Научная молодость Федора Василюка. Воспоминания питерского психолога

Мое первое знакомство с Федором Василюком произошло заочно в 1981 году в ЛГУ при довольно драматических обстоятельствах.

Был серый пасмурный питерский вечер. У нас, на кафедре общей психологии психологического факультета Ленинградского государственного университета, уже второй час шло заседание. Народу было много, душно, все устали от бесконечного обсуждения длинной череды скучных тем повестки дня и хотели домой. Когда конец был уже близок, неожиданно взяла слово доцент NN и сообщила, что нам прислали на внешний отзыв диссертацию по общей психологии из МГУ и сегодня надо отзыв утвердить. Заведующий кафедрой и одновременно декан нашего факультета велел ей побыстрее «доложить вопрос».

NN пыталась рассказать, о чем работа, но ей это не вполне удалось. Видимо, посмотрела наспех и не очень разобралась. Ясно было только, что работа необычная и NN боится принять самостоятельное решение о качестве этого труда. У нее стали спрашивать, кто научный руководитель. Оказалось — профессор В.П. Зинченко. Реакция была амбивалентной. Попросили пустить текст по рукам, передавали его желающим, те смотрели и стали высказываться. Поняли, что это про какие-то личностные миры. Кто-то подумал, что это про миры воображаемые, кто-то — что автор сам напридумывал эти миры, только непонятно — зачем. Кто-то сказал, что здесь нет никакого настоящего психологического исследования. Раздались голоса о том, что нежелательно связываться с такой работой, поэтому или надо направить ее на доработку, или передать на отзыв в какой-нибудь другой вуз.

В начале 1980-х годов наша кафедра переживала не лучшие времена. После внезапной смерти в 1972 г. нашего любимого декана и заведующего кафедрой общей психологии профессора Б.Г. Ананьева все постепенно пошло наперекосяк и кафедра начала приходить в упадок. К этому времени она пополнилась неуниверситетскими людьми, которые не имели базового психологического образования, однако учились когда-то вместе с действующим деканом в Военно-медицинской академии или служили с ним на флоте. Поэтому пестрота и даже одиозность их мнений и оценок обсуждаемой работы была неслучайной.

Пока кафедральный народ обменивался впечатлениями, мне удалось ненадолго получить папку с диссертацией. Сразу понравились оглавление, введение и замечательная библиография, из которых стало понятно, что автор очень близок мне по научным и культурным интересам. Автором работы был Федор Ефимович Василюк, аспирант кафедры общей психологии МГУ. Когда мне удалось успеть полистать основной текст работы, то стало очевидно, что автор имеет отличную психологическую подготовку, широко мыслит, бесстрашен, хорошо образован и отчасти наследует интеллектуальные традиции московских философских кружков 1960-х годов — периода их расцвета. Было понятно, что по возрасту он молод, но при этом взросл и очень самостоятелен. Он показался мне многообещающим человеком, а в его работе поразила дерзновенность замыслов, а также свежесть и живость духа автора, присутствовавшего в тексте.

Все эти впечатления заставили меня решиться активно выступить в защиту диссертации Василюка — было невозможно представить, что из-за некомпетентности одних и безразличия других участников обсуждения кафедра может не дать положительного отзыва и помешать автору защититься в срок.

Осложняло мой порыв только одно обстоятельство: незадолго до этого декан лишил меня ставки на кафедре из-за отказа вступить в ряды КПСС и сообщил, что я никогда не буду больше преподавать. (Я была в то время защитившимся в 1976 году молодым ассистентом.) Как ни удивительно, меня спас отдел кадров, благодаря которому мне нашли временное место младшего научного сотрудника в одной из лабораторий при кафедре. Именно поэтому я и оказалась на ее заседании, где обычно вела себя тихо. Но в этот раз безусловно решила действовать, чтобы не допустить неправедных деяний со стороны коллег.

У меня было две цели: заострить внимание присутствующих на очевидных достоинствах неординарной работы Василюка и необходимости положительного отзыва о ней, а еще — отстоять честь кафедры, моей любимой alma mater, чтобы не опозорить ее в истории российской психологии нелепым, несправедливым поступком, который никогда не забудется. Выступление мое было внешне довольно спокойным, но внутренне страстным. От неожиданности слушатели удивились, забеспокоились и согласились с тем, что не надо работу Василюка отвергать и ссориться с психфаком МГУ. Произвел впечатление и тот факт, что первым научным руководителем Ф. Василюка был А.Н. Леонтьев и только после его кончины Федор оказался у В.П. Зинченко. Решили утвердить отзыв, который должна была подготовить NN к внеочередному заседанию кафедры, назначенному через несколько дней.

Когда заседание закончилось, удалось уговорить доцента NN дать мне диссертацию Василюка домой на ночь, чтобы ее внимательно прочесть и законспектировать, тогда на следующий день мы с NN сможем обсудить наиболее значимые результаты этой работы, что пригодится NN для написания положительного отзыва. Поскольку NN согласилась, эту ночь я провела за увлекательным чтением. Еще оказалось, что многих на кафедре очень удивило, что научный руководитель Федора не позаботился о том, чтобы по телефону или письменно представить его работу кому-либо из авторитетных людей нашей кафедры или факультета, что могло бы поддержать ее положительное восприятие. Это было тем более странно, что на нашем факультете на кафедре инженерной психологии работала Татьяна Петровна Зинченко — родная сестра В.П. Зинченко. Поэтому некоторые члены нашей кафедры решили, что если научный руководитель не заботится о своем аспиранте, то, видимо, не очень ценит результаты и качество его диссертации. В связи с этим мы с NN решили, что она сегодня же позвонит Татьяне Зинченко, расскажет о случившемся на заседании кафедры и попросит ее позвонить в Москву брату, чтобы он активнее поддерживал своего замечательного ученика.

Гораздо позже, когда мы с Федором познакомились немного ближе, мне показалось, что он нередко оказывался в ситуациях, где ему приходилось быть одним в поле воином, и он принимал это как свою судьбу.

Дальше события развивались своим чередом уже без моего участия. На следующей неделе членов кафедры собрали на внеочередное краткое заседание, они утвердили положительный отзыв на работу Ф.Е. Василюка и отослали его в МГУ. А еще через некоторое время от Федора на мой домашний адрес пришла вежливая открытка с благодарностью за помощь, автореферат его диссертации, а потом краткое сообщение о защите и о том, что он работает в поселке Строгоновка под Симферополем в психиатрической больнице и организует там систему психотерапевтической помощи.

Мы с Федором не были лично знакомы, и настоящей переписки у нас тоже не было. Однако в душе всегда сохранялась память о существовании на свете Федора Василюка из Строгоновки, психотерапевта и любителя книг. У меня была привычка несколько раз в неделю посещать все главные книжные магазины и букинистические лавки. Книги, которые были мне профессионально интересны, обычно выходили небольшими тиражами и мгновенно исчезали: в те времена бывало, что все раскупали за несколько часов. Поэтому если появлялось что-то особо важное и редкое, то покупала не только для себя, но и для некоторых знакомых, которым такая книга могла быть нужна. В число таких знакомых вошел для меня и ничего не подозревавший об этом Василюк. Примерный круг его интересов был ясен из его диссертации. Время от времени, когда мне попадалось что-то, как мне казалось, особо ценное для его работы — новые книги по психотерапии, философии, семиотике или структурному анализу, то посылала это в подарок в Строгоновку.

В свою очередь Федор помог мне трудоустроить девушку-крымчанку, родом из Керчи, которая писала у меня в ЛГУ дипломную работу, защитила ее в 1983 году и вернулась на родину.

Он взял ее к себе на работу в строгоновскую психиатрическую больницу, где она трудится до сих пор. Благодаря ее появлению и рассказам о том, как она училась в ЛГУ, выяснилось, что Федор представлял меня в виде солидной пожилой дамы, покровительницы молодых талантов, и страшно удивился, когда узнал, что я старше его всего на три года. Поэтому когда мы встретились, то довольно быстро стали друг для друга Федей и Машей и далее были на «ты».

Наша первая краткая встреча произошла летом 1984-го в Симферополе, из которого я с шестилетней племянницей собиралась дальше ехать на берег Азовского моря в деревню Чигини (Золотое). Федор предложил заехать к нему в Строгоновку, чтобы там переночевать и, отдохнув, двигаться дальше. Что мы и сделали. Семейство Федора жило тогда в одной, но относительно просторной комнате в большом общежитии для персонала при психиатрической больнице. Он смог устроить нас на ночлег только потому, что у него родился уже второй ребенок и начальство наконец решило предоставить ему еще одну комнату, где в это время был склад старой мебели. Ломаные кровати с горами пыльных стульев на них были еще не увезены, но слегка сдвинуты так, чтобы у входа поместилась чистая застеленная кровать, где мы с племянницей и провели ночь.

Федя радовался тому, что теперь в этой комнате можно будет устроить для себя кабинет, заниматься, принимать гостей. Он очень много работал. Внешне выглядел примерно так, как и на протяжении дальнейшей жизни, но был очень бледным и измученным, что бросалось в глаза на фоне загорелых граждан на улице.

Застенчивая неловкость первого знакомства, присутствовавшая поначалу с обеих сторон, прошла довольно быстро. Мы приладились друг к другу и вскоре уже разговаривали как старые знакомые. Федина искренность и доверительность проявились в том, что на следующий день незадолго до нашего отъезда, когда мы были наедине, он сказал, что у него серьезные неполадки со здоровьем, что он сейчас не может есть ничего, кроме детского питания в баночках для малюток, а врачи сказали ему, что у него, вероятнее всего, рак кишечника. Тогда меня поразило его душевное мужество, дающее силы жить и делать то, что нужно, что он задумал и считал необходимым осуществить независимо от обстоятельств. К счастью, потом этот диагноз отменили. Следующим летом Федя выглядел заметно лучше.

Мы снова встретились в Крыму, где я опять отдыхала в полюбившихся Чигинях на берегу Азовского моря, куда потом приехало дней на десять все Федино семейство. Несмотря на то, что Федя и тогда, и позже искренне говорил, что Крым — это лучшее место для выращивания детей, бытовая жизнь тех времен была трудна.

Чигини — небольшое селение с татарским названием, которое после войны изменили на Золотое. Оно состояло из сравнительно небольшого количества крестьянских белёных каменных домиков с садиками и дворовыми постройками. Воду брали из колонки. Был магазин с устрашающими пустотой полками, где стояли пачки с солью, одинокие пакеты с перловой крупой и еще продавались какие-то инструменты. Покупателей не было. За продуктами ездили на автобусе на рынок в соседний город.

Зато Чигини стояли на высоком обрывистом берегу Азовского моря с многокилометровым песчаным пляжем внизу. Этот пляж представлял собой бесконечную цепочку небольших бухт. Они отделялись друг от друга скалистыми выступами, которые можно было обойти или по узенькой кромке пляжа, или по воде. Там было безлюдно, вода чиста. С высокого берега, где стояли дома, было видно только широкое море и над ним — огромное небо. Между ними непрерывно гулял ветер, обдувая людей в любую жару, что делало ее терпимой. Поэтому некоторые люди страстно любили Чигини и приезжали туда по многу лет подряд.

Но самым интересным в Чигинях был дом бабы Жени, поселиться у которой мне посоветовала еще два года назад та самая крымчанка — выпускница ЛГУ, которую Федя взял к себе на работу в Строгоновку. Я была там уже в третий раз, а Федя с семьей, где младшая недавно научилась ходить, приехал в Чигини впервые.

Они сняли один из маленьких домиков-сарайчиков, которые окружали двор. Внутри домиков к стенам были приделаны низкие широкие дощатые полки, на которых в качестве матрасов лежали тюфяки с сеном, а проем деревянной двери днем был и входом, и окном. На ночь дверь можно было закрыть, все проветривалось благодаря щелям между досками стен. Несмотря на внешнюю убогость, в таком домике было чудесно спать по сравнению со страшной жарой и духотой в любой из комнат небольшого одноэтажного дома бабы Жени. У нас с племянницей был такой же домик. Днем там можно было только лежать и читать, или спать. Чемоданы лежали на земляном полу под спальными полками.

Бытовая жизнь всех постояльцев проходила на большом дворе, посередине которого росло несколько многоствольных деревьев с широкими кронами — они давали обширную тень. Под ними был вделан в землю длинный дощатый стол, за которым на скамейках могли разместиться все постояльцы и даже гости. Каменный дом, маленькие домики и большой сарай, где была устроена общая кухня и даже был холодильник, окружали двор с трех сторон.

Когда постояльцы возвращались домой с моря, то около дороги, метров за пять до заборчика, ограждавшего поместье бабы Жени, в их распоряжении была колонка, где можно было облиться ледяной водой из ведра на цепи. Никаких душей не было и в помине. Если нужно было в уборную, то за огородом бабы Жени (это было в другую сторону от входа на ее участок) была дощатая будочка с покатой кровлей и дверцей, закрывавшейся на крючок. Внутри было одноместное сидение с дыркой в глубокую бездну. Туалетной бумаги в те времена было не достать даже в крупных городах. Внутри будочки в стенку был вбит гвоздь, на который накалывалась небольшая пачка нарванной квадратиками газеты. Шел 1985 год.

Мне показалось важным сделать описание пространства домашнего мира бабы Жени, членами которого все мы оказались вместе с другими постояльцами. Этот мир незаметно стал предметом наших с Федей психологических наблюдений, которыми мы периодически делились друг с другом. Никогда больше такого случая нам не представилось. Обычно получалось, что наши мнения по поводу сути тех или иных событий были схожи, но при этом каждый из нас замечал еще дополнительные оттенки и мелочи, обсуждать которые было очень интересно.

Баба Женя — хозяйка и управительница этого мира, была простой крестьянкой, но по-своему выдающимся человеком с драматической судьбой, обусловленной трагизмом исторических событий, которые ее затронули. Для нас она оказалась показательным примером русского народного и очень традиционного характера, который судьба подарила нам возможность прочувствовать. Интересно было слушать ее рассказы и наблюдать, как и какие решения она принимала, разбираясь с каждодневными бытовыми и психологическими проблемами своего многолюдного хозяйства. Федя признался, что очень хотел бы описать важнейшие принципы устройства мира бабы Жени, но это не осуществилось. Благодаря ей мы оба, каждый по-своему, сделали много личных психологических открытий.

Бабе Жене было под восемьдесят, она жила одна, была терпима, добра, уважала людей, животных и растения, была крайне работящей. Ее нравственные устои были абсолютно тверды, и она никому не позволяла бесчинствовать и творить несправедливость. При этом легко прощала ошибки и случайные недочеты. Помнила многие народные правила поведения, которым всегда следовала. К сожалению, мне тоже не удалось записать то, что меня тогда поразило. Запомнилось кусками. Например, она не раз повторяла, что когда идешь — не пересекай траекторию движения другого человека, не иди перед ним поперек его дороги. Уже позже, в городе, внимательнее наблюдая за передвижением людей, я поняла, сколько глубокого смысла было в ее словах.

Из-за того, что баба Женя воплощала традиции общинного мира, у нее иногда случались стычки с теми, кто хотел поселиться в ее доме, но придерживался сугубо эгоистических позиций. Таким она предлагала или принять что есть и соответствовать этому, или искать себе другое место. Обычно они уходили.

Именно благодаря бабе Жене открылась неожиданная сторона Фединой личности. Она обратилась к одному из постояльцев — молодому парню, помочь ей сделать односкатную крышу на одном из недостроенных домиков во дворе. Нужно было покрыть крышу толем и досками. Федя мгновенно выразил готовность тоже участвовать в этом деле. В основном он-то и просидел на этой крыше почти два дня, с особым восторгом выполняя столярные и плотницкие работы. Сказал потом, что в детстве мечтал что-то строить, да и сейчас бы хотел поработать плотником, и вот — случилось! Я заметила, что он не боялся высоты и довольно лихо перемещался и балансировал на узких брусьях с разными грузами в руках. Оказалось, что в детстве он довольно долго и, по его словам, «довольно бессмысленно» занимался акробатикой. Однако и в случае с крышей, и потом (что я опишу позже), когда он с завязанными глазами смело и ловко передвигался по отвесному склону оврага, было видно, что занятия акробатикой даром не прошли. Так же и желание строить постоянно воплощалось в течение всей Фединой жизни в самых разнообразных формах.

У Феди было замечательное качество — учиться на основе любого материала, любых внешне ничтожных событий, относящихся к совершенно разным сферам жизни, если они чем-то привлекали его внимание. У меня тоже были подобные склонности, поэтому мы любили делиться своими маленькими открытиями и обсуждать то, что наблюдали вместе. Мы были похожи на два глаза, которые глядят на одно и то же, но ввиду небольшой разницы позиций каждый еще добавляет то, что незаметно другому, и картина получается объемнее и интереснее для обоих. Важно отметить, что у нас никогда не было времени для настоящих разговоров. Наше общение чаще всего было по случаю и длилось совсем не долго — три, пять, десять минут. Хотя мы были в Чигинях на отдыхе, каждый из нас был постоянно чем-то занят, причем у Феди времени было гораздо меньше из-за наличия семейства с двумя маленькими детьми и соответствующих бытовых трудностей. Даже на море ходили в разное время и в разные места, так как Феде важно было быть поближе к дому. Но все эти внешние обстоятельства не мешали качеству нашего общения и взаимопониманию почти в любых ситуациях. В таком же виде это сохранялось и в дальнейшем, хотя мы потом встречались очень редко.

Тем же летом 1985 года, дней через десять после того, как Федя с семьей уехал обратно, в Строгоновку, к нам в Чигини приехал от него курьер на легковой машине. Он сообщил, что послан Федей, чтобы привезти нас с племянницей на пару дней на психологическую конференцию, которая должна была проходить в одной из деревень на Азовском море. От Чигиней это было относительно далеко. Приглашение было неожиданно и удивительно, но мы быстро собрались и поехали. Дальше события развивались с невероятной скоростью.

Нас высадили около небольшого здания, состоявшего из двух частей, расположенных под углом друг к другу. Во дворе у крыльца стоял очень длинный стол со скамейками, за которым днем участники питались, а вечерами устраивали научные посиделки до полночи. За этим столом нас быстро покормили и сразу же направили в разные стороны. Меня — к группе взрослых, которые собирались двигаться к месту проведения докладов. А мою племянницу две очень милые молодые женщины пригласили присоединиться к разновозрастной группе малышни, которую они пасли и развлекали. К моему удивлению, она тут же согласилась, хотя это было для нее необычно. В следующий раз я увидела ее уже глубокой ночью, когда провожатые в темноте ввели меня в небольшую комнату. Вдоль стен стояли впритык изголовьями друг к другу большие кровати, и на одной из них мне удалось нащупать мою Сашу и пристроиться на ночлег рядом с ней, как поступили и матери других детей. Утром она сказала, что очень рада быть здесь, и в той же детской компании провела следующий день до нашего отъезда.

Всего народу на конференции было несколько десятков человек. Кто-то уезжал, кто-то приезжал. Были люди не только из Строгоновки, но и из Симферополя, Керчи, Севастополя и Киева. Шел июль, но отпуск был не у всех. Некоторые приехали с женами и маленькими детьми, потому что участниками были довольно молодые люди, в среднем около 30 лет. Жены прекрасно обеспечили всю бытовую сторону жизни нашей разновозрастной коммуны.

Меня приятно удивила хорошая организация всех событий, которые там происходили: и быта, и научных докладов и дискуссий. Была создана очень доброжелательная, радушная и при этом рабочая атмосфера, где было приятно, интересно и полезно как соприсутствовать, так и активно участвовать. Думаю, что именно организаторские способности Федора и его безусловный авторитет среди участников сыграли принципиально важную и конструктивную роль в том, как разумно и продуктивно все было осуществлено.

Для того чтобы отобразить уникальность происходившего, кратко опишу, как проходили доклады в нашей группе. (Как я поняла, была еще и другая или другие.) По дороге из Чигиней человек, который вез нас к месту проведения конференции, сказал мне, что Федор хотел бы, чтобы я сделала доклад на какую-нибудь интересную для всех тему. Я подумала, что тогда лучше всего рассказать о системе невербальных языков общения, их азбуках и грамматиках, функциональных возможностях, культуральных особенностях и т.д. В те годы я этим очень интересовалась, много об этом читала по-английски, а еще в 1979 году к нам на факультет психологии ЛГУ приезжал Пол Экман и прочел отличный курс лекций о выражении эмоций в мимике и жестике.

С мыслью о том, что невербальные языки — это наилучший вариант темы моего доклада, иду вместе с 12–14 людьми, примкнувшими к нашему проводнику, к месту проведения заседания. Крымская июльская жара. Вокруг кочковатая земля с выжженной солнцем травой. Идем по тропке все дальше от дома. Остановились, когда проводник высмотрел в траве недалеко от дорожки место поровнее, да такое, чтобы нас могли издали заметить люди со стороны дома. Он сказал: «Желающие нас найдут, если захотят. Располагайтесь, здесь будем делать доклад!»

Несколько попыток расположиться привели нас в результате к тому, что мы легли по кругу — головами в центр, ногами — вовне.

Подперли головы руками и начали. Доклад длился довольно долго. Как оказалось — других докладчиков не предполагалось. Участники задавали много вопросов. Для некоторых тема была совсем новой. К нам присоединились и легли в наш круг дополнительные слушатели из других групп, у которых доклады уже закончились. Федя тоже был в их числе.

Потом мы пошли домой (он был на высоком берегу моря), большинство надели купальники и, спустившись вниз, сразу погрузились в прозрачную воду небольшой, как бассейн, но глубокой бухты. У нас появилось новое измерение. Некоторые в парах и триадах продолжали обсуждение интересных тем, плавая на поверхности воды, а потом для паузы, отдыха и сосредоточения мы ныряли поглубже с открытыми глазами, оставаясь в зрительном контакте со своими собеседниками. Федя принимал в этом активное участие. Все было очень природосообразно, спокойно и радостно. Это был замечательный отдых и уникальная форма группового и дружеского общения — наверное, филогенетически одна из самых древних и имеющая огромный психологический потенциал.

Вечером до полуночи было много интересных разговоров за столом на улице с постоянной сменой состава участников.

Примерно так же прошел и следующий день, в течение которого нам с Федей впервые выпала возможность около получаса поговорить вдвоем, когда мы рано утром взялись сходить по берегу к каким-то местным людям по делу. После обеда мы с Сашей уехали обратно в Чигини.

Эта конференция была в моей жизни одной из самых впечатляющих, уникальной своей замечательной атмосферой, главным создателем которой был Федя. Через несколько дней после возращения в Чигини нам с племянницей пришло время отправляться в Ленинград — опять через Симферополь. Федя пригласил заехать в Строгоновку: провести там вечер с пользой для всех бывших участников конференции и попробовать сделать то, что тогда не успели, а наутро уже ехать домой. Так и поступили.

Меня встретили очень радостно, как старого друга. Тем более что среди коллег оказались и люди, с которыми я встречалась раньше в Вильнюсе на весенних семинарах у А.Е. Алексейчика.

Оказалось, что многие желали участвовать в ситуации «Слепой и Поводырь», о которой я вскользь упоминала еще на конференции, и на собственном опыте прочувствовать ее психологический ресурс. Федя чрезвычайно быстро организовал толпу желающих: немало было тех, что хотел активно участвовать, другие — наблюдать. Он же выбрал место, где все будет происходить. Это был участок парка на территории Строгоновской психиатрической больницы. Там были большие деревья и кусты, дорожки и травяные лужайки с неровной почвой, несколько скамеек и довольно глубокий длинный овраг, противоположный склон которого был высоким и обрывистым. Эта местность была хорошо знакома большинству участников, так как они жили в общежитии при больнице.

Быстро доставили повязки, которые потом были надеты на головы «слепых», чтобы они ничего не могли видеть, и народ стал разбиваться на пары. Те, кто хотел стать «слепцами», подбирали себе интересных для них будущих «поводырей», а также выбирали их из числа предлагавших себя претендентов.

По правилам этой игровой ситуации ни «слепые», ни их «поводыри» ни при каких обстоятельствах не имеют права разговаривать друг с другом, когда выйдут на маршрут. Их задача состоит в том, чтобы с самого начала, как только «слепому» наденут повязку, а «поводырь» к нему подойдет, они должны наладить отношения и договориться о том, куда пойдут и какая помощь нужна «слепому», только бессловесным путем, при помощи движений и прикосновений.

Наблюдатели, выбрав интересную для себя пару, внимательно следят за нею от начала и до конца, чтобы потом дать им развернутую и обоснованную обратную связь по поводу поведения каждого участника и характера их сотрудничества.

Деятельностная задача всех пар состояла в том, чтобы за одинаковое для всех время, например 15 минут, пройти самостоятельно созданный парой маршрут, в котором должны обязательно присутствовать несколько видов трудностей. Для того чтобы все это выполнить, пара должна наладить не только сотрудничество, но и сотворчество в совместной прокладке их общего пути.

Народу собралось многовато, разбирались в правилах и выборе партнеров довольно долго, а началось все около пяти часов вечера, поэтому когда пары пошли, довольно скоро начало чуть-чуть смеркаться, а к концу и быстро темнеть. Полностью разобраться в тонкостях невербального общения каждой пары, да еще и обсудить это было невозможно. Но народ очень живо включился в работу, происходило много интересных и даже захватывающих происшествий, которые потом обсуждались локально всеми, кому это было интересно. Эти группы разбрелись кто куда уже почти в полной темноте и долго вместе сидели. По крайней мере, хорошо было то, что люди получили кое-какой опыт, которым можно потом воспользоваться.

В начале всех событий, когда участники еще только разбивались на пары, Федя подошел ко мне и сказал, что просит меня стать его поводырем. Он надел повязку, я слегка поддержала его за локоть, чтобы показать мою готовность и обозначить, где я нахожусь. Но Федя хотел освоиться сам и сделал несколько шагов по дорожке, проходившей вдоль пологого склона оврага. Я шла рядом и быстро поняла, что он сейчас в помощи совсем не нуждается, а хочет испытать себя. В общем — взял быка за рога и начал действовать, пока другие еще хватали друг друга за руки и нервически хихикали, прилаживаясь друг к другу.

Вдруг Федя резко свернул с дорожки и начал быстро спускаться по пологому склону в овраг. По уверенности его действий мне показалось, что этот овраг Федя хорошо знает, ведь их общежитие было совсем близко. Иду как тень рядом с ним и стараюсь, чтобы Федя чувствовал мое присутствие. Под ногами похрустывали сухая трава и веточки — знак, что страховщик рядом, но лезть без повода не будет.

Вдруг очень смело и даже с азартом он начал взбираться на довольно крутой и высокий откос на противоположной стороне оврага. Двигаясь по диагонали, он иногда с трудом нащупывал ногами места, на которые можно было опереться, цепляясь руками за кустики травы и корни деревьев. Земля часто осыпалась под ногами. В какие-то моменты в душе хотелось крикнуть: «Куда ж тебя несет!» Ведь я же отвечала за его безопасность. Но решила не лезть и двигалась в такт с ним по тому же откосу, но немного ниже и чуть отставая, для того чтобы если он будет падать, то не сбил бы меня вниз, а так мне будет по силам поймать его руками и удержать или хотя бы затормозить. Но несмотря на все эти переживания, нельзя было не признать, что Федя достаточно ловок, смел и имеет хорошую координацию, чтобы добраться до верха без приключений. А еще — страстно хочет, чтобы так и было, и доказывает это прежде всего себе, а не мне. В принципе, он честно исполнял инструкцию, ведь сказано было в начале всех событий со «слепцами» — найти и преодолеть несколько видов трудностей. Только других «слепцов» к трудностям подводили их поводыри. Это были трудности типа «обойди стоящего на твоем пути человека» (или скамейку и т.п.). Никому не устроили трудностей с настоящей серьезной опасностью. И никто так быстро не начал сам ставить себе трудные задачи. Это было, как мне кажется, Федино свойство — смело и безотлагательно начинать разбираться с трудностями, потому что жизнь коротка.

Именно так вышло в конце нашего подъема: Федя еще не долез до самого верха, как по дорожке над его головой пронесся человек и раздался крик, что Федю срочно зовут по какому-то делу к начальству больницы. Он быстро добрался до верха, снял с глаз повязку, крикнул мне: «Прости, мне надо бежать!» и исчез.

Так мы с ним никогда и не обсудили наше лазанье по оврагу. И вообще с тех пор нам ни разу не довелось встретиться так, чтобы можно было о чем-то нормально поговорить. Хотя короткие встречи с многолетними перерывами между ними продолжались вплоть до начала 2010-х годов и даже были в некоторых случаях судьбоносными. Например, как в случае с Роджерсом.

Когда в 1986 году в Москве Карл Роджерс проводил группу с москвичами-психологами, Федя позвонил в Питер и сказал, что после того как закончится эта работа, можно будет попасть на показательное выступление Роджерса в большом зале, где он продемонстрирует индивидуальную работу с клиенткой. Мы с коллегой приехали и посмотрели. Когда публика уже расходилась, Федя отвел меня в сторону и шепотом сказал, что Роджерс мечтает побывать в Петербурге, хочет потихоньку приехать на три дня, чтобы никто об этом не знал, так как его довели поклонники до того, что он уже никого не может видеть. Федя попросил меня соблюсти тайну приезда Роджерса в Питер и поводить его по городу так, чтобы ему было интересно, спокойно и соответствовало его запросам. Федя решил, что я смогу это сделать, и мы договорились, что я постараюсь провести для Роджерса экскурсии по историческим местам с психологическим уклоном.

Вскоре приехал Роджерс со своей спутницей, и удалось все сделать почти так, как он хотел. Я арендовала такси на весь день и пригласила в помощь свою ученицу, которая развлекала и сдерживала спутницу Карла, желавшего в интересующих его местах Питера на время освободиться даже от своей крикливой подруги. Ему нравилось в одиночестве спокойно слушать рассказы о Петре I, ходить по улицам, где жили герои романов Достоевского, и вживаться в атмосферу старого Петербурга. Оставив подругу во дворе с моей помощницей, Роджерс радостно согласился взобраться на самую верхнюю площадку убогой лестницы, где исследовал входную дверь туда, где квартировал Родион Раскольников — убийца старушки-процентщицы. Там все было почти так, как и во времена Достоевского. Экскурсий туда еще не водили.

На моей памяти Роджерс был единственным человеком из известных мне крупных американских психологов, кто читал и помнил романы Достоевского, а не просто слышал о них. К сожалению, тайна приезда Роджерса была открыта на следующий день — его настигли в Эрмитаже. Несмотря на мои попытки защитить интересы Карла, ему испортили третий день. Его вместе с подругой забрали утром на машине с неумелым водителем, набитой питерскими психологами, и повезли в Петергоф. Как гуманист, Роджерс не посмел этому противостоять. Вечером он жаловался, что про Петергоф никто толком не знал, да и не могли рассказать потому, что плохо говорили по-английски. Переживал, что потерял день.

Летом 1991 года так же внезапно, как это было с конференцией в деревне на Азовском море, Федя пригласил меня и позаботился обо всем необходимом для участия в знаменитом первом советско-американском семинаре по гуманистической психологии и наукам о человеке в Голицыно, под Москвой.

Запомнилась еще одна из последних встреч в начале 2010-х в Петербурге, где я впервые увидела и услышала выступления Фединых учеников, то, как он задает вопросы, анализирует и комментирует доклады. Понравились знакомая мне по Строгоновке атмосфера доброжелательного внимания, интереса и уважения к участникам и предмету обсуждения и самое главное — деловой настрой.

Как ни удивительно, я попала туда совершенно случайно: узнала от одной из участниц, что на следующий день начнется в Питере на Малой Охте конференция под руководством Ф. Василюка. Когда мы с ней туда пришли, первый докладчик уже стоял на сцене и собирался начать. Я хотела пристроиться сбоку у входа на последнем ряду, но оказалось, что Федя меня заметил. Он сидел на сцене за длинным столом вместе с другими членами президиума и закричал: «Маша! Иди сюда, садись тут!» Там мы и просидели рядом до перерыва на обед.

Мне надо было уже уходить, Федя вышел проводить и неожиданно сказал, что одну из своих лекций для студентов он обычно начинает рассказом о той маленькой собачке, которую в Чигинях подбросили во двор к бабе Жене, и про меня. Я не помнила. Он воскликнул: «Как ты можешь этого не помнить! Собачка, которая была неизвестно что! Я не представлял, что с животными так может быть!» Тут меня озарило, и я все вспомнила.

Примерно за три дня до отъезда Феди из Чигиней во двор бабы Жени принесли и оставили крошечную нелепую собачонку, которую никто не хотел у себя держать. Бабе Жене этот песик тоже не понравился. Она пару часов понаблюдала за ним и сказала, что это существо вообще никуда не годится и надо как-то от него избавиться. Потому что даже неприятно смотреть! Эти речи из уст бабы Жени было странно слышать, меня они очень удивили, и я пошла посмотреть на существо. Это был худенький песик, почти еще щенок, на тоненьких ножках, которые он нелепым образом переставлял, двигался как-то криво и странно и отличался идиотским поведением. Хаотично передвигался, бросаясь то к одному, то к другому животному на дворе, то к людям. Он вроде бы хотел к кому-то примкнуть, чтобы его приняли, но все пугались и отстранялись. Как было с гадким утенком у Андерсена.

Поскольку у меня всегда с животными и маленькими детьми получалось найти общий язык, то стала к четвероногому малютке присматриваться и решила выяснить, где и с кем прошло его детство. Оказалось, что оно прошло у кого-то в курятнике, куда он, видимо, заполз в раннем возрасте кем-то брошенный.

Предположила, что несчастье малыша в том, что он не знает, кто он такой, и не знает, как правильно ходить на четырех ногах, если все курицы, которых он видел вокруг, ходили на двух. Поделилась этим с Федей. Он чрезвычайно удивился. Получалось, что у животного не сформирована идентичность, что у них такое может быть — как у людей вроде девочек Амалы и Камалы, воспитанных в джунглях животными. Я сказала Феде, что попробую с малюткой позаниматься и посмотрим, верна ли гипотеза. Не буду описывать детали, но мы вдвоем с песиком три дня до Фединого отъезда занимались телесно-ориентированной психотерапией: проживали и осознавали с малюткой каждую часть его тельца. Я их гладила, массировала, называла и рассказывала ему, для чего она нужна, ярко себе это представляя, чтобы образ впечатался в душу малютки. Еще старалась донести до него, кто такие собаки и как ею стать. Когда пришли показаться Феде, то малютка уже стал похожим на собачку. Но когда Федя уже уехал, мы занимались еще четыре дня до моего отъезда, и у песика появилось относительно нормальное поведение, собачье имя и баба Женя оставила его себе. Об этом Федя даже не знал.

Федя периодически передавал для меня с кем-нибудь, приезжавшим на факультет психологии СПбГУ, номера «Московского психотерапевтического журнала» или привозил их сам и отдавал мне, когда мы встречались на каком-нибудь психологическом сборище. В 2000-е — 2010-е годы чаще всего это были традиционные июньские саммиты в Петербурге, уже много лет подряд организуемые «Иматоном». То он, то я, то оба вместе были среди других участников членами комиссий, которые проводили экспертизу поданных на разные виды конкурсов книг, проектов, вебинаров и т.п. в области практической психологии. Там всегда была очень доброжелательная атмосфера и уважительное отношение ко всем участникам, много событий, где мы должны были принимать участие, и поэтому ничтожно короткое время оставалось для того, чтобы подойти, глянуть друг на друга и перекинуться несколькими словами. Однако этого оказывалось достаточно, чтобы ощутить то же взаимопонимание и радость встречи, как это было в Строгоновке и Чигинях.

Думаю, что мы с ним еще встретимся там, где можно будет обсудить новый опыт и где нет проблемы нехватки времени.

Источник: Осорина М.В. Научная молодость Федора Василюка. Воспоминания питерского психолога // Современные ландшафты понимающей психотерапии Федора Василюка: [Электронный ресурс]: сборник статей и тезисов докладов X Научно-практической конференции Ассоциации понимающей психотерапии (Москва, 17–18 сентября 2022 г.) / под общей редакцией Л.А. Кретовой, Е.П. Панкратенковой. – Москва: Знание-М, 2023. С. 29–48.