19 апреля день рождения отмечает Борис Сергеевич Братусь, доктор психологических наук, член-корреспондент Российской академии образования, профессор кафедры общей психологии факультета психологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, научный руководитель факультета психологии Московского православного института св. Иоанна Богослова Российского православного университета. На Санкт-Петербургском фестивале практической психологии Борис Сергеевич участвовал в тематической беседе «Свобода от…? Свобода для…? В пространстве жизненных векторов».

Когда тема свободы была заявлена, я немножко ужаснулся и решил отказаться: куда мне, бедному психологу, говорить о свободе. Но потом я подумал, что вся мировая история психологии состоит в том, что психология, начав с очень скромных позиций, медленно, но верно поднимается все выше и выше. Ведь в то время, когда психология начиналась, такие вещи, как эмпатия, интуиция, личность шли по ведомству философии, религии. Теперь это поля психологии, причем поля главные. Поэтому я решился на такой блиц-эксперимент, для которого нужно было найти методику, в которой уже было бы вписано слово «свобода». И такая методика существует со времен Гальтона и Вундта, особенно много в нее вложил Зигмунд Фрейд. Несложно догадаться, что это метод свободных ассоциаций. Теперь надо было найти испытуемого — испорченного психологией человека. И чтобы долго не искать, я решил применить этот метод на себе. Тем самым в голове одного психолога свобода должна была встретиться с психологией. Эксперимент состоял в том, что я взял первые ассоциации к слову «свобода».

Первой ассоциацией было стихотворение Хлебникова:

Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты.

Второй ассоциацией стал старый рассказ. Двое друзей серьезно заспорили на пирушке: Марк уверял, что готов просидеть в тюрьме лет 20 за богатство, чтобы потом, когда он выйдет, все оставшуюся жизнь наслаждаться свободой действий. Клим говорил, что невозможно потратить на это лучшие годы жизни, и был готов поставить на кон все свое немалое состояние. Они распалились настолько, что тут же заключили пари, согласно которому Марк завтра же садится в камеру, где его будут снабжать едой, питьем, бумагой, чернилами и свежим номером «Психологической газеты». Если в этой камере он просидит 20 лет, то получит богатство Клима, причем камера должна была оставаться открытой. И спустя 19 лет и 364 дня, в последнюю ночь перед окончанием срока, Клим находился в тяжелом невротическом состоянии, думал, не отравить ли Марка, чтобы не отдавать деньги. Утром он пришел в тюрьму и увидел, что Марка там нет. Осталось только письмо, содержание которого будет оглашено позже…

Третья ассоциация — это альбатрос.

Четвертая ассоциация: «Свободен! Свободен! Наконец-то — свободен!»

Теперь позволю себе поделиться пришедшими на ум интерпретациями. Стихотворение Хлебникова — это апофеоз свободы как очевидности, не требующей никакого доказательства, не таящейся, открытой. Мы можем спросить себя, ощущали ли мы подобное? Понимаем хотя бы о чем идет речь? Наверное, понимаем, потому что это четверостишие написано 19 апреля 1917 года. Если не понимаем, то, возможно, надеемся пережить это в будущем. Ясно, однако, что свобода — это не вещь, а явление, со-бытие, наше с ней бытие, которое распадается вне этого союза.

Когда мы говорили о второй ассоциации, остановились на письме. В письме было написано: «После всего, что я узнал, передумал, перестрадал за эти 20 лет, я получил такое внутреннее богатство, перед которым меркнут все сокровища Вселенной и которое я уношу с собой в свободную жизнь». Получается, была свобода войти в узилище, откуда же появилась свобода уйти, пройдя все испытания и отринув возможные блага? Ради чего, ради какого-то другого богатства, ради чего-то большего? Значит, есть уровни свободы, и то, что мы получаем и называем свободой сегодня, завтра обернется прахом. Мы восходим от свободы к свободе. И психология должна отличать явление свободы от представления о ней. Психология, на мой взгляд, это часто путает и занимается классификациями, схемами, корреляциями, из которых птица свободы все время улетает.

Кстати, о птичках — альбатрос. Громадный размах крыльев — три метра, скорость — до 100 км/ч, расстояние покрытия в день — до 1000 км, полет совершенно завораживающий. Бодлер странным образом назвал его ленивым, потому что альбатрос не машет судорожно крыльями как воробушек, а может взмыть или низвергнуться одним легким изменением угла атаки крыла. Я недаром упомянул Бодлера, потому что ассоциация с известным стихотворением очевидна.

Временами хандра заедает матросов,
И они ради праздной забавы тогда
Ловят птиц Океана, больших альбатросов,
Провожающих в бурной дороге суда.

Грубо кинут на палубу, жертва насилья,
Опозоренный царь высоты голубой,
Опустив исполинские белые крылья,
Он, как весла, их тяжко влачит за собой.

Лишь недавно прекрасный, взвивавшийся к тучам,
Стал таким он бессильным, нелепым, смешным!
Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,
Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.

Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,
Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.

Уберем всю романтику, оставим суть: свобода — не продукт позитивной психологии, а вещь чрезвычайно дорогостоящая. Чем выше и шире разброс, тем больше должны быть крылья, и тем бесполезней и смешней они могут быть на земле. Подъем же требует размаха и внутреннего напряжения, да и само небо не однородно и не едино: сколько их там насчитывается? Говорят, семь. А что надо сделать, чтобы оказаться на седьмом небе? И сколько же усилий надо, чтобы преодолеть предыдущие шесть?

Последняя ассоциация — это надпись на надгробии Мартина Лютера Кинга, убитого в Мэмфисе в 1968 году: «Свободен! Свободен! Наконец-то — свободен!» А за эту свободу цена вовсе серьезная — целая жизнь, которую вел этот праведник.

Надо различать живое проявление свободы и разнообразные представления о ней, нельзя заигрываться в эти представления, отступая перед ее явлением в нашей жизни. Не беда, что мы не можем ее схватить, овеществить, опредметить. Мы много чего не можем опредметить, например, личность, тем не менее, мы пишем диссертации о ней и открываем новые кафедры психологии личности.

Один древний китаец говорил: «Сеть нужна, чтобы поймать рыбу. Когда рыба поймана, сеть не нужна. Слова нужны, чтобы поймать смысл. Где мне найти человека, забывшего слова, чтобы я смог поговорить с ним о смысле?» Продолжить Чжуан-цзы в нашем случае можно так: «Где мне найти психолога, забывшего о психологии, о своих схемах и представлениях, с кем бы я смог поговорить о свободе?» «Почему, — скажете вы, — забыть психологию?» Потому что схемы и представления, конечно же, нужны, их надо развивать, но при этом помнить, что они не объясняют нам свободный поступок. И с этим надо смириться как с фактом, а не как с факультативом. Надо не маскировать этот факт, а исходить из него. Психология не может объяснить свободный поступок хотя бы потому, что он необратим. Наоборот, мы должны исходить из того, что свободный поступок должен нам объяснять психологию. Более того — только он ее объяснить и сможет. Только тогда психология займет свое место.