О психотерапевтических существах в лесопарке

Эдуард Александрович Гумбург, работавший до пенсии художником-оформителем, живёт в отделении милосердия подмосковного психоневрологического интерната в селе Добрыниха. Ему 93 года. Мы с женой, Аллой Алексеевной Бурно, практическим психиатром-психотерапевтом, помогаем ему уже более полувека. Алла Алексеевна, познакомившись с Эдуардом Александровичем как участковый психиатр в ту пору, попросила меня одновременно помогать ему в кафедральной амбулатории Института усовершенствования врачей (ныне Российская медицинская академия непрерывного профессионального образования, Москва), где я работал тогда ассистентом на кафедре психотерапии. В кафедральной амбулатории уже постепенно складывалась наша Терапия творческим самовыражением — ТТСБ [1]. Как считает Эдуард Александрович, всё это помогло ему «столкнуться с мёртвой точки» [4, с. 67]. C этих пор он создал немало изящных акварельных пейзажей, рассказов, нежных грустных стихотворений [1, с. 102–103; 4]. Он, как и прежде, разрешает мне рассказывать-публиковать о его переживаниях с упоминанием его полного имени. И просит публиковать его творчество — в помощь страдающим [4].

Э.А. Гумбург смолоду мучился дефензивными (психастеноподобными) тревожно-депрессивными, навязчивыми страданиями (шизотипическое расстройство — по МКБ-10). Переживание своей душевной неполноценности с острой расщеплённой чувственной жаждой влюбчивости во множество женщин (даже в толпе). Это заставляло стремиться остро-застенчиво прятаться от людей со своим виновато-стыдливым «сморщенным» лицом, казнить себя самоедством по поводу своей «презренной» никомуненужности вообще. Это происходило с ним уже в юном возрасте. Женитьба не помогла. Гумбурга ценили на заводе, где работал, за прикладные художественные произведения («значки рисовал, стенгазету и т.п.»). Но хотелось дела поистине творческого — с вдохновением. Наблюдал это вдохновение у некоторых наших пациентов в группе творческого самовыражения и всё мучился своим «красивым формализмом», «мастерством пустяка», «завитками», «виньетками». Возненавидел в группе свою «холодную злую красивость», которую никогда не любил, понимал её как «защитную капсулу» от «житейских поражений». Лечился в амбулатории около 8 лет, потом наша психотерапевтическая переписка, приходил время от времени в амбулаторию «в гости». Всегда был жилистый, моложавый, элегантно-застенчивый «подросток». Простоты в его творчестве стало больше [1, с. 103–104]. Психотропные препараты принимал лишь иногда, в малых дозах. Тревожно-депрессивные, навязчивые, дефензивные расстройства существенно ослабели в постоянном одухотворённом творчестве. Доработал до пенсии.

Недавно Э.А. Гумбург прислал нам из интерната бумажной почтой сочинение «Паутинки любопытства», написанное летом 2021 года. По-моему, это есть особая ценность и для клинической классической психотерапии. К сожалению, невозможно просить опубликовать весь текст: он большой. Могу лишь выбрать отдельные места и кратко объяснить, в чём именно их ценность.

Э.А. Гумбург благодарно разрешил опубликовать в моём очерке то, что понадобится о нём, и места из его упомянутой выше работы. Это поэма в прозе о насекомых и других крохотных существах в лесопарке. Автор ещё до прихода в психотерапию приобрёл плёночную фотокамеру и стал уходить с ней от людей, от «людского мусора», к природе, фотографируя «в травах» живые существа, не напрягающие душу. «Актёров», как он их называет. Актёры вдохновляли. «Подножный мир, — пишет нам автор сейчас (ноябрь 2021 г.), — показался важнее делового человечества, а неожиданные кадры в траве заманчивее хилых будней. Позже, уже в группе творческого самовыражения, втемяшилось мне, что я что-то значу. Стал показывать свои слайды насекомых и было хвастливо. Раньше жуки меня одобряли, а теперь охи и ахи в группе». Да, мы восхищались его стрекозой на экране, похожей на фантастический космический корабль, радовались сказочным бабочкам. Эдуард Александрович тогда только показывал всё это, но не рассказывал о своих походах в лесопарк.

***

Ступив на эту стезю, я старался вести себя учтиво. Актёры безропотно позировали, и я отпускал их с миром…

…Вот божья коровка. Симпатичный жучок, несъедобный для птиц. Возьмёшь её в ладонь, а она выпустит капельку: «Не тронь! Я невкусная!»

Ну, а эта гусеница всем знакома. Это «землемер». Выползла будто на арену цирка, выгнув спину чёрной окраски.

О! На эту «особу» обратите особое внимание. Это здесь важная актриса и отменная воображала. У неё всё чересчур. И позы, и убранства. Я бы назвал её ёршиком для мытья посуды. Захотел её перевернуть, чтобы разглядеть присоски, коими держится, да не тут-то было! Только на зеркале удалось это сделать. Перевернувшись и увидев своё отражение, мохнатая красавица замерла, залюбовавшись собою. И долго водила головкой из стороны в сторону, дивясь своему совершенству. Выставила волоски и поползла танкеткой… С ними — мохнатыми — даже забыл, что это вредители… Уж больно красивы!

Мне думалось, что актёры отыграют свои роли и я получу слайды. Да так оно и было. Но годы прошли и уж нет этих слайдов. Но живы актёры в памяти, и я постараюсь о них поведать!

Кто-то из умников, прознав мои мытарства, посмеивался, встречая причуду, и советовал не ловить таракашек, а бродить по музеям. Там-де полно редкостей, приводя в пример кунсткамеру царя Петра. Спасибо, я уже там побывал. Только вот видеть крох вживую мне важнее лотков музея. Эта живая мелочь со мною беседует, спорит, уважает моё присутствие.

Чудеса наблюдаемые всегда завораживали. И хотелось их обозвать по-латыни. Вот пожелалось обзавестись экзотикой. И аспарагус с традесканцией поселились на подоконнике. Мир преобразился. Замерещились сады Семирамиды. Умилялся, глядя на «эдельвейсы»… А вскоре прочёл, что аспарагус — обыкновенная спаржа и восторг потускнел.

Хоть это и вредность, не будем сердиться — черепашки очень красивы! … На спине хитрый орнамент: какая-то тайна наворочена. Вот один такой красавец греется на солнышке. Сниматься он не желает. Пришлось посадить на ладонь. Его зелёный хвостик смахивает на хитрую мордочку: «Бойся! Страшная я штуковина!» А вот другой. Важно блестит на чёрном. Но я знаю, ты клоп обыкновенный и зовут тебя «казачком». А ещё и «солдатиком». Проживаешь ты в липовых рощах и к полёту ты неспособен. Зато скор на ноги и плевать тебе на фотографа.

Портрет жука таков: блестит, будто глазурью облит, и усища шевелятся, меня пугая. Жуки известные хитрецы. Вот короед хоронится в камуфляже: дескать, не слопают. А вот этот непрост. Интеллигент. Форсит. И тоньше в окраске. Но зато уязвим. А другого назову сторожем. Он на стрёме. Сплошной нерв и усы в работе: ловят сигналы тревоги. А этот вот жук — хулиган. Ему всё до звезды, грызёт себе лист. Подхожу с камерой, а он всё понял и нагло выполз на край листа: «Валяй, снимай, тут светлее!» С этими чудаками мне весело.

Над прудом, трепеща крыльями, шныряют хищницы. С жуткими глазищами и цепкими лапками стрекозы страшны. Они трагичны. Мы видим стрекоз летящими в безумии на огонь. Исполняется суицид в тоске по былому. Миллионы лет назад капли смолы, сверкая цветами радуги, превратились в горючий камень янтарь. Древние красавицы, увязнув в смоле, сегодня толкуют нам о флоре, фауне, климате тех времён. … А сегодня гонялся я за стрекозами и встретился на пруду лягушонок. Ловил его и чуть не утоп. Вот торчит озорник из тины… Глазки выпуклые, хорошо видят, а сам потайной.

Нещадно пекло солнце, расслабила тишина. Устал. Был зол. А всё потому, что не было кадра с пауком. И вдруг — на тебе! Висит перед носом! Я взбодрился, лихо взвёл курок и стал ловить паука на солнце. Подцепил нить на палец, потянул … А паук оказался не промах. Усёк затею и бегом вниз по тарзанке. И злорадно засиял на солнце. Полчаса на него ухлопал, но всё-таки изловчился, снял и гулять отправил.

Сотворив удачный кадр, ощущаешь такое облегчение, будто всё в тебе ещё юно. Это чувство зову счастьем.

И вот брожу я лениво, беспечно и … наткнулся на красотищу. Предо мной крестовик! Это белая самка. Огромна. Мохната. На спине крест. Уж и не знаю — привлечь ли, напугать должна эдакая диковина. Страшно торчать возле чудовища. Ни я, ни мухи не желаем с ним связываться. Однако я на охоте. И нацеливаю камеру на находку. Одно неловкое моё движение — и улепетнёт. А мне ведь надо развернуть её к свету. Но паучья хищница хитра, агрессивна и не желает приручаться. Осенью будет плести кокон, а пока я её беспокою и плёнки на неё не жалею. … Крестовик тоже замер. Кто, мол, зрит на него? На мохнатой морде три пары глаз упёрлись в меня. И взбрело мне в башку унести монстра домой и общёлкать во всех ракурсах. Но как его взять? Он же дома. И заявлять на него права не получится.

Но всё оказалось проще. Поймал. Посадил в банку, нарвал травы, наловил мух. Закрыв глаза, отдыхаю. Хоть, балда, и справился с природой, но явно сдрейфил.

Ну а дома, сидя в банке, арестант был вял, неподвижен. … На моих харчах паук исхудал. … И когда я открыл банку проветрить, крестовик скакнул и вцепился в её край, мстительно окутав палец липкой паутиной. Когда ж я лишил его паутины, что готовил он для побега, крестовик снова скакнул, но обмяк, бедолага. И упал на дно банки. В ней и отнёс паука в травы.

Бабочка — образ беспечности. Бабочка и мечта — рядом. И то и другое легко спугнуть. Бабочка — творение уникальное и действует на человека магически, будя память. И вспоминаем скрипичные опусы Вивальди.

***

«Но слайды это было не всё, что увидел в травах, — пишет сегодня в письме автор. — Я больше разглядывал подножный мир, нежели щёлкал затвором. Я не следопыт, не учёный-энтомолог, скорее поэт. … В травах я отдыхаю. Предаюсь свободе от шума жизни и, балдея, отпускаю свой ум на волю. … Пусть учёный очкарик назовёт моих козявок по-латыни. Я другой и озорно улыбаюсь своей простоте. … Эти зелёные травы — мой покой, моя колыбельная».

Итак, о чём думается, перечитывая места из «Паутинок любопытства» и последнее письмо? О том, что природа душевного страдания сама ищет выход из страдания. В данном случае побуждает по-своему (творчески) прятаться от людей в Природе, в «шалаше» лесопарка. Это напоминает судьбу одухотворённого натуралиста Николая Николаевича Плавильщикова (1892–1962), тоже ушедшего глубоко в Природу от болезненных отношений с людьми. С детства преклоняюсь перед ним в его книгах [3, с. 484–485].

Ещё Ницше, как известно, пояснял, что нам хорошо среди природы, потому что она не имеет мнения о нас.

То, о чём идёт речь, имеет отношение к таким методикам терапии творчеством (в ТТСБ), как терапия творческим общением с природой и терапия созданием творческих произведений [1, с. 78–117]. В данном случае они проникают друг в друга.

Болезненные отношения с людьми часто побуждают искать защиту в Природе именно сообразно своим душевным особенностям и по-своему (творчески) выражать себя в общении с природой. Психотерапевт-клиницист хуже-лучше способствует этому. Если б я в ту пору (полвека назад) был опытен в своём деле хотя бы так, как сегодня, если б мог точнее, надёжнее соотносить особенности психотерапевтического воздействия с особенностями личности пациента, — я бы не совершал прежних ошибок. Наверное, посоветовал бы Эдуарду Александровичу художественно-психотерапевтически, согласно его особой полифонической личностной природе [2, с. 188–214], совершенствоваться в его детализированном, благородном, «ювелирном», изящном творчестве. Творчестве, по-своему одухотворённо-выразительном. Попробовать полюбить его. Подробнее ниже. Я же, вслед за ним самим, вслед за его жестокой «самокритикой», мягко призывал его к дороге, хотя и эндогенно-процессуальной, но иной. К дороге «сказочной духовности», которой шла, например, Ю. (на год старше его) из той же группы. Он дружил с ней [1, с. 249–251]. А в творчестве Гумбурга (живописном и литературном) тогда уже было то значительное, что так ясно обнаружилось для меня только теперь в «Паутинках любопытства». В этом гиперреалистическом-философическом (до символической, эмблемной живой мертвоватости, до выписывания, вытачивания с загадочным теплом своих эмблем-«актёров») есть характерологически общее с удивительными, с царством деталей, животными, растениями Дюрера, и даже с тоже полифонической, гоголевской коллекцией сатирических героев из «Мёртвых душ» [2, с. 212]. Ни Дюрер, ни Гоголь не пытались переделывать свою творческую душу, свой гений. Творили разновидностью своей полифонической природы свою правду жизни.

Вспоминается «Заяц» (1502) Дюрера. И как Гумбург объяснял своё художественное стремление к детали семейными немецкими корнями.

К сожалению, цветные плёночные слайды так долго не живут. Сегодняшняя изумительная память Гумбурга в глубокой старости, сохранившая в таких подробностях деликатное общение с «актёрами» в лесопарке, подсказывает, как исключительно важно было всё это для автора художественно-психотерапевтически в ту пору. Но, к сожалению, не расспрашивал исследовательски тогда одарённого сложного дефензивного человека ни о происхождении космически-фантастической стрекозы на экране за групповым самоваром, ни о философических бабочках. Не знал того, что знаю сейчас, о полифоническом характере и его вариантах в творчестве [2, с. 188–214]. Не было в ту пору и лечебных занятий об акварелях Дюрера о природе («Заяц», «Большой кусок дёрна»), не было ещё бесед о «Мёртвых душах». Но было по-своему прекрасное (для меня сейчас) «Перо» (акварель, 1968 г.) Гумбурга [1, с. 102–103]. Художник боролся с собою, дабы не уходить «в деталь, которую разделывал под орех». «Вот как «Перо с каплей». Что в этом? Ремесло. Мастерство пустяка» [1, с. 102]. И я, слушая человека, остро недовольного своим творчеством, соглашался, хотя всё же чувствовал чарующую загадочность пера птицы.

Утешаюсь теперь тем, что Природа не соглашалась ни с Гумбургом, ни со мной. Освободиться совсем от полифонически-философической любви к детали у Гумбурга, слава Богу, не получилось. Группа творческого самовыражения в духе нашего метода помогла быть собою и развиваться по-своему.

Терапия творческим самовыражением (ТТСБ) неразделима с жизнью людей и Природы. Психотерапевту не следует (и даже мешает) становиться здесь зоологом, ботаником, искусствоведом, вообще каким-нибудь специалистом-неклиницистом. Но очень важно испытывать живое чувство ко всему, что может быть по душе страдающему человеку, которому помогаем. И посильно чувствовать-понимать, как этот человек, сообразно своим душевным особенностям, вольно-невольно творчески тянется в жизни к какому-то своему спасительному делу, занятию. Чувствовать-понимать — дабы способствовать вершить это занятие вдохновенно-творчески (неповторимо по-своему), согласно со своей сложной душевной, духовной природой. Наконец, необходимо быть осторожным в своей помощи пациенту, когда он сам решительно стремится ломать, резко менять своё творчество. Желательно постигать малопонятные «изгибы», тонкости души-характера, глубинную предрасположенность к особому, своему, творческому самовыражению. У Гумбурга, например, в его полифоническом складе преобладает материалистический радикал, тяготеющий к особенной детально-философической, «фотографической» духовности. У Ю. — преобладает в её полифонии аутистический радикал, тяготеющий к расщеплённо-мягкой, «детской» сказочности [1, с. 250–251]. Ю. — Вера Юрьевна Фомичёва (1927–2005). См. о ней подробно в другой работе [4].

ТТСБ — не способ приобрести хобби, а постижение своей душевной природы для вдохновенно-творческой целительной, сообразной твоей сущности, общественной пользы, смысла существования [5].

Литература

1. Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением (отечественный клинический психотерапевтический метод). — 4-е изд., испр. и доп. — М.; Академический Проект; Альма Матер, 2012. — 487 с.
2. Бурно М.Е. Клинический театр-сообщество в психиатрии (руководство для психотерапевтов, психиатров, клинических психологов и социальных работников). — М.: Академический Проект; Альма Матер, 2009. — 719 с.
3. Бурно М.Е. Целебные крохи воспоминаний. К живой истории московской психиатрии и психотерапии и о многом другом. — М.: Институт консультирования и системных решений, 2013. — 552 с.
4. Бурно М.Е., Гумбург Э.А. Метод терапии творческим самовыражением в самостоятельном творческом применении в ПНИ // Независимый психиатрический журнал. — 2018, вып. IV. - С. 67–73.
5. Практическое руководство по Терапии творческим самовыражением / Под ред. М.Е. Бурно, Е.А. Добролюбовой. — М.: Академический Проект, ОППЛ, 2003. — 880 с.