Психологические последствия пандемии и ресурсы жизнеспособности в условиях глобальных рисков

Многие психологические последствия пандемии еще предстоит оценить количественно, но уже сейчас можно судить о ряде эффектов, которые приходится учитывать при преодоления кризиса. Одни из этих механизмов способствуют сужению смысловых перспектив и «бегству в болезнь» (тревожные состояния, снижение социального доверия, усиление авторитарных установок как компенсация переживания неконтролируемой угрозы); другие же, напротив, поддерживают поиск новых возможностей и становление новой нормальности (уверенность в своих силах, постановка позитивных целей, сопереживание другим, готовность делиться с близкими своими чувствами по поводу происходящего).

Непосредственным эффектом пандемии с первых недель карантина стала психологическая травматизация населения, переживание стресса, депрессии и тревоги. Первоначальная мобилизация, характерная для первых недель карантина, сменилась дистрессом и симптомами депрессии. По данным наших исследований в июне 2020 г., у каждого третьего опрошенного россиянина (36%) отмечаются симптомы клинической депрессии, а у каждого четвертого (24%) — симптомы клинического тревожного расстройства. Исследования в других странах показывают, уровень стресса, тревоги и депрессии вырос в 3–4 раза по сравнению с доковидным временем. Наиболее подверженными тревожно-депрессивным расстройствам оказались женщины, россияне с низким уровнем доходов и отсутствием высшего образования. Национальные репрезентативные исследования, проведенные в различных странах, указывают на широкую распространенность дистресса в период пандемии. Например, в Китае его симптомы мае 2020 г. отмечались у 35% населения, в США — у 45%, а в Иране — у 60% [10].

Одним из наиболее серьезных последствий пандемии является возможное развитие посттравматического стрессового расстройства, которое проявляется спустя месяцы, а иногда и годы после травмирующих событий. Люди оказались без эмоциональной поддержки, когда было невозможно обнять близкого человека, увидеться с родителями и детьми. Добавим к этому сильнейший стресс при переходе на удаленную работу, когда привычные границы между работой и домом разрушились, и люди почувствовали себя как на раскаленной сковородке. Вспомним о страданиях детей и их родителей при переводе школьного образования в дистанционный режим. Не будем забывать и о конфликтах с близкими, о выросшем числе разводов.

Как оказалось, страх заражения играет противоречивую роль во время пандемии. С одной стороны, страх подталкивает к соблюдению правил предосторожности. С другой стороны, он усиливает наши страдания, приводит к потере критичности, росту суеверного мышления и потребность в предсказателях всех мастей, повышает нашу подверженность манипуляциям и вере в конспирологические теории.

Продолжительный опыт принудительного физического дистанцирования может привести к росту социальных фобий — страхов, связанных с межличностным общением. Как известно из опыта экономических кризисов, наиболее распространенной стратегией является ориентация на помощь родственников и друзей. Учитывая низкий уровень доверия к незнакомым людям в нашей стране (доверяет каждый третий), можно ожидать усиления тесных, эмоциональных, доверительных связей с близкими и уже знакомыми людьми и ослабления так называемых «слабых связей». В обществах, исторически более подверженных эпидемиям, а также другим природным и антропогенным угрозам, отмечается меньшая готовность людей к завязыванию контактов с чужаками, меньшая склонность к самораскрытию и доверию людям в целом [2]. Иными словами, в условиях пандемии и последующего экономического кризиса может происходить обеднение разнообразия персональной социальной сети и сужение круга контактов. Это, в свою очередь, может затруднить социальные и технологические инновации, ослабить поиск новых решений и управление знаниями в организациях. Для упреждения этих эффектов в российских компаниях и профессиональных сообществах необходимы специальные очные и дистанционные мероприятия, помогающие участникам расширить сеть профессиональных контактов, познакомиться с новыми людьми, попытаться посмотреть на происходящее с другой точки зрения.

Все мы столкнулись и с другой крайностью — людьми, отрицающими существование опасности. По данным Фонда общественного мнения (проект «КоронаФОМ»), к концу августа 58% опрошенных россиян не боялись заболеть в общественных местах [4]. Почему риск заражения коронавирусом недооценивается россиянами? Во-первых, люди склонны переоценивать маловероятные риски при столкновении с наглядными примерами их последствий; гораздо более вероятные риски недооцениваются, если они описываются обобщенными цифрами и абстрактными прогнозами. Редкость или отсутствие тех или иных событий в личном опыте приводят к недооценке их вероятности, и только когда «пули начинают свистеть» совсем рядом, мы понимаем, что угроза реальна. Во-вторых, стресс, который мы испытываем, затрудняет оценку вероятности риска и его последствий. В-третьих, представляя возможные угрозы, люди склонны отдалять их от себя во времени и пространстве: от инфекции гибнут где-то в другом месте, до нас не скоро дойдет. Исследования показывают, что вероятность заразиться самим или заразить других оценивается нами ниже, чем вероятность того, что это случится с кем-то другим. В-четвертых, новые и неопределенные угрозы в общественном сознании представляются через уподобление уже известным. В результате формируется ложное убеждение в том, что COVID-19 — это сезонное заболевание и оно менее опасно, чем другие давно известные людям инфекционные болезни, такие как грипп и другие ОРВИ [2].

Наконец, когда нагнетание тревоги в отношении масштабных угроз вызывает ощущение беспомощности, это провоцирует у людей защитные реакции. Противоречие между тревогой и чувством бессилия разрешается за счет занижения вероятности риска и тяжести его последствий: «опасность преувеличена», «это естественный процесс, который сам пройдет»; «есть более серьезные социальные проблемы, которые нужно решать» и т.д. В итоге запугивание приводит к обратным эффектам — вместо мобилизации общества на всеобщую борьбу с пандемией, оно усиливает отрицание ситуации, «ковид-диссидентство», фатализм и недоверие к официальной информации [3].

Но главной причиной ковид-диссидентства и массовой конспирологии стал низкий уровень доверия к государству. Здесь нужно принять во внимание тот факт, что подавляющее большинство стран вошли в эпоху COVID-19 с низким уровнем доверия к социальным институтам. Международные исследования свидетельствуют о том, что в развитых странах большинство уже не верит в то, что жизнь их детей будет лучше, чем их собственная [2]. Большинство убеждены в том, что их жизнь не станет лучше в ближайшие пять лет, а капитализм в нынешней его форме приносит больше вреда, чем пользы. При этом Россия по уровню доверия занимает одно из последних мест: лишь 30% опрошенных россиян доверяют социальным институтам — государству, СМИ, бизнесу и НКО. Исследование, проведенное нами совместно с ЦСП «Платформа» и компанией OMI среди городского населения России в мае 2020 г. показало, что лишь 17% верят, что в случае массового бедствия государство окажет помощь всем нуждающимся. При этом 61% опрошенных признали, что они меньше стали доверять государству за период пандемии, 54% стали меньше доверять СМИ, и только 20% считали, что можно положиться на других людей в том, что они будут соблюдать меры предосторожности при эпидемии [1].

Противоречивость информации о происходящем и неготовность некоторых руководителей регулярно объяснять гражданам необходимость принимаемых мер подрывает доверие к элитам (вспомним протесты в Германии, Франции, США, а также события в Хабаровском крае). Но при этом популизм и поддержка авторитарного подхода к управлению и консервативных политических ценностей может расти. Для россиян по-прежнему характерны патерналистские установки: по данным ВЦИОМ, 51% россиян считают, что России необходима «твердая рука», которая наведет в стране порядок, причем наибольшую поддержку эта точка зрения находит среди представителей старших возрастных групп 45–59 лет, а также 60 лет и старше (59%). Либеральную позицию, представленную утверждением о том, что «права и свободы, демократия — это то, от чего нельзя отказаться ни при каких обстоятельствах», поддерживают всего 35% респондентов. При этом 59% считают, что сейчас каждая страна должна думать прежде всего о своих гражданах, накапливать собственные ресурсы [5]. Закрепление антиглобалистских установок и консервативных ценностей в ходе конституционной реформы, расширение полномочий правоохранительных органов, сокращение и без того небольшой доли среднего и малого бизнеса указывают на то, что даже после пандемии авторитаризм в нашей стране еще некоторое время будет усиливаться. История демократических стран 20 века показывает, что при росте воспринимаемой внешней угрозы общества становятся более готовыми к отказу от свобод в пользу безопасности, гарантируемой государством, снижается уровень прозрачности выборов, гражданских свобод и участия в политической жизни.

Еще одним последствием кризиса стало сокращение горизонта долгосрочного планирования, который и без того в предыдущие годы у большинства был ограничен 1–3 годами. По данным ВЦИОМ, в период пандемии COVID-19 число россиян, не строящих долгосрочных планов, возросло на 25%, при этом к июню 2020 г. 62% россиян считали, что худшие времена впереди [5]. Между тем, международные исследования указывают на прямую связь между долгосрочной ориентацией и экономическим ростом. К этим факторам можно добавить рассогласованность системы государственного стратегического управления в России, а также высокий политический цинизм, неверие большинства в возможность влияния на ситуацию в нашей стране. В сложившихся условиях необходимо публичное обсуждение будущего страны после пандемии в традиционных СМИ и социальных медиа. Нужны долгосрочные позитивные стратегические цели, простирающиеся дальше, чем «медицинская» повестка 2020 г. Необходимо широкое информирование граждан об утвержденном плане восстановления российской экономики, а также критериях, на основании которых будет приниматься решение о переходе от одной стадии плана к другой. Принципиально важно регулярно предоставлять информацию о меняющихся потребностях рынка труда, планируемых мерах поддержки граждан и предприятий, на основании которой люди могли бы планировать различные сценарии своей дальнейшей жизни.

Пандемия COVID-19 — не единственный глобальный вызов, на который приходится отвечать человечеству. Среди ключевых вызовов для личности и общества в ближайшие 20 лет можно выделить несколько наиболее существенных мегатрендов с точки зрения социально-психологических последствий. Во-первых, рост социального неравенства и крах общественного договора: государство больше не может гарантировать стабильный рост благосостояния большинству своих граждан, доверие к глобальным и внутристрановым социальным институтам снижается. Во-вторых, пессимизм в отношении будущего, связанный с экономическими факторами, усугубляется растущим осознанием неотвратимости негативных последствий изменения климата, а также других природных и антропогенных рисков. В-третьих, техно-гуманитарный дисбаланс, проявляющийся в том, что развитие технологий опережает развитие социального капитала, обеспечивающего способность общества договариваться о правилах их использования.

Каковы источники жизнеспособности личности и общества перед лицом этих и других глобальных рисков? Как показывают исследования, в период пандемии этими ресурсами становятся наличие социальной поддержки, совладание с ситуацией через принятие произошедшего и проактивный копинг, жизнестойкие убеждения личности [11]. Сострадание к заболевшим в сочетании с тревогой по поводу эпидемии повышает готовность к вакцинации и использованию дезинфицирующих средств, готовность соблюдать санитарно-эпидемиологические нормы в условиях пандемии COVID-19 [2]. Исследования последствий природных катастроф показывают, что способность локальных сообществ восстанавливаться после ураганов и наводнений зависит от уровня социальной поддержки и воспринимаемого уровня неравенства [2].

Изучение реакции различных социальных групп на изменение климата позволяют выделить целый ряд компонентов групповой жизнеспособности перед лицом экологических рисков, природных и техногенных катастроф. На уровне больших социальных групп это качество социальных институтов и эффективность взаимодействия государственных служб, наличие системы прогнозирования рисков и управления ими, осведомленность населения о вероятных угрозах и система раннего оповещения, культурные ценности и нормы, поддерживающие волонтерство, социальную ответственность и долгосрочную ориентацию, доступность медицинских услуг, наличие инструментов финансовой и гуманитарной помощи [9]. Социальные ресурсы жизнеспособности иногда рассматриваются как структурный и когнитивный виды социального капитала. К первому относятся уровень территориальной мобильности, качество образования, зависимость от наличия ресурсов, языковые навыки, доступ к здравоохранению. Ко второму виду социального капитала относят уровень доверия, поддержку волонтерства, территориальную идентичность и эмоциональную привязанность к месту жительства, восприятие риска, уровень межгрупповой кооперации и вовлеченность в сетевые коммуникации [7]. При оценке жизнеспособности локальных сообществ нередко используют четыре группы показателей. Во-первых, силу групповой идентификации, уровень оптимизма, взаимной поддержки и ценности заботы о людях. Во-вторых, способность сообщества извлекать уроки из прошлого и ставить совместные цели, слаженность коммуникаций и распределения ролей, доверие к официальной информации. В-третьих, наличие доступа к жизненно важным ресурсам, источникам финансовой и экономической помощи, понимание того, куда нужно обращаться, чтобы ее получить. К четвертой группе показателей можно отнести качество управления рисками чрезвычайных ситуаций, наличие каналов помощи населению после катастроф [8]. Наконец, принципиально важными условиями жизнеспособности сообщества оказываются наличие неформальных лидеров, способных организовать оказание взаимопомощи, гибкость способов обращения за помощью и ее предоставления, а также коллективная самоэффективность, то есть уверенность членов группы в том, что они способны мобилизоваться и справиться с опасностью [6].

Можно с уверенностью сказать, что эти факторы в полную силу сказались и на жизнеспособности российского общества в условиях пандемии. Опыт глобального кризиса COVID-19 показал, что альтернативой алармизму в освещении ситуации СМИ, комментариях руководителей и экспертов должна стать логика позитивных целей: не снижение числа погибших, а число спасенных жизней и рабочих мест, примеры сопереживания, заботы друг о друге и социальной ответственности, поддержка веры людей в свою способность защитить себя и близких, четкие инструкции исполнительной власти в сочетании с демонстрацией уважения и доверия к гражданам.

Список литературы

1. Исследование социальных эффектов пандемии COVID-19. Сводка#12. 26.05.2020. М.: ЦСП «Платформа», 2020. URL: https://pltf.ru/2020/05/26/omi-i-platforma-sociologija-krizisa-3/ (дата обращения: 27.05.2020).
2. Нестик Т.А. Влияние пандемии COVID-19 на общество: социально-психологический анализ // Институт психологии Российской академии наук. Социальная и экономическая психология. 2020. Том 5. № 2(18). С. 47-82. DOI: 10.38098/ipran.sep.2020.18.2.002.
3. Нестик Т.А., Журавлев А.Л. Психология глобальных рисков. — М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2018.
4. Социология пандемии. Проект CoronaФОМ. URL: https://covid19.fom.ru (дата обращения: 18.05.2020).
5. Федоров В. Общественные настроения в России в ситуации коронакризиса. ВЦИОМ, 2020. URL: https://wciom.ru/fileadmin/file/reports_conferences/2020/2020-06-16_Lenskii_klub.pdf (дата обращения: 20.6.2020).
6. de Deuge, J., Hoang, H., Kent, K., Mond, J., Bridgman, H., Skromanis, S., Smith, L., & Auckland, S. (2020). Impacts of Community Resilience on the Implementation of a Mental Health Promotion Program in Rural Australia. International journal of environmental research and public health, 17(6), 2031. https://doi.org/10.3390/ijerph17062031
7. Saja, A., Goonetilleke, A., Teo, M., & Ziyath, A.M. (2019). A critical review of social resilience assessment frameworks in disaster management. International journal of disaster risk reduction, 35, 101096.
8. Sherrieb, K., Louis, C.A., Pfefferbaum, R., Pfefferbaum, J.B., Diab, E., & Norris, F. (2012). Assessing community resilience on the US coast using school principals as key informants. International journal of disaster risk reduction, 2, 6-15.
9. Twigg, J., 2009. Characteristics of a disaster-resilient community: a guidance note (version 2). http://discovery.ucl.ac.uk/1346086/
10. UN Policy Brief: COVID-19 and the need for action on mental health, 2020. URL: https://unsdg.un.org/sites/default/files/2020-05/UN-Policy-Brief-COVID-19-and-mental-health.pdf (дата обращения 25.07.2020).
11. Ye Z., Yang X., Zeng C., Wang Y., Shen Z., Li X., Lin D. (2020). Resilience, Social Support, and Coping as Mediators between COVID-19-related Stressful Experiences and Acute Stress Disorder among College Students in China. Applied psychology. Health and well-being, 10.1111/aphw.12211. Advance online publication. https://doi.org/10.1111/aphw.12211

Источник: Нестик Т.А. Психологические последствия пандемии и ресурсы жизнеспособности в условиях глобальных рисков // Глобалистика-2020: Глобальные проблемы и будущее человечества. Сборник статей Международного научного конгресса. М., 2020. С. 808–813. DOI: 10.46865/978-5-901640-33-3-2020-808-813