Психоанализ как протагонист психотерапии

«Когда палец показывает на Луну, глупец смотрит на палец»
(китайская поговорка)

До недавнего времени под психотерапией в нашей стране подразумевалось медицинское вмешательство, она входила в список медицинского лицензирования, применять ее практически имел право только врач-психиатр. Поскольку образование врача чаще всего не подразумевает углубленное изучение психологии и психологической психотерапии, в качестве лечения психиатрия обычно использует только фармакологическое воздействие, ориентируясь при этом на научно-биологический подход к человеку. То есть подход, в котором человеческое существо рассматривается в качестве объекта, по отношению к которому лучше всего применимы такие действия, как обследование (но не исследование), диагностика и манипуляция.

Фрейд остерегался слияния психоанализа с медициной, но этого не произошло. Сегодня можно наблюдать, наоборот, психологизацию психоанализа. Так или иначе его изучают во всех психологических вузах. Удручает, однако, что теории и клинике психоанализа отведено не больше часов, чем в медицинских вузах отведено психологии и психотерапии. Такое поверхностное изучение, тем более в полном отрыве от клиники и личного анализа, оставляет пробелы в критике со стороны как психиатрии, так и «официальной» психологии. Особенно в России, где психоанализ в XXI веке, по сути, едва выбрался из пеленок.

В то же время современная медицина, а вместе с ней и научно-ориентированная психотерапия опирается на позитивистскую науку, где нет места таким вещам, как, например, идея, желание или воля, то есть не поддающимся измерению и экспериментальному доказательству (хотя в последние годы именно этим занимается нейропсихоанализ, например). Так, с одной стороны, психотерапия вырвалась-таки из медикалистской системы. С другой, до сих пор остается ее понимание как части медицины в том смысле, что психотерапия часто представляется как процесс, где есть наделенный внешним знанием (диагностикой) психотерапевт, и он производит некие манипуляции с объектом (пациентом) с целью что-то в нем изменить — добавить или лишить. По сути это та же медикалистика, только психологическими методами, среди которых имеют место внушение, воспитание, тренировка и др. суггестивные методы.

Фрейд был врачом, то есть человеком, воспитанным на научной, объективной картине мира, где исключена субъективность (и исключен субъект). Но он сумел увидеть и показать такую сторону человеческого существования, где субъективности и его бессознательной психической жизни отводится центральное место. Наблюдая за своими пациентами, он открыл также, что человек исцеляется в определенных условиях, где есть место речи, регрессу и отношениям. И есть место трансгрессии, то есть прорыву сквозь невозможное, в случае психотерапии — преодоление собственной объективации («прыжок выше головы», волевой и чисто человеческий духовный акт, «выход за пределы», говоря языком философии). Потому что, сказал психоаналитик, «человеку нужно понимать, кто он такой»¹. И потому что, говорят философы, он способен на это — в отличие от «человеческого животного» (по А. Бадью) или Das Man (по Хайдеггеру).

Здесь нужно понимать, что в психиатрии прошлого века считалось, что прислушиваться к пациенту не то что не принято, но не имеет никакого смысла. Вплоть до начала ХХ века психическое страдание считалось болезнью, поражающей разум и сознание, подобно неизвестной страшной инфекции, делающей из человека зверя. То есть, например, буквально — считалось, что психически больной не нуждается в хорошей еде, в тепле, он не испытывает человеческих мук в «центрифуге» и т.п. Традиционно применялись изоляционные, карательные и пыточные, по сути, методы.

Конфликт психотерапии и медицины продолжается уже более ста лет, столько же, сколько существует психоанализ. Впрочем, философия, социология, психология и многие другие гуманитарные науки изучали психотерапию и ее исторические предпосылки и прежде. Просто психоанализ многократно углубил уже существующий разрыв.

Однако, как ученый и рационалист, Фрейд создавал и отстаивал свою теорию в качестве самостоятельной, но все же научной дисциплины (чем сразу и жестко демаркировал ее от религии и эзотерики), что, конечно, было крайней дерзостью в его время. Психоаналитическая теория доказывала неприемлемые в западной культуре вещи, да еще и совершенно непривычными методами — она не могла удовлетворить научное сообщество.

Потому что собственно психоанализ можно понимать не только как метод психотерапии, но можно — как философский проект. Как способ мышления. Как гуманитарный и гуманистический дискурс. Можно понимать его как этическую практику, практику отношений. Как инструмент исследования или метод лечения «душевных расстройств», все еще антагонистический, тем не менее, психиатрии. Ведь в отличие от научно-медикалистского подхода он познает человека прежде как сознающее, познающее и говорящее существо, телесное лишь отчасти. А психическое страдание понимает, скорее, как социальную проблему, а не как болезнь.

Фрейд никогда не отказывался от знаний биологии, медицины, психологии. Он строил «эмпирический реализм» (П. Рикер) с ориентацией на психическую реальность субъекта. Именно это становится отличительной чертой психоанализа от психотерапии, меряющей человека типами или симптомокомплексами. Анализант, или пациент (лат. patiens — терпящий) психоанализа, — это не человек, претерпевающей медицинское вмешательство, а субъект, который терпит, претерпевает сам себя и в анализе познает свою психическую, аффективную и символическую реальность.

Именно поэтому психоаналитическая терапия в чем-то приближается к греческому пониманию θερᾰπεία как ухода и заботы. В этом смысле интересно интерпретировал психоанализ Оскар Пфистер, протестантский пастор и друг Фрейда, представляя его в качестве analytische Seelsorge (нем. — аналитическое душепопечение). Собственно под душепопечением Пфистер подразумевал скрещенную с христианской любовью психоаналитическую методику, где заботой становится претерпевание пациента, его собственная, субъективная забота (тревога, нужда) о себе.

Понятие заботы о себе как необходимости самопознания («познай самого себя») концептуализировал еще Сократ. Забота подобного рода далеко не та ценность, которая необходима для биологического выживания индивидуума или его адаптации к общепринятому нормативному рацио. Но психоанализ ставит именно ее признаком человеческого (не- или не только животного) существа, поскольку именно она открывает возможность трансгрессивного изменения, которое схоже с понятием метанойи, перемены качества ума, имеющейся в религиозном словаре как условие человеческого «одухотворения». То есть это изменение такого качества, которое возможно только в опыте не (хотя, скорее, не только) телесного, не биологического и поэтому и не чисто психологического характера.

Итак, несмотря на то, что границы между психоанализом, психотерапией, психологией в современном мире размыты, важно, что медикалистско-объективное и нормативно-пенитенциарное суждение чуждо психоаналитическому взгляду. Как чужды психотерапевтические алгоритмы, где есть представление, что человека можно «починить» или вписать в некую нормативную модель. Идея сверх-детерминированности, которой придерживается психоаналитик, идея взаимозависимости времени, опыта, реальности, социальности подсказывает, что, распутывая клубок детерминант, мы приближаемся к пониманию человека, и что понимание его «карты» может исцелять.

Психоанализ в психотерапии, возможно, что-то вроде фонаря (используя метафору Фриды Фромм-Райхман²). Аналитик тогда становится спутником, держащим фонарь. Но только анализант и есть та самая карта, на которой отображен узор детерминант его подлинной субъективности.

Сноски:

1. В. Мазин. «Клиника психоанализа», 2021 https://youtu.be/BcjpYORZHIE
2. В автобиографическом романе ее пациентки Джоанн Гринберг, «Я не обещала тебе сад из роз», 1964