В.А. Петровский: «Я есмь. Трансвитальные смыслы (первый сезон)»

Вадим Артурович Петровский, профессор, доктор психологических наук, член-корреспондент Российской академии образования, научный руководитель Центра фундаментальной и консультативной персонологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», предстаивл доклад «Я есмь. Трансвитальные смыслы (первый сезон)» на 17-м Санкт-Петербургском саммите психологов. Публикуем текст доклада.

Дорогие коллеги! Готовясь к нашей встрече, я набросал синопсис будущего сериала на тему «трансвитальные смыслы» — проспект того, о чем будет наш документально-художественный фильм. И вы, может быть, поинтересуетесь, почему вдруг «сериал»? Ну, дело в том, что только сериалы сегодня конкурируют с индексом Хирша — индексом цитируемости. Сериалы никто не цитирует, зато кто не знает?

Сам сериал еще не снят. Только — синопсис!

Главный герой фильма — слово «Я». Слово, наиболее частотное в английском и чуть менее рекламирующее себя в русском; но оно одинаково проблемно во всех языках. Все говорят «Я», но что это значит — в этом вопрос.

Так вот, путь к постижению, я бы сказал, королевский путь, открывает «трансвитальность», — когда задумываешься над тем, как существует «Я».

Термин «трансвитальность» я встретил в работах самарского психолога Любови Суреновны Акопян. И слово это вводит в легкий транс — своим благозвучием и необычностью, но я думаю, что после нашего Саммита оно войдет психологию как что-то очень привычное. Пока — нет.

В исходном звучании этот термин заключал в себе ответ на вопрос: «Что останется в мире после моего физического ухода из этой жизни?» Но, мне кажется, это не единственный смысл слова, хотя это очень важный смысл, и мы еще будем говорить о нем. Все пять серий первого сезона будут посвящены разным способам понять трансвитальность.

Итак, первый сезон, первая серия. «НЕАДАПТИВНОЕ “Я”». Смысл человеческого бытия, уникальная ценность его — очевидно, нечто большее, чем способность адаптироваться, реализуя природные побуждения и присвоенные социальные требования (пусть даже преломленные сквозь собственный опыт). Витальные побуждения часто поворачиваются против себя: «Жить значит умирать», «есть болезнь, от которой умирают все» (это жизнь), «шел в комнату — попал в другую», искал библиотеку Ивана Грозного, копал-копал, а раскопал что? Ставим цель и промахиваемся, иногда в нашу пользу (клад) иногда себе во вред. Мы порываемся жить, а жизненный порыв может порвать нас на части, сама жизнь порывает с нами (так и в познании, и в любви, и в бизнесе, и в изобретательстве, а еще в полетах — и во сне (что иногда легко), и наяву (что бывает труднее). Черный Лебедь Талеба живет в нас и то и дело «клюёт» нас нежданно-негаданно то в мозг, то в сердце, то в печень. Теряем контроль за последствиями того, что делаем и как живем.

И вот первый смысл трансвитальности — это возвращение себе субъектности, то есть способности получать не то, что «получится», а именно то, чего хотелось бы получить (хотя при этом мы не можем ничего гарантировать). А может быть, как раз такое отсутствие гарантий провоцирует наш выбор? Эксперименты показывают, что так и получается: вызов провоцирует выбор, приманивает именно непредсказуемостью, непредрешенностью того, что может случиться. В познании это более или менее безобидно, — хотя как знать? Ночей не спишь, а задача все не решается, но от подсказки отказываешься категорически… Нашел решение — и вроде бы подходит, но возвращаешься в начало и пересматриваешь. Отец математика Бойаи, сам математик, заклинал своего сына не браться за доказательство постулата Евклида о параллельных Бойаи (бывали случаи сумасшествия на этой почве), но тот ослушался и параллельно с Лобачевским создал неевклидову геометрию.

Есть три варианта исхода, когда человек принимает вызов. Первый — это история Раскольникова и сходные истории.

Раскольников — ведь чего он хотел? Денег? Нет! Он «осмелиться захотел», он хотел доказать, что он «не вошь» и «не тварь дрожащая». Вот для этого и поступил «мудро»: взял и убил старуху. Проявил свободу собственной воли. Финал известен. А после выматывающих душу разговоров с Порфирием Петровичем — каторга. А вдогон, задним числом, раскаянье и некое утешение в лице Сонечки. И получается: Преступление — Наказание — Искупление — Утешение?

Субъектность испытана и даже доказана. Но какой ценой, и какова ценность? Может быть, автор отчасти «игрок», с которым он сам и пытается конфронтировать? Тут уж полно проекций «экспертов» (роман-то диалогический, его финал — не точка, а вопросительный знак или многоточие).

Второй вариант исхода — Валерий Чкалов в киноверсии Калатозова. Пролет Чкалова под Троицким мостом (его совершил бесстрашный умелый летчик Евгений Борисенко) с последующим исключением из ВВС за хулиганский полет и восхищением в глазах народа.

Третий вариант — «действую на свой страх и риск и побеждаю» (Здесь же известный летчикам феномен флаттера, болтанки самолета при переходе сверхзвукового барьера; этот феномен как психологическое явление рассматривается Ильей Михайловичем Шмелевым как овладевающее поведение. Еще один пример — бесстрашный юноша в фильме А. Тарковского «Андрей Рублев»: отважился отлить колокол, хотя не имел никакого опыта в этом; сурово требовал, чтобы серебра на колокол было больше; потом нервно смеялся («А колокол-то не зазвонит!»); а уж под конец он рыдает, когда колокол зазвенел и смертельный ужас («А вдруг не зазвонит?») остался позади. Смертельный риск, а в итоге победа!

И все это — примеры трансвитального, неадаптивного, субъектного! Я исследую неадаптивные тенденции личности с начала 70-х годов. Многие феномены описаны в моей книге «Человек над ситуацией». Эволюционные проблемы практически не затрагивались. В отличие от меня, А.Г. Асмолов, создатель Школы антропологии будущего, и его коллеги развернули мощное движение по исследованию преадаптивности как эволюционного феномена; в процессе эволюции преадаптивность, мне думается, содержит в себе три возможности: адаптивность как таковая (то есть адаптивность на новом витке); дезадаптивность (деструкция) и над-адаптивность. Именно над-адаптивность, я думаю, трансвитальна (не порождает будущий виток адаптивности), не производит образец для подражания (ни для других, ни для себя). Над-адаптивность самоценна (она, я бы сказал, «за-не-зачЕм»). Ветер — дует, но не ради чего-то и не зачем-то. Он дует почему-то и куда-то, что не мешает ему вращать лопасти мельницы.

Так и неадаптивность. Она ведет к тому, что человек, выходя за пределы необходимого, входит в другие миры. Он обретает второе бытие, бытие за пределами себя, своё идеальное бытие. Эвальд Ильенков определял идеальное как «бытие вещи вне вещи», а тут — бытие индивида вне данного индивида, бытие в других людях, инобытие.

Вторая серия — «ПОЛАГАНИЕ СЕБЯ В ДРУГИХ». Перед нами сейчас — магическая картинка. Многие из нас видели такие картинки. Что мы увидим? Если у нас будет достаточно времени, то мы увидим что-то интересное. Появится объём.

Но все-таки, психологически, самое интересным здесь будет то, что человек станет убеждать другого непременно разглядеть то, что первым увидел он сам. Он будет делать все более настойчивые попытки «поделиться» своим опытом: «Ты посмотри, посмотри, ну вот же, вот!..» И это — не альтруизм, а поиск подтверждения того, что я не обманываюсь в самом себе — как человеке, который видит. А иначе мое «Я» — иллюзия, фантом, что-то сходное с псевдогаллюцинацией (в понимании Виктора Кандинского). Но ведь признать меня существующим — это значит признать мир, данный лично мне в созерцании. И поэтому я буду настойчиво побуждать других людей именно видеть то, что вижу я.

Так бывает, когда мы расходимся в наших политических убеждениях и пристрастиях. Я не стану сейчас говорить о том, как мы теряем при этом наших друзей и коллег. Но скажу только, что за травмами взаимонепонимания (Саммит 2022) часто скрывается не расхождение в ценностях (покажите мне того безумца, который хочет сегодня войны!), а отрицание той картины реальности, которая иным образом открывается другим людям. И тут уж Картезий наоборот: «Ты видишь (и мыслишь) иначе, чем я, следовательно, ты не существуешь!»

Поэтому мне непременно хочется, чтобы другой человек видел то, что вижу я, — разумеется, если он сам существует для меня.

А моя реакция на это проще пареной репы:

Платон мне друг, а истина дороже.
Ты не согласен? Вот тебе по роже!

А как мы ощущаем, что другие люди «живут» в нас?

Об этом третья серия фильма: «ПРИСУТСТВИЕ ДРУГОГО ВО МНЕ». М. Хайдеггер говорил: «Человек — это присутствие», что означает, если конкретизировать, «отраженную субъектность» другого во мне.

Встречаем у Л.Н. Толстого в «Трактате о жизни» такие слова: «Брат умер, (но) та сила жизни, которая была в моем брате, не только не уменьшилась, но даже не осталась той же, а увеличилась и сильнее, чем прежде, действует на меня. … Его отношение к жизни позволяет мне уяснить мое отношение к жизни». Это не просто образ брата в моей голове, это «работа», которую производит образ. Отраженная субъектность означает субъектность самого отражения, в виде того влияния, которое оказывает на нас образ другого. Человек уходит, а мы принимаем в себя витальность другого. Энергию его жизни.

Феномены влияния я изучал эмпирически, актуализируя образ другого в сознании испытуемых. Фрустрационный тест Розенцвейга:

«Наведенный» образ существенно изменяет характер реагирования испытуемых, например, возрастает экстрапунитивность (при том, что реакции на эти картины довольно устойчивы). Такие изменения затрагивают оригинальность ассоциаций на стимулы, тенденцию к риску, самооценку, восприятие себя в зеркале и даже перцептивные иллюзии.

Но всегда ли происходит, что, по Толстому, «его отношение к жизни позволяет мне уяснить мое отношение к жизни»? Потенциально — да! Но Лев Николаевич Толстой — лицо неординарное, такие индивидуумы в природе встречается «нечасто». А как быть, если люди не улавливают эту «возрастающую в них силу жизни» тех, кто умер, — близких, которые будто покинули их? Какие смыслы им подсказывает покидающие их близкие. Этот вопрос уместен в условиях консультирования. «Вас покинули близкие, но они стали Вам еще ближе! — Почувствуйте это! Они живут в Вас, разрешите им жить в Вас, не слушайте тех, кто советует распрощаться, как учат некоторые мои коллеги, транзакционные аналитики! Что бы ушедшие сказали Вам сейчас, если бы увидели, как Вы убиваетесь — убиваете! — свою жизнь, не позволяя себе жить «в память об умершем». И если удается в условиях сеанса «озвучить» голоса близких, которые, уйдя, стали еще ближе, то в этом случае раскрываются новые ресурсы жизни, появляются важные опоры, новые стимулы…

Но подлинное земное бессмертие, «трансвитальность», подразумевает нечто большее, чем живая, деятельная память о них в тех, кто остался. Важно, чтобы уходящие от нас знали, чувствовали, что они останутся в нас. Может быть, в детском возрасте такой образ земного бессмертия возможен на уровне чувств, а не только рационального предвосхищения? Может быть, есть сензитивные периоды для формирования этого предвосхищения? Есть, конечно, религия, вера в Бога. Но в этом больше понимают мои коллеги. Думаю, они не обойдут этот вопрос стороной.

И еще один критически важный вопрос — для тех, кто рядом. А что, если моё существование, в силу расхождения картин реальности, ставится под сомнение кем-то другим? Как быть в ситуации когнитивного диссонанса в голове, который оборачивается чувством «упразднённости» себя под взглядом другого.

Общего решения нет, а только некоторые подсказки к тому, чтобы избежать «травмы взаимонепонимания». Один маленький мальчик кое-что подсказывает нам на это что-то важное и совсем «недетское».

Четвертая серия фильма — «БЫТИЕ Я В ПРОСТРАНСТВЕ “МЕЖДУ”». На экране мужчина, показывающий пальцем на того зрителя; в оригинальной серии — красноармеец с плаката времен Гражданской войны в России. На кого смотрит и показывает пальцем человек с плаката? Меняя позицию наблюдения, получаем разный ответ.

Мы исследовали, как дети в детском саду ощущают такой взгляд (работа магистранта Раъно Эргашевой, НИУ ВШЭ, 2021).

Двум детям, сидящим на двух стульях, на некотором расстоянии друг от друга, показываем картину и спрашиваем, на кого смотрит дядя с портрета. Каждый ребенок говорит: «На меня!» Потом дети меняются местами, а «дядя» провожает каждого взглядом. Несколько раз повторяем вопрос, меняя детей местами. Каждый ребенок говорит: «На меня!» Удивляются, спорят, настаивают на своем.

Потом недоумение уступает место открытию: кого-то из детей осеняет: «Дядя смотрит на нас». То есть неожиданно появляется идея «МЫ» — сквозь-пространственная! Она объединяет тех, кто видят разное. И в этом «мы» каждый ощущает свое присутствие в каждом, «мы оба видим то, что видит каждый из нас». В старом русском языке сначала было, потом исчезло, замечательное слово «сам-друг» — «мы оба». Слово потеряно! Но, феноменологически, «сам-друг» в нас присутствует¹.

Эта догадка обязана своим появлением, я думаю, глубоко детскому ощущению, гораздо более раннему, чем возраст испытуемых-дошкольников. Фрейд говорил о спонтанном стихийном чувстве, которое он называл «океаническим». Он ссылался при этом на Ромена Роллана, а тот в письме Фрейду говорил о «простом и непосредственном факте ощущения Вечного, которое лишено чувственных границ» и является «как бы океаническим…». В этом, я думаю, исток коллективного субъекта — в чувстве дорефлексивного «МЫ», где есть и я, и ты, и мы друг в друге — дорефлексивной «мы-центрации».

Ощущение «мы оба» выступает на двух уровнях: бессознательное океаническое, дорефлексивное, по Сартру, неразличение Я и не-Я, и —осознанное объединение. Но это уже — особый сюжет, относящийся к феномену группы как целостному субъекту. Останавливаться на этом не буду, — формат не позволит. Скажу только, что когда человек осознает свое, первоначально дорефлексивное, чувство «Мы», в его сознании появляется «Я» и «Ты», что чревато иллюзией, будто человек действовал в своих интересах исключительно — в соответствии с теорией разумного эгоизма, — в то время как он просто до этого не различал между «Я» и «Ты» — переживал общность.

И в этом контексте «Я есмь» — это часть «всеединства» (в пространстве и времени).

Пятая серия — «Я СКВОЗЬ ВРЕМЯ». Когда ученый делает открытие, он соприкасается с тем, что существует вне времени, — так же, как сказка королей, бережно передаваемая из рук в руки молодым и старым королями на картине Микалоюса Чюрлёниса. Так, теорема Пифагора существовала всегда, до всех пифагоров вместе взятых. Но тот, кто совершает открытие, через свое открытие вступает в контакт со всеми, кто подтверждает его бытие как мыслителя. Теперь он существует сквозь время.

В заключение я хотел бы повторить слова, сказанные Александром Менем тогда, когда термина «трансвитальные смыслы» еще не существовало, а идея эта присутствовала в культуре:

«Дух человека… проникает своим остриём в прошлое, в будущее, в далёкие страны, …всегда парадоксален, всегда неожидан… человек может забыть о своем прошлом… он может переехать в другой город, он может изменить своё имя, он может многое изменить. Но это не убьёт его самого, потому что он-то сам остаётся, вот это его “Я”».

Вот что говорил Мень. Это — о высоком.

А если о земном, вот мне вспоминается, как профессор Галина Михайловна Андреева, замечательный социальный психолог, отрецензировала мою идею личностности как инобытия, идею земного бессмертия. Она сказала: «Прекрасная теория! Но неизвестно, кто будет испытуемым и кто будет экспериментатором». И конечно, как психолог, она права. Я сам так думаю.

И все-таки есть культура и все то, о чем можно сказать: «бесконечный сериал жизни». И есть эксперименты истории. И Галина Михайловна для меня и для многих, кто помнит ее, жива. Трансвитальность!

Сегодня мы видели имена ушедших — перешедших в нас. И каждый мог бы добавить что-то свое. Вот имена московских психологов. Владимир Петрович Зинченко, Лариса Андреевна Петровская, Галина Михайловна Андреева... Адик Хараш, Миша Кондратьев — мои друзья… Мой папа, Артур Владимирович Петровский, ушедший 17 лет назад в декабре. Всех этих людей объединяла одна общая черта: избыток жизни. Вот несколько строк об этом:

Как заблудившийся на волю из чащоб
желает вырваться,
так хочется
ЕЩЁ!..

Концы с концами не свести по смете,
чтоб оставалось сальдо
на бессмертье.

Необходим,
когда закончен путь,
избыток жизни,
чтоб перешагнуть.

Избыток жизни — основа трансвитальности. «Трансвитальность» — сильное слово. Оно звучит как обобщение всех ипостасей «Я есмь» (и неадаптивности, и отраженности, и всеединства, и бессмертия). И слово это обладает, как мне кажется, особым психотерапевтическим потенциалом: в нем есть витальность, транс и особая мягкость звучания. Само слово врачует. В нем чувствуется преисполненность жизнью.

Появляется особое направление в психотерапии — трансвитальная психотерапия. Искусство целения. Но это уже «Я есмь» — 2 сезон.

¹ Продвигаясь к «Мы», люди покидают позиции «я в тебе» и «ты во мне», и таким образом возникают «не-я» и «не-ты», а переживаемый «кто-то» в тебе и во мне — прототип Всеобщего Я (Абсолюта), принимающего в культуре различные формы; и среди них — «Всевидящего Ока», удостоверяющего человека в реальности (ноуменальности) его Я.

Видеозапись доклада: