Коронавирус: источники, причины и следствия алармизма. Экспертные оценки

Кросскультурный мониторинг образов инфодемии и пандемии осуществляет группа психологов-исследователей: Александр Асмолов, Галина Солдатова, Татьяна Малева, Софья Сорокина, Татьяная Алдошина. Ученые предлагают читателям «Психологической газеты» познакомиться новым материалом «Коронавирус: источники, причины и следствия алармизма. Экспертные оценки»:

«Мы попросили исследователей из разных областей ответить на вопрос, что лежит в основе алармизма на уровне лидеров государств и на уровне отдельных лиц и социальных групп. В блиц-опросе принимали участие Сергей Ениколопов, Александр Тхостов, Екатерина Шульман, Тимофей Нестик, Григорий Юдин.

Сергей Ениколопов (к.псх.н., руководитель отдела медицинской психологии Центра психического здоровья РАМН, научный сотрудник Школы антропологии будущего РАНХиГС ):

«Любая стрессогенная ситуация, а ситуация с коронавирусом — стрессогенная, усугубляется невидимостью источника стресса. Обычно стресс — материализованная вещь, например, взрыв, землетрясение, наводнение, или пожар. Источник угрозы виден, его можно представить. Если он не виден непосредственно, то его можно увидеть по телевизору и в интернете. В ситуации с коронавирусом источник не виден и это сопоставимо только с Чернобылем, когда началась радиофобия. Невидимость источника усугубляет стресс.

Сегодня стресс распространяется по тем же лекалам, по которым всегда распространяются последствия массовых стрессогенных ситуаций, таких как теракт. Одна часть людей начинает что-то активно делать. В данном случае это мобилизованные врачи, медсестры. Это именно внутренняя мобилизация. То же самое относится ко всем людям, кто сейчас делает маски, разрабатывает вакцины. Это и ученые, и рабочие. Они активно работают, и возможно, даже лучше, чем обычно: так они преодолевают стресс.

Другая часть тоже реагирует стандартно — это бегство от источника угрозы.. Возникают всевозможные психологические защиты, от отрицания, уверений в том, что ничего не происходит, до всевозможной интеллектуализации - отслеживания, как распространяется вирус. Еще один вариант защиты — заявлять, что все действуют неправильно, и вот только этот человек один знает, как правильно действовать и избежать угрозы. Третья реакция — это ступор.

Для поведения в стрессогенных ситуациях характерно и стремление к людям: объединиться с другими. И в этом смысле люди, которые «ломанулись» на пикник в субботу - это не просто «дурачки». Некоторые из них пошли туда, где люди — «где люди, там и я». В Нью-Йорке, после обрушения башен-близнецов, люди рванулись в центр города. Казалось бы, к источнику угрозы и опасности, но это тяга к общению: другие люди помогают преодолеть стресс. Паллиативом, заменой этого реального общения становится общение в интернете. Это хоть какая то, поддержка и общение, но песок овсу плохая замена. Сразу могу сказать, что после отмены карантина можно ожидать, что оставшиеся на плаву точки общественного питания будут забиты под завязку радующимися людьми.

Самая плохая форма снятия напряжения — алкоголь. В Нью-Йорке после 11 сентября в несколько десятков раз увеличилось потребление спиртного. У нас точно не подсчитывали, но после взрывов в метро можно было отметить большое количество напивающихся.

Можно ожидать еще одной вещи, в Европе она уже проявилась. Это поиск врага и стигматизация. Уже есть случаи, людей, похожих на китайцев (европейцы тоже плохо различают азиатские национальности) высаживание из транспорта, обливают антисептиком и так далее. Это также ударит по властям. Независимо от того, что они делают, появятся люди, которые будут рассматривать власти как недостаточно заботящиеся о людях. В этом же кругу - все конспирологические идеи о происхождении вируса.

Другая крайность — это сплочение и рост национализма вплоть до шовинизма. Поэтому не случайно некоторые политологи предполагают, что во всех парламентах европейских стран будет больше праворадикальных партий».

Александр Тхостов (д.псх.н., заведующий кафедрой нейро- и патопсихологии факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова):

«Стресс касается человека индивидуально, а общие реакции — правительств, СМИ — это нечто иное. И алармизм в данном случае может иметь разные цели. Например, «все будем бдительны». А другая — «я хочу показать, какой я бдительный». Это совсем иная цель, это моя минута славы.

Мы как психологи должны понимать, какова функция алармизма. Он есть почти везде, где-то больше, где-то меньше, имеет разные формы и цели. На мой взгляд, в тех странах, где в скором будущем планируются какие-то выборы, это типичное зарабатывание очков — «мы должны себя проявить, показать себя эффективными менеджерами». Это такой «декоративный алармизм». Второй вариант — как в Италии, когда алармизм — это немножко паника. Они не знают толком, что делать и бдительность — это в действительности «мы не знаем что делать, поэтому будем бдительными все». Примеры умеренного алармизма — в Англии, Швеции. Там не введены особые меры, хотя они и есть, но они умеренные. Там я не слышу такого яркого алармизма.

Если мы смотрим на алармизм как психологи, то должны указать, что по самой форме этого алармизма мы еще не можем судить о его природе, мы должны знать какой мотив за этим и какое действие.

Все закрыть? Всех не выпускать? Искажать информацию? Мы должны знать, что стоит за этими действиями. Если причина в панике - «я хочу от этого всего убежать, но не знаю, как», — то это непоследовательные, бессмысленные действия. Может быть и «пиар на костях» как способ напомнить о себе.

Наверное, алармизм может быть и «нормальным». Но мало кто почему-то не говорит, что наша цель - не остановить коронавирус, а сделать так, чтобы медицина могла с ним справиться, что нужна более длинная дистанция. Правда, никто не говорит на какой срок надо рассчитывать. Я вижу бесконечное количество обсуждений, уже кто только ни выступает и мне кажется, что это неразумно. Избыток информации приводит к ее обесцениванию, ведь больше — не всегда значит лучше. Информация должна быть в разумных дозах и качественная. Одно дело, когда выступает иммунолог или вирусолог, другое дело — когда высказывается поп-звезда. Мнение звезды — это вообще шум и не к месту. Так что у нас сложности не количеством, а с качеством информации. Сегодня у нас в стране — миллион ВИЧ-инфицированных людей, но о них столько не говорят, а тут ежедневные сводки как с поля боя и это неправильно. Ведь речь не о том, сколько заболело. Вопрос в том, какой процент от общей численности населения — мы же не говорим, что это 0,0001%. И это неверно. Не надо преуменьшать, но надо говорить о ситуации другим языком: это вероятностная статистика, она более сложная».

Екатерина Шульман (к.полит. наук, доцент):

«Алармизм — термин оценочный. Хотя он несколько мягче терминов «паника» и «истерика», которые суть малограмотное применение медицинской терминологии к социальным явлениям, но все равно в нем заложена отрицательная оценка. Алармизм — это избыточная тревожность по поводу чего-то, что этой тревожности не заслуживает. Мы не можем так говорить о нынешней ситуации: мы на самом деле не знаем, насколько опасен новый вирус.

Но даже не обладая специальными медицинскими знаниями, с точки зрения социальной динамики мы можем сказать следующее: цена человеческой жизни растет последние 70 лет, с окончания Второй мировой войны. За это же время ценности безопасности, то есть сохранения той самой человеческой жизни, стали превалирующими для всех социумов, для всех культур, по крайней мере в странах, находящихся на современном уровне развития. Человек действительно стал центром универсальной системы ценностей.

Представление о том, что людьми можно жертвовать ради достижения какой-то цели, сейчас выглядит безнравственным. Давайте вспомним, что так было не всегда. Это гуманистическая, антропоцентристская система ценностей, для которой человек действительно, по Протагору, мера всех вещей. Антропоцентризм противоречит религиозной системе взглядов, в центре которой бог, как и системе представлений «культуры чести», построенной вокруг ценностей иерархии, наследования, экспансии и престижа.

Это очень большой трансформационный процесс, под его влиянием, например, изменились войны — государства перестали друг с другом воевать. Основным инструментом разрешения политических конфликтов больше не являются столкновения двух больших призывных армий, как это было во все предыдущие века европейской истории, да и вообще истории человечества. Применение силы стало точечным, военные потери скрываются, ими не хвастаются больше. Невозможно представить, чтобы сегодня кто-то преувеличивал количество своих убитых и количество убитых у противника, чтобы показать, какие мы молодцы. Как гласит известная мудрость, само наличие секты отрицателей Холокоста есть признак гуманизации наших нравов, потому что в предыдущие века геноциды не скрывали, ими гордились.

То, до какой степени антропоцентрические ценности глобально победили, мы можем видеть хотя бы по тому, как к ним приспосабливаются все религиозные системы, все большие церкви.

Сейчас ситуация такова, что ни одно правительство в мире не может себе позволить не обращать внимания на человеческие жертвы. Из-за этого эпидемия какой-то новой неизвестной болезни считается достаточным основанием для для введения таких суровых ограничительных мер. Они для всех убыточны, тяжелы и болезненны, но ни одна страна в мире не может сказать «мы ничего не будем делать, кто заболеет - выздоровеет, а не выздоровеет — умрет, и бог с ним». То, что раньше считалось совершенно нормальным, теперь нормальным уже не является.

Интересно увидеть, что так считают и правительства, и сами граждане. Сейчас уже практически все страны затронуты самоограничительными мерами, и граждане их в общем соблюдают, несмотря на то, что ограничения для них тяжелы. Правительства объясняют своим гражданам: мы понимаем, как вам трудно, но это нужно сделать, чтобы болезнь не распространялась, чтобы не стало больше жертв.

Трудно сказать, что тут причина, а что следствие, но гуманизации сопутствует второй демографический переход: увеличение среднего срока продолжительности жизни, снижение рождаемости, снижение младенческой и детской смертности и повышение среднего возраста по популяции, обычно называемый «старением населения» (хотя это выражение рисует несколько ложную картину). Сейчас уже нет ситуации столетней или 120-летней давности, когда значительную часть демографической пирамиды составляли молодые люди. Например, в 1917 году в Петрограде средний горожанин был 19-летним. Сейчас средний возраст жителя Российской Федерации — сорок лет. Вот что произошло за сто лет.

Такой социум имеет иные приоритеты, и его система управления выглядит иначе, там тоже другие люди. Управленцы всегда старше среднего возраста, это понятно, но теперь они еще и руководят обществом, в котором средний гражданин — сорокалетний. Соответственно, меняются приоритеты: ценности экспансии, завоевания, победы и самоутверждения уступают место ценностям сбережения, сохранения и безопасности.

Эта эпидемия характерна тем, что в неё меньше жертв и больше ограничений, чем во все предыдущие эпидемии. Для сравнения полезно вспомнить историю «испанки», «испанского гриппа» 1918 года. У нас он меньше известен, потому что в России в это время много всего — и тиф, и гражданская война унесли больше народу. Тем не менее, это тоже была пандемия, тоже были ограничительные меры, тоже были всякие карантины и людей заставляли носить маски. Все это уже было, но жертв было гораздо больше, а каких-то государственных мер гораздо меньше. Не приходило в голову, что государство должно взять на себя полностью заботу о том, чтобы граждане не заразились и не заболели: даже президент демократических США Вудро Вильсон отправлял американских солдат на фронты Первой мировой, когда уже было понятно, что они несут с собой новый вирус.

Сейчас ради безопасности человечество готово приносить жертвы, прежде всего жертвуя свободой. Мы видим, как сегодня эти ограничения воспринимаются в целом как нечто нормальное и не вызывают протеста. Очень интересно смотреть, как сейчас нащупываются границы: что вызывает протест, а что не вызывает. Например, когда граждан призывают не выходить на улицу, они согласны с этим. Но когда начинается электронная слежка, то люди возмущаются. И не только у нас, где последние инициативы правительства Москвы как-то напугали людей и пришлось их быстро откатывать назад, но и, например, в Израиле тоже. Там были попытки дополнительно ужесточить этот карантин электронными методами и люди возмутились, оказались этим недовольны.

Какая будет общественная реакция потом, после того, как пик чрезвычайщины пройдет? Мы посмотрим, какие будут политические последствия в демократиях. Будут ли люди признательны тем, кто их спасал от болезни, либо они, наоборот, захотят сменить этих людей, чтобы они не напоминали о тяжелых временах? Пока этого сказать нельзя. Но важно помнить первопричину. Первопричина — это рост цены человеческой жизни».

Тимофей Нестик (ведущий научный сотрудник Школы антропологии будущего ВШСН РАНХиГС, зав. лаборатории социальной и экономической психологии РАН, профессор РАН):

«В условиях борьбы с пандемией ярко проявляются типичные стратегии реагирования человека на глобальные угрозы. Тревожные сообщения в СМИ дополняются риторикой войны и чрезвычайного положения, которую используют политики и государственные деятели стран, столкнувшихся с коронавирусом. Такого рода алармизм основывается на ошибочном убеждении в том, что если целевая аудитория не реагирует должным образом на угрозу, нужно еще громче бить в набат и рисовать картину негативных последствий промедления более яркими красками. Именно в этой тональности ранее велось освещение ряда других глобальных рисков, в том числе угрозы изменения климата. Как наши исследования, проведенные при поддержке РНФ, так и исследования наших зарубежных коллег показывают, что несмотря на реальную опасность и растущую вероятность глобальных рисков, запугивание оказывается менее эффективной коммуникативной стратегией, чем позитивно сформулированные личные и коллективные цели, опора на сопереживание и взаимную поддержку.

Одна из причин алармизма состоит в том, что коллективные страхи действительно быстро объединяют людей. Наши исследования показывают, что они в 3 раза проще по своему содержанию, чем мечты о будущем. Иными словами, задумываясь о коллективном будущем, мечтаем мы о разном, а боимся одного и того же. Это позволяет популистам быстро мобилизовывать общественную поддержку в ходе политических кампаний, а государственным руководителям – повышать рейтинг популярности за счет скорости реакции властей на возникающие угрозы. Благодатной почвой для распространения тревоги и страхов является низкое доверие к социальным институтам перед лицом глобальных рисков. Например, по данным Edelman Trust Barometer, в Китае государству, бизнесу и СМИ доверяют 77%, в Италии – 48%, в США – 45%, а в России – только 27%. Наш репрезентативный общероссийский опрос, проведенный совместно с ИГ «ЦИРКОН» в сентябре 2019 г., показал, что только 26% россиян считают, что в случае массового бедствия региональные и федеральные власти окажут поддержку всем нуждающимся.

Зарубежные исследования социальных сетей показывают, что пугающие новости, даже если они заведомо неправдоподобны, пересылаются в несколько раз быстрее и с значительно большим охватом, чем положительная и достоверная информация. В результате СМИ и социальные медиа превращаются в «фабрику тревоги», усиливающую и без того негативные психологические последствия природных бедствий: депрессии, тревожные расстройства и посттравматический синдром. В одном из наших экспериментов мы предъявляли испытуемым тексты с тревожными новостями о природных и техногенных рисках: оказалось, что они не повышают социальную ответственность и готовность участвовать в коллективных действиях для предотвращения угрозы, зато усиливают желание позаботиться о безопасности себя и близких. Аналогичные исследования в области психологии глобального изменения климата показывают, что тревога в отношении масштабных угроз вызывает защитные реакции, схожие с когнитивным диссонансом. Нас побуждают действовать, но если мы не видим возможности влиять на ситуацию, то разрешаем это противоречие за счет занижения вероятности риска и тяжести его последствий, пользуемся стратегиями депроблематизации: мол, пусть этим занимаются специализированные службы; это естественный процесс, который сам пройдет; есть более серьезные социальные проблемы, которые нужно решать и т.д. В итоге запугивание приводит к обратным эффектам — вместо мобилизации общества на всеобщую борьбу с пандемией, оно усиливает отрицание ситуации, фатализм и недоверие к официальной информации.

Можно выделить еще два психологических последствия алармизма, которые способны загнать руководителей в парадоксальную ситуацию и снизить эффективность принимаемых ими мер по преодолению кризиса. Во-первых, напоминание в сообщениях СМИ и социальных сетях о смерти и экзистенциальных угрозах усиливает приверженность людей традиционным и авторитарным ценностям. Растет запрос на жесткие, решительные меры, увеличивается готовность противопоставлять интересы своей группы и других, находящихся «где-то там» и несущих угрозу. Кроме того, тревога, в отличие от страха, носит генерализованный характер, она легко может сконцентрироваться на, казалось бы, случайном информационном поводе, категории людей, неосторожно сказанном слове или опрометчивом решении. Иными словами, алармизм одновременно усиливает ожидание быстрых действий и радикальность в оценках этих действий гражданами. Во-вторых, психологические исследования показывают, что в состоянии тревоги управленческие команды, в том числе топ-менеджеры компаний и руководители в антикризисных штабах, становятся более конформными в отношении авторитетных мнений, чаще упрощают ситуацию и реже учитывают альтернативные точки зрения. В результате резко возрастает вероятность ошибки лидера. Растет приверженность ранее принятым решениям, тревога сковывает воображение и затрудняет поиск нестандартных путей выхода из ситуации. При этом снижается способность команды к оценке долгосрочных последствий своих действий. И это именно тогда, когда нужно готовиться к выходу из кризиса, и движение «на автомате», близорукость слишком дорого стоят. Иными словами, коварство алармизма в том, он создает иллюзию отсутствия необходимости разъяснений, но при этом загоняет в ловушку, когда допущенные второпях ошибки раскалывают общество и снижают социальное доверие.

Альтернативой алармизму в освещении ситуации СМИ и комментариях руководителей должна стать логика позитивных целей: число спасенных жизней, примеры самоотверженности врачей, сопереживания, заботы друг о друге и социальной ответственности граждан, стимулирование участия пользователей социальных сетей в коллективных акциях социальной помощи, четкие инструкции исполнительной власти в сочетании с демонстрацией доверия к гражданам, обсуждение долгосрочного будущего на публичных дискуссионных площадках, информационная помощь людям в планировании жизни после кризис».

Григорий Юдин (директор Центра современных политических исследований ИОН РАНХиГС):

«Чрезвычайные ситуации, такие как эпидемии, по определению разрушают нормальность, обыденность человеческой жизни. Поэтому главной проблемой сохранения социального порядка в таких случаях неизбежно становится кризис доверия: когда на обычные, рутинные практики и предметы нельзя полагаться (вирус может быть повсюду), у людей исчезает уверенность в окружающем мире, развивается паническое поведение, которое может иметь массовые формы.

В этих условиях ключевой задачей становится менеджмент доверия. Принципиально здесь существуют две коммуникационные стратегии.

Первая состоит в том, чтобы удерживать доверие к обычной, рутинной нормальности, существовавшей до чрезвычайного события. В рамках этой стратегии целесообразно преуменьшать масштаб события и главное — подчёркивать возможность его рутинного контроля ответственными лицами без участия граждан. Лозунг этой стратегии — «полагайтесь на привычный мир, об остальном мы позаботимся».

Вторая стратегия, напротив, предполагает публичное признание разрыва нормальности. В этом случае признаётся, что рутинные практики работать больше не могут (например, потому что общаться с людьми как обычно – опасно) и должны быть введены новые. Однако в этом случае посыл «сидите дома, ответственные лица разберутся» является недостаточным, потому что старая рутина сломалась, а новая не произведена. Кризис доверия обостряется. В этом сценарии необходимо произвести доверие новыми средствами: граждане должны почувствовать, что они простыми и доступными им действиями производят новую нормальность. Лозунг такой стратегии: «это новая ситуация, и мы вместе с вами сейчас с ней справимся». Её основные принципы — открытость, публичность, создание ощущения солидарного действия (совместного преодоления), целевая коммуникация с разными группами общества. Иными словами, речь идёт о «хорошо упорядоченном алармизме».

В ситуации с текущей пандемией можно видеть, что некоторые правительства выбирают стратегию 1 (Мексика), другие – стратегию 2 (Франция, Германия). Понятно, что стратегия 1 в условиях глобального мира действенна только до того момента, пока удаётся обеспечивать веру граждан в привычную нормальность. Возможно изменение стратегии (это можно было видеть на примере администрации США, которая перешла в конце февраля от стратегии 1 к стратегии 2). В рамках стратегии 2 каждый гражданин делается отчасти ответственным за нормализацию ситуации — он получает обязанности по активному действию (иногда даже избыточному): дезинфицировать поверхности, мыть руки, жертвовать средства и т.д.

Однако отсутствие ясной стратегии может привести к резкому кризису доверия. Это особенно опасно в обществах, где низок уровень межличностного доверия и доверия к институтам (в частности, к системе здравоохранения) — таких, как Россия. Противоречивое сообщение «привычная рутина сломалась, но делать ничего не надо» способствует созданию паники, подозрений, страха и выплеску агрессии в разных направлениях. Нормальность в этом случае отсутствует — старой нормальности больше нет, а инструментов для создания новой не предложено. Пагубным в этих условиях является и создание у граждан ощущения «всеобщей слежки», поскольку оно подрывает базовую (онтологическую) безопасность и дополнительно усугубляет ощущение растерянности.

Выбор стратегии и её последовательная реализация является ключевым условием предотвращения кризиса доверия».