2 сентября отмечает день рожденья Виктор Ефимович Каган, доктор медицинских наук (РФ), M.D., Ph.D. (USA), член Независимой психиатрической ассоциации России, почётный член Восточно-Европейской ассоциации экзистенциальной терапии.
«Психологическая газета» благодарит Виктора Ефимовича за многолетнюю дружбу, помогающую в осмыслении самых важных тем и наполняющую сердечной теплотой. Виктор Ефимович, желаем Вам радости и вдохновения! Всегда ждём новой встречи!
Публикуем полный текст и видеозапись выступления В.Е. Кагана «Смысл в конце тоннеля» на 15-м Санкт-Петербургском саммите психологов.
Я не исследователь, мое ремесло — помощь людям, у которых есть проблема. В теорию я могу заглянуть, но это по логике «от пациента к столу», а не «от стола к пациенту». Мне вообще путь от частного к общему кажется более интересным и более легким, чем тяжелое восхождение от общего к частному.
Говорить я намерен не просто о смысле, а о смысле жизни. Если спросить меня, что это такое, я бы сказал, что смысл жизни в том, чтобы прожить жизнь, не изводя себя вопросом, в чем смысл жизни.
И потому что жалко променять такой замечательный вопрос на бог знает какой ответ, потому что вы же помните эту историю, как человек, оказавшись на том свете, спросил у Бога, в чем был смысл его земной жизни. Тот ему напомнил о банкете, где женщина попросила передать солонку. «Ну, — сказал человек, — так она попросила. Я передал». «Ну вот» — сказал Бог. Не очень хочется услышать такой ответ.
Вдобавок вопрос о смысле жизни возникает тогда, когда испытываешь недостаток или отсутствие этого смысла. Это, знаете, как сороконожка, которая начинает думать, о том, как ножки переставляются, не раньше, чем они начинают спотыкаться; а пока они бодро бегают, она об этом не думает.
В этом отношении смысл вообще подобен Богу у Ж.-П. Сартра, который говорил, что у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет ее как может.
Смысл жизни примерно такой же. Мы начинаем его строить, мы начинаем его делать не раньше, чем испытываем некий дефицит смысла.
Человек — существо экзистенциальное. Для меня экзистенция — у нее миллион определений, и мне тяжело в них ориентироваться, больно они умные, поэтому я определяю ее очень просто. Экзистенция — это переживание себя и мира в отношениях с миром и с собой. И ядро экзистенции — смысл.
Смысл — это не данность, а заданность. Это явление не психическое, а ментальное, широко говоря. Не психофизиологический акт, а переживание, которое включает все три фрейдовских уровня сознания. Смысл надо услышать, разглядеть, угадать, извлечь, обрести, сотворить, в конечном итоге. То, о чем П. Ж. Беранже писал:
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
Все же мы помним, как в школе, говоря о «На дне» М. Горького, это обсуждалось.
Александр Мелихов, писатель и философ, которого я очень люблю, говоря о своем герое, называет такой «сон золотой» — сказкой. Он пишет о герое: «Он и сам еще не покончил с собой от ужаса перед мировым хаосом единственно потому, что укрылся от него в какие-то воодушевляющие сказки. Именно за сохранность своих сказок люди готовы убивать, именно от них, а не от жалкого имущества зависит наше счастье». Это очень точные слова.
Когда говоришь «смысл», то первый вопрос, который здесь кроется: зачем? И здесь смысл начинает путаться с целью. Но цель — не смысл, достижение цели не есть смысл. Смысл — это быть в процессе движения к этой цели. Смогу я достичь этой цели или не смогу — это другой вопрос. Но быть в процессе достижения этой цели, которая согласуется со мной, с моей потребностью быть собою, с собой и с миром и так далее — вот это вот смысл, смысл «для чего?».
Но я бы сказал, что это, знаете, как «женись, а то будет некому перед смертью стакан воды подать». Цель — это чтобы был кто-то, кто подаст тебе стакан воды. А смысл, наверное, — чтобы был человек, которому ты можешь подать стакан воды. Цель — чтобы меня любили, смысл — чтобы я любил.
Здесь мне очень трудно не вспомнить рассказ Ю. Мамлеева «Голос из ничто». Я приведу одну фразу. Мамлеев говорит об Абсолюте, в котором заключено все высшее сознание, которое скучает от полноты абсолютного бытия своего и стремится к своей единственной противоположности — к абсолютному нулю, к Ничто, которое притягивает Абсолют как единственная реальность вне его. Другими словами, жизнь, в которой я ищу ее и свой в ней смысл, оказывается не только ареной диалога Абсолюта и Ничто, высшего и низшего, Творца и энтропирующей тварности, но тоннелем, светящимся с двух концов: с одной стороны — Абсолют, с другой строны — Ничто. И это выступает в очень многих вещах. Один из ярких примеров — это разногласия А. Солженицына и В. Шаламова о том, что делал с человеком ГУЛАГ [1]. По Солженицыну — закалял и делал его крепче и, может быть, выше. По Шаламову — унижал, раздавливал, уничтожал. От Абсолюта позитива до Ничто, до абсолютного негатива.
Когда Александр Мелихов говорит о сказках, то есть о смысле, он говорит «воодушевляющие сказки». Воодушевляющие на что? На самом деле, когда мы говорим о смысле, мы говорим о чем-то позитивном. Потому что смыслом жизни не может стать то, что я считаю плохим, дурным, постыдным. И в литературе, когда по мере приближения к смерти человек приближается к открытию, к постижению смысла жизни, это описывается как просветление, озарение, когда человек входит в тоннель, в конце которого свет. Доступно ли это каждому? Смотря на каком уровне. Константин Зарубин пишет, что поиски словесного смысла — это, конечно, роскошь, доступная не всем. Чтобы выбирать цели и в муках искать себя, нужны здоровье, образование, социальная защищенность, близкие люди, либеральное общество, которое не выбирает всё за тебя. Мне кажется, он немножечко перебирает, сплав такой якобы позитивности и такой избранности, о которой он говорит, мне представляется ошибкой, которая вообще в психотерапии требует всяческого избегания.
Смотрите, все-таки Пьеру Безухову, образованнейшему человеку, помогает прийти к любви как к смыслу жизни неграмотный Платон Каратаев. Пятнадцать образованных господ, больше половины из которых доктора наук, в январе 42-го года в Ванзее за полтора часа приговорили к смерти 11 миллионов человек [2]. За этими полутора часами последовал приятный завтрак с коньячком, во время которого, как утверждал А. Эйхман на суде, об уничтожении говорили воткрытую и спокойно [3]. У этих людей был смысл? Здесь я, наверное, разойдусь с профессором В. В. Знаковым: был. Это не ненормальность, это не ошибка, у них был какой-то смысл, у них были свои смыслы, смыслы не обязательно хорошие. Здесь я просто отошлю слушателя к «Проблеме Спинозы» И. Ялома еще раз. Смотрите, ну как это может быть, когда мы говорим о смыслах? Диалог протоиерея В. Чаплина с Леонидом Гозманом. «По-вашему, — говорит Чаплин, — самое ужасное, что может произойти, это уничтожение людей. Я согласен, это плохо. Но для меня есть вещи, которые более важны, чем уничтожение того или иного количества людей или даже жизни всего человечества». Гозман его спрашивает, что же это, и Чаплин отвечает: «Святыни и вера. Жизнь человечества менее важна для меня. И я имею право попытаться убедить общество жить по этому закону». Это его смыслы. Я еще раз хочу подчеркнуть, вот это вот Абсолют и Ничто, этот тоннель с двух концов, эту диалектику жизни, от света до грязи. И смыслы вовсе не обязательно такие положительные, красивые, здоровые и так далее и так далее…
Написано о смысле жизни достаточно. Я хочу обратиться к двум примерам, с которыми связаны мои личные смыслы — два человека, их творчество — они меня очень увлекли и на какое-то время стали тем, что очень близко соприкоснулось и переплелось с моими смыслами.
Два года назад в Германии вышла и в этом году переиздана в Московском институте психоанализа книжка моих переводов стихов Ганса Адлера, написанных в концлагере [4]. Прежде всего, огромная благодарность Александру Григорьевичу Асмолову и Льву Сурату, благодаря которым эта книжка вышла. Мне очень хотелось, чтобы она была на русском языке. Стихи Адлера никогда не переводились, этот перевод вообще первый, на русский тем более.
Что произошло с Адлером? Он 1910-го года рождения, война началась, когда ему было, сами считайте, тридцать, около тридцати. Он оказался в Терезине 9 февраля 42-го года [5] . И через месяц после прибытия он сказал себе: «Я не выживу здесь, но, если выживу, я опишу это двумя разными способами — в академической манере, оставаясь полностью вне этого, и в стихах. Я действительно так и поступил, что и послужило неким, по крайней мере, оправданием за то, что я остался жив в те проклятые годы». Он был практически первым, кто начал писать о Холокосте, ему принадлежит классическое исследование жизни в Терезине — социологические, философское, экономическое и так далее и так далее. И он оставил 136 стихотворений, написанных в лагере. И вот то, что я процитировал, то, что он сказал себе через месяц после прибытия, смотрите, это же как будто он поговорил с В. Франклом, и Франкл ему что-то объяснил о смыслах. Едва ли. Адлер оказался в Терезине 9 февраля 42-го года, Франкл — 25 сентября 42-го года. Адлера из Терезина депортировали в Освенцим 28 октября 44-го года, а Франкла — 19 октября. В Освенциме их пути разошлись. Адлер оказался в Бухенвальде в двух лагерях, а Франкл — в Дахау [6]. Они, видимо, не встречались. Франкл ссылался на работу Адлера о Терезине, но я думаю, что если бы они друг друга знали, он бы об этом как-то сказал. Они солагерники, они прошли один лагерь.
И вот я хочу показать Вам несколько стихотворений Адлера, потому что это свидетельство, это его переживания и это динамика его движения от ужаса к подъему, от смыслов, уходящих в Ничто, к смыслам, поднимающимся выше. Стихотворение, которое открывает этот сборник, называется «Мельница мертвецов»:
В жерновах мельницы мертвецов
Ошметки горелой человечины,
Гниения скрюченной плоти.
Кишками наизнанку топорщится месиво тел
В зловонном провале земной утробы
Среди дотлевающего в пыли и копоти бытия.
Безумный вой захлестнутых
Бредом блуждающих душ
Вспарывает заплаты надежды
На рубище исчезающего в пасти вечности дня.
Осыпается с решеток крошево рук,
Голодная жажда лижет соль каменеющих слез.
Потухшие взгляды лопаются,
Не успев вылететь из глаз.
Белая пелена страха
На зеркалах запавших щек
И дервенеющих губ.
Жалкие обломки судеб
Испускают измученный дух.
Крик задыхается
И возвращается в прах.
Это полтора месяца после прибытия в Терезин.
Палач помогает мамашке.
Ее мертвые ноги не держат мертвое тело.
Она клонится к нему, лежит на его груди.
Он сопит и склабится. На ней один ботинок.
Палач с приторной сальной ухмылкой
Стоит на колымаге, сваливает баб надзирателям,
Раскачивает чемоданы и выбрасывает их на землю.
Ничего ужасного в этом он не видит.
Его загребущие лапы без устали роются
В старом мясе и шелухе старья.
Палач помогает. Он с наслажденьем
Возится с телами тех, кого убил.
Июль 1942 года.
И стихи более поздние, уже в Бухенвальде написанные, 45-й год. Одно из них посвящено его другу, участнику французского Сопротивления, который выжил, он потом был мэром Севра, и в 72-м году он опубликовал книгу «Завтра в Бухенвальде», его звали Ч. Ж. Одик, и это стихотворение, ему посвященное.
Широкий мир теперь нам слишком мал,
Но будем мы велики, смысл сочинив,
Который нас поднимет в такие выси,
Где никакой гонитель его убить не сможет.
И если мы, пришедшие из далей другой страны,
В зло рока, чтобы его преодолеть,
Объединяемся неведомою властью,
Мы в духе Родины, воздвигнутой в сердцах,
Воспламененных чудом,
Черпаем нескончаемую силу.
Друг дорогой, мы рады б избежать
Настоянных на жалобах мытарств
И скрыться в миражах пиров любви.
Никто нас не спросил, но может сбыться
То, что в душе мы страстно возжелаем
В смирении спокойном и негромком.
Друг друга мы нашли, благословен сей час,
Братанье наше не таит угрозы,
Плечом к плечу — союз среди раздора.
Это январь 45-го года, когда Адлер в подразделении Бухенвальда на подземных всяких производствах.
И еще одно, «Человеческое сердце» называется.
Что, что тебе еще, свихнувшееся сердце?
Мало тебе куража бесовщины,
Под вой которой жизнь утекает
Сквозь цепляющиеся за нее пальцы
Протянутых к небу рук.
Отчаяние жеста украсит мелькнувшей тенью надежды
Неизбывную тьму.
Руки скользят на крови и падают вниз,
И снова вздымаются к небу,
И снова падают,
Дыхание Творца их не согреет
Духом и волей созидание.
Руки ничьи, ибо я здесь никто.
Что, что тебе еще, закаменелое болью сердце?
Неужто в тебе еще теплится искра любви,
И ты отогреешься, вздрогнешь
И зайдешься в ликующем танце,
Окликая изломанную душу,
Канувшую в омуте зла,
И она откликнется, отзовется,
Пробьется к тебе, чтобы всему вопреки
Намывать крупицы жизни
Из грязного месива смерти.
И по ним выходить навстречу
Еще неотжитой судьбе с ее счастьем,
Пусть и неизвестно какой,
Но быть, продолжаться, становиться.
Это март, 45-го года.
И этот обретенный смысл — вы можете сравнить первые два стихотворения и последние, которые я читал — он нуждается в держании, в развитии, иначе он рискует быть разрушенным. Как у А. Вознесенского в «Озе» черный ворон говорит: «Все — мура, раб стандарта, царь природы, ты свободен без свободы, ты летишь в автомашине, но машина — без руля... Оза, Роза ли, стервоза — как скучны метаморфозы, в ящик рано или поздно... Жизнь была — а на фига?!»
И действительно, нафига описывать весь этот концлагерь, если в нем канешь? Чтобы потомки узнали — а на фига им это знать?
Но это «на фига?» может относиться только к смыслу, ориентированному на результат. Оно невозможно по отношению к смыслу, ориентированному на процесс.
Я могу не сделать, но я не могу не делать этого. И тогда вступает старый завет в игру: делай, что должно, и будь что будет.
Второй пример — это стихи Тома Грининга. С ними меня познакомил Дмитрий Алексеевич Леонтьев, спасибо ему громадное! Грининг — большой американский психолог, с его именем связано становление гуманистической психологии. В 1971-2005 году он был редактором журнала «Гуманистическая психология». Его учителя — Джеймс Бьюдженталь, Абрахам Маслоу, Ролло Мэй, Карл Роджерс. И он поэт, он автор многих поэтических книг и литературных премий. 29 ноября 2020 года ему исполнилось 90.
И вот те стихи, о которых я говорю и которые я, просто в полном неверии, что я могу их перевести, сел их переводить, потому что я просто не мог этого не делать. Это стихи, написанные на девятом десятке лет, когда старость уже окончена и человек переходит в возраст дожития. Это около 200 стихотворений, и эта книга сейчас стоит в планах любимого мной издательства «Смысл» Дмитрия Алексеевича Леонтьева. И я надеюсь, что в каком-то обозримом будущем она появится. Хочу показать вам несколько стихотворений из нее.
На что я жалуюсь? На то, что не могу.
Я плавал, а теперь стою на берегу.
Я все надеялся, что мне достанет сил
Справляться с тем, что рок преподносил.
А вот теперь стареющее Я
Не может оторваться от старья
Мечтаний, что не в силах позабыть.
И думаю, старея, может быть
Пора, закону жизни не переча,
Уйти красиво вечности навстречу.
И еще:
А что сегодня Ролло Мэй?
Он значит что-то?
Кому в шумихе наших дней
до Дон-Кихота.
Что экзистенция, когда —
Нам не до истин.
Но светится в тьме звезда
Ее лучистей.
И дух ее неутолим,
Как жизни жажда,
И без нее не живы мы,
Любой и каждый.
А Ролло знал и говорил,
Что неслучайно
Дазайн, пространство бытия —
Прозренье, тайна.
И если станешь спорить ты,
Мол, что за дело,
Не до словесной шелухи,
Ты просто тело.
Я не могу оспорить то,
Что мир конечен,
Что смерть не отменил никто —
И я не вечен.
Но если вдруг обижен ты
Судьбою в диалоге,
Не дай собою завладеть
Унынью и тревоге.
В сраженье с жизнью и собой,
Пока не время тризне,
Да вдохновит на Ролло Мэй,
Учившийся у жизни.
И следующее стихотворение — чуть-чуть возвращаясь к сказке Мелихова, к Беранже.
Как всегда, до утра я опять промолюсь,
Что поставил меня мой навязчивый блюз,
Но наутро он снова и снова со мной,
Тишину разбавляет своей беленой.
Как хотелось бы мне вместо этой отравы
Сочинить что-нибудь вроде песенки бравой.
Ты не можешь со мною такой поделиться,
Чтоб усталой душе в полный рост распрямиться.
Я нуждаюсь в счастливой не правде, так сказке,
Что вернет моей жизни потухшие краски.
Ну и еще парочку таких более озорных.
Завтра, несомненно, наступит
Или только так говорят мудрецы?
Я никогда не думал, что как-то иначе
Могут сойтись концы.
Время ушло между пальцев,
И я в итоге пойму,
Что сделал дурацкий выбор —
Не спрашивай почему.
Надеюсь, ты навестишь меня,
Когда кану в вечной тиши.
А нет — так пойму тебя верно
И отматерю от души.
Ну и последнее.
Не знаю, что мог бы я сделать,
С чего я мог бы начать,
Чтобы вырваться за пределы,
Способные лишь удручать.
Ослабеваю, барахтаюсь,
Верчусь в порочном кругу,
Думая, что лишь худшего
Ждать от судьбы могу.
Кто мне поможет,
Когда я буду у самого дна
Биться в липких объятьях
Неотвратимого сна.
Кто возвратит мне то,
Что я вынужден был потерять,
А может быть, хватит хныкать
И дьявола просто послать.
Смотреть ему вслед в надежде,
Что адрес он не забыл,
И топает точно в место,
В которое послан был.
Вот все время, что я был со стихами Тома, это было восхитительно — его тончайшие переходы от глубин к высотам, от отчаяния к надежде и от напряжения к легкому юмору, от ожидания поддержки к поддержке, которую он оказывает. Это совершенно замечательное свидетельство старости. Переживание старости.
В 2019 году опубликовано исследование, в котором спрашивали людей, зачем они живут, и обнаружили, что физические и когнитивные способности людей, которые ответили для себя на вопрос, зачем они живут, выше, чем у тех, кто до сих пор ищет ответа на этот вопрос. Их вывод: те, у кого есть смысл жизни, счастливее и здоровее, чем те, у кого нет. Статья хорошая, я не пытаюсь ее как-то критиковать, хотя замечу, что это только корреляция и вывод о том, что те, кто здоровее, как раз легче хранят и вырабатывают смысл жизни, для них жизнь более осмысленная, не будем об этом спорить, но в общем к этому выводу можно прийти проще.
Вот вам один пример. В Далласе одним из моих мест работы был дневной центр для пожилых людей. И несколько раз в году на большие праздники, как День Победы, Новый год, устраивали празднование в ресторане. И как-то как раз у меня была внучка, я ее захватил на это празднование. И я видел, в каком она была недоумении, она впервые видела столько стариков, это было больше 100 человек, их привозили автобусом, они заходили в зал и у двери выстраивался, образовывался «паркинг» из ходунков на колесах. Она совершенно оторопела, потом помаленьку разошлась, что-то спела им, сидела с ними за столом, танцевали. Потом я ее наконец повез домой, и она на заднем сиденье, уже засыпая, сказала: «Дед, вы сами не понимаете, что вы для них делаете». Я ее спросил, что. «Вы им жизнь продлеваете», — сказала она и наконец благополучно заснула. И это полная правда, это так и есть.
Мне бы хотелось, конечно, иметь не полчаса, а гораздо больше времени, для того чтобы вот так вот, обращаясь к поэзии, не описывающей какие-то экзистенциальные вещи, а к поэзии, выражающей переживание, говорить о смысле жизни. Но еще больше — у меня пока зубов на это не хватает, ни зубов, ни времени — но мне еще очень хотелось познакомить вас с этими именами Ганса Адлера и Тома Грининга как поэта, потому что это совершенно захватывающие вещи, это не всегда легкое чтение, но это не только иллюстрация к разговорам о смысле жизни, это в каком-то смысле и учебное пособие, в частности, для тех, кто занимается логотерапией, прежде всего. Это замечательный материал для библиотерапии. Это интересное поле для психологических исследований. Мне бы очень хотелось думать, что это привлечет интерес немецкоязычных людей, знающих немецкий, к работам Адлера вообще, к прозе, к стихам. Я думаю, что там еще очень много интересного.
Эти два человека очень много открыли мне для живой терапевтической работы, и я просто хотел этим поделиться.
Я очень благодарен организаторам за возможность представить как-то эти книги вам, одну уже вышедшую, другую будущую, в надежде, что диалог с этими книгами, с их авторами будет интересен вам и по-человечески, и профессионально.
Спасибо вам за внимание.
Примечания:
[1] ГУЛАГ — Главное управление исправительно-трудовых лагерей, подразделение Народного комиссариата внутренних дел (позднее Министерства внутренних дел, Министерства юстиции), осуществлявшее руководство местами заключения и содержания в СССР в 1930-1960 годах.
[2] Ванзейская конференция — совещание руководителей нацистской партии Германии, состоявшееся в 20 января 1942 года в берлинском районе Ванзе, где были определены пути и средства «окончательного решения еврейского вопроса», программы геноцида еврейского населения Европы, которая в настоящее время называется Холокостом.
[3] Адольф Эйхман — офицер вермахта, непосредственно ответственный за уничтожение евреев, в ходе Ванзейской конференции вел протокол совещания.
[4] Ганс Гюнтер Адлер. Стихи из концлагеря / Перевод с немецкого Виктора Кагана. — Ганновер: Еврейская старина, 2019. — (Библиотека альманаха «Еврейская старина»). — 250 с. ISBN 978-0-244-54719-6
[5] Терезин — концентрационный лагерь в одноименном городе на оккупированной нацисткой Германией территории Чехии.
[6] Освенцим — концентрационный лагерь, лагерь смерти на оккупированной гитлеровской Германией территории Польши; Бухенвальд — один из крупнейших концентрационных лагерей на территории нацисткой Германии, имел 138 концлагерей-филиалов; Дахау — один из первых концентрационных лагерей на территории Германии, основан в 1933 году.
Доклад был сделан на 15-м Санкт-Петербургском саммите психологов в рамках панельной дискуссии «От рефлексии — к действию! От обретения смыслов — к созиданию будущего! Как год пандемии с его утратами, испытаниями и запретами повлиял на человечество?». Смотрите полную видеозапись выступления:
Следующий 16-й Санкт-Петербургском саммите психологов состоится 5–8 июня 2022 года. Подробности — на сайте мероприятия.
Дорогой Виктор Ефимович!
С большим интересом читаю Ваши тексты а тем более, слушаю Ваши выступления. Считаю Вас одним из наиболее глубоких и ярких соавторов Психологической Газеты. Тем более, что, похоже, Вы разделяете наше кредо: "Психология это практика!".
Но, если жизнь конечна, разве может быть в ней индивидуальный смысл (если только это не смерть)?
Обнимаю, АБ.
, чтобы комментировать
Спасибо, дорогой Аркадий Борисович!
Жизнь, конечно, конечна. И смысла в ней никакого ... кроме наших индивидуальных смыслов проживания и переживания её бессмысленности.
Обнимаю
, чтобы комментировать