Личность ученого: субъективные заметки, посвященные 90-летию Владимира Петровича Зинченко

8 лет назад, 6 февраля 2014 года, ушел из жизни Владимир Петрович Зинченко, академик Российской академии образования, профессор, доктор психологических наук, выдающийся ученый, инициатор формирования специальности «эргономика». В день памяти предлагаем вниманию читателей «субъективные заметки» доктора психологических наук, профессора Бориса Сергеевича Братуся, которые были написаны им в 2021 году к 90-летию со дня рождения Владимира Петровича.

К словам Альберта Эйнштейна «наука — это драма идей» всегда хочется добавить «и людей». Не сами по себе идеи волнуются, борются, отстаивают себя, получают инфаркты, переживают поражение или триумф, а их носители: люди, творцы, оппоненты, предатели и защитники с характерами и индивидуальной судьбой. Вспомним строки раннего Евгения Евтушенко:

Ученый, сверстник Галилея,
был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится земля,
Но у него была семья.
И он, садясь с женой в карету,
свершив предательство свое,
считал, что делает карьеру,
а между тем губил ее.

Светить другим нельзя иначе, нежели сгорая самому, идея, чтобы стать стоящей, должна быть оплачена немалой жизненной ценой, а иногда и ценой жизни ее открывающего и отстаивающего. Великий генетик XX в. Николай Иванович Вавилов накануне своего ареста и гибели в сталинских застенках произнес слова, достойные подвижника: «Гореть будем, на костер взойдем, а от своих убеждений не откажемся!» (Резник, 2017, с. 823). И это он не о религиозной доктрине, не о символе веры, а о научной теории, о том, что есть неизменные наследственные признаки. Казалось бы, «что он Гекубе, что ему Гекуба» и стоит ли из-за таких отвлеченных положений рисковать своей жизнью, но для него это — добытая им научная истина, и он за эту истину был готов взойти на костер. Так что настоящая наука — не просто игра ума, не интеллектуальная услуга, не производственная необходимость, а поле борьбы за истину. И нынешние потуги выстраивания хода научных исследований из кабинетов чиновников, ни разу в жизни не удостоенных творческого озарения, ранжирование ученых по величине «индексов Хирша» и числу статей в «Скопусе», выглядели бы нелепыми и смешными, если бы не их принудительное внедрение в практику (жизнь) науки. Среди многих пагубных последствий — нивелирование роли и значимости личности ученого, а также смещение внимания лишь на конечные результаты, продукты его деятельности, т.е. полное непонимание того, что одно без другого просто не существует, — более того, что главным и ведущим — продуцирующим и отстаивающим идею — является сама личность ищущего истину ученого человека.

В свете сказанного я хочу вспомнить и отдать дань личности замечательного ученого-исследователя, экспериментатора, методолога, культуролога и философа психологии — Владимира Петровича Зинченко. К тому же есть подходящий повод — девяностолетие со дня рождения ученого, который ушел от нас несколько лет назад, так что вокруг еще много свидетелей и участников его жизни, которые могут подтвердить, опровергнуть или дополнить мои заметки.

«Воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток». К моим годам он стал уже достаточно длинным, чтобы увидеть, как время заметает, скрывает от сознания подробности, но всегда при этом остаются какие-то отдельные эпизоды, картины, детали — вроде сами по себе не значимые, но удерживающие собой что-то главное в прошедшем. Так тоненькие ветки, вехи на ровном заснеженном поле указывают на скрытую под ними дорогу (в данном случае на смысл и урок именно этого воспоминания).

Первый раз я встретился с В.П. Зинченко вскоре после своего поступления на I курс факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова. Была какая-то большая конференция и Владимир Петрович спорил о чем-то научном, мне не понятном тогда, с Василием Васильевичем Давыдовым. Спор показался мне настолько резким, обоюдообидным, что я спросил у Валерия Яковлевича Романова — человека опытного, уже третьекурсника: «Ну, между ними, наверное, окончены все отношения? Они навсегда после такой ссоры враги?» Валера рассмеялся: «Да что вы! Вон они пошли вместе, пить пиво, наверное». В дальнейшем я не раз видел споры, полемику ученых этого круга и поколения: В.П. Зинченко, В.В. Давыдова, Г.П. Щедровицкого, М.К. Мамардашвили, В.А. Лекторского, В.С. Библера, А.Н. Арсеньева и других. Сколь часто это было резкое, бескомпромиссное отстаивание своего видения с остроумным и жестким опровержением противного мнения. И это притом, что их соединяла верная дружба, действенная помощь, радость совместного общения (не говоря уже об общих застольях как о привычных знаках тогдашнего дружества). По сути для меня это был наглядный урок отношения к науке и другу-ученому, идущий, как понял много позже, от самого Аристотеля: «Платон мне друг, но истина дороже».

Вторая картина воспоминания о В.П. Зинченко относится к немного более позднему времени. Я сижу в аудитории, скоро начнется защита диссертации или какая-то конференция. В президиуме прямо передо мной две средних лет ученые дамы о чем-то тихо переговариваются. Затем в обрамлении их лиц возникает, встревает лицо Владимира Петровича, который, пробираясь на свое место в президиуме, наклонился, чтобы их поприветствовать и перекинуться словами. Поскольку я напротив, то могу впервые разглядеть его лицо — круглое, интересное, с большими, очень живыми глазами, крупными, полными губами, густой кудреватой темной шевелюрой (чуть-чуть «белый негр»), привычно (иногда кажется постоянно) улыбающееся, и голос — приятный баритон, слов не слышно, но гудение доносится до меня. Лицо быстро поворачивается то к одной даме, то к другой, то взлетает, когда Зинченко распрямляется, чтобы поздороваться с кем-то, идущим мимо стола президиума. Видимо, не один я обратил внимание на происходящее, потому что слышу, как один из ровесников и приятелей Зинченко (по-моему, В.А. Лекторский) говорит соседу: «Володя — ну, чистый шмель в малиннике».

Очень точно. Картину этого мгновения так можно и назвать — «шмель». Теперь понимаю, что это был тоже некий урок, «добру молодцу намек», что жизнь в науке не должна быть уныла — ученый может доставлять радость, радовать тех, с кем он общается сейчас.

Эпизод третий. В 1979 г. умер Алексей Николаевич Леонтьев — основатель и неизменный (с 1966 г.) декан факультета психологии МГУ, его душа и мотор. Единственно достойным его преемником мог быть лишь В.П. Зинченко. Однако в отделе образования и науки ЦК КПСС решили по-иному и назначили деканом прибывшего из Ленинграда академика-секретаря Академии педагогических наук СССР. Назначенец выглядел полным антиподом Владимира Петровича — медленно мыслящий, лишенный внешней яркости и остроумия, не говоря уже о том, что был представителем совсем другой — «ленинградской школы психологии». Факультетская психологическая публика была, конечно, против такого назначения, но, приученная советской властью не выражать публично своего мнения, изливала эмоции в кулуарах и застольях. Зинченко же не скрывал своего отношения к ситуации, высказывая его порой в весьма колких замечаниях и оценках. Например, отзывался о назначенце (напомню, академике-секретаре АПН) так: «Ну, он, конечно, не столько академик, сколько секретарь». Надо ли говорить, что подобные остроты тут же становились известными всем, включая, разумеется, объекта самого обсуждения.

Но это еще не обещанный эпизод памяти, а лишь его антураж, рамка. Сама же картина — заседание расширенного ученого совета факультета психологии МГУ в 1981 г., первая часть которого была посвящена юбилею (пятидесятилетию В.П. Зинченко). Полный зал парадной (56-й, ныне — 310-й) аудитории факультета. Радостные лица, поздравления, подарки, цветы. Это был триумф ученого в полном цвете творческих лет и достижений — он и руководитель большого отдела в НИИ, основатель и первый заведующий кафедрой инженерной психологии факультета психологии и прочая и прочая. Но главное — человек, которого любили, уважали коллеги — от маститых ученых до лаборантов. И он выглядел счастливым в тот день. Я запомнил его заключительные слова. После благодарности всем собравшимся, он сказал: «В этом зале находится молодой диссертант, которому сейчас предстоит защищать свою работу. Он только входит в науку. И я хотел бы пожелать ему доброй судьбы в психологии. Удачи вам!»

Все было красиво, ярко, и никто не обращал внимания в этом собрании на уныло сидевшего в президиуме новоназначенного декана. И, конечно, никто не знал, что сразу за этим триумфом начнутся для Владимира Петровича тяжелые испытания. Вскоре после описанного ему позвонил новый декан и за неделю до начала учебного года очень вежливо, вкрадчиво («змея в сиропе», — как охарактеризовал его позже В.П. Зинченко) сообщил, что Владимир Петрович уволен им с поста заведующего кафедрой и должности профессора факультета психологии. Свершилось то, что можно было психологически предвидеть: новому декану находиться рядом с Зинченко было неуютно, если не невозможно, тем более что последний, по всей видимости, и не собирался укорачивать свой язык.

Зинченко пережил изгнание из alma mater настолько тяжело, что его супруга Наталья Дмитриевна Гордеева стала всерьез опасаться за состояние его здоровья. Дело жизни, создание кафедры в Московском университете было попрано. Но урок, который В.П. Зинченко преподнес в этой ситуации (сам, конечно, не думая ни о каком уроке другим) был, скажем, для меня весьма значимым. Наталья Дмитриевна рассказывала, что когда она уже отчаялась смотреть на «почерневшего Володю», он в одно прекрасное утро сел за письменный стол и со все большим увлечением стал работать над новой рукописью. У Виктора Франкла есть такой образ: попавшая в стеклянный стакан муха (в данном случае шмель) может биться до бесконечности о его стенки. Единственный выход — подняться вверх. И Владимир Петрович поднялся. Стал открывать себе и другим совершенно новые темы и возвышенные миры: поэзия Осипа Эмильевича Мандельштама, разработка поэтической антропологии, фундаментальные работы по философии психологии. Он как-то рассказывал мне, что в Мандельштамовском обществе произошел целый переполох, поскольку появились невесть откуда работы психолога Зинченко, не отмеченного до этого в узком кругу знатоков этого поэта. Потом нашлись и новые точки профессионального приложения академических интересов: кафедра в МИРЭА, кафедра в Университете «Дубна», профессорство в Высшей школе экономики и др. Однако при всей значимости этих мест полностью заменить alma mater — Московский университет, они, конечно, не могли.

Следующий эпизод касается наших непосредственных с В.П. Зинченко человеческих отношений. Учебный 1991 г. я был с семьей в Германии, сопровождая тяжело и — как оказалось — безнадежно болящую младшую дочь Александру. Отъезд был срочным и сложным. В.П. Зинченко и В.В. Давыдов знали об этом, пытались помочь, обращались к западным коллегам. Осенью 1991 г. мы вернулись в Москву, но без Александры... Первый раз после приезда я столкнулся с В.П. Зинченко на конференции. Молча подошли друг к другу и крепко обнялись. И разошлись, по-моему, не сказав ни слова. Один из невольных свидетелей этой сцены после рассказывал Наталье Дмитриевне с явным недоумением, что Братусь и Зинченко вдруг непонятно почему прямо вцепились друг в друга и замерли. Если и тут искать урок жизни, то это обнаружение той действительной людской связи, что незримо объединяет всех, но для проявления которой нужно, по крайней мере, две открытых друг другу души: страждущая и ей сопереживающая. И встреча эта возможна только на той глубине, где слова становятся незначимы либо вовсе излишни. Надо ли добавлять, что встречи эти столь же редкостны, сколь драгоценны. Они обнаруживают непреходящие внутренние опоры человеческого устройства, и потому при всей их мимолетности свидетельствуют о вечном.

Следующий эпизод. Блеск и нищета «лихих девяностых». Все устраиваются на работу в нескольких местах сразу, чтобы прокормить семью в условиях гиперинфляции. Я числился, помню, на 12 работах. И это не рекорд для того времени. Одна из работ была предложена мне Владимиром Петровичем — это была должность старшего научного сотрудника его группы в институте каких-то общих проблем. Группа вскоре рассыпалась, а вот следующее вмешательство Зинченко возымело долговременные последствия. С начала девяностых, вместе с Ф.Е. Василюком, В.И. Слободчиковым, Т.А. Флоренской, Е.Н. Проценко, священниками — психологами Борисом Ничипоровым и Иоанном Вавиловым началась работа по возрождению в стране христианской психологии, развитие которой было оборвано большевиками в 1917 г. Зинченко, став одним из ответственных экспертов по психологии в Фонде «Культурная инициатива», содействовал моему (а значит, и моих коллег) участию в конкурсе «Гуманитарное образование в высшей школе». При этом наш, во многом, еще неофитский энтузиазм по отношению к христианской психологии он не разделял, удерживая известную толику скепсиса и дистанции, например, был автором быстро распространившегося каламбура: «Братусь собирается всю психологию поставить на попа». Однако, как настоящий ученый он оценивал и авансировал прежде всего научный потенциал направления и стремился предоставить в сложных тогдашних условиях возможность его реализации. Так или иначе, развернутая заявка была написана, участвовала в конкурсе на новые учебные пособия для гуманитарного образования в российской высшей школе и вышла в число победителей. Уверен — не без весомой поддержки самого В.П. Зинченко. В результате в 1995 г. в издательстве «Наука» вышло первое в России учебное пособие для высшей школы «Начала христианской психологии», которое действительно стала началом возрождения этой области психологического знания.

Позже в очерке «Слово о Сергее Леонидовиче Рубинштейне» В.П. Зинченко, в частности, писал: «Когда институт “Открытое общество” доверил мне заказать новое поколение учебников по психологии, я назвал 30 авторов. Среди них: Г.М. Андреева, Б.С. Братусь, А.И. Донцов, В.П. Зинченко, В.М. Мунипов, В.С. Мухина, А.В. Петровский, М.Г. Ярошевский». И далее в двух фразах следовал типичный зинченковский поворот, возвращающий к теме очерка (глубине и эрудиции С.Л. Рубинштейна, его умению создавать фундаментальные учебники), но делающий это неожиданно, колко, со «щепоткой соли» по отношению к перечисленным им академикам и профессорам, среди которых (обратите внимание) и он сам: «На резонный вопрос, почему так много [авторов], я ответил, что, если бы был жив С.Л. Рубинштейн, я назвал бы его одного. Сейчас, когда почти все заказанные книги изданы, могу сказать, что отвечая так, я не ошибся» (Зинченко, 2011, с. 287).

В.П. Зинченко поддержал и возникший в начале девяностых на факультете психологии МГУ им. М.В. Ломоносова семинар по христианской психологии и антропологии. На обсуждение выносились туда не только специальные аспекты проблематики христианской психологии, но и вопросы широкого круга: от восприятия и психотерапии до литературоведения и культурологии. Не обходилось здесь и без курьезов — вполне в духе иронического В.П. Зинченко. Так, ему было предложено выступить на одном из заседаний с докладом о проблеме соотношения психологического и духовного. Он охотно согласился. Семинар прошел с большим успехом. Однако после заседания Владимир Петрович подошел ко мне как к руководителю семинара и со свойственной только ему интонацией мягкого юмора и иронии стал жаловаться: «Понимаете, выхожу на трибуну, собираюсь начать говорить, вдруг из зала встают и, не сводя с меня глаз, начинают креститься. Я совершенно опешил в недоумении — хорошо догадался оглянуться и увидеть, что, оказывается, прямо за мной висит икона. Ну, так же нельзя, вы бы хоть предупреждали...» Далее последовала щедрая улыбка, добродушный смех, затем зажженная сигарета и пауза на глубокую затяжку, прежде чем продолжить беседу (привычка к постоянному курению будет еще упомянута ниже).

Мораль приведенных (припомненных) эпизодов из девяностых достаточно понятна. Это очевидное проявление таких черт личности ученого человека, как щедрость, широта души, доброжелательность, умение поддерживать коллег в их поисках.

Наука для него вообще никогда не была лишь местом работы, исследования, написания книг. Она была местом расположения, притяжения его жизни, где он любил, дружил, ссорился, мирился. Можно сказать, что он сызмальства произрастал в психологии, как актерский ребенок за кулисами театра. Его отец — Петр Иванович Зинченко — был крупным ученым Харьковского крыла школы А.Н. Леонтьева и все первопроходцы культурно-исторической психологии, классики и «живые портреты» были «дядями» и «тетями» его детства, А.В. Запорожец — и вовсе наставником, «наместником отца» в годы университетской учебы в Москве, поскольку бурный юноша нуждался в столице в особом присмотре. Собственно, его поначалу мало объяснимый уход после аспирантуры из привычной академической среды в суровый военный «почтовый ящик» — закрытый оборонный институт, где его никто из начальства не знал, во многом, если не в главном, объяснялся желанием начать совершенно самостоятельную профессиональную жизнь без невольного догляда и снисхождения всех этих «дядь» и «теть». Однажды он сам объяснил мне свой уход именно так: «Знаете, мне просто надоело быть всеобщим племянником». В МГУ он возвращается уже лидером новой области, крупным организатором и основывает на факультете кафедру инженерной психологии, став ее заведующим на полставки (основным местом работы остается научно-исследовательский институт). Последнее замечание отнюдь не лишнее — именно пребывание В.П. Зинченко на совместительской полставки в МГУ позволило коварному новому декану формально столь легко уволить его с поста заведующего кафедрой. Будучи коренным жителем, аборигеном психологии, Зинченко с годами как-то незаметно и естественно становился все более видной фигурой, знаковым собеседником, советчиком, обозревающим пространство своей науки и, не особо повышая голоса, если не управлять, то как-то подправлять ее внутренний ход и движение. В.П. Зинченко становился психологом №1, патриархом — не в смысле какого-то особого административного поста, а «по гамбургскому счету». Я говорил ему это лично и несколько раз констатировал это на собраниях психологов. Но когда на каком-то семинаре стал при этом поминать виновников его изгнания из университета, он подошел после и сказал: «Прошу, не надо больше устраивать эту живопырню». Словечко запомнил точно, ибо ни до, ни после больше не встречал такого.

Становление особо значимого места Зинченко в психологии видели, конечно, многие, кто — радуясь, а кто — опасаясь. Его друг и коллега В.П. Мунипов так характеризовал В.П. Зинченко и отношения к нему: «Мощный и острый ум, помноженный на творческое воображение и неисчерпаемую энергию, в сочетании с чувством юмора — характерные черты Владимира Петровича. Он прямой, смелый и надежный человек, с которым радостно работать и дружить. Не могу забыть, когда президент РАО поступил по отношению ко мне несправедливо и вызывающе, Зинченко буквально ринулся в бой, не осторожничая и называя вещи своими именами. Он человек, на которого можно положиться. Сегодня такое качество все чаще попадает в разряд дефицитных. Непорядочным людям высказывает свое мнение в лицо, так что они его избегают. Его высочайший профессионализм в сочетании с указанными чертами личности зачастую приводят к тому, что его боятся приглашать на работу в организации психологического профиля. Не случайно он создал не в Москве, а в г. Дубне одну из лучших кафедр психологии в стране. Все, кто работает, общается или сталкивается с Зинченко, отмечают, что он общительный и веселый человек, любитель анекдотов и метких афоризмов. С ним всегда интересно, и он ценит интересных людей. Зинченко не лишен недостатков, они у него так сложно вплетаются в положительные черты, что их сложно расчленить. Зинченко без его недостатков, убежден я, — не будет Зинченко, которого все знают» (Мунипов, 2011, с. 165).

Независимость и свобода в столько лет несвободном обществе — особая заслуга и дар, причем все это проявлялось в поведении Зинченко без экзальтации и натуги, естественно и органично. Запомнился, например, такой эпизод. В 2012 г. кафедрой общей психологии факультета психологии МГУ, которой я тогда заведовал, была организована конференция, посвященная 110-летию А.Н. Леонтьева, В.П. Зинченко сделал доклад и в перерыве вышел в коридор, разговаривая с обступившими его коллегами. Затем, не таясь, вынул пачку сигарет, закурил... Здесь надо пояснить: на факультете задолго до этого курение было строго запрещено. Однако в прежние времена (до 1979 г.) была особая негласная привилегия у А.Н. Леонтьева, который мог беспрепятственно курить везде: на заседаниях ученого совета, у себя в кабинете, на кафедре. Такая же привилегия была и у А.В. Запорожца, когда он приходил на факультет. Потом она появилась у В.П. Зинченко. То был, повторю, негласный добровольный договор факультета шестидесятых-семидесятых.

Зная теперь об этом, вернемся к курящему в коридоре факультета психологии МГУ Зинченко. Через короткое время к нему подошел кто-то из тогдашней администрации и строго сказал: «Извините, здесь у нас не курят!» В.П. Зинченко совершенно спокойно и как-то даже доверительно ответил: «А я — у себя». И дело здесь не в остроумном или вызывающем ответе, а в том, что за словами была сущая правда: действительно глубинное ощущение уготованного места своей души — именно здесь, у себя на факультете психологии МГУ. И если верить, что в стенах Московского университета остается дух его отцов-основателей и профессоров-подвижников, то среди них и Владимир Петрович Зинченко, продолжающий незримо участвовать в жизни своего родного дома, из которого был несправедливо изгнан, но теперь вернулся. И уже навсегда.

Postscriptum

Статья была уже сдана в «Вопросы психологии», когда пришла горькая весть о кончине не раз упоминавшейся выше Натальи Дмитриевны Гордеевой (19.03.1936 – 11.03.2021) — вдовы Владимира Петровича Зинченко.

Трудно представить (а теперь — вспомнить) Владимира Петровича без постоянного участия и присутствия рядом Натальи Дмитриевны. При этом она оставалась не только заботливой женой, но и глубоким ученым, экспериментатором, руководителем исследовательской группы факультета психологии МГУ, автором многих научных работ и учебного пособия (Гордеева, 1995).

После ухода Владимира Петровича Наталья Дмитриевна задумала издать избранные сочинения мужа. Разумеется, в осуществлении этого проекта участвовал целый коллектив замечательных ученых – соратников и учеников В.П. Зинченко; постоянным помощником во всем был их сын — Александр Владимирович Зинченко, но сердцем и двигателем оставалась, безусловно, Наталья Дмитриевна. При этом она тяжело болела, последние шесть лет не выходила из дома, но общение с ней оставалось прежним — встреча с ясным, четким, критическим мышлением, образной, с нотками зинченковского юмора, речью, прямыми и меткими оценками окружающих людей и событий.

Издание сочинений между тем продвигалось: в 2016 г. вышел том, обобщающий философское наследие В.П. Зинченко (Зинченко, 2016), в 2017 г. — том, посвященный его работам в области психологии восприятия и визуальной культуры (Зинченко, 2017). Следующий том собрал его статьи, опубликованные в журнале «Вопросы психологии», активным членом редколлегии которого В.П. Зинченко состоял много лет. Этот том был опубликован в 2019 г. (Зинченко, 2019) и в качестве подтверждения общего проекта «Тематическое собрание сочинений В.П. Зинченко» участвовал в Национальном конкурсе «Золотая Психея» за 2019 г. в номинации «Проект года в психологической науке». Как и ожидалось, этот проект стал победителем конкурса.

Здесь, однако, случилось непредвиденное для устроителей конкурса. Н.Д. Гордеева была возмущена тем, что в выданном дипломе в графе «авторы проекта» были перечислены члены редколлегии этого издания, но не сам В.П. Зинченко: «При чем тут вся редколлегия, включая меня! Это все написал Володя, он является единственным победителем конкурса, но не мы». Пытаясь сгладить возникший конфликт, я пояснял, что по уставу «Золотую Психею» не вручают посмертно, что эта заслуженная награда — за проект издания столь ценных работ В.П. Зинченко. Однако все доводы разбивались об аргумент: «Премия только одному Володе, написавшему все это».

В качестве последнего тома Н.Д. Гордеева спешно готовила книгу памяти и воспоминаний, состоявшую из двух частей. В первой — статьи и очерки В.П. Зинченко о его учителях, соратниках, друзьях, во второй — воспоминания о нем самом, написанные его коллегами и друзьями (в этот раздел она просила написать и меня, однако я, к сожалению, не успел, но во исполнение долга перед ней написал вышеприведенные воспоминания о В.П. Зинченко). Вскоре после того, как этот завершающий том был подготовлен и издан (Зинченко, 2021), завершилась земная жизнь Н.Д. Гордеевой. Вернее, совместная жизнь Владимира и Натальи была до конца исполнена и — в метафизическом плане — они, как в сказках, «умерли в один день».

Семья Зинченко — при всех реальных человеческих сложностях ее пути, преткновениях, кризисах — остается образом и образцом семьи настоящего ученого. Наука жива, пока пребудут такие люди. Они с неизбежностью уходят, и для продолжения науки как сферы бытия (а не области формальных отчетов) необходимо, чтобы кто-то заступал на их место. Членов французской Академии называют «бессмертными». Не потому, что они не умирают, а потому что должны являть негасимый свет разума. И на место выбывшего академика (буквально — на его кресло) выбирают нового, который должен начать с доклада, посвященного своему предшественнику. Свет, который нам оставляют другие, не должен гаснуть. И даже если он, в меру наших слабых сил, будет не столь ярок, тьма невежества и ложная мудрость уже не смогут его поглотить.

Литература:

1. Гордеева Н.Д. Экспериментальная психология исполнительского действия. М.: Тривола, 1995.
2. Зинченко В.П. Восприятие и визуальная культура. М.; СПб: ЦГИ «Принт», 2017.
3. Зинченко В.П. Память и воспоминания. М.; СПб.: Петроглиф, Центр гуманитарных инициатив, 2021.
4. Зинченко В.П. Психологическое наследие. М.: СПб: Центр гуманитарных инициатив, 2019.
5. Зинченко В.П . Слово о Сергее Леонидовиче Рубинштейне // Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания / Под общ. ред. Т.Г. Щедриной. М.: POCCПЭH, 2011. С. 285–293.
6. Зинченко В.П . Философское наследие. М.; СПб: ЦГИ «Принт», 2016.
7. Мунипов В.М. От психотехники к инженерной психологии и эргономике // Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания. К 80-летию Владимира Петровича Зинченко / Под общ. ред. Т.Г. Щедриной. М.: РОССПЭН, 2011. С. 163–174.
8. Резник С.Е. Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время. М.: Захаров, 2017.

Статья была впервые опубликована в журнале «Вопросы психологии» №4/2021. Полное содержание выпуска (pdf).