Л.М.Кроль: «Коуч — это сочетание “доброй феи”, спортивного тренера и личного помощника»

Леонид Маркович Кроль, кандидат медицинских наук, директор Института групповой и семейной психотерапии, президент издательства «КЛАСС», директор и ведущий тренер Центра подготовки персонала «КЛАСС», автор и ведущий эксклюзивных корпоративных тренингов, личный коуч многих политиков и владельцев крупного российского бизнеса.

— Леонид Маркович, коучинг — это что такое?

— Коучинг — это сочетание трех вещей. Первое — это некий индивидуальный тренинг, когда человека учат определенному навыку. Во-вторых, это консультирование, когда человеку дают картинку о том, какой он в данный момент в данных обстоятельствах. То есть человек может про себя понять, почему он все время попадает в долговые ямы, или почему он уходит в запои, или почему ему не везет в бизнесе. В-третьих — это психологическая поддержка. Это индивидуальное сопровождение человека, когда он осваивает новые для него шаги.

Эти три линии можно, безусловно, взять и по отдельности. И это будет также своего рода психологическое консультирование. Но коучинг — это именно определенное сочетание всех вышеперечисленных аспектов. Назначается определенное количество встреч, во время которых решается очень конкретная задача, в отличие от психотерапии, которая растянута во времени. Коучинг — это своего рода инновация для тех людей, у которых мало времени и которые привыкли платить за интеллектуальные услуги. Можно назвать коучинг неким психологическим причесыванием, своего рода инъекцией понимания того, что с тобой происходит.

Можно еще сказать, что это некий набор коротких импульсов, с помощью которых человек сделает ряд важных для себя шагов. Это не просто знания или информация о том, что и как надо делать, это именно тренинг, вхождение в процесс с помощью специалиста. Термин «коуч» идет от английского «тренироваться». Можно сравнить это с фитнесом. Ведь тренер не просто говорит человеку, что ему надо делать, а сопровождает его в его первых движениях, определяя меру нагрузки, давая обратную связь и планируя следующий шаг вперед. И все это для того, чтобы тяжелый физический труд был бы не столько тяжелым, сколько радостным и полезным для человека. Коуч — это сочетание «доброй феи», спортивного тренера и личного помощника. Это одновременное получение и навыков, и знаний, и импульсов к действию.

— Как долго может происходить сотрудничество коуча с клиентом?

— Оптимальное время — это 4–5 встреч. Этого времени вполне достаточно, чтобы человек смог посмотреть на себя со стороны, почувствовать вкус к изменениям и решить какую-то определенную проблему. Конечно, потом он снова может вернуться, но уже с другими задачами. Смысл коучинга в том, что он относительно краткосрочен.

— Чем отличается коучинг от бизнес-тренингов?

— Тренинг — это работа для группы, и эта форма имеет значительные преимущества в решении ряда задач. Например, научиться переговорам. Это вообще мой любимый тренинг.

Коучинг же — работа индивидуальная, в ней уделяется больше внимания индивидуальным аспектам личности.

— Коучинг — это только для бизнесменов?

— Конечно, нет. Это для всех. Просто этим скорее занимаются бизнесмены по одной простой причине: у них больше денег. Коучинг идеален для спортсменов, актеров, домохозяек, для всех. На самом деле, это вопрос такого же плана, как вопрос «для кого парикмахерские». В парикмахерские ходят те, кто хочет хорошо выглядеть, а не только те, кто отправляется на бал. То же самое и с коучингом.

— Как Вы относитесь к мнению многих людей, что к такого сорта специалистам обращаются слабые люди, не умеющие сами разбираться в своей жизни?

— Ну, это довольно странное утверждение. Оно, вероятно, исходит от людей, которые не очень представляют себе, что значит быть сильным или слабым. А к хирургу кто обращается? А к тому же парикмахеру? Получается, что к ним обращаются «слабые» люди, которые не могут сами вылечиться и постричься. Сегодняшний мир очень специализирован. Если человек сам себе шьет обувь, выращивает еду, собирает машину и так далее, то, наверное, он может сам с собой и коучингом заниматься. Но если человек, что бывает намного чаще, хороший специалист в каком-то одном деле, то так же, как он нанял бы парикмахера, он нанимает специалиста по коучингу. Насчет силы и слабости я бы сказал следующее. Сильный человек, видя, что на улице холодно, надевает теплую одежду. Хотя он достаточно сильный для того, чтобы в одной майке качать мышцы у себя на балконе. Человек, который приходит к коучу, желает воспользоваться услугой, созданной цивилизацией. Если человек считает себя слабым оттого, что спит в комфортабельной кровати, а не на рогоже, если он считает себя слабым, потому что ездит на машине вместо того, чтобы ходить на работу пешком, то тогда он может считать себя слабым из-за того, что обратился к коучу.

— Если человеку понравится, что его время поддерживают и толкают вперед, то может ли он «подсесть» на коучинг?

— Если человек чувствует себя неким спускающимся мячом, который нужно периодически накачивать, то задача коуча — найти в его жизни такие ситуации, такие обстоятельства, которые могли бы осуществлять эту функцию без постоянного обращения к специалисту.

— Придумайте, пожалуйста, какую-нибудь метафору для коучинга.

— Можно сравнить коучинг с пищевыми добавками. Начнешь их принимать — и станешь более здоровым, сильным и бодрым. Можно сравнить коучинг с неким соусом для жизни. Без соуса можно, конечно, есть, но будет довольно пресно.

— Можно ли с помощью коучинга стать миллионером?

— Если человек приходит на коучинг с идеей стать миллионером, то значит, он для этого созрел. Поэтому с ним можно начать двигаться по тем дорожкам, которые приведут его к успеху. Это некий маршрут, и он задается, исходя из пожеланий клиента.

— Как Вы думаете, что помогло Вам стать столь успешным психологом?

— Мне просто интересны люди, и я ищу, как с ними поближе познакомиться. Психология — это хороший повод для знакомства со многими людьми. Мне очень интересно увидеть потенциал людей, их внутренние ресурсы, то, на что они способны. И я этот интерес с радостью удовлетворяю в своей профессии.

Случай коучинга. «Коучинг как жизненное сопровождение»

Познакомились мы на тренинге, куда он попал скорее всего случайно. При невероятной целеустремленности на коротком отрезке, он как будто терялся время от времени в жизни и находил сам себя в каком-то неожиданном проекте. То есть все это можно было объяснить рационально, тем не менее было ощущение полного произвола внезапного увлечения.

Я встречал немало чиновников, как профессиональных в течение всей своей карьеры, так и ставших ими на каком-то конъюнктурном этапе жизни. Однако в этом случае поражала степень энергетичности, то, до какой степени удалось сохраниться живым под этим бюрократическим прессом всей жизни.

Когда он появлялся, было впечатление, что он занимал собой все пространство, сколько бы его ни было. Все прекращали работу, для каждого он находил слово, кого-то задирал, что-то комментировал, яростно давал советы, присказкой было: «рассказываю». И он рассказывал. Истории из жизни, соображения по поводу, всплывшие мысли, вперемежку с прихлебываемым чаем, громким смехом.

Кому-то он казался совершенным носорогом, казалось бы, сейчас все сметет на своем пути, смахнет уровнем шума и ветром, создаваемым движением по какой-то немыслимой диагонали. Могло создаться впечатление, что он никого не слушает, однако это было совсем не так, он успевал услышать любую мелочь, тон голоса, нечто сказанное вполголоса и чуть ли не про себя.

Любую идею он хватал на лету, мог возвратиться к ней через некоторое время, как у кошки может быть разбросано в углах комнаты много игрушек, к которым она возвращается с прежним азартом, так и он четко запоминал, где что осталось лежать и к чему можно будет вернуться в свой черед.

Этот кипучий хаос имел особый, ему ведомый порядок, он не уходил, пока не перетрогает тем или иным образом каждого, кто присутствовал при его появлении. Это был народный римейк барского поведения, где до всего было дело, все становилось на время его поместьем, так и казалось, что сейчас он предложит поохотиться, а там и обед. Как будто он влезал в ванну, вода расплескивалась, и все оказывались вокруг совсем не лишними, но слегка потерянными.

Когда он уходил, тишина была почти звенящей, такое впечатление, что все немного оглядывали друг друга, не помял ли он кого, и как же можно было произвести столько шума и действий за это время.

Казалось, он жил в бесконечном времени, его хватало на поздравления по праздникам, странные подарки, нарочитой грубости ремарки, которыми он предупреждал о событиях. Однажды он привез мне из командировки в Германию специальную тряпочку для глажки брюк. С какой-то сложной подводкой, почему именно мне. Он нашел их специально, не простым способом и купил несколько. Сам он гладил брюки регулярно.

На свой лад он ко мне привязался, что-то такое обнаружил и внезапно появлялся рядом вот уже в течение десяти лет. Для меня он был человек из абсолютно непонятного мира, всегда административного, связанного со службой, иерархией, сложными законами перемещений, время от времени им сменяемого. Ему было немало лет, но когда он начинал заливисто хохотать, как мальчишка сам себе еще и подхихикивая, ударяя себя по бедрам, видно было, что возраст он с себя стряхивает, как и все остальные детали солидности.

По образованию он был юрист, и видно было, что очень неплохой, к этому следовало добавить редкое свойство умения думать по-своему, без шор и обязательных привязок к правилам занимаемого места. Он был, что называется, по-жизненному умудрен, по-хорошему трезв. С ним можно было посоветоваться по любому поводу, он задумывался, видно было, что мысли еще долго крутились у него в голове после сказанного.

В давнее время он работал следователем, это оставило у него свой отпечаток, но когда он не напрягался, а это было почти всегда, так как если он напрягался, то это приводило к особой собранности, и было сразу заметно, он решал какую-то внутреннюю задачу и опять возвращался к тебе с просветленным лицом.

Через всю жизнь он пронес странности, как кажется, максимально возможные при любом из своих положений. Теперь-то в своем последнем вертикальном взлете, он достиг уровня, когда это уже могло считаться непривычным украшением. Наверняка, где бы он ни работал, о нем перешептывались.

Но это как раз частый феномен, в коучинге не редкость видеть очень успешных людей, выскочивших за пределы возможных оценок, это как раз и было для них одним из стимулов. Желание если уж быть не как все, и делать шаг вбок и вверх, способствует успеху не только отчаянной необходимостью еще больше выйти из ряда, но самоутвердиться в стороне

В его случае сочетание странностей и недюжинной энергии с прекрасной способностью думать и замечать как раз были феноменом.

О чем бы его ни спросить, он задумывался, как будто немного взвешивал вопрос, потом прислушивался к первой канонаде вспыхивавших ответов, сосредотачивался на интересных версиях шедшей у него в голове пристрелки, потом ненадолго замолкал и начинал идти по следу. Маленькое расследование было своего рода шедевром трезвости и поводом лишний раз объяснить жизнь как она есть.

Налет подозрительности и необходимость ориентировки новым спазмом появлялись у него через некоторое время, но это уже явно шло по нисходящей. Вышло так, что по мере нашего знакомства дела у него шли все лучше. Я думаю, он был образцовый крупный чиновник, о котором начальство могло только мечтать. Он брал на себя полную ответственность во всем, что делал, старался решить вопрос по существу, насколько он был вообще решаем, обладал разумной степенью азарта, тщательности и после основного решения доводил до совершенства бюрократическую сторону.

Все было подписано, согласовано, утверждено и подстраховано отношениями насколько это было нужно. В своей организации он явно выполнял роль внутренней дипломатической службы. По-носорожьи сопя, мог обойти всех нужных людей на самом верху, их и было для него немного, всем оказывался нужен, невзначай объяснял, шутил, предупреждал и вносил немалую долю смысла в эту разросшуюся грибницу официоза.

Он был своего рода шахматист, его явно развлекало, что он думал на много бюрократических ходов вперед, кто что скажет и почему ответит именно так, он готов был неутомимо объяснять начальству последствия производимых комбинаций. В параллель у него была готова версия происходящего ясная и трезвая, почти готовая для перевода событий в комикс.

Казалось, и тут он был неутомим. Как будто служил одновременно домовым, добрым ангелом, уборщиком постоянно пополняемых Авгиевых конюшен, курьером дипломатической почты и это в дополнение к роли ответственного чиновника, который вообще-то мог бы и не слишком напрягаться.

При этом он успевал позаботиться об интересах многих людей, находившихся с ним на одном уровне или ниже, просто так, из спортивного азарта к жизни, особой житейской стойкости. В другом раскладе он был бы хорошим механиком, делавшим все на совесть и имевшим отношения с машинами, не меньше, чем с людьми. Он и в своей бюрократии был механик.

То, что он оказался еще и юристом, и большим начальником, так уж случилось, энергия перла из него, как будто ему было тесно в костюме, кабинете, машине, везде, где он появлялся, даже на короткое время. Поэтому он и располагался в любой ситуации как в ванне, расслабленно и надолго, одновременно собрано и по-сибаритски, но с удивительной подвижностью и готовностью выпрыгнуть в любой момент. Потому что он как будто бы еще работал пожарным.

Собственно, для него не было короткого времени, потому что он наполнял собой все, что делал, казалось, через узкое горлышко начинала литься какая-то жидкость, булькать, вот-вот она должна была перелиться через край, но тут он останавливался и как будто слегка откидывался назад, делал паузу и его становилось меньше. Ненадолго.

Это был очень умный человек, все время решающий жизненный задачи, как будто он не мог перестать это делать, как заяц, который грызет кору. Стоит перестать, и зубы не будут стачиваться и рот нельзя будет закрыть.

Его зашкаливающая энергетика, кипящий котел внутри нуждались в спусковом клапане, тот не всегда справлялся с нагрузкой и после нашей давней встречи ему с этим сильно полегчало. Тогда он неожиданно для себя увлекся эриксоновским гипнозом, прошел курс тренинга, который я вел, стал поклонником метода и меня заодно. Он извергал на меня реки уважения и благодарности, все время находил какие-то новые слова, рассказывал о неведомых книгах и новом опыте применения освоенных техник.

Я очень хорошо к нему относился, но мне постоянно не давал покоя выхлопной клапан, и я чувствовал себя в ответе за его дальнейшее очеловечивание, сброс избытка кипения. Особый вызов состоял в том, чтобы уменьшить количество его слов, не ограничивая самовыражения.

В чем-то он относился ко мне как к своему талисману. Он успевал читать много книг, думал над ними и его хаотическое жизнелюбие, постоянная кипящая домна энергии успевали поглощать все это как добавки к своей бурной жизни.

Однажды мы решили провести несколько сессий коучинга, у него возникли вопросы о том, как еще можно общаться с людьми. Он был самоучкой в лучшем смысле этого слова. Получал знания и опыт не столько в расфасованном и отобранном виде, сколько сам брал где мог, неравными порциями.

Говорил он не просто много, а столько, что это в принципе не могло поместиться в отведенное им же время, способность, повышая градус, выплавлять нужное очень помогала ему, но наступил период, когда более энергосберегающие технологии стали очень нужны. Даже в общении.

Собственно, просто общения у него не было. На одной из первых сессий я попросил его рассказать об обычном дне, когда он фактически не работал. Он задумался, это оказалось не просто. Не работал? Я знал, что он сам был не прочь что-то чинить. Две его машины были уже такого класса, что особых возможностей развернуться, засучив рукава, у него тут не было. В принципе, он понимал в машинах почти все, еще с тех времен, когда они не состояли из готовых блоков.

Он также многое сделал у себя на даче, она была скорее целым поместьем, где масштабы тоже наступали ему на горло, так как требовали привлечения иных сил. Играть в специальные мастерские было ему не по нраву, он все же хотел бороться с жизнью, ее создавать и усовершенствовать в реальных измерениях, а не играть в игрушки.

Как-то так вышло, что невольное богатство, прихлынувшее как результат прямых и косвенных бюрократических оплат, стало ограничивать его потребность в активности. Разбирать Жигули до винтика, как и соседский трактор, превращать шесть соток участка в цветущий сад с дворцом впридачу было бы для него полезно.

Для перегрева котла цивилизация, где самому не надо пачкать руки, была очень некстати. Ему явно нужны были поводы что-нибудь спасти, то, что он это постоянно делал на службе, было все-таки чересчур интеллектуально, то есть его головы более, чем хватало, но надо же было загрузить и руки с телом.

Итак, вернемся к моему вопросу о «простом дне». Он вспомнил, как летел из командировки. Даже в этом его рассказе всплыла какая-то неразбериха в аэропорту, где он что-то объяснял, решал вопрос с совершенно незнакомым летным начальством, кого-то слегка стращал, был развернут целый драматургический процесс и воспитание в придачу, все разрешилось в лучшем виде. Я спросил, а мог ли он не вмешиваться? И имеет ли смысл иногда себя ограничивать? Вопрос явно поставил его в тупик. Он всерьез задумался.

У нас вообще был коучинг из простых вопросов. Мне надо было сделать его речевые периоды короче. Это всегда нелегкая и весьма интересная задача. Но в нашем случае это получилось. Я ставил вопрос за вопросом, не перебивая, понижая голос, двигаясь к нему и улыбаясь, а он был ко мне довольно внимателен и ценил мою доброжелательность. Мое поведение было нетипично, я обращался к нему по имени-отчеству, с мягкостью, но очень четко, как будто его слегка окликая, пробуждая.

И он на это очень хорошо реагировал, как будто приостанавливал свой бег и круто на скаку останавливался. Так что я вводил особые знаки препинания, и ему стало нравиться говорить короче. Это и вслух проговаривалось как задача. Я прямо спросил его, не хочет ли он стать полегче. Это имело много смыслов, в основном они были вполне ясны и перекликались друг с другом.

Ему следовало похудеть, говорить меньше, часть речи упаковывать в метафоры, при общении скорее отодвигаться, а не двигаться так, как будто он сейчас возьмет собеседника за пуговицу. Мы договорились, что стоит попробовать пропускать одну из трех возможностей вмешаться в принципе. То есть начать редактировать себя, а для этого как будто освоить способность смотреть на происходящее со стороны.

Этим пассажам соответствовали некоторые примеры, шутки. Образ иронического себя, зарисовки возможного, планы ближайшего будущего, которые он мог бы для себя набрасывать, очень понравились ему. Он-то бросался в немедленную сабельную атаку, знал, что делать, и как же было обойтись?

Разумеется, и вполне искренне, я высоко ценил его энергию и вовлекаемость в каждую мелочь по дороге, но нам нужно было выработать и другое. Не вместо, а в параллель. Оказалось уместно его слегка попугать, бережно, с шутками и извинениями, но нам явно не нужна была гипертония и прочие радости переполненного энергией вечного мальчика.

Пускать послеинсультные пузыри тоже маленькое удовольствие, а они дальние родственники пузырящейся радости смеха и удовольствия от сделанного по максимуму в случаях, в которые тебя не очень-то звали и которых можно было избежать.

Наверняка многие люди считали его чудовищем, почти прирученным, даже полезным, за выслугой лет скорее безопасным с точки зрения возможности сойти с ума самому и свести с ума присутствующих, это ощущение чудаковатости и нетаковости жило и в нем. Поэтому стоило слегка начать его пугать, как он подбирался, готов был слушать внимательнее и даже давать клятвы по исправлению.

Сделать из него вкрадчивого тихоню вряд ли было возможно, но так далеко мы и не собирались забираться. Тем не менее, кураж новизны стал нашим постоянным спутником. Мы, засучив рукава, взялись за весьма своеобразный тайм-менеджмент.

Он вырос после войны в подмосковном пригороде в приблатненной среде, типичной для того времени и места, и вырос он самородком, как гриб сквозь асфальт, пробив своей недюжинной энергией многие препятствия. Изменение форм повышенной активности была понятной, непростой и очень интересной задачей.

Это был как будто бы второй этап работы, потому что первый он прошел, когда занимался эриксоновским гипнозом. Он связывал те успехи с полным избавлением от всяких тогдашних болезней, внятно проклевывавшихся и делавших его частым пациентом. Теперь нам стоило попробовать продвинуться дальше.

Одним из наших приемов оказалось внедрение талисманов в его карман. Казалось бы, все очень просто и даже чуть странно, но это было точное попадание. Здесь сошлись для него несколько смыслов, мотивов, и выбранные предметы оказались хорошими памятками.

В одном из карманов его пиджака поселилась тяжелая гайка. Ее следовало часто трогать, особенно когда предстояло общение, это стало знаком препинания в тексте его поведения, в котором, вроде бы, ничего могло не меняться, но попробуйте изменить такие мелочи, как интонацию, артикуляцию, и заговорить правильными звуками — многие смыслы начнут меняться сами собой.

«Пигмалион» не даром был такой популярной пьесой в начале прошлого века, мистер Хиггинс еще не сошел со сцены, и вспомнить о нем оказалось очень кстати. В этом незаметном жесте прикасания к гайке было смирение, память, запускавшая небольшой каскад действий: спокойное дыхание, опускание плеч, глаза, смотрящие шире, легкое отодвигание. За этим следовало выученное в наших беседах желание сказать поменьше, как будто тем самым решая попавшуюся задачу.

Он все равно подходил к новому как к задаче, чуть ли не бодал ее вплоть до разрешения, а тут появилось наше препятствие, этакий пояс легкости, как для фигуриста на тренировке. Гайка символизировала лишнее: привычку быть громким, перебивать, надвигаться, говорить все, что можно, и повторять для ясности, переформулировать, исправляя, отвечать на все сказанное собеседникам, даже на то, что лишь поддерживало разговор с его стороны.

В другом кармане поселилась легкая и прозрачная, почти невесомая фигурка, это был лебедь Сваровски, нечто изящное и как будто бы имевшее одну легкую форму без веса. Его тоже следовало потрогать, и это был контраст, напоминание о выборе. Потом мой клиент рассказывал мне, что, меняя костюм, переезжая из кабинета в кабинет, он прежде всего думал именно об этих предметах.

Если отвлечься от количества его движений и слов, каждый шаг его мысли был точен и по-своему изящен. Это было похоже на фигуру в кармане, он мог быть ясен и прозрачен, если бы не поправлял сам себя, отказался от избытка перебивов и повторов, и как будто бы перестал захламлять некий буфет, который постоянно имел рядом с собой.

Кстати сказать, названные предметы вытеснили из его карманов и портфеля много другого и лишнего. Как никак, теперь ему следовало концентрироваться на сгущенных паузах и плотности гайки, воплощавшей разобранные особенности его привычек.

В коучинге мы стали разбирать последовательность его дня с точки зрения того, что он мог делать короче, где мог бы быть пунктир вместо жирно проведенной линии действия. Сама подробность разбора, обращенность внутрь этого очень активного, бурно кипящего по своим привычкам человека, оказались для него очень интересны. Он только что не вскакивал, вспоминая множество своих лишних движений, фраз.

Обычно его энергия была направлена вовне, на практичные и понятные цели, а тут пришлось иметь самого себя в качестве объекта внимания. Мы открыли фабрику качества, а из него неожиданно получился отличный инспектор по отбору брака.

Простой поставленный контроль, шутливая цензура, система часовых, фиксация времени по данному себе заданию, мелкие формы отчета на листе бумаги, да и просто план поведения в ближайшие пару часов, были для него новым делом, и он приступил к нему с недюжинным упорством и желанием совершенствоваться.

Мы занялись своеобразной бытовой каллиграфией, я даже попытался внедрить идею о записях на чистых листах бумаги, заведомо иероглифических, где почерк, то, как это пишется, а скорее рисуется, должны были быть важнее собственно содержания. Но это оказалось в нашем случае все-таки мельче реально возможного. Он честно пробовал, но сбивался.

Скоро он перестал ссылаться на множество дел и невозможность следить за деталями, его увлекла сама возможность перемены поведения таким, казалось бы, простым способом. Все-таки нам очень помог Милтон Эриксон, безусловный авторитет для него, уже заслуживший его медицинское признание ранее избавлением его от ряда неприятных симптомов, путь к тщательности и детальности, как к ключам к реальности, был нам открыт.

Конечно, он срывался, так как отвечал на работе не только за свой обширный департамент, но и за множество других людей, удерживал в голове сотни, если не тысячи от него зависевших. Но дело еще в большей степени было в житейских привычках. Он был обязан своему успеху в состоявшейся жизни своему темпераменту и тщательности, избыточности всех своих проявлений.

Но по здоровью, возрасту, стремлению к новому, ему действительно была необходима существенная перестройка привычек. Он это понимал и здесь мы с ним были в одной лодке. При всей его норовистости и несхожести характеров, при разбросанности и том, что он появлялся на нескольких встречах с большими интервалами, мы явно двигались с результатами.

Однажды он рассказал мне, что его талисманы и наши встречи очень помогли ему на даче. У него было почти что имение, он по-прежнему все, что мог, делал там сам, но тут он изменил всю систему полива, которой вообще придавал большое значение. Раньше из всех шлагов у него била вода, а теперь — не просачивалось ни одной лишней капли. Ему, а не мне принадлежала метафора про то, что почти так же теперь обстоит дело и с его общением.

Конечно, тут он перебарщивал, было понятно, что изменить привычки в рабочей обстановке, складывавшиеся всю жизнь, не так уж просто. Однако, следует заметить, что если нам удается вместе с клиентом изменить привычки на условные пять-семь процентов, то это уже оказывается очень большим прогрессом.

Своеобразное коллатеральное кровообращение, если воспользоваться медицинской моделью, разгружает привычное и снимает ряд спазмов, перегрузок, давая необходимую управляемость, как спонтанную так и сознательную.

В работе с тайм-менеджментом мы приступили к планированию, у нас появились схемы стратегических действий и тактических решений на неделю, особые диаграммы отношений. Мы стали прикидывать, сколько общений, фраз, улыбок, предложений нужно каждому из начальников, учитывая его характер. Понимаю всю условность и игровой характер этой части обсуждения, мы все же нашли способ выйти исключительно из спонтанного режима. Который подразумевал необходимость все время быть начеку, невольно просчитывать запасные варианты и устраивать своеобразные обходы, чтобы питать непосредственное чувство контакта и сопричастности, включенности во все происходящие процессы постоянно.

Мы иногда посмеивались над невольным девизом «Я отвечаю за все», понимая всю силу и притягательность этой установки и тем не менее необходимость не полагаться исключительно на нее постоянно. Можно было бы сказать, что мы работали над гибкостью, над умением быть разным. А это коучинг для возрастных особенностей, своеобразный фон для последующих изменений и одновременно реабилитация здоровья и делового функционирования.

Склероз ведь касается не только сосудов, но и поведенческих каналов, через стереотипы и привычки, вредит не меньше. Так как мы вошли в раж этого своеобразного фитнес-клуба, и спортивная составляющая оказалась задействована в полной мере, хотя и в этой своеобразной форме, мы смогли заняться невербальным тренингом.

Стоило видеть, как этот крупный, мощный, весьма немолодой человек старательно преображался, зеркаля одного из частых оппонентов, пересаживаясь на его место и воспроизводя интонации и речевой рисунок. Выражения лица, примеряемые одновременно с этими движениями, старания по воспоминаниям воспроизвести манеры смотреть и морщиться приводили вместе с градом льющимся потом и улыбками к многим находкам.

Благодаря нашим усилиям ему удалось сделать много тех мелких и тонких движений, которые были бы возможны на участке или спортивном зале (в который он все равно не ходил). Попытки попасть в тон и такт изображавшихся людей приводили к явному уточнению настроек, резонансу с ними. Это давало возможность лучше чувствовать других и себя, меньше говорить и разгружать энергетику, казавшуюся нам обоим избыточной и во многом данью старым привычкам.

Я еще раз убедился, как важно сделать шаг в сторону от обычных, привычных, стереотипных крупных деловых жестов, от прямых советов. Были и прямые житейские результаты. Например, мой клиент совершенно перестал употреблять алкоголь. Оказалось, что нашлись и способы отказываться, не обижая и не выпадая из мужской компании, и особое удовольствие уходить вовремя и проводить вечер по-своему.

Мы подробно проработали «справку», которую он мог устно предъявлять, не чувствуя себя ни слабым, ни постаревшим, не рискуя выпасть из нужного круга. Тут была и ирония к себе, и сожаление, и гордость своим образом проведения вечера, и возможность поработать в уголке, предъявив результаты наутро.

Оказалось, что желание индивидуальности и возможность построить новый образ были сильнее и интереснее, чем опасение сойти с общей тропы. Нам нужны были признаки другой жизни, и то, что она была возможна, занимало его и давало энергию для поиска именно мелочей. Те самые тонкие подстройки здесь проверялись. «Быть не как все», часто добавка в целое поведения, с этим опасно переборщить, как с любым витамином, но этого довольно часто не хватает.

Как и в случае с настоящими витаминами, здесь немалое разнообразие и нужен подбор, выбор, адаптация к поведению как целому. Но то, что ранее очевидное разбирается на части, рефлексируется, анализируется, меняется, как раз подобно тонкой работе с механизмом и уже само по себе приводит к хорошим результатам.

Нам удалось отстраниться от привычного бытового поведения, и когда мы к нему вернулись, то трезвость взгляда заметно увеличилась. Так что, оперевшись на одну трезвость, мы выиграли и в другой.

Уменьшилось количество ответственных командировок, так как выяснилось, что при всей нужности, его ценили больше за то, что он все-таки совершал, некоторая избирательность активности только пошла на пользу его служебному образу. Мы занимались в основном паузами, островами сбереженного времени, планированием и подведением итогов, обсуждением окружающих людей и способов подходов к ним. Ему нравилось думать обо все этом по-другому, искать нового, экспериментировать.

Сюда ушла часть его азарта, здесь он мог самоутверждаться. Время от времени он шутя докладывал мне о достижениях. Он запретил водителю слушать музыку при нем и это пошло еще дальше. Для всей огромной организации были разработаны и внедрены стандарты для водителей, где были регламентированы обязанности, среди которых наличие музыки во время поездки было строго на усмотрение чиновника.

Он стал гораздо чувствительнее к разному шуму, его окружающему, и тому, который так любил создавать сам. Это отношение к фону, к мелочам как раз и было одной из наших целей. Мы перешли от таких «грубых параметров», как громкость, мощность, к фоновым, более построенным на модуляциях, интонации, оттенках. Разумеется, речь здесь всего лишь пример, как с очень умным человеком, с ним удавалось находить прямые аналогии в деловой сфере.

Теперь он как ребенок радовался новым находкам, обновлению интересов в повседневной рабочей жизни, это отвлекало его от вопросов, казавшихся ему ранее очень важными для немедленного решения и вмешательства, часть внимания перенеслась с содержания на формы общения, энергетически он уже не хватался за все с избытком накала. Перераспределение части активности (а речь, разумеется, идет лишь о малой части) с главного на якобы второстепенное очень понравилось ему.

Перед нами был активный мальчик, который как будто бы раскрашивал специальную книжку с картинками, цвета давали чувства, выборы, сосредоточение на деталях, более глубокое проникновение в предмет. Невольный пафос и серьез находили выход в этой неожиданной тщательности, проверке качества исполнения, переходе к процессу от постоянных перескакиваний с результата на результат.

Вряд ли это сказалось на результатах его основной деятельности в худшую сторону, нам ведь нужно было почистить, убрать от лишнего его действия, от постоянных возвращений к недоделанному, так как ему было свойственно все время отвлекаться, одновременно требуя от себя тщательности, возвращаться к оставленному еще и еще раз.

Смешно, но он получил за разработанные по его заказу стандарты для водителей множество благодарностей от коллег, которые, будучи безусловными, формальными хозяевами ситуации, стеснялись обсуждать их поведение и невольный избыток шума с шоферами.

Однажды у нас опять состоялся разговор о том, как ему стоит вести себя в ответственных командировках. Там особую роль играло застолье, его непосредственному начальнику, человеку самого высокого ранга, требовалось его присутствие и поддержка. Поневоле я много узнал о нравах людей этого круга, многочасовое сидение вместе с испытанием нечеловеческим количеством еды и выпивки казались древним ритуалом, далеко вышедшим за пределы логики и обычных смыслов.

Видимо, чем больше приходилось имитировать радость в этой безрадостной ситуации для всех, чем искусственнее все это было, тем больше требовалось усилий, чтобы этого не замечать. А это тоже следовало залить крепкими напитками. Мы разработали специальное поведение для этих случаев.

Следовало признать, что при своих достоинствах и заслугах ему необязательно было изображать человека вне возраста, также задачей могло быть создать себе до некоторой степени собственный образ, включающий отказ от спиртного и необходимость отдыхать. Было понятно, что ритуал застолья в этом случае был важной частью работы, отношений и того, чтобы оставаться действительно своим.

Однако, оказалось, что задача гораздо более решаемая, пружиной, на которую удалось опереться, было его желание найти новые ходы в бюрократической механике. На прямой и непростой вопрос, что для него лучше: лежать в клинике после застолий и оставления себя в роли «такого, как все» или все же частично отказаться от этого места в строю, разработав себе подобающую справку, ему пришлось дать однозначный ответ.

Мы вместе использовали это как еще одну возможность посмотреть на свою ситуацию трезво, с рядом поправок и авторских выборов, с необходимостью разгрузки как от действий, так и от внутренних неловкостей. Это потребовало от него тонких пристроек к коллегам, общению с ними утром и днем, частичного участия в застолье, шуток и сожалений, дополнительной помощи и советов начальнику, однако избавило от стереотипности роли, явно оказавшейся для него перегруженной.

Конечно, это звучит непривычно, но он с удивлением отмечал, что все осталось нормальным и каким лишним для него, как оказалось, были эти застолья. Он вообще практически перестал употреблять алкоголь и в свойственной ему экспрессивной манере всячески пытался благодарить меня за это. Это далось нам тем легче, что собственно этим, как проблемой, мы вообще не занимались.

Стоит заметить, что это как раз особенность коучинга, когда ряд вопросов проще решаются при косвенном их касании, как будто в параллель с чем-то другим, не вызывающим ни сопротивления, ни кажущимся драматичным.

Я не столько находился для него в роли эксперта, скорее стал на время частью его механизма задавания вопросов, иногда неудобных и внезапных, чаще логичных и выстраивающихся в цепочку, подвергающих сомнению сложившиеся стереотипы и ищущих его собственного решения.

Он был сильным и решительным человеком. Главное, что мне казалось необходимым, это обозначать вопросами развилки выборов, которые он стал по инерции и повышенной энергетике проскакивать. Требовалось заставить его задуматься, удержать на возникшей картинке, иногда положить рядом несколько для его выбора, попробовать сделать пару шагов в развитие каждой из них.

Это как будто бы расширяло возможную территорию его жизни, давало измерение будущего, позволяло шире оглянуться вокруг. Когда он надолго исчезал, я иногда звонил ему и спрашивал, не пора ли встретиться. Уже это было для него некоторым сигналом к тому, чтобы оглянуться в своей жизни. Короткий шуточный разговор моментально переключал его.

Стоило ему сказать, как он занят и насколько же я не представляю, какой вокруг него творится хаос, как я позволял подчеркнуто интонированное междометие, и мы оба начинали смеяться. Он как будто бы что-то вспоминал, останавливался, и мы опять воочию могли проверить, не забыты ли паузы и способы сбрасывать напряжение.

Незаметно за эти годы я как будто бы стал этаким довеском к его жизни, чем-то вроде доброго ангела, специальной конструкцией, превращающей его лодку иногда в катамаран на короткое время, с устойчивостью и повышением плавности. В этом не было чего-то вроде искусственной почки, я был скорее этаким островком, куда он мог ступить, чтобы отдохнуть при своих недюжинных энергозатратных перелетах.

Однажды я обратил его внимание на манеру носить костюм. Нам было не до высокого стиля, выпрямить его и устрожить было бы непросто, но я предложил ему сделать все возможное для устранения бочкообразности. Казалось бы, ему не было особого дела для форм и в этой части своего облика и жизни. Тем не менее, мы провели сеанс коучинга в очень дорогом магазине.

Было впечатление, что он увидел свою фигуру впервые, он долго сопел, и видно было, что открытие было не из приятных. Я прямо спросил его, хочет ли он отвернуться от увиденного или эту небольшую проблему можно перед собой поставить и частично решить. Последствия, у этого очень волевого человека, превысили мои ожидания.

По его просьбе мы всерьез задумались о возможных изменениях, я, как всегда, был сторонником индивидуализации. Специальный анализ показал его иммунологическое отношение к продуктам питания, правда, на это ушли еще несколько месяцев. Физкультура, прогулки, ранее ненавистный бассейн и массажист не только пришли в его жизнь, но для них вполне нашлось время, при чем не худшее.

Конечно, он стал шить одежду на заказ, и я убедил его, что взгляд на себя в зеркало имеет прямое отношение к связи его стиля с энергетикой, самочувствием и тем, как работает его голова, не говоря уже о производимом им впечатлении. Как-то я пошутил, что его удалось откопать среди рухляди столь важных занятий. Он продолжал сопеть, но не был диким кабаном, ему понравилось тереться мощным корпусом о встречные деревья и выкапывать все новые подробности своего быта и облика.

И тут произошла еще одна занятная и отчетливая вещь. Ранее, в ажиотаже рассказа и энергетических наплывов, у него задирались рукава пиджака, с легкостью появлялись пятна на одежде, хотя в общем-то он был подчеркнуто, по-военному аккуратен. Сам гладил себе брюки и следил за складками. Теперь пиджаки пришли к порядку, заведенному им для брюк, его раздувшийся верх пришел в согласие с низом.

Никаких пятен, сползания набок пиджака, вылезающих манжет, да и размахивание руками сильно поубавилось. Он без особых усилий похудел на десять килограмм, это стало предметом его гордости, для меня было важно постоянно связывать его реальный вес с усилиями по уменьшению тяжести проявлений в общении, как будто их можно было взвесить.

Пару встреч мы посвятили тому, что в актерской среде называют психофизикой, невербальному тренингу, который также следовало подобрать для него, как и упомянутые детали режима. Дело было не во внешнем представлении, но мы старались представить состояния с вытянутой шеей, распущенными крыльями плеч, нам нужно было снять невольные доспехи, в которых он привык гарцевать, не ощущая их тяжести.

Мы делали усилия, чтобы выпрямить его и как будто бы удлинить, дать взгляд сверху и физически, и на ситуацию, а также на лист бумаги, моделируя происходящее рефлексивно, развернутость тела, убрать тенденции сбиваться в концентрированный шар, катящийся, набирая инерцию, и расталкивающий все на своем пути.

С каждой нашей встречей мы совершенствовали арсенал игрушек. Я отсекал благодарности, рассказы о его организации и политике, попытки советов, нам достаточно было расширять мир его занятий, постепенно из строго второстепенных и случайных становившихся более инструментальными и осознанными. Я не удивлюсь, если через некоторое время он станет консультантом. Не худшее будет применение для его недюжинных талантов и энергии.

Источник: «Психологический навигатор»