«Маленький» человек в условиях глобальной реальности

Проблема глобализации современного мира имеет множество разнообразных аспектов и благодаря этому относится к числу наиболее обсуждаемых в современных науках. Страницы интернета включают миллионы, если уже не миллиарды ссылок на эту тему, по поводу которой высказываются все: от историков и физиков до религиозных деятелей и трангуманистов. В Декларации тысячелетия¹, принятой резолюцией 55/2 Генеральной Ассамблеи от 8 сентября 2000 года, главным фактором достижения сформулированных в ней целей в области развития является более эффективное управление процессом глобализации в интересах неимущих, обеспечить которое и призвана глобализация. «Глобализация и продолжающийся быстрый технический прогресс открывают невообразимые в прошлом возможности для социального и экономического развития. В то же самое время они по-прежнему сопряжены с серьезными проблемами, включая широкомасштабные финансовые кризисы, неуверенность в завтрашнем дне, нищету, изоляцию и неравенство как внутри обществ, так и между ними. Сохраняются значительные препятствия в плане дальнейшей интеграции и полного участия в глобальной экономике развивающихся стран, особенно наименее развитых стран, а также некоторых стран с переходной экономикой. До тех пор пока благами социально-экономического развития не будут пользоваться все страны, все большее число людей во всех странах и даже целые регионы будут оставаться на периферии глобальной экономики.

В мире, в котором все больше углубляется взаимозависимость, совершенствование экономического управления на всех уровнях приобретает все более важное значение для того, чтобы максимально увеличить выгоды процесса глобализации для всех»².

Несмотря на пафос и имплицитно подразумеваемую очевидность, последний тезис о «выгоде для всех» остается, тем не менее, голословным. Как можно видеть в свете последних событий, связанных с коронавирусной эпидемий, предполагающей и, вроде бы, доказывающей глобальную солидарность всего человечества перед лицом общей опасности, реально события происходят совсем по-другому. «Стоит вспомнить, что в пандемию владельцы ИТ-компаний только умножили свое состояние — в ту неделю, когда многие американцы потеряли работу, Джефф Безос, основатель Amazon, заработал $13 млрд за один день. Личное состояние основателя Twitter Джека Дорси выросло на $7,8 млрд (на 298%). Промышленный индекс Dow Jones во время пандемии также вырос. Согласно исследованию 24/7 Wall St., чистая стоимость 614 миллиардеров Америки выросла за первые семь месяцев пандемии на $931 млрд»³.

В идеальном контексте разного рода деклараций глобализация понимается как очередной «столбовой путь человечества», на котором оно наконец обретет много раз обещанное ему счастье. Нюансы в этом случае игнорируются, а противников и критиков существования единственного верного «столбового пути» в лучшем случае обвиняют в недомыслии, а в худшем — делают «врагом человечества». Эта ситуация поразительным образом напоминает уже существовавшие проекты «безусловного счастья», которые тоже эксплуатировали выгоды перехода к глобальному миру. Среди этих проектов не последнее место занимают Римская империя, Византия, империя Александра Великого, средневековые халифаты, империя Карла Великого, Блистательная Порта, Наполеоновская империя, Третий рейх, советский проект, да и современная объединенная Европа и пр. Каждый из этих проектов основывался на предполагаемых безусловных выгодах объединения, пусть иногда и насильственного, но полезного во временной перспективе. Часть из этих проектов действительно приводила к созданию крупных государственных образований и союзов, становясь на какое-то, иногда довольно долгое, время двигателем прогресса, но в каждом случае кончавшимся новым раздроблением и регрессом. Это заставляет предполагать, что в больших институциях есть что-то радикально не соответствующее нормальной человеческой размерности, делающее их некомфортными.

Современная волна глобализации основывается на властных отношениях нового типа: не государственных, а технологических, но это нисколько не отменяет возможного краха по модели предыдущих вариантов. Никто еще не доказал, что власть глобальных корпораций не обернется новым вариантом тиранической власти государств. Можно, конечно, утверждать, как это делают современные левые движения, что их принципиальное отличие от предыдущих левых проектов, заканчивавшихся неизбежным крахом, состоит в том, что технологическая власть представляет собой радикально новое образование и сможет избежать ошибок предыдущих реформаторов, но это не отменяет того, что новизна проекта всегда сталкивается с инертностью человеческого существа, которую не всегда можно безболезненно изменить. Конечно, я не собираюсь отрицать что глобалистский проект, хоть и не безусловно, но в чем-то прогрессивен, однако, на мой взгляд, стоит задуматься и над тем, каких небезопасных трансформаций он требует от человека и в какую неочевидную психологическую среду он его помещает, ставя перед необходимостью изменения внутренней сущности.

Начнем с наиболее бесспорного: глобализм предоставляет человеку невиданные до него возможности. Этот важный момент связан с резко увеличивающейся свободой человека от надындивидуальных ограничений. Совсем недавно перед ним редко стояла задача индивидуальной или осознанной самоидентификации, сейчас же процесс идентификации настолько усложнился, что здесь открывается не один «ящик Пандоры», причем с двойным дном. Ранее почти автоматически групповая или сословная идентичности мыслились однозначными и предопределенными, но в ходе культурно-исторических трансформаций, имплицирующих процессы поиска и обретения идентичности, индивид оказался подвержен риску найти не только большее разнообразие продуктивных вариантов самоидентификации, но и все нарастающее количество регрессивных или патологических форм обретения и фиксации себя в изменчивом мире, не говоря уже о возможности совершить личную ошибку выбора или неудачу, за которую он теперь должен отвечать сам. Да, человек уже не должен, родившись сапожником или кузнецом, с неизбежностью вставать на тот же путь, но одновременно он теряет всегда существовавшую в прежнем архаическом мире безопасность и определенность. У него уже нет готовой модели самоидентификации, но ему никто не может помочь избежать ошибки. Человек становится свободен, но за эту свободу приходится иногда так дорого платить, что «бегство от свободы» становится распространенным вариантом поведения⁴. Я совсем не собираюсь защищать сословную ограниченность выбора жизненного пути, замыкающего человека, по сути дела, в кастовых ограничениях, речь о другом: о трудности выбора самостоятельного пути, где ты заведомо не можешь рассчитывать на имплицитную помощь. Это та вторая сторона свободы в глобальном мире, о которой мы хотим забыть, постоянно подчеркивая путь self-made человека, но не говоря о куда большем количестве неудачников, разочаровавшихся и прочих «бунтарей без причины».

Если продолжить рассуждение о том, что современный мир дает человеку свободу от стереотипных форм идентификации, то их неустойчивость в этом новом мире может довольно легко превратиться в диффузность. Человек не должен оставаться сапожником или пекарем, каким были его отец и дед, но порой он вообще рискует быть обреченным на постоянную смену идентичности в мире постоянно меняющихся и отмирающих профессий. Зачем ему инвестироваться в зыбкую профессиональную идентичность, если мы не знаем, что будет востребовано завтра. Один из краеугольных камней самосознания человека — его профессиональная идентичность — отмирает, он становится человеком свободной или, скорее, ускользающей профессии и не может ответить на вопрос детской считалки: «…сапожник, портной, кто ты будешь такой?»

Это только одна очевидная сложность глобального мира. Другим следствием является утрата эмоциональных связей. Совсем было бы неплохо стать человеком, свободным от многих устаревших обязательств и рамок, но глобализация, помимо прочего, связана с распадом традиционной структуры семьи, устойчивой модели общества и деградацией форм общения. Коммуникативный дефицит компенсируется развитием средств массовой информации, интернетом, но взамен структурированного общества, скрепленного сложной и эмоционально нагруженной сетью реальных взаимодействий, приходит облегченная, обезличенная «всемирная паутина» необременительных связей.

На уровне нарушенных отношений в отдельной семье это, возможно, и не так страшно, куда хуже, если эти изменения затронут относительно неподвижный фундамент культуры, накопленный предшествующими поколениями и служащий естественной платформой групповой или национальной идентичности. Фаст-культура, рождающаяся на бегу, не может заменить этот фундамент, поскольку она по определению носит сиюминутный характер и рассчитана не на закрепление, а на постоянное обновление. У вас не может быть истории архитектуры, если вы строили здания из бумаги. Если в традиционной культуре любые сдвиги вписывались в определенный контекст и могли быть поняты именно в этом контексте, то фаст-культура больше похожа на калейдоскоп несвязанных или разорванных картинок.

Помимо фаст-культуры как варианта неукорененной, поверхностной и непрерывно изменчивой культуры идентификационные разрывы связаны с формированием особой «одноразовой» культуры. «Одноразовая» культура заведомо обладает ограниченными, по сравнению с «вечной», возможностями создания материальной почвы связанной идентификации. Одноразовая чашка хорошо выполняет только одну функцию — сосуда для питья, но в отличие от чашки «моей бабушки» никак не может послужить материальной опорой укоренения. «Ничто не впечатляет так, как различие между новым поколением девочек, радостно отдающих своих барби ради новой усовершенствованной модели, и теми, кто, подобно их матерям и бабушкам, долго играл одной и той же куклой и был к ней нежно привязан, пока она не разваливалась от старости. В столь разном подходе выражается главное различие между прошлым и будущим, между обществом, базирующимся на постоянстве, и новым, быстро формирующимся обществом, базирующимся на недолговечности»⁵.

Мы стоим перед необходимостью понять, как меняется в этой ситуации понятие развития и возможно ли в этом случае вообще развитие? Развитие — это тогда что? Ситуация, в которой можно четко проследить начало, продолжение, традицию и перспективу? Или это ситуация отрицания каждого предыдущего шага последующим? Если последнее, то зачем вообще с чем-то идентифицироваться, если течение истории превратит эту идентичность в мусор на пути перемен? Симультанный и сукцессивный поток стремительно меняющихся событий, разрывающий общество по вертикали и горизонтали, размывает сердцевину идентичности индивида информационного общества и по сути становится патогенетическим звеном в формировании психогенных «параноидов обыденной жизни»⁶.

Следствия технологической опосредованности картины мира уходят не только в будущее. Призрачным становится и прошлое. Предшествующая история также может быть в одночасье переписана или проинтерпретирована настолько разнообразно, что найти ориентиры в прошлом и установить с ним связь, особенно если всякая информация о нем либо исключена, либо искажена СМИ, уже практически невозможно. Тем более что глобализм стремится подменить многочисленные национальные варианты истории (безусловно противоречивые, но консолидированные в рамках национального самосознания) на некую универсальную историю, которой никогда не было. Традиционно спасительный якорь идентичности оказался утерянным, став просто ненужным в момент тектонического всплеска экспансии информационных технологий и постмодернистского релятивизма, — зацепиться стало не за что и незачем. «Распалась связь времен», динамические формы идентификации тоже перестают работать, поскольку непонятно, куда двигаться: в прошлое, ставшее размытым, будущее — неоднозначным, а настоящее — куда-то ускользающим.

В такие моменты единственным источником обретения себя становится атомизация общества — ограничение всех контактов, кроме самых близких, или поиск заимствованной внешней защиты в форме увлечения самыми дикими, но кажущимися надежными вариантами: секты, фанатические сообщества, мистические радения или не столь уж от них отличающиеся варианты «woke-культуры»⁷, захватившей современные левые круги, и пр.

Трудность адаптации к ускоряющемуся глобальному обществу имеет вполне понятные психологические причины: человеку свойственны определенная инертность и лень, даже если что-то можно сделать быстрее, но иным способом, возникает сопротивление, тем более понятное у пожилых людей, ресурсы которых по освоению нового с возрастом становятся все более ограниченными. Но естественный консерватизм не исключает правомерности вопроса о том, существует ли какой-либо предел ускорения происходящих с человеком событий, исчерпывающий его ресурсы адаптации и начинающий разрушать стабильность идентичности. В данном случае это не просто вопрос консерватизма или прогрессизма как индивидуальных точек зрения, но вопрос о возможности существования точки или диапазона устойчивости, включающих в себя открытость изменениям, но не приводящих к необратимым разрывам. Элвин Тоффлер, предвосхищая в 1970 г. «шок будущего», говорил, что все современные социальные структуры пошатнуло ускорение — одна из самых значимых и наиболее непонятных социальных сил. В его интерпретации ускорение — это не простое повышение скорости изменений, существовавшее всегда, а некий качественно своеобразный вызов, с которым впервые сталкивается человечество и следствия которого не вполне очевидны. «…Ускорение перемен — это также и психологический фактор. Хотя его почти полностью игнорировали психологи, возрастающая скорость перемен нарушает наше внутреннее равновесие, преобразуя сам способ переживания жизни. Внешнее ускорение превращается в ускорение внутреннее»⁸. В отчете отдела политики и планирования Американской психологической ассоциации 2008 года, посвященном новым технологиям, сказано, что благодаря технологиям «будущее теперь — это уже не завтра, это через 10 минут»⁹. Это будущее не нейтрально — технологии задают новые возможности, а тем самым — цели и ценности, сдвигают привычные границы нормы и патологии, изменяют структуру деятельности.

Попытаемся последовательно очертить наиболее уязвимые по отношению к скорости технологических изменений психологические сферы. По мнению Э. Тоффлера, первое уязвимое место, по которому бьет ускорение, — повседневная жизнь. Стабильность человек ощущает как понятность, прозрачность, интеллигибельность мира. Изменения мира были столь неспешны, что человек успевал приспособиться к ним, даже не замечая этого. Создавалось ощущение безопасности, комфортности. В понятном, прозрачном, предсказуемом мире разные поколения и жители различных регионов не сталкиваются с непониманием, различными ценностями, находятся в примерно равном отношении к неспешному прогрессу. Стабильность, воплощенная в авторитетах, ориентируется на уже существующую модель мира, обладающую перед переменами очевидными преимуществами в диапазоне от «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен» Конфуция до «При мне все будет, как при бабушке» Александра I.

Однако очевидность этих преимуществ имеет и обратную сторону, когда избыточная стабильность начинает интерпретироваться как стагнация, отсутствие жизни, новизны и сопровождаться психологически очень сложным переживанием сладостного омертвения, неподвижности «сна Обломова»: «Это был какой-то всепоглощающий, ничем непобедимый сон, истинное подобие смерти. Все мертво, только из всех углов несется разнообразное храпенье на все тоны и лады»¹⁰. Иными словами, имеет смысл говорить о скорости перемен не как о бинарной шкале, где перемены противостоят комфорту, а как об определенном континууме, где комфорт присущ лишь некоторой средней зоне. На одном полюсе этого континуума находится зона «застоя». На другом полюсе — мир в эпоху быстрых перемен, как создающих ощущение азарта, витальности, так и переходящих в крайних точках к неустойчивости, хаотичности, непонятности, опасности. Сосредоточимся не столько на политических переменах, вернее, не на их содержании, а в большей степени на технологических переменах или самом факте непрерывного ускорения, которые затрагивают фундаментальные вопросы бытия, ощущения безопасности, идентичности, хронотопа и пр. Оставим пока в стороне и вопрос об индивидуальных различиях толерантности к скорости перемен: у различных людей весьма значительно отличаются зоны комфортности. Безотносительно к этому экономическое и технологическое ускорение порождают новую скорость перемен, к которой уже не удается приспособиться незаметно и приходится прилагать специальные усилия, чтобы успевать за меняющимся миром.

Помимо трудно переносимого ускорения, превышающего оптимум адаптации, слишком большая размерность глобального мира также затрудняет его умопостигаемость. Когда обыденный человек сталкивается с избыточной сложностью окружающего мира, то его наиболее стандартной реакцией является либо его упрощение, примитивизация, отрицание избыточного разнообразия (мы все абсолютно одинаковы, весь человеческий род единообразен, культурные различия несущественны), либо мистификация, достигающая уровня конспирологических интерпретаций (мировая закулиса, наднациональное правительство, заговор корпораций). И то и другое не способствуют успешной адаптации и лишь усугубляют ощущение опасной неопределенности и непонятности.

Происходит эрозия опыта, перестающего быть материалом идентификации, вернее, становящегося бессмысленным для текучей идентичности. Выражая опасения по поводу последствий научно-технического прогресса, Тоффлер приводит метафорическое высказывание Р. Лэппа: «Никто — даже самый блестящий из ныне живущих ученых — в действительности не знает, куда ведет нас наука… Мы находимся в поезде, который набирает скорость, мчимся по пути, где стоит неизвестное количество стрелок, ведущих к неизвестным пунктам назначения. В кабине паровоза нет ни одного ученого, а у стрелок могут оказаться демоны. Большая часть общества находится в тормозном вагоне и смотрит назад»¹¹. Если говорить о личностных последствиях для человека, то речь идет о нарушении границ идентичности: если человек их утрачивает, то у него радикально увеличивается уровень тревоги, появляется ощущение управляемости и, как результат, возникают психотические переживания. В современном психоанализе центральным звеном психотической структуры, реализующейся при определенных условиях в форме психоза, считается именно неустойчивость или непрочность границ идентичности, порождающая ощущение постоянной опасности. Другая сторона размывания границ идентичности информационными технологиями связана с закрытостью для человека механизмов их проникновения в его личное пространство. Ведь принципы и алгоритмы высокотехнологичных устройств, напичканных программами «двойного назначения», для подавляющего большинства людей остаются вне их понимания¹². Человек становится легкодоступным для окружающих, а в результате неосознанно теряет устойчивость границ собственной идентичности. Благодаря техническому прогрессу практически в любой момент времени можно нарушить его уединение, связаться с ним, передать ему информацию, потребовать встречи. Как правило, утрата приватности незаметна самому человеку и может выражаться в раздражении и недовольстве, если человека внезапно «отрывают» от важных дел. Но зачастую люди очень болезненно переживают нарушение своих психологических границ. «Технологии не являются нейтральными по отношению к приватности. Подавляющее большинство технологий нарушают приватность, это заложено в самой их природе… Технологии также позволяют осуществлять лучший контроль за недетерминированными процессами, такими как выбор человеком хлопьев на завтрак или политические выборы. Мы игнорируем эту тенденцию на свой страх и риск»¹³.

Ощущение непонятности в этом случае связано с гипотетической опасностью для человека, оказавшегося в слишком несоразмерном ему мире, требует от него развития особых навыков и умений. Одним из первых поставил такую задачу М. Маклюэн: «Раньше влияние медиа распространялось более постепенно, что в известной мере смягчало восприятие. Сегодня же, в электронный век непрерывной коммуникации, наше выживание — или, как минимум, комфортное существование и счастье — зависят от умения понимать природу окружающего мироустройства. Это умение необходимо, поскольку изменения теперь происходят не так, как в прежние времена: электрические медиа обеспечивают практически непрерывную метаморфозу культуры, ценностей и мировоззрений. Это постоянное превращение настоящего в следующее — причина страданий и потери идентификации, которые возможно компенсировать только через осознание динамики происходящего. Если мы понимаем революционные перемены, происходящие благодаря медиа, мы можем предвосхищать и управлять ими. Если же мы будем упорствовать в добровольном поддержании нашего подсознания в трансе, то мы останемся его рабами»¹⁴. Э. Тоффлер говорил: «Для того чтобы выжить, чтобы предотвратить то, что мы назвали шоком будущего, индивид должен стать бесконечно более адаптируемым и знающим, чем когда-либо раньше. Он должен искать абсолютно новые способы бросить якорь, ибо все старые корни — религия, нация, общность, семья или профессия — уже шатаются под ураганным натиском силы ускорения. Однако прежде чем он сможет это сделать, он должен понять, как воздействия ускорения проникают в его частную жизнь, сказываются на его поведении и изменяют качество существования»¹⁵. Размышляя сходным образом еще на заре расцвета глобальных тенденций современного мира, С. Лем предупреждал, что быстрое изменение жизненных условий служит одним из факторов, разрушающих значимость обычаев и норм в современном мире: «Всякая технология, в сущности, просто продолжает естественное, врожденное стремление всего живого господствовать над окружающей средой или, по крайней мере, не подчиняться ей в борьбе за существование»¹⁶, но в отличие от природных процессов, сбалансированных во времени, именно лавинообразная скорость технологического прогресса служит реальной угрозой энтропии и утраты гомеостаза — равновесия сил человека и машин, скорости перемен и идентичности постоянства.

Все эти опасения, высказанные задолго до превращения сложного, многообразного, но достаточно удобного и соразмерного человеку мира в иллюзорно единую «глобальную деревню», живущую по непонятным законам, в значительной степени подтвердились в том числе и в форме параллельного развития достаточно диких антиглобалистских течений, представляющих собой вполне закономерную реакцию обыденного человека против трудных для него изменений. Они, скорее всего, не отменят объективного течения событий, но требуют безусловного осмысления, а не простого наивного восторга перед всем, что на первый взгляд кажется прогрессом человечества.

Сноски

¹ Декларация тысячелетия Организации Объединенных Наций. Принята резолюцией 55/2 Генеральной Ассамблеи от 8 сентября 2000 года. https://www.un.org/ ru/documents/decl_conv/declarations/summitdecl.shtml (дата обращения 19.04.2021).

² Ibid

³ Сорокин Андрей. «Великая перезагрузка» Клауса Шваба: в чем смысл концепции, как к ней относятся конспирологи, политические лидеры и бизнес-элита. Интернет-издание “Republic”*, 22/04/2021 https://republic.ru/posts/100191 (дата обращения 24.04.2021).

⁴ Фромм Э. Бегство от свободы. — М., 1990.

⁵ Тоффлер Э., 2002. С. 62.

⁶ Клинически виртуозное описание, данное С.Г. Жислиным этому синдрому, можно довольно легко спроецировать на переживания людей, сталкивающихся с изменениями, скорость которых превосходит их ресурсы совладания. Жислин С.Г. Об острых параноидах. М., 1940).

⁷ Смирнов Н. Стендап и свобода слова: что происходит с юмором в эпоху политкорректности и где проходит граница допустимого // Esquire. https:// esquire.ru/articles/172373-stendap-i-svoboda-slova-chto-proishodit-s-yumorom-vepohu-politkorrektnosti-i-gde-prohodit-granica-dopustimogo/#part0 (дата обращения 24.04.2021).

⁸ Тоффлер Э. Шок будущего. М., 2002. С. 45.

⁹ How technology changes everything (and nothing) in psychology. 2008 annual report of the APA Policy and Planning Board // American Psychologist. 2009. No 64 (5). — Pp. 454–463.

¹⁰ Гончаров И.А. Обломов. СПб., 2010. С. 58.

¹¹ Цит. по: Тоффлер, 2002. С. 470.

¹² Емелин В.А. Утрата приватности: идентичность в условиях технологического контроля // Национальный психологический журнал. 2014. №2. С. 19–26.

¹³ Гарфинкель С. Все под контролем: кто и как следит за тобой. Екатеринбург, 2004. C. 354.

¹⁴ Интервью с Маршаллом Маклюэном в журнале PLAYBOY (1969 г.) // Mcluhan.ru. 2012.  URL: http://www.mcluhan.ru/articles/marshall-maklyuen-intervyu-dlya-playboych-2/ (дата обращения: 20.01.2014).

¹⁵ Тоффлер, 2002. С. 48.

¹⁶ Лем С. Сумма технологий. М., 1996. С. 9

Источник: Тхостов А.Ш. «Маленький» человек в условиях глобальной реальности // Человечество в новой реальности: глобальные биотехнологические вызовы. М.: КАНОН+, 2022. С. 204–215.

* Интернет-издание Republic было включено Министерством юстиции России в реестр СМИ, признанных в России иностранными агентами. — прим. ред.