализм [6; 21, с. 111–112], зародившийся в 1830–1850-х годах. Г. Д. Торо описывает уединение как гармонию, общение и единство с универсумом (космосом) и природой, время перерождения души, когда раскрывается духовное богатство личности, пробуждаются мощные силы, тяга к красоте, добру и совершенству. Одиночество — отрицательная, «болезненная оторванность человека от природы» [6] — возникает в толпе и в будничной суете общественной жизни, когда человек перестает себя воспринимать как частицу мировой гармонии, переживает оторванность от смысла. Важно, чтобы человек увидел в уединении смысл и встал на путь самопознания, а отчуждение, вызванное одиночеством, было преобразовано и появилась возможность реализации творческих способностей. Значения данных понятий у Торо нечетки, его тексты проникнуты романтическим духом и не академичны, однако мыслитель интуитивно «схватывает» различие одиночества и уединения [там же]. Р. У. Эмерсон придерживается близкой идеи в собственной трактовке понятий: уединение согласуется с природой и естественно для человека, одиночество же разрушает целостность восприятия самого себя [21, c. 113–117].

Экзистенциальные философы, как правило, также признают благотворное влияние уединения на человека, однако и рассматривают одиночество как изначальную данность человеческого бытия. С. Кьеркегор пишет о том, что человека, отчаявшегося относительно вечного или себя самого, очень часто «охватывает потребность одиночества, столь же необходимая для него порой, как потребность дышать или, в иные времена, спать. … Потребность в одиночестве всегда служит для нас доказательством духовности и мерой последней» [цит. по: 10]. Большинству людей не свойственно чувствовать подобную потребность и поэтому «им нужен успокоительный мотив общения». Описываемую Кьеркегором «потребность в одиночестве» можно рассматривать как потребность в уединении; в то же время в трудах мыслителя встречаются упоминания одиночества и как изначального и неискоренимого состояния человека (вселенское одиночество), и как особого переживания, связанного с сильным страданием.

В понимании Ж.-П. Сартра уединение — это «бытие-в-мире для-себя», важная часть которого — восстановление тела («делаться телом»), а уединяться — «быть в-себе-для-себя» [23]. Известна фраза философа: «Если вы одиноки, когда один, значит, вы в дурном обществе». Невозможность быть проектом «для-себя» и «сделаться существующим в-себе» приводит к чувству одиночества. Препятствием для уединения становится «внешний» взгляд «другого» с его ограничивающей свободой, поэтому «ад — это другие». В контексте изначальной обособленности человеческого бытия («Мы одиноки, и нет нам извинений») у Сартра уместно говорить об «одиночестве-ответственности» [6], что раскрывается в постулате об обреченности выбирать самому, быть одиноким в выборе поступка и нести за него полную ответственность.

М. Хайдеггер, К. Ясперс, Н.А. Бердяев используют слова «одиночество» («loneliness») и «уединение» («solitude») как синонимы [34, р. 30]. Так, у Н.А. Бердяева читаем: «Личность укрепляется в общении, в выходе из себя в другого. Скрытность “я” есть одно из выражений уединения, одиночества» [2].

Согласно Х. Арендт, в уединении человек как бы «вдвоем-в-одном лице» (что включает в себя волю человека и его «Я»), тогда как в одиночестве люди покинуты всеми, даже самими собой [1]. В одиночестве утрачивается доверие к миру и к себе как своему собственному собеседнику, иссякает способность к мышлению и восприятию. Мышление человека только в уединении может осуществляться как внутренний диалог «Я», не теряющего контакт с миром и людьми. «Проблема уединения состоит в том, что эти двое-в-одном нуждаются в других, с тем чтобы вновь стать одним — одной неповторимой индивидуальностью» [там же]. Риск уединения заключается в том, что человек может слишком задержаться в этом состоянии раздвоенности, впасть в одиночество, когда только другие люди и единение с ними могут вновь сделать личность «цельной», спасти от нескончаемого мысленного диалога, помочь ей обрести свой неповторимый голос.

А. Каранфа, обобщая философские взгляды на уединение, отмечает, что оно способно научить молчанию, в котором человек слышит себя и может достичь гармоничного единства с трансцендентным Другим [31, р.125–126]. Благодаря уединению открываются возможности нового понимания, эстетического и духовного опыта. В уединении человек может страдать, если не практикует его по-настоящему, не находится во внутреннем общении. Уединение — это паломничество самопознания, заканчивающееся возвращением в общество и служением ему. Ф. Кох и Дж. Барбур описывают такие преимущества уединения, как восстановление, настроенность на «Я» и природу, рефлексия, творчество, путешествия, саморазвитие [34, р. 99–135; 29, р. 119–213].

Психологические подходы к пониманию уединения

Психологи чаще обращаются к одиночеству, чем к уединению. Это, вероятно, связано с историческим фокусом психологии на негативных феноменах психики человека, а также с трудностью операционализации понятия «уединение». Только с 1980–1990-х годов начинаются активные исследования уединения («solitude»). Обзор данных исследований требует отдельной статьи, поэтому мы остановимся лишь на основных теоретических подходах к дифференциации понятий «одиночество» и «уединение».

В многочисленных теоретических и эмпирических моделях одиночества последнее рассматривается «как переживание неудовлетворенности потребности в привязанности, результат дефицита социальных навыков или определенных сочетаний личностных черт, результат расхождения между ожидаемым удовлетворением от взаимоотношений и реальностью, побудительный стимул к установлению новых отношений» [цит. по: 18]. Для понятия «уединение» предлагаются различные определения: «ситуация наедине с самим собой» (К. Лонг, Дж. Эйврилл, К. Мустакас, Л.А. Петровская), «процесс» (В.С. Свиридов, М.С. Бодрова), «способность быть одному» (Д. В. Винникотт), «потребность» (А. Маслоу). Уединение понимается или как разновидность одиночества (И.М. Слободчиков, Д.А. Матеев, А.У. Хараш), или как близкое к нему, но самостоятельное понятие (Н.Е. Покровский, Ж.В. Пузанова, В.С. Свиридов, М.С. Бодрова). Примеры полярных взглядов на уединение и одиночество дают работы Н.Е. Покровского и И.М. Слободчикова. «Одиночество и уединение — явления совершенно разного порядка, несмотря на их близость, — утверждает Покровский. — Они имеют диаметрально противоположную направленность и социально-психологические характеристики» [цит. по: 24, с. 182]. Слободчиков же рассматривает уединение как разновидность одиночества и описывает две важные характеристики уединения: оно выступает культурно-исторической формой бытия и деятельности и основано на принципе добровольности [там же].

Ранние психоаналитики считали уединение патологическим явлением. Для Г. С. Салливана уединение — это неестественное состояние, которого следует избегать. Ф. Фромм-Рейхман использует слова «один» («alone») и одинокий («lonely») как синонимы, связывая их с болезненными эмоциями [32, р. 313]. Салливан и Фромм-Рейхман сами переживали сильное одиночество в жизни, что могло повлиять на их восприятие уединения.

Г. Зилбург первым опубликовал психологический анализ одиночества, в котором различал уединение как нормальное и преходящее умонастроение и одиночество как постоянное и непреодолимое ощущение. Одиночество ученый связывал со стремлением к нарциссизму, враждебностью со стороны окружающих, а также манией величия — компенсацией чувства социальной неполноценности [9, с. 28–29].

Позитивный взгляд на стремление человека быть наедине с самим собой предлагают Д. В. Винникотт и Дж. Боулби. Так, Винникотт в работе «The capacity to be alone» («Способность к одиночеству») рассматривает способность к развитию в уединении как показатель психического здоровья и зрелости личности [3]. Развитие младенца связано с прогрессивным дистанцированием от материнской заботы при сохранении аффективной связи. Через одиночную игру в присутствии матери ребенок должен интернализовать поддерживающего другого, чтобы выносить дистресс физической сепарации. Для взрослого, имеющего эмоциональные связи, позитивный опыт уединения сам по себе является здоровым. Способность быть одному — результат усвоения стабильных и безопасных представлений о себе в связи с другими людьми [32, р. 314, 316]. По мнению Дж. Боулби, не только способность справляться с ситуациями уединения во взрослом возрасте связана с качеством привязанности, но и опыт уединения может стать основой для развития здоровой привязанности [30].

Психологи когнитивно-поведенческого направления чаще рассматривают одиночество как однозначно негативный феномен. У них можно встретить представление об активном уединении (работа, прослушивание музыки, упражнения) как способе совладания с одиночеством, который, однако, по эффективности уступает совместной активности с другими людьми [35]. Тем не менее, ряд исследователей когнитивного подхода не отождествляют уединение с одиночеством [19].

Тема одиночества активно обсуждается в работах гуманистических и экзистенциальных психологов. Э. Фромм рассматривает одиночество («aloneness») как главный вызов, который стоит перед человеком, и связывает развитие личности с обретением свободы от общества, способности чувствовать себя более независимо, умения быть наедине с самим собой [33]. Как отмечает психолог в своей книге «Искусство любви», условием способности любить и развития необходимой для этого сосредоточенности является умение оставаться наедине с самим собой без погружения в разнообразные занятия.

А. Маслоу описывает уединение как потребность и способность самоактуализирующихся личностей, для которых это позитивный и интимный опыт. Любовь к уединению помогает им спокойнее справляться со сложными ситуациями, сохранять сдержанность, объективность, концентрацию и способность к самоопределению. Между тем отстраненность, характерная для уединения, может перерасти в отчуждение и стать проблемой в дружеском общении [13].

К. Роджерс не разграничивает понятия «solitude», «loneliness» и «aloneness». Ученый выделяет два элемента чувства одиночества, которые могут влиять на переживания в уединении: отчуждение человека от самого себя и организмических переживаний, что делает невозможным свободно коммуницировать с самим собой; отсутствие отношений с другими людьми, где есть реальные переживания, а не личностный фасад, созданный, чтобы заслужить любовь и признание [36].

На различие понятий «being alone» и «being lonely» обращает внимание Н. Роджерс. В уединении человек не теряет своей идентичности, сохраняет свой внутренний центр («сердцевину»), что отсутствует при переживании одиночества. Время наедине с самим собой может быть использовано для творчества, самовыражения, медитации, контакта с другим человеком во внутренним мире. Уединение позволяет сохранить связь с собой и своим телом, положительный настрой к себе. Выбор быть наедине с собой и жить уединенно связан не только со свободой, независимостью, честностью по отношению к себе, но и с социальными рисками [37].

Вслед за философом-экзистенциалистом П. Тиллихом* психолог К. Мустакас утверждает, что одиночество — это выражение боли, а уединение — восторг бытия наедине с собой. Мустакас выделяет два вида одиночества: «суета одиночества» и истинное, экзистенциальное одиночество [9, с. 49]. «Суета одиночества» — система защитных реакций личности, когда человек стоит перед необходимостью принять решение, но испытывает страх за последствия, побуждающий искать общение. Однако бегство от одиночества — это бегство от главных вопросов человеческого бытия. Истинное одиночество связано со столкновением с пограничными экзистенциальными ситуациями (смерть, изоляция, рождение, крушение устойчивых традиций), переживая которые, человек развивается, открывает новое знание о себе. Для Мустакаса подлинное бытие изначально одиноко.

В. Франкл понимает уединение как возможность обратиться к своим ценностям, вести интимный разговор с собой, а также как потребность: «Постоянная жизнь на людях… начинает тяготить, рождает настоятельную потребность хоть немного побыть одному. Это просто какая-то тоска по одиночеству, по возможности остаться наедине с самим собой, со своими мыслями» [цит. по: 25]. Точку зрения В. Франкла емко выразил А.В. Суворов: уединенный труд души очеловечивает, а одиночество, лишенное поддержки других, — обесчеловечивает.

В экзистенциальном анализе А. Лэнгле «способность быть одному» («das alleinsein-können») выступает признаком зрелой аутентичной личности. Предпосылки этой способности — освоенное жизненное пространство, ценность персонального жизненного пути и чувство оправданности перед самим собой — формируются благодаря окружению человека (родители, друзья), а ее становление обеспечивает рождение зрелой личности. Одиночество же — неприятное чувство, переживание отсутствия отношений, уход к самому себе. Одиночество выступает стимулом к развитию, однако может и нарушать созревание либо травмировать «Я». Причины одиночества кроются как в расстройстве отношений с людьми, отсутствии внутренних отношений с собой, так и в изначальной отделенности между людьми («Я это Я, Ты это Ты, но Я не есть Ты») [11].

Согласно Р. Мэю, пугающая перспектива одиночества не позволяет современному человеку разглядеть ценность уединения, связанную с развитием внутренних ресурсов, обретением силы и ощущения верного направления [15]. Одиночество связано с чувством пустоты и выступает показателем базовой тревоги. Утрачивая отношения с другими людьми, человек боится потерять опыт бытия с самим собой, его охватывает страх смерти. Страх быть одному побуждает человека постоянно доказывать свою «социальную успешность», избегать уединения, сводя его к социально одобряемому минимуму, необходимому для отдыха или ухода за собой. Мэй констатирует стремление современного человека спастись от одиночества любой ценой.

Уединение и личностное развитие

Признание ценности уединения, способность использовать его как ресурс для развития предполагают определенный уровень личностной зрелости. Однако и личностное развитие может в свою очередь вести человека к поиску ситуаций уединения благодаря умению и готовности использовать их для творчества, самопознания, рефлексии и внутренней интеграции. Уединение помогает личности открывать и укреплять аутентичное «Я», искать пути его воплощения.

Яркие примеры роли уединения в личностном развитии дают тексты и биографии Ф. Ницше и К. Г. Юнга. Ницше не разделяет понятия «уединение» и «одиночество», но описывает разные качества бытия наедине с самим собой. «Для одного одиночество есть бегство больного; для другого одиночество есть бегство от больных» [17, с. 170]. Для Ницше уединение — спутник духовного становления личности и обретения подлинного «Я» [21, с. 181–182; 29, р. 152–153]. В личностном развитии человек переживает три превращения: верблюд, лев и ребенок. Верблюд связывается с выносливостью духа, преодолением тяжелого и трудного. «Но в самой уединенной пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе добыть и господином быть в своей собственной пустыне» [цит. по: 17, с. 22–23]. С третьим превращением лев становится ребенком и получает право создавать новые ценности, быть начинанием и движением, святым словом утверждения. В речи Заратустры «О базарных мухах» философ призывает к уединению тех, кто любит истину и желает познать свою глубокую природу. Книга «Так говорил Заратустра» — «гимн уединению» как условию аутентичного «Я» и достойной жизни [29, р. 152].

В теории К. Г. Юнга уединение — необходимый элемент процесса индивидуации, которая осуществляется в диалоге с бессознательным, позволяющем личности открывать и выражать себя. Уединение — символическая социальная смерть, за которой следует возрождение в обществе с новым посланием. В уединении человек обращается к бессознательному и прислушивается к нему; он становится сам себе обществом и может столкнуться с противоречиями и конфликтами, несущими риск отказаться от себя. И напротив, приходящие в уединении видéния и образы бессознательного способны «поглотить» человека, сближая его с его внутренней природой, лишить опоры в человеческом мире и привести к одиночеству. Суть последнего, согласно Юнгу, заключается не в отсутствии людей рядом, а в «невозможности донести до других то, что тебе представляется важным» [27]. Одиночество — это «плата» за личностное развитие.

Идея связи уединения с личностным развитием, которая присутствует у многих теоретиков, подтверждается и эмпирически [7].

***

Анализ религиозных, философских и психологических источников позволяет проследить развитие соотношения понятий «одиночество» и «уединение». Становление уединения как самостоятельного культурного феномена можно связать с историческим развитием самосознания личности, которая эмансипируется от социума, обретает автономию. Вот и уединение, которое в Античности и Средневековье служило наказанием или было уделом избранных (отшельников, мистиков), к Новому времени становится распространенной повседневной практикой и индивидуальной потребностью человека [см., напр.: 8].

С изучением феномена уединения приходит понимание того, что уединение, во-первых, не всегда влечет за собой одиночество и, во-вторых, выглядит важным не как объективная ситуация отсутствия других людей, но как внутренний опыт контакта с собой и своим жизненным миром. Ситуация уединения (отсутствия других людей) способствует, но не является необходимым и достаточным условием этого внутреннего опыта: даже оказавшись один, человек может отдаться поверхностному занятию, чтобы избежать опыта встречи с собой и с фундаментальным фактом своей отделенности, непохожести на других. Признание данного факта и творческая адаптация к нему позволяют личности преодолеть болезненное переживание одиночества и раскрыть развивающий потенциал уединения.

Для изучения того, как соотношение уединения и одиночества меняется по мере личностного развития, необходимы междисциплинарные исследования, опирающиеся на конкретные теоретические модели и ясные дефиниции двух феноменов. Представляется перспективным рассматривать уединение как ситуацию аутокоммуникации и саморефлексии, открытую позитивным и негативным переживаниям и несущую потенциал для осознания и трансформации внутренних связей человека с миром. Одиночество же — негативное переживание, при котором аутокоммуникация отсутствует или не приносит желаемого результата. Оно характеризуется нереализованным стремлением к своему «Я», к другим людям или к чему-то большему. Выстраивание этих внутренних отношений позволяет принять одиночество как фундаментальный экзистенциальный факт и научиться ценить уединение.

Литература

1. Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. С. 618.
2. Бердяев Н.А. Я и мир объектов: Опыт философии одиночества и общения. Париж: YMCA Press, 1934. С. 105.
3. Винникотт Д. В. Способность быть в одиночестве // Антология современного психоанализа / под ред. А.В. Россохина. М.: Ин-т психологии РАН, 2000.
4. Гагарин А.С. Одиночество как экзистенциал античной философии (от Эпикура до Плотина) // Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2014. Т. 14, № 3.
5. Гагарин А.С. «Homo Interior» Августина Аврелия (Блаженного) // Дискурс-Пи. 2006. Вып. 6. С. 64.
6. Демидов А.Б. Феномены человеческого бытия. Минск: ЗАО «Экономпресс», 1999. URL: http://psylib.org.ua/books/demid01/ (дата обращения: 30.08.2018).
7. Ишанов С.А., Осин Е.Н., Костенко В.Ю. Личностное развитие и качество уединения // Культурно-историческая психология. 2018. Т. 14, № 1. DOI: 10.17759/chp.2018140104
8. Кон И.С. В поисках себя: Личность и ее самосознание. М.: Политиздат, 1984.
9. Корчагина С.Г. Психология одиночества. М.: Московский психолого-социальный ин-т, 2008.
10. Кьеркегор С. Болезнь к смерти. М.: Академ. проект, 2014. С. 82.
11. Лэнгле А. Что движет человеком? Экзистенциально-аналитическая теория эмоций. М.: Генезис, 2013.
12. Монтень М. Опыты: Избр. произведения: в 3 т. Т. 1. М.: Голос, 1992.
13. Маслоу А. Мотивация и личность. СПб.: Питер, 2008.
14. Миюскович Б. Одиночество: междисциплинарный подход // Лабиринты одиночества / сост., общ. ред. и предисл. Н.Е. Покровского. М.: Прогресс, 1989.
15. Мэй Р. Человек в поисках себя. М.: Ин-т общегуманитарных исследований, 2015.
16. Нахов И.М. Антология кинизма: Фрагменты сочинений кинических мыслителей. М.: Наука, 1984.
17. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М.: ИФ РАН, 2004.
18. Осин Е.Н., Леонтьев Д.А. Дифференциальный опросник переживания одиночества: структура и свойства // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2013. № 1. С. 58–59.
19. Пепло Л. Э., Мицели М., Мараш Б. Анатомия одиночества // Лабиринты одиночества / сост., общ. ред. и предисл. Н.Е. Покровского. М.: Прогресс, 1989.
20. Покровский Н.Е. Человек, одиночество, гуманизм // Лабиринты одиночества / сост., общ. ред. и предисл. Н.Е. Покровского. М.: Прогресс, 1989.
21. Покровский Н.Е., Иванченко Г.В. Универсум одиночества: социологические и психологические очерки. М.: Университетская книга: Логос, 2008.
22. Руссо Ж.-Ж. Прогулки одинокого мечтателя // Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения: в 3 т. М.: Худ. лит., 1961. Т. 3. С. 646.
23. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М.: АСТ, 2015.
24. Слободчиков И.М. Теоретико-экспериментальное исследование феномена одиночества личности (на материале подросткового возраста): дис. … д-ра психол. наук. М.: РГГУ, 2006.
25. Франкл В. Сказать жизни «Да!»: психолог в концлагере. М.: Альпина нон фикшн, 2009. C. 101.
26. Хоружий С.С. К феноменологии аскезы. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1998.
27. Юнг К. Г. Воспоминания, сновидения, размышления. Минск: Харвест, 2003. C. 206.
28. Barbour J. D. A view from religious studies: solitude and spirituality // The handbook of solitude: Psychological perspectives on social isolation, social withdrawal and being alone. Chichester, UK: Blackwell Publ. Ltd, 2014. DOI: 10.1002/9781118427378.ch31
29. Barbour J. D. The value of solitude: the ethics and spirituality of aloneness in autobiography. Charlottesville; London: Univ. of Virginia Press, 2004.
30. Buchholz E. S. The call of solitude: Alonetime in a world of attachment. N.Y.: Simon and Schuster, 1997.
31. Caranfa A. Lessons of solitude: the awakening of aesthetic sensibility // J. of philosophy of education. 2007. Vol. 41, N 1.
32. Detrixhe J. J., Samstag L. W., Penn L. S., Wong P. S. A lonely idea: solitude’s separation from psychological research and theory // Contemporary psychoanalysis. 2014. Vol. 50, N 3. DOI: 10.1080/00107530.2014.897853
33. Fromm E. The Fear of Freedom. Abingdon, Oxon: Routledge, 2001.
34. Koch P. Solitude: a philosophical encounter. Chicago; La Salle, Illinois: Open Court, 1994.
35. Perlman D., Peplau L. A. Loneliness research: a survey of empirical findings // Preventing the harmful consequences of severe and persistent loneliness / eds. Peplau L. A., Goldston S. E. Rockville Maryland: National Institute of Mental Health, 1984.
36. Rogers C. R. A way of being. Boston: Houghton Mifflin, 1980.
37. Rogers N. Emerging woman: a decade of midlife transitions. Inverness, CA: Create Space Independent Publishing Platform, 2013.

* В понимании П. Тиллиха момент уединения есть спонтанное пробуждение, путь к подлинности и самообновлению. Ф. Кох критикует подобный взгляд, покольку уединение — не всегда позитивный опыт [34, р. 33].

Статья подготовлена в результате исследования, проведенного в рамках Программы фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) и в рамках государственной поддержки ведущих университетов Российской Федерации «5–100».

Источник: Ишанов С.А., Осин Е.Н. Наедине с собой: уединение и одиночество // Человек. 2019. Т. 30, № 3. С. 164–183. DOI: 10.31857/S023620070005386-1