.jpg)
Маргарита Валерьевна Вагайцева, кандидат психологических наук, клинический психолог отделения реабилитации ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр онкологии имени Н.Н. Петрова» Минздрава РФ, медицинский психолог Хосписа №1, директор Ассоциации онкопсихологов Северо-Западного региона, преподаватель программы повышения квалификации «Онкопсихология: практика психологической помощи в онкологическом учреждении» Института практической психологии «Иматон», представила доклад «Любовь и смерть» на 8-м Санкт-Петербургском зимнем фестивале практической психологии «Психотерапия как метафизика любви».
Мы говорили с вами о любви матери к ребенку, о любви мужчины и женщины, поговорим о том, что происходит с любовью, когда человек попадает в ситуацию потенциальной, но очень внятной угрозы смерти, в ситуацию тяжелого хронического заболевания. Работая в онкологии более 10 лет, я большую часть времени провожу в хосписе, невольно прикасаясь как к самой смерти, так и к жизни в условиях острого переживания страха смерти. Поэтому смерть в моей речи будет рассматриваться именно в контексте онкологического заболевания, т.е. не внезапная смерть, не насильственная смерть, не героическая, не случайная, не смерть в результате завершенного онтогенеза, т.е. в глубокой старости. Смерть именно как процесс распространенности весьма специфической болезни.
Любовь я предлагаю сейчас рассматривать как извечную потребность человека испытывать интимное единение с другим. О чем сегодня все докладчики говорили и говорили, по-моему, блистательно. Мы будем рассматривать любовь не как инстинкт продолжения жизни, а любовь как противопоставление одиночеству. Потому что в жизни человека бывают периоды, когда приходит ощущение экзистенциального одиночества, и мы, психологи, обозначаем их как кризисы. И именно в кризисы, острые ненормативные кризисы, очень страшно ощущать себя в диаде «Я — целый мир».
Мы сегодня много говорили о том, что человеку всегда хочется единения, отклика, взаимного принятия, хочется отражаться не вообще в мире, а в чьих-то конкретно глазах. В период ненормативного кризиса этого хочется особенно.
Часто любовью мы обозначаем потребность в спасении от этого чувства беспомощности в одиночестве, этакая потребительская любовь. «Я тебя люблю и поэтому я жду от тебя…» Что же происходит, когда в жизнь врывается угроза смерти?
Давайте вернемся в контекст тяжелого хронического заболевания. Онкологические заболевания — это обширный и разнородный класс заболеваний, которые обобщает, в сущности, только то, что они носят системный характер. Общее среди них еще то, что они не имеют единого выявленного запускающего фактора. Зато они полны неопределенности развития и все еще сопряжены в нашем сознании с высоким уровнем витальной угрозы. В остальном же заболевания имеют множество форм и вариантов течения.
Онкологические пациенты — люди, которые живут в условиях постоянного чрезвычайного эмоционального напряжения, в условиях высокого уровня неопределенности. Зачастую они живут в условиях высокого уровня неопределенности всю свою жизнь, но при этом всегда сохраняют психический статус в пределах своей индивидуальной нормы.
Ядро переживания онкологического пациента — страх смерти. Как бы этот страх себя ни предъявлял, как бы переживания себя ни предъявляли, всегда в ядре — страх умереть. Этот страх не всегда генерализован, но он всегда готов себя предъявить. И в эту же ситуацию попадает семья или близкое окружение онкологического пациента. С той разницей, что только у заболевшего человека сорвана базовая психическая защита той самой «иллюзии бессмертности», которую так ёмко сформулировал Виктор Франкл.
Близкие люди переживают угрозы утраты значимого, сверхзначимого или малозначимого лица или утрату значимых аспектов собственной жизни, но иллюзия собственной бессмертности сидит крепко и это разобщает. Даже в диаде искренно любящих друг друга людей эта разница переживания, переживания очень внятной угрозы смерти и переживание беспомощности в связи с тем, что я ничем особо не могу помочь человеку, который переживает такой высокий уровень угрозы смерти, может разобщать даже достаточно крепкие, устойчивые пары.
На разных этапах заболевания достаточно часто представлены тревога, растерянность, чувство беспомощности, отчаяние, паника, гнев, злость, зависть, стыд, чувство вины. Разные тяжелые чувства и их поведенческие проявления. Конечно, для ситуации этого заболевания характерны переживания безнадежности, подавленности и достаточно выраженное беспокойство.
Вопрос: есть ли здесь место любви? Конечно, есть. Любви всегда есть место. Только нам нужно договориться о терминах. Что я подразумеваю под этим — «любить»? Как я узнаю, что я любим? Какие ожидания я в это вкладываю? Что означает «я люблю»?
Любовь представляется в обществе как стремление продолжать жизнь на Земле, как страсть между мужчиной и женщиной либо как всепоглощающая любовь к своему потомству, а в более позднем возрасте раскрывается потенциал зрелой любви, когда уже пришло привыкание, страсть уже себя изжила, а в идеале на смену ей пришла общность, созвучность, интимность, душевная близость.
Но, к сожалению, онкологические заболевания сегодня молодеют, а институт брака, напротив, стареет, и опыт постепенного прорастания чувств из их острой фазы в стабильную — приходится позднее. И тогда, если любовь — это страсть, то где же место любви, когда тело обезображено, а иногда и дисфункционально. Хотя, впрочем, страсть всегда эфемерна. Условно здоровые и полностью сохранные люди и их тела тоже исчерпывают этот достаточно краткосрочный ресурс страстной любви.
Но вернемся к онкологическим заболеваниям. Кроме тягостных чувств, подострых реактивных состояний на протяжении лечения болезни неизбежны также телесные изменения. В онкологии, как правило, лечение носит калечащий характер: ампутации, полостные вмешательства, выведенные стомы, временное облысение, тошнота, рвота, истощение или, наоборот, гормональное распирание, когда человек на гормональном лечении может стать существенно больше в своем физическом теле, снижение либидо.
На ежедневном стационарном приеме, как на ранних этапах лечения онкологического заболевания, так и на терминальной стадии заболевания, я постоянно сталкиваюсь с запросом трансформации отношений в той или иной диаде. Трансформируются отношения не только женщин и мужчин, трансформируются отношения «мать и дитя», «подросток и родитель», «взрослые дети и их родители»… Все внутрисемейные связи перенапрягаются в ситуации онкологического заболевания и при этом, конечно же, обнажается иерархия ценностей как индивида, так и семейной системы в целом. Очень многое пересматривается. И не всегда такой непроизвольный пересмотр происходит синхронно.
Мы с вами знаем, что переживание витальной угрозы часто высвечивает экзистенциальное одиночество, которое в обыденной жизни хорошо прикрыто невротическими защитами. Особенность онкологических заболеваний еще и в том, что привычный индивидуальный панцирь невротических защит рассыпается в условиях пролонгированного дистресса. Получается, что я, онкологический пациент, становлюсь особенно уязвим. С одной стороны, мне есть чем заняться: я лечусь. С другой стороны, обостряется потребность в том, что мы привыкли полагать любовью. Хочется почувствовать себя в безопасности. Но сил на удержание привычных границ или на построение новых у меня не так много.
Умирает ли любовь под онкологической нагрузкой? Никогда. Но онкологическая нагрузка выявляет истинное положение дел. Иногда — тщательно прикрываемое фиаско близости. Но часто она раскрывает невероятные запасы любви, которые были погребены рутиной условно здоровой жизни.
Еще одной особенностью онкологических заболеваний является то, что пролонгированный дистресс, т.е. сверхсильная эмоциональная нагрузка, возникающая в течение длительного периода, оказывается предпосылкой к пересмотру значимого и сверхзначимого в представлениях самого человека. Иногда онкологическое заболевание становится предпосылкой скачкообразного личностного роста человека в ситуации болезни. Конечно же, в рамках потенциала личности. Потенциал у каждого разный. Не все онкологические пациенты к этому способны.
Поэтому при оказании психологической помощи в онкологии важнейшую роль играет опора на особенности личности и особенности семейной системы, которые в условиях дистресса заостряются, структурно не меняются, а пластичность людей в ситуации онкологического заболевания чрезвычайно повышена. И это обуславливает достаточно быстрые результаты в нашей работе. Чрезвычайно быстро удается помочь человеку пересмотреть то, как он постулирует для себя понятие «любовь».
Наблюдение показывают, что переживания человека не напрямую зависят от течения болезни. Онкологические заболевания сегодня в значительной степени совместимы с жизнью. Однако некоторые из них носят фатальный характер и переходят в паллиативный этап заболевания. Но паллиативный этап заболевания неизбежно заканчивается терминальным и это не краткосрочное событие и героического, как правило, ничего в этом нет. Это процесс, который может длиться до нескольких лет. Конечно же, в этот период мы часто наблюдаем преобразования межличностных взаимоотношений. Люди в разной степени осознают близость собственной смерти и используют разные способы, бессознательные, конечно, совладания с этим знанием: от вытеснения до полного принятия. На этом этапе очень внятно наблюдается трансформация самой потребности в любви.
Часто из потребительской любви, любви-контроля, любви-жертвы прорастает высшая форма — любовь-состояние. Когда ощущение «я люблю» становится значимей ощущения «я любим».
Сегодня я уже упоминала о том, что устойчивое эмоциональное напряжение в условиях сохранности сознания может приводить к скачкообразному личностному росту, к быстрому нравственному созреванию. К той любви, о которой говорила нам сегодня Мария Владимировна Осорина. Конечно, это не всегда так, скачки эти не всегда наблюдаются. Но именно в ситуации онкологического заболевания зрелая любовь успевает сформироваться.
Я думаю, это обусловлено тем, о чем говорил Мартин Хайдеггер еще в 1962 году, он писал, что «сознание предстоящей личной смерти побуждает человека к переходу на более высокий модус существования». Именно приближение смерти позволяет нам определять любовь как возможность человека испытывать интимное единение с собой опосредованно другого, где понятие «другой» рассматривается всеохватно. Когда любовь перестает быть ожиданием-требованием, требованием подтверждения собственной значимости к другому. Когда любовь — любование. Сегодня уже упоминался этот термин, а я сразу вспомнила Владислава Анатольевича Мурзенко, который говорил, что любовь — это любование, любить — это любоваться.
И когда любование другим наполняет меня счастьем бытия. Независимо от актуальных обстоятельств моей жизни я могу ощущать любовь и испытывать счастье. В этой тезе и состоит сверхзадача работы онкопсихолога.
Видеозапись выступления Маргариты Валерьевны Вагайцевой.
.jpg)
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать