Размышления о тайне отцовской любви, или О чем молчат мужчины?

1. «Так бы и съела тебя, мой малыш!», или С чего все начинается? Существует расхожее утверждение, что для матери нормально испытывать нежность, любовь и заботу к своему ребенку. Нам известно также и о том, что последствия негативного материнского влияния определяют и развитие Эго, и предрасположенность к психосоматическим заболеваниям. Для Фрейда любовь — это или генитальная зрелость, или сублимация, или реактивное образование против первичной тенденции к агрессии. А. Грин подчеркивает значимость вопроса Д. Винникотта: «Какое влияние может оказать мать, которая психотична или безумна, и какое влияние может оказать сумасшедший отец?» [2]. «Невротическая материнская любовь проявляется как забота и может быть или результатом созревания, или трансформацией нарциссических и мазохистических элементов характера женщины с подавлением агрессии и сексуальной чувственности» [9]. Отметим, что альтруистические проявления любви у некоторых матерей сложно отличить от нарциссизма, мазохизма и истерических побуждений.

Многие матери не чувствуют любви к новорожденному, используя миф о любящей матери, чтобы скрыть свои фантазии и отрицать, что они могут причинить своему ребенку какой-либо вред. Возможно, следует обратить внимание на материнские аффекты и пользу, которую ребенок из них извлекает. Парадокс в том, что ребенок развивается благодаря поведению матери, преобладает ли в этом поведении осознанная материнская любовь и забота или же отвержение, раздражение и неприязнь. «У матерей, признающих отсутствие нежности к своему младенцу, тем не менее, дети растут довольными и счастливыми» [9]. Мать, вовремя обеспечивающая разнообразные потребности ребенка, всё-таки можно назвать достаточно хорошей матерью. Но если бы только ребенок не реагировал на ее бессознательные деструктивные импульсы! А он будет реагировать, и не сразу можно заметить разрушающее материнское влияние. Невозможно четко разграничить гармоничные и деструктивные материнские импульсы. Самые ранние взаимоотношения с объектом окрашены базовой тревогой, которая, в свою очередь, провоцирует к проявлению враждебности и мазохистическому подчинению, реакциям гнева и агрессии.

Подчеркнем, что именно тревога запускает выброс эмоций неудовольствия, а именно:

• гнева (модель агрессии),
• страха (модель бегства),
• депрессии (модель покорности судьбе).

Кроме того, по утверждению Рейнгольда, «аффекты неудовольствия включают в себя вину, стыд и отвращение» [9].

Особое внимание уделим чувству вины.

Чувство вины носит чужеродный характер, оно навязано тревогой и страхом получить материнское неодобрение. Вина не возникает по причине амбивалентности любви-ненависти к матери. Ребенок страшится последствий нелюбви к матери или боится материнского возмездия. Вина — своеобразная защита для смягчения наказания. Ребенку невозможно избежать вины. Дело в том, что, с точки зрения Грина, «бессознательное чувство вины другого рода. Даже справедливое чувство мести видится из бессознательного как проявление запретных эмоций, точно так же, как бессознательная идеализация отца — это преувеличение осознаваемой его высокой ценности и восхищения или зависти, которые порождает фигура отца» [2a].

Ребенок не испытывает уверенности в том, что ему удастся избежать материнского возмездия, он сталкивается с тем, что заменяет любящую мать с жестким Супер-Эго. «Привязанность к матери (и созависимые отношения с нею) носит имя «любовь», и складывается она из вины, ужаса и боли, гнева, одиночества, депрессии, мазохизма, из влечения к жизни» [3].

В работе «Недовольство культурой» Фрейд обратил внимание на то, что «чувство вины является результатом отказа от агрессивности». Все преследующие и ужасающие образы являются материнскими. Изменения в материнском объекте по типу «плохой объект — хороший объект», или, образно говоря, присутствие плохой матери-ведьмы предвещает и появление доброй матери-феи.

Подобное функционирование укрепляется в психике на самых ранних этапах жизни. И пациент психоаналитика переживает и проживает вину в ходе анализа своих отдельных конфликтов. Нарциссическое Я, пораженное травмой, — подобных травм бывает много, и мы говорим в таких случаях о «достаточно плохой матери» — с этого момента «будет формироваться благодаря матери, которая до установления объектных отношений образует с ребенком единую монаду», по выражению Грюнберже [3]. При этом «нарциссизм ребенка отражает нарциссизм матери». В анализе у таких пациентов мы обнаруживаем своеобразный «нарциссический щит» (А. Грин), который обеспечивает им защиту «первичной Матери» и нарциссическую идентификацию с ней. Препятствия, встречающиеся в опыте жизни, воспринимаются такими пациентами как непреодолимые.

От ребенка требуют «ну-ка покажи, как ты любишь мамочку!». Рейнгольд утверждает, что «отказ в этом случае ведет за собой угрозу неудовольствия матери». Именно ребенок должен помешать матери и другим осознать отсутствие материнских чувств у женщины и наличие враждебных импульсов [9]. «Так и съела бы тебя, мой малыш!» — о чем эти материнские слова? Человек должен любить свою мать и страдать при этом, осознавая свою вину перед ней... Где же здесь нежность?

Мать старается быть нежной к своему ребенку и помогает ему становиться самостоятельной личностью при условии, что она, «в своей психической реальности, находится в контакте с третьей стороной — психической репрезентацией отца» [10].

Эдипов конфликт — дуэль с Отцом. «Эдипов Отец одновременно и противостоит ребенку, и поддерживает его. Мальчик идентифицирует себя с отцом и мужает, преодолевая конфликты. Фаллос действительно является постоянным ограничителем нарциссической идентификации с матерью» [3]. И все же тот, кто действительно убивает отца, — даже на символическом уровне, — губит свой эдипов комплекс и остается под сенью «негативного материнского комплекса».

Пара жена-муж / мать-отец важна для полноценного психофизического развития ребенка. «Если же подобных удовлетворяющих отношений не существует или они конфликтны, то мать рискует бессознательно использовать ребенка как сексуальный и нарциссический объект для самой себя. Он становится «ребенком ночи» [10]. Присутствие Третьего — отца ребенка дает возможность женщине быть матерью для своего ребенка, удовлетворять его желания, а не свои сексуальные потребности. Чередование дня и ночи как ритм присутствия и отсутствия матери дает возможность ребенку привыкнуть к ритму и заново обнаруживать мать. Повторение ритма день-ночь происходит одновременно с постепенным образованием эдиповой структуры. М. Фэн ввел понятие «цензура любовницы» — дезинвестирование матерью своего ребенка. Мать таким образом поддерживает развитие у ребенка реальной или воображаемой реконструкции родительской эротической пары, что служит основным этапом индивидуализации младенца [10].

Для матери, инвестирующей ребенка ночи — будь то мальчик или девочка, — ребенок становится бессознательной заменой мужчины-отца как объекта сексуального желания. А. Россохин говорит о том, что в первичной эдиповой организации такая мать формирует у ребенка ощущение, что она относится к нему как к сексуальному объекту или как к нарциссическому продолжению своего собственного Я, установив тем самым особую форму эротического отношения к телесному Я своего ребенка. Это становится возможным при частом отсутствии отца, при слишком мягком и уступчивом отце, при конфликтном взаимодействии родительской пары. Собственные внутренние конфликты отца провоцируют развитие инцестуозных отношений и ведут отца к самоисключению из трехсторонних отношений. Цитируя Мак-Дугалл, А. Россохин акцентирует внимание на предложенных ею метафорах для ребенка дня — «дитя желания», а для ребенка ночи — «дитя потребности» [10].

Дитя желания — ребенок, рожденный от любви и растущий в любви родительской пары и воплощающий их желания в будущем стать психологически зрелой личностью.

Дитя потребности — ребенок, компенсирующий в какой-то мере психопатологическую организацию матери или отца, у которых не существует никаких фантазий относительно будущей самостоятельной и сексуальной жизни их ребенка. Дитя потребности скорее всего надолго или навсегда сохраняет неосознаваемое убеждение, что он действительно сексуальное и нарциссическое продолжение матери и не может существовать как взрослый отдельный человек. Предпололожим, что именно об этом молчат мужчины и мальчики, вступившие в эдипову фазу развития.

Подчеркнем вслед за Мак-Дугалл и Винникоттом, что самая первая внешняя реальность для младенца — это не только физическое присутствие матери, но и всепроникающее воздействие ее бессознательного.

Каждая мать, которая всегда является для ребенка идентификационной моделью, непосредственно после рождения ребенка испытывает проблемы с адаптацией к материнству. Также и у отца ребенка-первенца появляются его собственные фантазии по поводу отцовства, которые будут переплетаться с материнскими, усиливая и изменяя их, и даже противореча им.

2. А что же отец и о чем он молчит, в чем тайна его любви? Что мы знаем о бессознательных воздействиях отца на развитие ребенка? Фрейд в работе «Два фрагмента об Эдипе» говорит о том, что мальчик хочет обладать матерью и при других обстоятельствах проявляет нежные чувства к отцу. «Такие амбивалентные эмоциональные установки, которые у взрослого привели бы к конфликту, у ребенка прекрасно уживаются в течение длительного времени, подобно тому, как позднее они находятся рядом в бессознательном» [12]. В этой же работе Фрейд упоминает и о трагедии Гамлета Шекспира. Что же происходит с Гамлетом, что мешает ему выполнить задачу, поставленную ему тенью отца? Вместо ненависти у Гамлета срабатывает чувство вины, возникают угрызения совести и, как следствие, он испытывает сексуальное отвращение к любимой Офелии, да и к матери его отношение меняется. Известный российский психолог Л.С. Выготский в 1915–1916 гг. написал работу «Трагедия о Гамлете, принце Датском, В. Шекспира» [1], в которой он анализирует и внутренний конфликт Гамлета, его восприятие отцовской фигуры, душевные трагедии, страхи, и отношения Гамлета с родительской парой.

Крайние варианты негативного воздействия отца изучаются психоаналитиками в течение всего профессионального опыта работы с пациентами. Из литературных примеров — письмо Кафки отцу, написанное им на пике своего творчества, которое он не осмелился передать сам, поручив это матери. И что же мать, спросите вы? Она это письмо не отдала своему мужу / отцу Кафки. Письмо Кафки к отцу показывает типичные черты негативного отцовского комплекса. Все письмо пронизано голодом по отцовскому признанию, по отцовской любви. Мать в их семейной системе была незначительной фигурой, и то, что от нее исходило, обесценивалось. Другие варианты негативного влияния отца подробно анализирует французский психоаналитик А.Л. Непомящи в статьях, опубликованных в «Вестнике психоанализа», ЕКПП-Россия, №1, 2012: «Отец Шребера»; «Отец — от Фрейда до Лакана»; «Отец мой, пастырь мой» [8].

Грин в статье «Конструкция пропавшего отца», исследуя несколько работ Фрейда и других психоаналитиков, говорит о том, что «отец никогда не был интегрирован во внутренний мир и, кажется, остался вовне самости. Отношения переноса показывают, что он потенциально значим для ребенка» [2a]. Ребенку нужно защитить отца от других, которые отрицают его потребность в отце и его желание сохранить его живым, даже когда над ним доминирует всемогущая мать. Существование отца нужно сохранить в тайне»... Вряд ли мы можем говорить о раннем «убийстве отца», изучая ситуацию изнутри, «отец еще не отец, скорее всего он — “кандидат в отцы”» [2а].

В семье бывает и так, что мать не позволяет отцу играть эту роль, и все же он появляется из тени как угрожающий Третий… Настойчивость и последовательность психоаналитика помогают пациенту перестать вовлекаться в бесконечные споры и диалоги с внутренним отцом и пережить чувство «потерявшегося в пустыне». Очень трудно избежать идеализации отца, и индивид продолжает его идеализировать тайно, в бессознательном. «Плотские отношения матери с отцом идут наряду с плотскими отношениями матери с ребенком» [2а]. Влияние отца кажется пренебрежительно ничтожным в клиническом материале. Но когда отцы умирают не символически, а реально, некоторые пациенты говорят о том, что жизнь потеряла смысл.

Отвечая на вопрос, почему сила влияния мертвого отца больше, чем живого, Грин говорит о том, что живой настоящий отец был препятствием, соперником в некоторых случаях, к любым эксклюзивным отношением между матерью и ребенком любого пола. Каким бы принимающим и теплым ни был отец, он все же вызывал обиду и враждебность у ребенка. Мать при этом могла принимать сторону отца в его стремлении наказать провинившегося ребенка или же защищать его, причем необоснованно. И в том, и в ином случае происходит путаница враждебных чувств и чувства несправедливости с их бессознательными следствиями. Подчеркнем, ребенок не может избежать вины. Это чувство, как и желание мести, живет в бессознательном. Причины ненависти мальчика к отцу скрывают тот мотив, в котором отец стоит между телом матери и ребенком. Но реальная утрата отца говорит и об утрате его защиты. Отдаленность отца от ребенка — не что-то исключительно внешнее. Значима и дистанция в психическом пространстве между вытесненными желаниями и наказанием за них. «Отцовская фигура отца в большей степени субъект бессознательной фантазии, чем материнская» [2а].

Интересны идеи В. Каст о негативном отцовском и материнском комплексах у мужчин [6]. Мужчинам с негативным отцовским комплексом постоянно требуется признание их мужественности от других мужчин, но, получив такое признание, они не верят в это и обесценивают признание и уважительное отношение других мужчин. «В негативном отцовском комплексе проявляется и соперничество, мужчина заранее знает, что он не выиграет и глубоко переживает свои неудачи» [6]. Чрезмерную требовательность к себе и беспощадную самокритику они проявляют и в отношениях с другими людьми: с женой, с детьми, с друзьями… Мировоприятие таких мужчин предельно напряжено, они как будто находятся в засаде, готовы к борьбе, но не могут создать тот образ, который, по их представлению, должен будет удовлетворять отца…

«Негативный материнский комплекс у мужчин характеризуется базовым недоверием к жизни. Мужчины с таким комплексом стремятся контролировать все, что происходит в их окружении» [6]. Любое эмоциональное изменение они интерпретируют через призму своего комплекса, чаще всего как отвержение или оскорбление, не умеют обращаться с собственной агрессией, яростные эмоциональные всплески разгружают их эмоциональное ядро, таким образом они чувствуют свою живость…

Перейдем к истории вопроса о тайне отцовской любви. Л. Зойя в монографии «Отец», исследуя развитие категории отцовства, говорит, что «на практике история (в смысле более обширном, включающим в себя предысторию) и психическое существование дали особи мужского пола качество отца, и он цепляется за него с решимостью, недоверием, агрессивностью с большей спонтанностью, чем мать за свое положение. Потому что, если только история ему его дала, история может его и отнять. Так как мужчина не получает отцовство от природы, каждый мужчина должен научиться ему в течение своей жизни, и в течение жизни может снова забыть его» [4]. Именно с этой способностью «забыть роль отца» нам приходится сталкиваться в сложных условиях современного миропорядка.

«Если отец более агрессивен и строг, чем мать, с детьми и с миром, это не личная болезнь отдельных отцов или даже поколений отдельных эпох, таких как буржуазный патриархат, — это истинное, структурное, изначальное положение вещей. Можно было бы сказать, что оно соответствует природе отца, если бы природа отца не состояла в преодолении границ того, что мы обычно понимаем под этим словом. Отец — это знали уже мифы, мы читаем об этом у Гомера — носит броню, агрессивную и оборонительную, даже когда обнимает своего ребенка. Тот факт, что это объятие холодно и что ребенок реагирует на него с изумлением или страхом, — не уникальное происшествие: такова природа вещей» [4].

Опираясь на идеи Зойя, обозначим чувство, о котором молчат мужчины и скрывают отцы, — неуверенность в идентификации с отцовской ролью как своеобразная внутренняя амбивалентность отца: любовь и архаическая агрессивность. Если для того, чтобы назвать себя матерью, женщине достаточно выносить и родить ребенка, то, чтобы быть отцом, мужчине необходимо проявить определенное волевое усилие — принять решение об отцовстве. Достаточно сложное решение «быть Отцом» требует усыновления как принятия и установления четко обозначенных отношений с ребенком, мальчиком или девочкой, даже если ребенок законно был порожден этим отцом, и, что более чем важно в отношениях, ведет к проявлению достаточно нежных чувств, хотя отцы часто умалчивают о своей нежности к детям.

«Отцовство — факт психологический и культурный»; физического порождения, в отличие от ситуации с материнством, недостаточно, чтобы его обеспечить. Если в современных условиях отцовство по отношению к законному ребенку считается неоспоримым фактом, это не мешает отцу проходить через тот же процесс: «отцовство будет более осознанно выражаться, создаваться и открываться не в момент рождения, а шаг за шагом в течение времени, в отношениях между отцом и ребенком...» [4].

В качестве примера принятия отцовства и развития отцовской функции во времени могут служить сюжетные линии фильмов, в которых показано влияние отца на становление личности ребенка. Фильм Андрея Звягинцева «Возвращение», в котором идея отцовства показана через восстановление и развитие отношений с сыновьями. Отец погибает, но сыновья признают его отцовство. В фильме Владимира Машкова «Папа», снятого по мотивам пьесы А. Галича «Матросская тишина», мы отмечаем драматизм переживаний сына по отношению к отцу и безграничную отцовскую любовь, в которой сплетаются и отцовская, и материнская функции родительства.

В фильме «Батя» режиссера Дмитрия Ефимовича раскрываются переплетения двух линий развития отцовства и отцовской любви:

1. во взаимоотношениях и взаимодействиях не допускающего компромиссов отца, принявшего ответственность отцовства в суровые девяностые годы 20 века, и его маленького сына;
2. через воспоминания взрослого сына, ставшего отцом по факту рождения детей и переживающего становление собственного отцовства с опорой на символизм фигуры отца.

В ходе эволюционного развития возникла взаимодополняемость и взаимозаменяемость материнской и отцовской функций, что осложняет определение места отца в обществе.

Э. Бенаму в статье «Отцовская функция и развитие ребенка» предлагает своеобразную классификацию современного отцовства [11].

Классификация Э. Бенаму представлена в таблице:

И все же, как происходит идентификация мужчины с ролью отца? Если он более-менее благополучно смог пережить свое чувство одиночества как отстраненность от внутреннего материнского объекта и тревогу, связанную с рождением ребенка, то у него могут появиться достаточно сильные переживания смешанных чувств печали и надежды, он готов к другой жизни с новым Третьим. Н. Зуева в статье «Еще раз об отце» пишет о том, что «окончание отношений между двумя участниками пары является утратой, которая может быть пережита, и в этом случае она служит углублению инсайта и поддерживает способность к самоанализу. Таким образом, отец проделывает путь назад, чтобы двинуться дальше вперед; отдаляется, чтобы разглядеть; Отец приобретает способность поддерживать сам себя, что делает его более независимым от объекта, в заботе которого он нуждался. Можно сказать, происходит рождение отца» [5].

Здесь мы предполагаем, что мужчина, проработав с рождением ребенка некоторые аспекты эдипальной проблематики и став отцом, развивает творческое восприятие своего опыта жизни. Именно отец помогает своему ребенку развивать способности выдерживать и преодолевать трудности, переживать страдание исключения из диадных отношений, выдерживать состояние «быть в одиночестве». Отец, признав свои любовные и агрессивные импульсы, «позволяет расти любопытству, быть истине, а значит, не быть ослепленным, не быть убитым» [5].

В сложных жизненных обстоятельствах, и тому немало исторических примеров, мужчина-отец прячет в собственном молчании нежную любовь к семье, к ребенку и возвращается к архаической мужской роли воина, защитника детства и жизни.

Скорее всего, невозможно раскрыть тайну амбивалентности мужчины-отца и воина, тайна останется тайной, любовь — всепобеждающей любовью.

Литература

1. Выготский Л.С. Трагедия о Гамлете, принце Датском, В. Шекспира // Выготский Л.С. Собрание сочинений. Т. 1. Драматургия и театр. М., 2015.
2. Грин. А. Интрапсихическое и интерсубъективное в психоанализе // Терапевтические отношения в психоанализе; 2а. Грин А. Конструкции пропавшего отца // Вестник психоанализа. 2012. №1.
3. Грюнберже Б. Нарцисс и Эдип // Французская психоаналитическая школа. СПб, 2005.
4. Зойя Л. Отец. М., 2013.
5. Зуева Н.А. Еще раз об отце // Журнал практической психологии и психоанализа. 2018. №2.
6. Каст В. Отцы-дочери. Матери-сыновья. М., 2016.
7. Кафка Ф. Письмо отцу. 1919 г. // Кафка Ф. Из дневников. Литрес, 2021.
8. Непомящи А.Л. Отец Шребера, Отец-от Фрейда до Лакана, Отец мой, пастырь мой // Вестник психоанализа. 2012. №1.
9. Рейнгольд Дж. Мать, тревога и смерть. М., 2004.
10. Россохин А., Жибо А. Психоанализ во Франции, или Как научиться жить с неопределенностью // Французская психоаналитическая школа. СПб: Питер, 2005.
11. Бенаму Э. Отцовская функция и развитие ребенка // Уроки психоанализа на Чистых Прудах: Сборник статей. М., 2016.
12. Фрейд. З. Два фрагмента об Эдипе // Между Эдипом и Озирисом. М., 1998.