Сознательные и неосознаваемые причины понимания чужого человека как врага

В начале 2022 года вышло в свет третье издание книги доктора психологических наук, профессора, главного научного сотрудника Института психологии РАН Виктора Владимировича Знакова «Психология возможного. Новое направление исследований понимания». Предлагаем вниманию читателй отрывок из первой главы...

… в мире человека есть области и проблемы, не решаемые исключительно рациональными способами. Их решению препятствуют барьеры, существующие в психике абсолютно всех людей. Проанализирую их подробнее. Типичное и подходящее для этого явлением явление — то, как люди различных стран и в разные исторические эпохи не рационально, а интуитивно и бессознательно воспринимают и понимают других людей, отличных от себя. В современном мире это можно сделать на материале конфликтов между приверженцами христианских и мусульманских ценностей, а также этнорелигиозного терроризма, в которых наиболее отчетливо проявляются психологические причины понимания чужого человека не как друга, а как врага. В понимании чужого важную роль играют не только осознанные рациональные знания субъекта, но также бессознательное и житейские понятия. Иначе говоря, психологами должен быть сделан акцент на исследовании когнитивного и аффективного бессознательного — внепонятийных иррациональных компонентов понимания чужого. Существуют такие сферы человеческого бытия, которые вообще не приемлют рационального познания. В подобных сферах есть коренное противоречие между рациональным знанием, объяснением и глубинными эмоциями, переживаниями. Глубинные установки и предубеждения не опираются на разумные суждения и потому их нельзя разрушить обычной логикой.

Объяснение этого феномена, по-моему, следует развивать в трех направлениях. Во-первых, проанализировать данные о том, что многие моральные и религиозные решения субъект принимает автоматически, интуитивно, бессознательно. Во-вторых, из исследований Ж. Пиаже следует, что некоторые операциональные схемы действий могут противоречить идеям, которые субъект сознательно уже сформулировал. Эти идеи занимают более высокое место, чем схемы действия, и блокируют их интеграцию в сознательное мышление. В-третьих, и это принципиально важно для развития психологии возможного, со ссылкой на результаты психофизиологических исследований нужно обосновать существование в сознании человека фильтров, актуализирующихся при соотнесении древних и недавно сформированных культурных феноменов с менее и более дифференцированными мозговыми системами.

В последнее время в психологической науке понимание субъектом чужих людей как друзей или врагов стало одной из чрезвычайно значимых проблем. Причины ее актуальности следуют и из теоретико-методологических оснований развития психологического познания, и из происходящих в мире социальных процессов, в том числе революционных преобразований в политике и экономике многих стран, миграции, резком возрастании террористической активности и т.п. Разрешение конфликтов, спорных политических вопросов нередко основывается на чувствах, переживаниях, социальных представлениях, на опыте людей, а не на достоверных научных знаниях. Наше восприятие и понимание чужого как врага тоже основано не только на осознанном рациональном знании. Важную роль в этих процессах играют бессознательное и житейские понятия. Любому профессиональному психологу известны результаты исследований Л.С. Выготского о житейских и научных понятиях. Ребенок, овладевший житейскими понятиями, обращает внимание лишь на отраженные в них эмпирические связи, т.е. отношения между предметами. Он еще не способен определить понятие другими словами и установить сложные логические отношения, описать целостную понятийную структуру. В отличие от житейских научные понятия встроены в систему знаний, связаны с другими терминами в иерархической системе логических отношений, содержащей множество понятий разного уровня обобщенности.

Как известно еще со времен работы А. Шюца «Чужак», знание человека, думающего и действующего в мире своей повседневной жизни, обладает лишь частичной ясностью и не свободно от противоречий. Автор пишет, что обычно человек довольствуется тем, что в его распоряжении есть исправно функционирующая телефонная служба, но не задается вопросом о том, как работает телефонный аппарат.

Он покупает в магазине товар, не зная, как тот изготовлен, и расплачивается деньгами, имея самое смутное представление о том, что такое деньги. «В повседневной жизни человек лишь частично — и осмелимся даже сказать: избирательно — заинтересован в ясности своего знания, т.е. полном понимании связей между элементами своего мира и тех общих принципов, которые этими связями управляют. … Более того, он вообще не стремится к истине и не требует определенности. Все, что ему нужно, — это информация о вероятности и понимание тех шансов и рисков, которые привносятся наличной ситуацией в будущий результат его действий» (Шюц, 2004, с. 536). Любой россиянин слышал аббревиатуру МРОТ (минимальный размер оплаты труда), но кто из нас знает, какую сумму он составляет и по каким экономическим законам формируется? И тем не менее отсутствие такого знания не мешает нам жить и работать.

Теоретическое обоснование различения своего, чужого (пока не своего, но могущего стать таким) и чуждого, не принимаемого субъектом ни при каких обстоятельствах, ясно и понятно представлено в тезаурусной концепции организации субъектного знания (Луков, Луков, 2008) и в модели восприятия чужого Б. Шефера и Б. Шлёдера (Шефер и др., 2004). В названной модели понятие чужого (человека) характеризуется посредством соотношения трех переменных — знания, опыта и идентичности (как неизвестного, неиспытанного и «не своего»).

Исследования, проведенные на взрослых испытуемых, показали, что в представлениях о враге центральное место занимают такие его характеристики, как эгоистичность, агрессивность и подозрительность (Знаков, 2016). Это соответствует результатам исследований образа врага в российской социальной психологии. Например, в диссертации Д.Б. Тулиновой показано, что «чем интенсивнее выражен комплекс отношений (враждебности, доминирования, агрессивности, подозрительности, эгоистичности), тем выше уровень маскулинизации врага и тем ниже оценка характеристик его внешнего облика» (Тулинова, 2005, с. 8).

Образ чужого как врага возникает в детстве, но с возрастом изменяется. В исследовании Л. Оппенгеймера на голландских детях и подростках 7–13 лет показано, что образ врага у старших детей отличается от такового у младших большей когнитивной сложностью. Старшие приписывают больше положительных качеств врагу, что может быть связано с развитием способности поставить себя на место другого. На вопрос, есть ли различия между врагом и самим респондентом, большинство детей во всех возрастных группах отвечали утвердительно. Однако с возрастом дети становятся все менее уверенными в различии: если среди 7-летних детей уверенность выражали 96%, то среди 13-летних — только 59% (Oppenheimer, 2010). Эти данные говорят о возрастной динамике развития когнитивной сложности межличностного понимания и идентификации, способности взглянуть на мир глазами другого (даже если он враг).

Исследования российских психологов позволили уточнить и расширить эти данные. Во-первых, значимым фактором является контроль со стороны взрослых, проявляющийся даже в простом факте их присутствия рядом с детьми. Например, дети, решавшие моральные дилеммы на компьютерном планшете, реже поддерживали «чужого», чем дети, получившие дилемму от экспериментатора. Возможную причину авторы исследования видят в том, что «снижение внешнего видимого контроля может ослаблять необходимость “сознательного контроля” поведения — согласования своих действий с общественными нормами, что может сопровождаться процессами дедифференциации — снижением доли вновь сформированных систем, актуализируемых в данном поведении и связанных со сравнительно более поздно сформированными стратегиями решения конфликтов между членами “своей” и “чужой” групп» (Созинова, Пескова, Александров, 2018, с. 61). Во-вторых, «также было показано, что нравственное отношение к “чужим” формируется как переход от эволюционно более ранних стратегий поддержки “своих” в любой ситуации к более поздним стратегиям, основанным на справедливости и моральных нормах, например, недопустимости насилия» (Знаменская и др., 2016, с. 46). В-третьих, у взрослых в состоянии стресса наблюдается регрессия к поведению, характерному для более раннего возраста. Результаты обсуждаются авторами с позиций системно-эволюционного подхода и связываются с системной дедифференциацией — обратимым увеличением вклада низкодифференцированных систем в обеспечение поведения в стрессовой ситуации: «При стрессе наблюдается повышенная эмоциональность, что означает бóльшую вовлеченность низкодифференцированных систем, чем в контроле, что и опосредует выбор в моральной дилемме» (там же, с. 51).

В российской психологии ценностно-смысловая и возрастная динамика различения своего и чужого представлена в исследованиях самоактуализации личности в процессе общения с другим (Рябикина, Сомова, 2001), идентификации другого человека в качестве врага или друга (Тулинова, 2005), трансформации социально-психологических характеристик представлений о друге и враге (Альперович, 2010). В социальной психологии показано, что в общении идентификация другого человека в качестве врага осуществляется на основе комплекса межличностных отношений. Образ врага имеет устойчивое ядро и периферию, которые незначительно различаются по своим психологическим качествам у мужчин и женщин (Лабунская, 2013).

Из культурологических исследований известно, что «отличие, инаковость — неотъемлемая часть нашего собственного существования, и иногда они становятся прямым условием нашей идентичности и образуют своего рода онтологическое единство. “Чужой” нередко является частью нас самих» (Шулакевич, 2008, с. 112). Для того чтобы быть собой и понимать свой экзистенциальный опыт, мы должны осознавать неизбежность и закономерность необходимости обращения к опыту других, потому что наш опыт в значительной степени является его превращенной формой. Тем не менее распространенная в современном мире конфликтная практика межконфессиональных отношений, проявляющаяся в «мусульманском» терроризме, обнаруживает, что у представителей и христианского, и исламского мира вместо идентификации и стремления постигать психологию друг друга нередко наблюдается негативная проекция, способствующая порождению образа врага и мешающая самопониманию. Это противоречит логике и здравому смыслу, потому что, как пишет В.Г. Лысенко, «“не-Я”, чужое, все равно останется конструкцией нашего Я, поскольку мы будем выделять в нем именно то, что так или иначе перекликается с нашим “Я”. То есть наш “Я-образ” уже заложен в саму модель чужого. Из этого вытекает четвертый принцип (ксенологии. — В. З.): образ чужого в той или иной культуре (равно как и для той или иной личности) может служить важным показателем уровня ее собственного развития: скажи мне, какой твой чужой, и я скажу тебе, какой ты! Ибо образ чужого может быть инструментом как самоутверждения (чаще всего), так и самопонимания, самооценки, самокритики и даже самосовершенствования! Иными словами, образ чужого сделан из “материала заказчика” — “Я-образа”, его страхов, ожиданий, комплексов, ревности, любви, ненависти, чувства справедливости и т.п.» (Лысенко, 2009, с. 62–63). Однако в современном мире чужой превратился в потенциального нарушителя культурной безопасности (Романова и др., 2013), особенно если он — террорист. Между тем уже давно научно доказано, что враждебность субъекта по отношению к чужому, нередко проявляющемуся в криминальном и девиантном поведении, в конечном счете негативно влияет на формирование когнитивной и аффективной сферы его собственной личности (Ениколопов, 2007).

Сегодня человечество живет в условиях серьезных конфликтов между религиозными ценностями христиан и мусульман, в значительной мере основанными на принципиально различных моральных представлениях людей. Анализ конфликтов позволяет утверждать, что существуют такие сферы человеческого бытия, которые вообще не приемлют рационального познания. В подобных сферах есть коренное противоречие между рациональным знанием, объяснением и глубинными эмоциями, переживаниями. В частности, к ним относятся религиозные: какими бы логически оправданными соображениями мы ни руководствовались, всегда есть шанс, что невольно будут оскорблены чувства верующих. Однако пока все свидетельствует о том, что кровавые уроки людьми в западной цивилизации усвоены очень плохо. Повторю свою точку зрения: в мире человека есть экзистенциальные сферы бытия, в которые вообще не следует погружаться даже с самыми благими намерениями. В этих сферах протестные настроения и переживания не соприкасаются с разумом. Глубинные установки и предубеждения не опираются на разумные суждения и потому их нельзя разрушить обычной логикой. Фундаментальный вопрос, на который должна ответить психологическая наука, заключается в следующем: почему не только осознанные рациональные объяснения, но и бессознательные компоненты поведенческих реакций людей, говорящих на разных языках и проживающих в разных странах, оказываются очень похожими?

О переходе от немыслимого к допустимому, «окнах Овертона» и терактах В.В. Знаков говорил в докладе «Понимание немыслимого» на 15-м Санкт-Петербургском Саммите психологов — текст и видеозапись доклада.

Второе издание монографии «Психология возможного. Новое направление исследований понимания» стало лауреатом Национального конкурса «Золотая Психея» по итогам 2020 года в номинации «Проект года в психологической науке».