Дмитрий Алексеевич Леонтьев, профессор, доктор психологических наук, заведующий Международной лабораторией позитивной психологии, личности и мотивации, профессор департамента психологии факультета социальных наук Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» на 16-м Санкт-Петербургском саммите психологов выступил с докладом «Жизнь в ненастную погоду: ресурсы жизнестойкости».
Каждый год в первую неделю июня в этих стенах проходит Саммит психологов. Это одна из скреп нашей жизни, не побоюсь этого слова. Есть еще одна скрепа. Каждый год в августе писатель Виктор Пелевин выпускает новый роман. Не буду утверждать, что я их все читаю вовремя, как правило, читаю с опозданием, иногда вообще не читаю. Начинаю с того, что ориентируюсь на то, что пишет про новый роман Пелевина Дмитрий Львович Быков*. Дмитрий Львович* обратил внимание на то, что ежегодные романы Пелевина хорошо отражают структуру нашей реальности: не столько по содержанию, сколько по самой своей природе. Пару лет назад, например, вышел роман, очень трудно читаемый, длинный, тягомотный… И Быков* показал в своей рецензии, что это абсолютно отражает ту структуру реальности, с которой мы прожили предыдущий год. Реальность такая, что невозможно было воспринимать её, и роман такой же получился.
Саммиты, по крайней мере их пленарные дискуссии, тоже отражают структуру реальности, в которой мы живем. В частности, большая часть докладов, которые сегодня уже прозвучали, были не совсем доклады, выступления носили метафорический характер, характер соображений. В них не присутствовал или слабо присутствовал нарратив, т.е. некая структура, которая вела бы от одних частей к другим, с логикой, с разворачиванием из прошлого в настоящее и в будущее. Артур Александрович Реан представлял собой некоторое исключение сегодня. Но большинство других докладов, и я сам в этом случае не исключение, представляют собой не столько нарратив, сколько некоторый тезаурус. Несколько лет назад была очень интересная статья Михаила Наумовича Эпштейна, нашего замечательного философа и культуролога, посвященная сопоставлению нарратива и тезауруса как двух способов организации мира. Нарратив — логически выстроенный «от — к», имеющий направление, интенциональность и т.д. И тезаурус — как некоторое перечисление, попытка индуктивно соединить между собой целый ряд элементов какой-то системы, которые не вполне понятно как между собой соединяются.
Я продолжу скорее в духе тезауруса, чем нарратива. Поделюсь некоторыми соображениями.
И название специально дал метафорическое, чтобы можно все что угодно в это название всунуть, — «Жизнь в ненастную погоду», имея в виду, что погоду, в которой мы все живем и пребываем, мы застаем как условие нашего существования. Мы говорим, что к каким-то вещам мы относимся, как к погоде: принимая их как факт.
Ключевые слова, которые присутствуют в названии как Саммита в целом, так и этой дискуссии: здоровье, травма, перемены, поворот.
Но то, что я буду говорить, это не совсем про травму, потому что травма — это по определению нарушение функционирования, психологически связанное с внешним воздействием, с воздействием одноразовым, резким. То есть травма — это некое событие, которое нарушает постепенность, нарушает повседневность, в результате его что-то случается.
А я как раз собирался говорить про повседневность, про то, чему уделяется меньше внимания: про такую жизнь, в которой не происходят яркие события, но которая каким-то токсичным образом влияет на нас. То есть в самой структуре жизни проникают через поры какие-то токсины. Вот это в некотором смысле гораздо опаснее, и в психологии этим занимались гораздо меньше. Действительно, бороться с травмой проще, потому что все понятно: «Поскользнулся, упал, очнулся — гипс». А в противовес этому я вспоминаю известную историю о том, как сварить лягушку. Вот если просто кинуть лягушку в кипяток, она испытает травму, начнет как-то резко биться, прыгать и может из этой емкости выскочить и какие-то меры принять, но если положить лягушку в холодную воду и медленно-медленно нагревать, то без всякой травмы она постепенно сварится, даже этого не заметив. Вот я как раз хотел говорить про эту вторую категорию ситуации, как нам всем умудриться не стать вареными лягушками без всяких травм.
Почему еще метафора погоды, потому что погода есть всегда, она не разложима на части, погоду мы воспринимаем как что-то целое, то есть можем ее раскладывать на температуру, осадки, силу ветра, но все равно для каждого из нас есть ощущения, когда мы говорим «хорошая погода», «плохая погода», — это не отдельным каким-то компонентом, а ко всему вместе. Она действует как целое, она представляет собой то, что гештальтисты называют полем. Поле жизни. Жизнь, конечно, не сводится к полю, это больше, чем поле, но она всегда включает в себя вот этот компонент поля, кроме того, что мы сами решаем еще в этом поле делать. Как учил Курт Левин: бывает полевое поведение, бывает волевое поведение, но волевое поведение все равно тоже происходит в некотором определенном поле.
Возвращаюсь к проблеме, вокруг которой я сегодня намерен крутиться: как жить, когда вокруг не все «слава богу», прежде всего с точки зрения внешнего поля. Как жизни победить смерть, точнее, как стремлению к жизни победить тягу к смерти. В том варианте, который Эрих Фромм описал в терминах некрофилии как противоположности биофилии.
Тяга к смерти, но не в буквальном смысле слова, а к омертвленному характеру жизни. Это, собственно говоря, не про смерть. Это про какое-то выпаривание жизни. Что такое жизнь? Жизнь не только отличается тем, что она имеет некое начало и конец, живое в отличие от неживого всегда имеет две точки, между которыми тире. Известное определение жизни как «тире между двумя датами на могильном камне». То есть жизнь не только имеет начало и конец, но одна из главных особенностей жизни заключается в том, что живое в отличие от неживого всегда может быть другим, оно находится в процессе постоянного изменения и возможности изменения в любой момент. Про это говорили великий психолог и психотерапевт Джеймс Бьюдженталь и великий философ Мераб Мамардашвили, давая определение живого абсолютно одними и теми же словами, примерно одновременно, совершенно ничего не зная друг о друге.
Другое определение живого, которое я слышал от Александра Григорьевича Асмолова со ссылкой на Честертона: только живое может плыть против течения. И Фромм как раз похожую идею вложил в своем понятии некрофилии и биофилии как двух глобальных ориентаций личностных. Потому что биофил — это человек изменяющийся, человек, для которого ценно изменение, непредсказуемость, жизненность, развитие, процесс. Некрофил — это человек, для которого на первом месте выступает неизменность, порядок, шаг вправо, шаг влево — расстрел. Идеал порядка — это мечта некрофилов. Максимум порядка — на кладбище. Все призывы к Сталину в нашей стране, в нашем обществе — это мечта некрофилов. У нас общество, в котором властвуют некрофилы. И это не новое явление: «Они любить умеют только мертвых» — это Пушкин, наше все. Через это проходит гражданский раскол в нашем обществе: самая мощная разграничительная линия разделяет биофилов и некрофилов. А не по каким-то политическим основаниям. И вот это главная проблема, проблема такого некрофилического компонента, я бы даже сказал, некрогенного жизненного поля в структуре той жизни, в которой мы живем.
И это некрогенное жизненное поле задается, по сути дела, теми правилами игры, которые действуют в этой жизни, которые наш мир нам предъявляет, как погоду. По сути дела, идея свободы очень важна, потому что это то, что поддерживает, собственно, жизнь и развитие, поддерживает биофилическую ориентацию, а ограничение свободы под лозунгом порядка — это то, что поддерживает некрофилическую ориентацию. И вот то поле, которое задает достаточно неуютный радикал в нашей жизни, неуютный образ жизни. Одна из главных идей, связанных с некрофилией, говорил Фромм, — это идея власти, потому что главное — как классифицирует людей некрофил в отличие от биофила. Для некрофила все люди делятся на тех, кто обладает властью, которая в конечном итоге находит выражение во власти превратить живое в мертвое, и тех, кто не обладает такой властью. Главная полярность для некрофила — это полярность между убийцей и убитым. Для биофила главная полярность — это полярность мужчины и женщины. Это Фромм писал еще давно, лет 60 назад, и описывал качества Гитлера и Сталина как образцов клинических случаев некрофилии.
Главная проблема — прежде всего осознать структуру нашей ненастной погоды, в которой мы живем. Соответственно, некрогенное поле, на него слетаются некрофилы и оно поддерживает в максимальной степени некрофилов, что сейчас и происходит в нашей жизни. Итак, в ненастную погоду доминирует такой некрофилический радикал. Ну, жизнь в конечном итоге через асфальт пробивается. Поэтому в этом отношении я по большому счету оптимист и верю, что любой стакан можно наполнить.
К жизни, как и к погоде, конечно, можно и нужно приспосабливаться. Животные, собственно говоря, все наши братья меньшие, исключительно этим и занимаются, что приспосабливаются к окружающей среде, к миру здесь даже сказать нельзя. Для животных есть только среда, и вся их жизнь есть приспособление в той или иной форме. У человека, опять же, возможны варианты. И первым сформулировал это в книге, которая была написана 100 лет назад, но опубликована чуть позже, Александр Федорович Лазурский, который говорил, что люди бывают по сути дела трех уровней развития: неприспособленные, приспособленные и приспосабливающие. Неприспособленные — те, которым, сколько они ни бьются, не удается приспособиться к окружающей среде, окружающему миру; приспособленные — это те, кто более или менее успешно эту задачу решают, а если мы дальше идем по лестнице развития личности, то следующий уровень — это приспосабливающие, то есть те, кто вместо того, чтобы прогибаться под изменчивый мир, наоборот, как-то стремятся этот мир под себя прогнуть.
И много лет назад Елена Калитеевская писала о том, что бывает дезадаптация вынужденная, бывает дезадаптация выбранная. В одном случае я не могу приспособиться к тем требованиям, которые мне предъявляет окружающий мир, не справляюсь, не тяну. Но с другой стороны, а может, я просто не хочу, не больно-то и хотелось. И проблема адаптации в отношениях человека с миром говорит о том, что не всегда адаптированность есть хорошо, смотря к чему, не ко всему стоит адаптироваться. И те, кто дошел до этого уровня приспосабливающих, поняли такую истину, что не все стоит того, чтобы приспосабливаться к этому. По сути дела, можно говорить о том, что наши отношения с миром представляют собой некоторое единство адаптации и самоопределения, есть адаптация как приспособление к тому, как устроен мир, что он нам предъявляет, и есть самоопределение как некоторое дистанцирование от внешних давлений и предъявление миру каких-то своих собственных требований, замыслов, намерений т.д.
Ролло Мэй описывал это в терминах различных стратегий взаимодействия с судьбой и отношения к судьбе. Судьба — это то, что задано, это то, что существует независимо от нас. Можно подчиняться судьбе, можно бороться с судьбой, а можно еще с судьбой как-то взаимодействовать или искать с ней компромисс. Необязательно бунтовать против судьбы, это обычно не очень эффективно, тем более подчиняться судьбе тоже совершенно бессмысленно. Честертон писал в свое время, что рок — это не то, что происходит с вами, что бы вы ни делали, а то, что происходит с вами, если вы ничего не делаете. Соответственно, мы описываем ряд разных стратегий, и с судьбой всегда можно взаимодействовать, всегда есть какое-то поле того, что от нас не зависит, есть какое-то поле того, что от нас зависит.
Сальваторе Мадди, замечательный психолог, которого бы я добавил к списку учителей, ушедших от нас за последние годы, говорил и эмпирически изучал то, от чего зависит наша способность сопротивляться стрессам. Сопротивляться в смысле выдерживать какие-то длительные стрессы без серьезных негативных последствий для здоровья. Он называл жизнестойкостью комплекс личностных характеристик, т.е. стратегий.
Жизнестойкость он сложил из трех мировоззренческих установок: включенность, контроль и вызов или принятие риска.
Включенность — стремление и готовность быть в гуще событий, а не в стороне от них. Оказывается, это помогает быть менее уязвимым к стрессу. Контроль — стремление контролировать хоть что-то, что можно контролировать. Понятно, что в ситуациях сложных мы контролировать можем далеко не всё, но что-то контролировать всегда можно. Принятие риска — готовность действовать даже при отсутствии гарантии позитивных результатов. «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» — наша мантра российская.
И если у нас есть эти установки, то это помогает нам выходить сравнительно невредимыми из достаточно стрессогенных ситуаций.
Теперь вернемся к понятию «приспособление». Я уже говорил, что не ко всему стоит приспосабливаться. Начинается развитие человека с того, что мы обнаруживаем в себе некоторые импульсы, ощущаем, и мы обнаруживаем в окружающем мире какие-то давления, стимулы по отношению к нам, и в собственной телесности какие-то импульсы, которые что-то от нас требуют.
Поначалу мы вообще не различаем, где наша внутренняя среда, где окружающий мир, только постепенно мы начинаем различать это.
На каком-то этапе я отождествляюсь со своими импульсами, возникает переживание моего «Я», потом постепенно, по мере того как возникает самосознание, отношение к себе, я разотождествляюсь с моими телесными импульсами, я понимаю, где мой организм, с тем, к чему меня влечет мой организм.
Если у меня есть достаточная степень осознанности, если я могу занять позицию по отношению к ним, я могу их принять, я могу их не принять, я могу отождествиться с ними и сказать: да, это мое, это часть меня, а могу сказать: нет, шалишь, я не согласен, я не желаю это принимать как свое. И отдельный сюжет, про который сейчас нет возможности говорить: проблема диалога с собственными потребностями, собственными желаниями, потому что я могу или выпускать их на волю и им следовать, или их вытеснять, задавливать и все.
Но это две крайности, которые не исчерпывают весь спектр возможных отношений с ними. Я могу с ними просто вступать в диалог и какие-то компромиссные отношения с ними выстраивать, а мои желания всегда мне много полезного, интересного сообщают обо мне самом, мне важно быть с ними открытым, вступать с ними в диалог, чтобы что-то понимать про себя, необязательно я собираюсь их как-то обязательно напрямую реализовывать.
Все мы с давних времен, кроме самых молодых, знаем эту формулу: бытие определяет сознание. Это правда, но, как обычно, это не вся правда. Бытие определяет сознание — это довольно универсальный механизм, универсальный регулятор. Но дальше уже зависит от того, что там в этом сознании, зависит от личности: сводится ли вся наша жизнь к тому, что наше сознание определяется бытием, или нет.
Это зависит от степени развитости личности. На каком-то этапе у каждого человека бытие определяет сознание. Но у некоторых на каком-то этапе развившееся сознание может начинать в свою очередь определять бытие. И это уже менее универсальный механизм.
Вот если мы не морочимся, не грузимся, не паримся, тогда мы живем полностью в режиме «бытие определяет сознание». Если мы начинаем некоторую активность брать на себя, я дальше буду про это говорить: целеполагание и т.д., то здесь уже действительно сознание начинает и в обратном направлении бытие определять. Сложное взаимодействие. Конечно, никогда не бывает так, чтобы сознание полностью определяло бытие, но бывает так, что бытие полностью определяет сознание, а бывает, что не полностью. Возможны варианты.
Мир на нас давит, требуя приспособления. Наша телесность тоже может быть или союзником или чем-то противостоящим. У мира свои законы. У тела свои законы и интересы, которые могут не совпадать с теми законами и интересами, которые нам стремится окружающий мир навязать и нас им подчинить. А вот у нашего «Я» могут быть свои, отличные и от того, и от другого интересы и законы функционирования, свое целеполагание, свой смысл.
Внутренняя психологическая структура, не совпадающая со структурой индивида, со структурой телесности, может быть важным ресурсом противостояния неблагоприятной внешней среде, особенно если еще и наша телесность станет нашим же союзником, источником ресурса витальности, о чем скажу дальше.
Мадди писал в одной из своих работ, посвященной страху смерти, что основой мужества является жизненная философия, своя, потому что при наличии жизненной философии возникает своя собственная, независимая точка опоры, независимая от внешнего мира, независимая от собственного тела.
В противном случае я оказываюсь полностью подчинен внешнему полю, а собственная внутренняя точка опоры позволяет мне уйти из подчинения внешнему полю. Этого мало, конечно, внутренней позиции, потому что еще одна важная вещь, про которую надо сказать, — это гибкость этой позиции, то есть кто не гнется, тот ломается. С внешней реальностью очень важно взаимодействовать, чутко реагировать на неё, вступая с ней в диалог, как и со своими собственными импульсами.
Андрей Синявский дал гениальное определение жизни как диалога с обстоятельствами, точнее не скажешь, потому что если удается успешно развернуть диалог с обстоятельствами, то у вас есть шанс контролировать максимум того, что может быть в принципе вообще контролируемо.
На эту тему есть замечательное стихотворение Дмитрия Кедрина:
«Всё в мире плохо и порядка нет!» —
Сказал поэт и белый свет покинул.
«Прекрасен мир», — сказал другой поэт
И белый свет в расцвете лет покинул.
Расстался третий с временем лихим,
Прослыв великим, смерти не подвластным.
Всё то, что плохо, он назвал плохим,
А что прекрасно, он назвал прекрасным.
Вот эта вот диалектика жизненная, такая бесхитростная, но, тем не менее, очень четкая. Это очень важное послание. Мудрость в балансе и понимании: то, что плохо, назвать плохим, то, что прекрасно, назвать прекрасным. И это дает парадоксальным образом осознание всего ненастья, в котором мы живем, внимания к негативным сторонам жизни, как и к позитивным, параллельно, одновременно: не болезненное внимание, а некое диспетчерское внимание, я бы сказал. Т.е. то внимание, которое отслеживает результаты и эффекты наших действий и дает нам самые мощные, как ни парадоксально, ресурсы свободы.
И я здесь сошлюсь на крайне интересную теорию свободного выбора, совершенно блистательного человека — Владимира Лефевра, математика и психолога, который когда-то начинал у нас, потом переехал в США. Он создал подходы математические, но не сложно математические, вроде бы, достаточно простые для гуманитариев, понятные, внятные, на основе булевой алгебры, модели этики, свободного выбора, души, не говоря уже о золотом сечении, с которого он начинал.
Так что говорит Лефевр в своей теории свободного выбора?
Он ставит задачу объяснить логически, при каких условиях наш выбор вообще может быть свободен.
То есть что значит «свободный выбор» — это значит, что мои собственные интенции претворяются непосредственно в действия: что я захотел, то и происходит. И он логически показывает, введя три элементарных условия:
- сам мир — он хороший или плохой? Он толкает меня к добру или ко злу? Это первое фундаментальное условие, первая переменная;
- вторая переменная: я осознаю то влияние, которое оказывает на меня мир, к чему он меня толкает, или нет?
- и третье условие: что я сам хочу при этом — добра или зла?
И Лефевр логически безупречно, как мне кажется с моей скромной гуманитарной позиции, доказывает с помощью булевой алгебры, что только при единственных сочетаниях условий: если мир толкает нас к злу и я осознаю, что мир толкает нас к злу, мои интенции соответствуют тому, что происходит, что я хочу, то и будет. Если я хочу добра, то будет добро, если я хочу зла, то будет зло. При других сочетании условий нет этой связи, то есть мой выбор перестает быть свободным. Парадоксальный момент. Оказывается, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Если мир нас холит-лелеет и устремляет нас к добру, то это лишает меня свободного выбора. Ну, соответственно, естественно, у меня не может быть свободного выбора, если я не осознаю, к чему меня толкает мир.
Так что парадоксальным образом надо просто увидеть, как все плохо, и этому ужаснуться. Именно такая структура условий дает свободу выбора при условии осознания.
Первое — это осознать, что все непросто, не ждать каких-то позитивных результатов на халяву. У Федора Василюка была замечательная модель жизненных миров: внутренний и внешний мир. Внутренний мир может быть простым или сложным, внешний мир может быть трудным или легким. Легкий — непосредственно даны нам все объекты наших желаний, трудный — где не даны. И, соответственно, внутренний мир простой, если у меня однозначное представление о том, что я хочу, а сложный — если идет конфликт, борьба мотивов и т.д.
Если развить чуть дальше эту модель, можно показать, что сознание ребенка — это как раз внешне легкий мир и внутренне простой, а сознание взрослого — это внутренне сложный, внешне — трудный. Собственно говоря, чтобы быть взрослым, надо понимать, что внутренний мир достаточно сложный, не все однозначно, и внешний мир — что ничего прям сразу, без усилий и без пути, не пойдет. Так что первый момент, по сути дела, — это некая взрослая позиция осознания, независимо от погоды.
Что добавить к трем стратегическим установкам жизнестойкости? Что у нас есть, какие у нас есть ресурсы, с помощью которых мы можем противостоять неблагоприятным условиям окружающей среды?
Во-первых, у нас есть такая важная штука, как смысл. Конечно, он есть не у всех, но даже какое-то время можно и без смысла, потому что со смыслом любой дурак жить может, а без смысла попробуйте какое-то время. Это отдельная задача, отдельный вызов. Но тем не менее, факт, что смысл — важный ресурс. Это то, как наша жизнь и наша текущая жизнь связана вообще с чем-то еще: с жизнью других людей, с прошлым, с будущим, с настоящим, с миром в целом, со Вселенной. Много разных способов поиска смысла: религиозные поиски, научные способы, художественные способы, можно находить ресурсы смысла в настоящем, можно в прошлом, можно в будущем. Вариантов достаточно много. И еще Виктор Франкл показал, что в концлагере большие шансы выжить имели как раз не те, у кого большие ресурсы здоровья, телесные ресурсы играли маленькую роль, а большую роль играли смысловые ресурсы: те, кому было ради чего выживать, имели больше шансов выжить, чем те, кого ничего в этом мире больше не ждало. Отсутствие смысла — это отчуждение. Смыслоутрата, по сути дела, является главным механизмом того, что давно описывалось понятием «отчуждение».
Второй ресурс — это ресурс целенаправленности, потому что есть такая интересная вещь, очень важная вещь, касающаяся вообще любых воздействий, манипуляций. Например, если у человека есть своя цель, то ему гораздо труднее внушить вашу.
Собственные идеи, собственное целеполагание делают человека гораздо менее подверженным любым формам контроля, воздействия и манипуляции — свои собственные идеи, свое собственное целеполагание. То есть это дает некоторый вектор движения, соответственно, при отсутствии этого возникает некоторая пассивность и управляемость.
Наконец, третий ресурс, связанный с тем, что в психологии в последнее время называется понятием «витальность», — это энергетические ресурсы в самом себе, ощущение какого-то удовольствия от жизни, отчасти связанное с телесными функциями, отчасти выходящее за их пределы, поиск ресурсов вот этого живого, возможности изменения в самом себе. Соответственно, если я не ощущаю в себе вот этих ресурсов витальности, то возникает большой риск некрофилической ориентации, внутреннего омертвения.
А есть много способов нахождения в себе этих ресурсов, начиная от дворового футбола, туристической активности, пения под гитару, секса и чего угодно, — все это помогает почувствовать себя живым и источником какой-то энергетики.
Есть известный анекдот по поводу психолога, психотерапевта, к которому пришел человек, у которого все разваливалось: жена ушла, деньги кончились, бизнес развалился, здоровье разрушилось и т.д., все не так. И психотерапевт дал ему, чтобы он развесил везде в доме, бумажечки со словами: «Это пройдет». Через пару месяцев приходит к нему клиент и говорит: «Слушайте, вот действительно мне очень помогло, все прошло и сейчас у меня все новое: совершенно замечательная жена, и бизнес в гору пошел, и здоровье у меня абсолютно восстановилось». «Отлично, — говорит психотерапевт, — но бумажечки не выбрасывайте».
Это я к тому, что процессы жизни, процессы самоорганизации более или менее неисповедимы. И мы не можем здесь понять, что к чему приведет.
Самое скверное, что происходит в наше время, — у людей вымывается внутренняя сложность, а внутренняя сложность важна, чтобы понять, что с нами делает мир и как этому можно противостоять. Внутренняя сложность — это некое направление эволюционного процесса, а вымывание внутренней сложности, упрощение — выворачивание эволюции нашей в обратную сторону, вспять.
То, что в нашей среде происходит, — это хроническое вымывание внутренней сложности. Это, конечно, самый болезненный момент. С другой стороны, какие-то процессы самоорганизации идут. Все-таки у нас в стране, я уже не говорю о мире, все очень нелинейно. Идут параллельно процессы абсолютно противоположной направленности, и каков в конечном итоге будет баланс, никто не может предсказать.
В ненастную погоду невозможно гарантированно добиться от мира того, что мы хотим, и пытаться играть на победу наивно. Но вопрос не в том, чтобы гарантированно добиться от мира всего того, что я хочу, вопрос в том, может ли мир от меня гарантированно добиться всего того, чего он от меня хочет, или нет. А вот нет, фигушки. То есть я могу, по крайней мере, добиться того, что мир не может меня подчинить полностью, и здесь возникает в какой-то степени ничья. Если у нас нет ресурсов победить внешнюю действительность, то у нас могут быть ресурсы играть на ничью, не дать себя победить. И это тоже немалое достижение, и это главная, на мой взгляд, стратегия жизни в ненастную погоду. То, что в античной философии называлось заботой о себе — не дать себя победить, выдержать, сохранить себя.
* Дмитрий Львович Быков признан иноагентом (29 июля 2022 года его имя внесено в реестр иностранных средств массовой информации и лиц, выполняющих функции иностранного агента, на сайте Министерства юстиции Российской Федерации).
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать