Мой страх, который с самого детства присутствовал в душе, — это страх того, что ребята, с которыми я установил близкие, хорошие отношения, после какого-то времени разлуки (месяц-другой) обо мне забудут. Нет, лицо и имя они помнить будут, однако я не вызову в их душе никакого волнения, никаких переживаний, никакой радости. Мой образ в их сознаниях легко выветрится, эмоции испарятся — и при новой встрече меня ожидает холодный, отчужденный взгляд, означающий «ну и что, что когда-то были близки? Ты никто для меня». «Рад тебя видеть!» — излучаю счастье я. «Ты? А, ну ладно», — холодным душем они… И ты отшатываешься, такой нелепый, глупый, словно не понимающий каких-то крайне важных вещей про взаимоотношения — то, что знают те, кто смотрят на меня так отстраненно...
Нуждаться в ком-то, и, открывшись в этом, обнаружить, что тот, кому ты открылся, совсем не откликается на тебя, — жуткое переживание детства, перекочевавшее в более взрослую жизнь. Как защититься от этого? Наиболее «эффективной» для меня реакцией было — стать холодным, заковать себя в броню иронии и отстраненной приветливости. Не показывать привязанность — а то еще в глупом положении окажешься… Пусть рискуют другие. И хорошо, что в моей жизни были те, кто не боялись рисковать и прямо мне радовались, — я тогда «оттаивал». А если второй боится того же самого? Вот и оставались вдвоем в одиночестве, страшась хоть как-то проявить тепло, рождающееся при виде знакомого лица. Уж слишком страшила перспектива столкнуться с холодными глазами
В более взрослом возрасте это трансформировалось в трансляцию образа тотальной устойчивости. Я всё переживу. Я справлюсь. Я не особо нуждаюсь в откликах на себя. Да, я о чем-то переживаю, но, право, это не стоит того, чтобы сильно из-за меня переживать. Я и до нынешнего дня нередко сталкиваюсь с тем, что этот образ транслирую окружающим, — несмотря на годы, связанные с психотерапией. И если один на один из этого образа нередко проступаю совсем другой «я» — теплый, радующийся, нежный, сомневающийся, растерянный и нуждающийся, — то в группах, под сразу несколькими взглядами — гораздо безопаснее оказывалось завернуться в «я справлюсь/справился сам». Как-то на одной терапевтической группе я, нуждаясь в откликах на себя и свою работу, говорил-говорил сам за себя, не давая в итоге никому высказаться… Избегая возможного отвержения, я избегал и возможного принятия. Нейтральная, серая, одинокая пустошь между теплыми огнями и ледяной пустыней. Иногда этот внутренний конфликт я описываю как борьбу между жизненным, энергичным и нуждающимся в других внутренним папуасом Тумбалеле — и надменным, сильным, независимым внутренним Печориным.
Мои переживания так или иначе кружились вокруг состояния, название которому нашел только в более взрослом возрасте. Это привязанность — ощущение психологической связи между людьми. Она основана на пережитом и — что очень важно — разделенном совместном эмоциональном опыте. Одна из важнейших наших эмоциональных потребностей — это потребность увидеть свое отражение в другом, почувствовать, что другой человек реагирует на нас, распознает и разделяет наши переживания. Когда мы вместе смеемся над чем-то — мы создаем связь. Когда вместе молчим и смотрим на звездное небо или слушаем прибой, и оба знаем, что нам хорошо так, — мы тоже создаем связь. Совместное увлеченное обсуждение какого-то фильма — такое же действие по созданию эмоциональной привязанности, как и, например, секс, — и оно может быть даже более существенным делом, если секс — холодный, механический, эмоционально не включенный. Привязанность рождается именно из совместного разделения переживания, а не из простого пространственного соседства или совместных действий. Поэтому далеко не все одноклассники/одногруппники поддерживают связь друг с другом после окончания школ или вузов. С кем-то получается — это значит, что за годы совместной учебы у нас были моменты, когда мы отражались друг в друге, разделяли разные чувства, участвовали в жизнях друг друга. «Мне не все равно, что происходит с тобой» или «когда ты что-то переживаешь, я не остаюсь равнодушным».
Почему-то привязанность между взрослыми очень часто связывают с романтической любовью, хотя она, привязанность, — фундамент любых неделовых отношений между людьми. Даже с Богом — ощущение божественного присутствия рядом очень важно для любого верующего, а ад некоторые современные богословы объясняют как раз как отлучение от ощущения божества рядом, как молчание небес. Да, отношения между людьми могут завязываться на основе проекций, фантазий, вымысла — но поддерживаться они могут, только если какая-то толика переживаний разделяется (или хотя бы создается иллюзия этой разделенности). Отсутствие обратной связи губительно для привязанности (хотя не помеха для зависимости, к сожалению).
Для рождения привязанности достаточно обнаружения чего-то общего. Иногда это совсем иллюзорные вещи — такие, как землячество, выявленное где-то в чужой стране, или еще какая-то случайная общность (особенно в чуждом окружении). Для поддержания ее важен актуальный, настоящий опыт… Но что происходит потом? Почему с одними людьми мы можем встретиться через год-три-пять — и словно не было этих лет, и заново поднимаются чувства, и они текут в обе стороны, поддерживая связь, а с другими людьми, даже если разлука незначительна, приходится постоянно словно заново возобновлять общение? Вчера было тепло и уютно, а уже сегодня человек отчужден, разговор не клеится, и не знаешь, как к нему подойти?
Способность к привязанности у нас разная, увы. И способность выдерживать разлуку — тоже. Если у меня получается после общения с кем-то сохранить его теплый, эмоциональный образ в своей душе («создать внутренний объект», как сказал бы психотерапевт) и одновременно верить в то, что уже мой хороший эмоциональный образ остался в душе другого человека и он рад его сохранить в себе, — тогда у меня надежная, устойчивая привязанность, и наши образы оживают друг в друге, как только мы видимся вновь. Выдерживать долгую разлуку (даже если скучаешь) можно только так — потому что близкий всё равно остается в душе, и греешься пусть не от жаркого пламени, но от долго переливающихся искорками углей.
А если я сохраняю этот теплый образ другого, но совершенно уверен в том, что другой уже забыл обо мне, что ему совсем неважно, что было между нами? Что его чувства, рожденные в нашем общении, почти моментально выветриваются, даже не оставляя послевкусия? Мне будет больно от этого, и я стану тревожно-зависимым в своей привязанности. Мне нужно будет постоянно «подновлять» свой образ в душе другого человека, постоянно ему напоминать о себе — чтобы не забыл. Подкидывать дров — а то угли сразу же станут золой... Каждый знак внимания возбуждает радость — помнит, не равнодушен/на. Но проходит совсем немного времени... Меня же легко забыть...
Если эту мнимую/реальную неравноценность важности друг друга человек переносит особенно тяжело, то тогда проще отсечь саму потребность в близости. До конца этого добиться невозможно, если только вы не обладатель антисоциального личностного расстройства. Тогда получается избегающе-отвергающая привязанность — я с тобой, но не слишком погружаюсь в отношения. Твоя потребность во мне — «навязчивость». Я пугаюсь «излишней» близости, не подпускаю, скрываю уязвимость и — самое главное — скрываю потребность в тебе. В твоем присутствии. В разговоре, в прикосновении. «Я скучаю по тебе» — это невозможные слова, и если они даже вырываются, то только от большого отчаяния… Я не могу сохранить светлый образ тебя в своей душе — и не верю, что мой сохраняется в тебе, откуда ему взяться-то?! Подкладывай в огонь дрова сам/а. Но я буду у огня — он мне тоже нужен, только не скажу об этом ни в коем случае.
И, наконец, можно терзаться как раз между этими двумя крайностями — тревожной зависимостью и избегающим отвержением (тревожно-избегающая привязанность). Я хочу быть с другим, когда его/её рядом нет, его/её образ и эмоции, связанные с ним — яркие и светлые, но как только он/она оказывается рядом — всё меркнет, сменяясь на страх, что вот теперь-то ты во мне разочаруешься, что чем ближе мы стоим друг к другу — тем больше шансов разочароваться. Не тот запах, неправильная родинка, не те слова, не те мысли, не то чувство юмора… И всё — образ другого сметается ужасом, и ты холоден, и уже мучаешься общением и думаешь: «когда же всё это закончится?».
Конечно, с разными людьми — по-разному... Если вам тепло с кем-то, вы стремитесь к сближению, а он или она, радостно принимая ваше тепло, практически не делают шагов навстречу — впору засомневаться в том, что чувствует по отношению к нам другой. А то и в себе: «а то ли я делаю, может, со мной что-то не так?». Ведь обратная связь, обмен — основа привязанности... А он или она, может, и рады бы сделать шаг вперед, но — в душе у них ужас от того, что на самом деле ваше тепло — фикция, мираж, который развеется, как только признаешься «мне хорошо с тобой»... Так и получается, что с одними людьми мы уверены, а с другими — при всём нашем желании — всё время грызет червь сомнения «а я тебе — важен?».
Множество хороших знакомств, замечательных дружб и любовных пар так и не родилось, потому никто так и не решился сказать: «Нам было хорошо тогда-то и тогда-то, я скучаю по тебе/вам — давайте встретимся снова!» Или кто-то мог сказать это, а у второго не хватило смелости сказать: «Да, мне тоже было хорошо. Давай увидимся…» Вместо этого страхи: «а вдруг для него/нее это было не так важно», «чего я буду людей отвлекать от важного дела» и так далее. Да, есть грань между привязанностью и отчаянно-зависимой потребностью (которая характеризуется ненасытностью в контакте) — но исходная точка и там, и там одна. Прочная привязанность устанавливается там, где оба человека делают шаг навстречу друг другу. И не обязательно это любовь. Теплая и открытая симпатия к кому-то, основанная на опыте общения с этим человеком и без потребности развивать отношения, — тоже привязанность. «Мне хорошо на таком расстоянии друг от друга, я тебя чувствую — ближе не хочу, но отодвигаться подальше тоже. Так тепло».
За привязанностью, кстати, есть еще одна ступенька отношений — любовь. В привязанности я нуждаюсь в ком-то, и у меня есть потребность получить отклик, обратную связь на себя. В любви я сам делюсь, я отдаю. Маленький ребенок щедро берет в своей привязанности — зрелый взрослый может еще и давать в своей любви, потому что ему есть чем поделиться...
Такие вот мысли. И хорошо, что постепенно, год за годом, я привыкаю к ощущению, что я — откликаюсь в других людях. Что мой образ — уж какой есть — не растворяется, а остается в эмоциональной памяти людей разными чувствами — нежностью, злостью, радостью, удивлением, интересом, уважением... И я сохраняю — разрешаю себе сохранять — образы других людей. Разрешаю себе скучать. Радоваться тому, что они, мои друзья, знакомые, коллеги, спустя какое-то время, появляются снова — и сохраненные образы оживают, соединяя в единую связь прошлое и настоящее наших отношений. И тогда тревоги меньше, а места для других людей — больше. И расставание порождает не тоску, а светлую грусть. В мире, пронизанном светлыми нитями, в котором во тьме тлеет множество угольков, из которых можно снова разжечь огонь, жить намного проще, чем в том, котором среди мрака горит только один костер.
Важно только не прятать от других свой.
.jpg)
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать