Предлагаем вниманию читателей введение к книге М.В. Новиковой-Грунд «Лингвистика между психологией и психотерапией: мост над пропастью», представленной в Национальном психологическом конкурсе «Золотая Психея» по итогам 2021 года в номинации «Книга года по психологии».
В своей статье «Исторический смысл психологического кризиса» Л.С. Выготский пишет: «Всякое конкретное явление совершенно неисчерпаемо и бесконечно по своим отдельным признакам; надо всегда искать в явлении то, что делает его научным Фактом. Это именно отличает наблюдение солнечного затмения астрономом от наблюдения этого же явления просто любопытным. Первый выделяет в явлении то, что делает его астрономическим фактом; второй наблюдает случайные, попадающие в поле его внимания признаки».
И далее он сравнивает, какие признаки понимаются как неслучайные в трех различных направлениях в психологии: « ... что делает психологическими фактами самые разнообразные явления — от выделения слюны у собаки и до наслаждения трагедией, что есть общего в бреде сумасшедшего и строжайших выкладках математика? Традиционная психология отвечает: общее — то, что все это суть психологические явления, непространственные и доступные только восприятию самого переживающего субъекта. Рефлексология отвечает: общее то, что все эти явления суть факты поведения, соотносительной деятельности, ответные действия организма. Психоаналитики говорят: общее у всех этих фактов ... — это бессознательное, лежащее в их основе». Таким образом, давняя, осуждавшаяся еще схоластами проблема интерпретации приобретает в рассуждениях Выготского новое качество: множественность интерпретаций и возможность одновременного существования двух и более в равной степени справедливых интерпретаций становятся действенным методологическим инструментом в парадигме неклассической науки и неклассической психологии, в частности.
Но интерпретация — это некоторое «внешнее действие», которому предшествует «внутреннее действие» — понимание. Существуют две философские традиции, два методологических подхода, разделяющие это двуединство: герменевтический, апеллирующий к «внутреннему действию», пониманию, и позитивистский, опирающийся на «внешнее действие» — интерпретацию. В предлагаемой работе делается попытка совместить в духе представлений Выготского оба этих действия, заместив противопоставление объединением. В «Картезианских размышлениях» Гуссерля содержится такое рассуждение: «Других я постигаю на опыте ... с одной стороны, как объекты мира..., как психофизические объекты, они своеобразно слиты в мире с телами. С другой стороны, я в то же время постигаю их на опыте как субъектов этого мира, как тех, кто постигает на опыте этот мир, причем тот самый мир, который постигаю я сам, и при этом я постигаю их как постигающих меня самого, меня как постигающего на опыте мир, а в нем — Других». Неопозитивистская традиция, обороняясь от «избыточной роскоши» представлений феноменологического и герменевтического подходов, пытается аскетически свести понимание к «объяснению» взамен «вчувствования». Вот аргументация, посредством которой обосновывают свою оценку понимания Гемпель и Оппенгейм: понимание не может быть необходимым, так как поведение психически больных или людей, которые принадлежат к достаточно чуждой исследователю культуре, иногда можно объяснять и предсказывать, исходя из всеобщих принципов, несмотря на то, что исследователь, который формулирует или использует эти принципы, не в состоянии понимать этих людей путем вчувствования.
Истолкование, интерпретация — это тот синонимический ряд, которым определяется собственно герменевтический подход к проблеме понимания. Вчувствование — необходимое дополнительное условие, обеспечивающее взгляд «изнутри». Отказ от вчувствования и объяснение — базисные пункты в позитивистском подходе к проблеме понимания, для которого характерна специфическая зависть к точным наукам, побуждающая стремиться к точности и однозначности высказывания.
Задача настоящей работы связана с характером интерпретации и типом верификаций сегментов текста, порождающих эффект непонимания у адресата этого текста, и, соответственно, она оказывается в поле притяжения этих двух интенций — герменевтической и позитивистской. Для подхода к решению этой задачи мы попытались сконструировать позитивистский по сути подход понимания. Однако мы исходили из предположения, что «вчуствование» не находится в оппозиции к такому подходу, а также основывается на знаках. Просто эти знаки не считываются так же осознанно, как данные павловских экспериментов. Однако они и не принадлежат к почти закрытой для наблюдения сфере бессознательного по Фрейду, а скорее относятся к области бернштейновского неосознаваемого. Но автоматизированные и потому перестающие осознаваться действия вновь открываются для осознания, стоит их в достаточной степени замедлить, чтобы разрушить автоматизм.
Понимание является основой психотерапии в практически любом направлении, в любой психотерапевтической школе. Слушать, понимать, быть услышанным и быть понятым — вот рабочая задача, общая и для психотерапевта, и для его клиента. Рабочий процесс понимания — это интерпретация услышанного. При диалоге эти интерпретации взаимны, проходят многократные переформулировки и уточнения: «Верно ли я услышал?..», «Почему вы сказали, что?..» Чем больше психотерапевтический контакт уходит от диалога в сторону монолога, тем более произвольными оказываются интерпретации слушающего. Однако даже в самом успешном диалоге резюмирующие интерпретации психотерапевта оказываются некоторой, пусть промежуточной, но истиной. Сами множественность и произвольность интерпретаций основываются на вере хотя бы одного из пары «клиент — психотерапевт» в их истинность. В принципе, можно рассмотреть даже диалог клиента с психотерапевтом — искусственным интеллектом, который обучен повторять некоторые слова услышанного, задавать по ним вопросы и в паузах говорить «гм», получая неплохой результат. Но даже в этой гипотетической версии, очень напоминающей чеховский разговор с лошадью, клиент, который говорит, в сущности, с самим собой, оказывается в позиции интерпретатора, внешней по отношению к самому себе говорящему.
Интерпретация, таким образом, опирается либо на интуицию внешнего другого, что хуже, либо на внутреннюю, собственную, что лучше, так как по крайней мере соотносится именно с этим клиентом в этой ситуации здесь и сейчас.
Очевидно, что из-за определенной произвольности толкования непременно обнаруживается больше чем одна интерпретация. Это происходит не только при обращении клиента к другому терапевту, но и в процессе работы с одним и тем же специалистом. И тут возникает одна из фундаментальных проблем, которых давно умеют остерегаться как точные, так и экспериментальные науки. Почему среди терапевтов, принадлежащих к одному направлению, в равной степени обученных, оказываются весьма эффективные и малоэффективные? Почему один и тот же терапевт, работая с одним и тем же клиентом, от сессии к сессии достигает то большего, то меньшего успеха? Наконец, почему самые эффективные терапевты, как правило, испытывают постоянные сомнения в том, действительно ли является успехом то, что успехом иногда кажется?
Разумно предположить, что дело здесь в недостаточности того, что принято обозначать крайне расплывчатым термином «понимание», в неопределенности понятия «понять». Относительно интерпретирующего понимания отсутствуют методы объективной доказательности, невозможно проверить, действительно ли данная интерпретация или множество данных интерпретаций релевантны. Впрочем, существует системный принцип, уже усвоенный во многих психотерапевтических школах: слушать не только то, что говорит клиент, но и то, как он это говорит. При обучении психотерапии обязательно указывают, как важно обращать внимание на невербальные элементы: дыхание, позу, паузы. Супрасегментные элементы: интонационный контур, выделение одних и проглатывание других слов, запинание — также используются как основа для интерпретаций. Однако наиболее надежный и более формализуемый уровень — лингвистический — используется, как правило, в очень небольшой степени. Возможно, это происходит из-за того, что носитель языка, будь это клиент или терапевт, осознает лингвистические средства, которыми пользуется, в ничтожно малой степени.
Замечательному востоковеду Гранде приписывается сравнение: «Рыба плавает в воде, но ничего не знает про Н2O. Носитель языка так же мало знает про язык, на котором он говорит, как рыба про воду». Использование всего спектра лингвистических возможностей родного языка в потоке речи не является бессознательным. Это «неосознаваемое», по Бернштейну, — действие, автоматизированное благодаря многократному повторению до той степени, что почти не нуждается в контроле сознания. Но разрушение автоматизма с помощью «замедления» наталкивается на сильное внутреннее сопротивление носителя языка. С этим хорошо знакомы лингвисты, особенно те из них, кто занимается семантикой. Этот факт не отражается в работах по семантике, так как не связан с их тематикой, но регулярно сообщается в ходе частных бесед: «Чувствуешь раздражение, тяжесть и растерянность. Как говорить о том, что и так интуитивно понимаешь?» Вероятно, похожие чувства испытывают и психологи, когда им приходится работать с лингвистическими инструментами. Возможно, поэтому арсенал лингвистических подходов в психологии достаточно беден, архаичен и не систематизирован.
Между тем учитывать, какими языковыми механизмами пользуется клиент, а какими пренебрегает или стремится избегать, — это очень надежный способ понимания. Выбор слова и, соответственно, отказ от другого слова; выбор синтаксических конструкций, выбор грамматических времен, выбор структуры сюжета — все при подробном анализе дает в строгом смысле «отображение на текст» экзистенциальной картины мира говорящего. Лингвистические выборы в потоке речи совершаются одновременно бесконечное количество раз, и совершаются с такой скоростью, которая в общем случае исключает принятие сознательных решений относительно этих выборов, поэтому они безусловно честны: говорящий не в состоянии проконтролировать этот поток для достижения эффекта социальной желательности, для симуляции или диссимуляции своих внутренних состояний, наконец, просто для подтверждения своего образа Я, такого, каков этот образ в его видении. Гипотеза о системности выборов и отказов в потоке речи была экспериментально подтверждена в первой части нашего исследования. Предлагаемая работа является его логическим продолжением.
Исследование 2014 года было практически полностью посвящено уникальной картине мира человека и аргументации того, что она реально существует, а не является общепринятой метафорой. Было также показано, как она регулярно и системно отображается на любой текст, который индивид произносит или пишет. В его продолжении промежуточной целью было создать достаточно простой и по возможности универсальный механизм обнаружения или, точнее, извлечения из любого текста человека отображения его картины мира. Конечной целью являлось создание карты картины мира индивида. Требования к этой карте следующие: ее построение в каждом конкретном случае должно быть достаточно быстрым и не зависеть от индивидуальных представлений, ожиданий и предварительных интерпретаций того, кто ее строит; она должна достаточно наглядно представлять отображение картины мира индивида.
Мы воспользовались принятой схемой упрощения сложного философского понятия «картина мира», которая разработана в экзистенциальной психотерапии и используется И. Яломом. В редуцированном виде она сводится к конструкции, включающей в себя специфические для данного конкретного человека и не полностью осознаваемые им представления о своих ПРОСТРАНСТВЕ, ВРЕМЕНИ, ИДЕНТИЧНОСТИ, СВОБОДЕ, СМЕРТИ.
Извлечение отображения картины мира из текста следовало свести к обнаружению этих экзистенциальных понятий в любом тексте, каким бы способом они ни были зашифрованы или умолчаны. При этом акт извлечения не должен был свестись к произвольной интерпретации, которой можно было бы противопоставить десяток других, менее остроумных. Напротив, акт извлечения должен был обладать такими качествами, как воспроизводимость и, в идеале, компьютабельность, то есть быть формализован настолько, чтобы его можно было представить в виде алгоритма. Компьютабельность не рассматривалась как отдельная цель, а служила лишь средством проверки того, воспроизводим ли результат извлечения.
Поставленная цель определила стоящие перед исследованием задачи.
Несмотря на уже состоявшуюся редукцию хайдеггерианских понятий к более простым представлениям экзистенциальной психотерапии, они сохранили свою размытость и многоликость, оставляя простор для различного понимания и для многообразия и интерпретации. Задачей предлагаемого исследования стала дальнейшая семантическая редукция экзистенциальных понятий. Очевидные потери смыслов, которые неизбежны при любой редукции, должны во-первых, компенсироваться такой однозначностью полученных конструктов, которая защищала бы от произвольности и множественности интерпретаций. Во-вторых, конструкты, полученные в результате редукции, обладают важным качеством «существования»: оставшиеся в процессе редукции смыслы представляют собой не редуцируемую далее семантическую основу, скелет понятия. На эту базу и опираются другие, дополнительные, иногда очень усложненные значения и их коннотации, которые и могли быть утрачены в ходе редукции.
Лингвистика между психологией и психотерапией: мост над пропастью
Слова, обозначающие экзистенциальные понятия, точнее, служащие им «ярлыками», семантически весьма насыщены и полисемичны. Поэтому они могут пониматься множеством способов, которые вдобавок умножаются благодаря индивидуальному опыту каждого говорящего и каждого слушающего, и еще раз умножаются благодаря тому или иному контексту, в окружении которого оказываются. Эта множественность интерпретаций весьма важна, так как именно она создает неисчерпаемую философскую глубину каждого понятия. Однако она весьма вредна с методологической и с собственно технологической точек зрения, поскольку благодаря ей ни один содержательный текст не может быть понят и, следовательно, проинтерпретирован однозначно: так, чтобы интерпретации разных людей полностью совпали. Задача же построения карты текста может считаться решенной только в случае, если разные люди с различным жизненным опытом и находящиеся в различных условиях построят карту одного и того же текста единообразно. В процессе поиска решений, которые позволили бы справиться с многозначностью экзистенциальных понятий, была создана специальная психолингвистическая техника. Ее применение открыло возможность выделить из любого понятия его неизменяемую семантическую основу. Эта основа, «скелет» любого, даже самого сложного и многозначного понятия присутствует в любом частном узусе этого понятия — в противном случае коммуникация относительно этого понятия была бы невозможной.
При таком подходе открывается путь к доказательности интерпретаций и к экспликации строгими формальными методами интуиции терапевта. Именно формализмы — это то, что, первоначально утяжеляя, замедляя и обедняя работу с интерпретациями, позволяет затем проверить их с помощью матметодов и в дальнейшем работать с ними быстро, имея возможность на каждом следующем шаге уточнять степень их корректности, в том числе подтверждать, что данная интерпретация адекватно описывает именно данный кейс, а точнее — именно этого человека здесь и сейчас, а не некоторый «психотип», или диагноз, или кейс, описанный некоторым авторитетным автором в другой ситуации и в другое время. На точности конкретной интерпретации оказывается возможным строить обоснованный и успешный план дальнейшей терапии, причем план «экологичный», когда можно говорить на языке клиента, опираться не на свой, а на его жизненный и эмоциональный опыт, на его ресурсы, а не требовать от него перейти на чужой ему язык психотерапевта и использовать чужой опыт для решения собственной проблемы.
Опираясь на лингвистическое «Как он это говорит?», оказалось возможным сформулировать в процессе беседы (или нескольких диагностических бесед) диагностику проблемы клиента и дальнейший терапевтический план как задачу с недостаточным и избыточным условиями, которая подлежит дальнейшему решению по алгоритму.
Для формулировки, а затем решения этой задачи была создана формальная техника. Описываемая техника была названа процедурой семантического наполнения понятий конкретными содержаниями — ПСН.
Целью ее явилось выявить среди множества значений слова, обозначающего то или иное понятие, некоторое семантическое ядро, присутствующее в любом, даже очень усложненном или странном использовании этого слова любым носителем языка. Семантическое ядро заведомо оказывается значительно примитивнее и беднее, чем само понятие, обозначаемое словом. Но оно составляет тот семантический фундамент, на котором покоится все богатство разнообразных сложных значений. На основе выявления ядерных значений выстраивается карта экзистенциальной картины мира именно данного, «этого» человека, а также обнаруживается место, которое занимает в картине его мира проблема, послужившая поводом обращения за помощью. Одновременно обнаруживаются также стратегии решения этой проблемы самим клиентом — как успешные, так и не приведшие его к успеху. Дальнейший терапевтический план создается с помощью не привнесенных извне, а собственных стратегий клиента, что определяет их доступность, нетравматичность и приемлемость для него.
Источник: Новикова-Грунд М.В. Лингвистика между психологией и психотерапией: мост над пропастью. М.: Техносфера, 2021. С. 6–14.
.jpg)
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать