Евгений Ямбург: «После заморозков обязательно наступает оттепель»

Евгений Ямбург уже полвека работает в системе образования. «Я не выбирал профессию, потому что я внук учительницы, сын учительницы, муж учительницы, отец учительницы. Я проверял тетради у мамы-словесницы и давал уроки, уже когда сам был десятиклассником. Я всё время говорю, что школу перерасти нельзя», — рассказывает он в своих интервью.

Его карьера началась в 1972 году — сначала он преподавал историю, а с 1978 года по настоящее время возглавляет московскую школу №109, в которой реализуется модель адаптивного образования. Его основной принцип заключается в том, что не ребенок должен приспосабливаться к школе, а самому учебному заведению следует лучше учитывать способности и увлечения учащихся и разрабатывать специальные программы.

В его школе развернута система дополнительного образования, которая включает в себя театральную студию, школу ремесел, творческое объединение путешественников, конно-спортивный клуб и так далее.

Евгений Александрович не только педагог, но и ученый, автор монографии «Школа для всех» (1996), книг «Педагогический ансамбль школы» (1987), «Воспитание историей» (1989), «Эта скучная наука управления» (1992), «Педагогический декамерон» (2008), «Беспощадный учитель» (2019), «Искусство просвещать» (2020) и другие. В своем интервью он размышляет о том, почему в школе процветает буллинг, как преодолеть зомбированность сознания, что мешает развитию инклюзивного образования и о главных человеческих ценностях, которые должна воспитывать школа.

«Стреляет не ружьё, а голова»

— Как Вы оцениваете сегодняшнее состояние образования, какие проблемы в этой сфере волнуют Вас больше всего?

— Одна из моих книг называется «Беспощадный учитель: педагогика non-fiction». Мы должны иметь мужество смотреть правде в глаза. Состояние здоровья детей всё хуже и хуже.

Парадокс заключается в том, что, чем лучше состояние медицины, тем хуже здоровье детей.

Мы преодолели естественный отбор. Потому что, если в русских деревнях рождалось 10–12 детей и половина из них умирала, это был естественный отбор. Выживали здоровые. Сегодня в роддомах выхаживают даже 500-граммовых детей. И это правильно, ибо за любую жизнь надо бороться. Потом эти мамы рожают следующих. То есть с каждым поколением дети становятся все слабее. В союзе педиатров, где я имею честь состоять, у нас реально здоровых только 12% детей. Остальные имеют заболевания, не обязательно смертельные. На первом месте у нас психоневрология, и мы на одном из первых мест в мире по детским суицидам и буллингу. Я устал уже объяснять, что стреляет не ружьё, а голова. Все эти стрелки, которые приходят в школы убивать, — это недодиагностированные дети. У одного опухоль мозга, у другого шизофрения и так далее. Никакими заборами не отгородиться от этой проблемы. Поэтому необходимо медико-психолого-педагогическое сопровождение, начиная с утробы матери и кончая выпускными классами.

— Это главная идея профессионального стандарта, который Вы разрабатываете.

— Да, но этому надо учить. Сегодня мало быть физиком, историком, математиком, нужно знать основы дефектологии, медицинской психологии — не для того чтобы диагностировать (этим должны заниматься специалисты), а для того чтобы знать, как с этими детьми работать. А таких подавляющее большинство сейчас. И, кстати, «адаптивная школа» в переводе означает «школа для всех».

Я себе не подбираю учеников. Здесь есть не только дети с замедленным развитием, но и одарённые.

Кстати, одарённые иногда требуют даже большего внимания, потому что для них высок риск циклотимии и шизофрении. Такой ребёнок, если он не победил на международной олимпиаде или, паче чаяния, учитель поставил ему «четвёрку», испытывает фрустрацию, стресс, а потом стреляет в учителя. То есть там тоже нужно сопровождение.

И вообще, Нади Рушевы долго не живут, потому что Бог что-то даёт, а что-то забирает. С ними нужно как с хрустальной вазой.

В любом случае, нужны новые компетенции учителя, которые позволяют работать с учётом тех вызовов и угроз, которые существуют. В этом идея адаптивной школы. Отсюда простое название — «Школа для всех».

«Реформа педагогического образования — конфликт испепеляющий»

— По сути, адаптивная школа тождественна инклюзивной, а эта идея в последнее время активно продвигается в жизнь. По Вашему мнению, проект инклюзивного образования у нас в стране реализуется успешно или он провалился в какой-то мере?

— Провалился — нельзя сказать.

— Профанировался.

— Нет. Всё тоньше гораздо. «Профессиональный стандарт педагога» был разработан в 2012 году и принят ещё при Дмитрии Ливанове (министр образования и науки Российской Федерации в 2012–2016 годах. — Ред.). Но я первый везде говорил, что его внедрять сразу нельзя, потому что нельзя требовать от учителей того, чему их никогда никто не учил. И здесь ставится задача реформирования высшего педагогического образования, которое отстаёт очень серьёзно. И телега не может идти впереди лошади. Я в двадцати трех территориях с коллегами это внедрял, там инклюзия работает. Но, извините, у нас больше регионов. Поскольку я больше работаю с медиками, чем с педагогами в последнее время, я завидую медикам, потому что любой медицинский институт, будь то университет или академия, имеет свою клинику. Профессор приходит в клинику, он там гуру. Вокруг него студенты, они видят, как он совершает обход, как он беседует с больными, как он ставит диагноз. Потом они наблюдают, как он делает операцию, потом ассистируют ему. Это и есть деятельностный подход к обучению. И в Бауманском университете неделя практики чередуется с неделей теории. У нас же преподают в педвузах профессора, которые живых детей не видели 40 лет. И что толку, если этот профессор заставил детей-студентов написать определение зоны ближайшего развития по Выготскому. Ты встань к доске и покажи, как с этой зоной работать.

— Но программы педвузов предусматривают практику в школах и детских садах. Разве это не способствует профессиональному формированию будущих учителей и воспитателей?

— Я мотаюсь по всей стране и могу сказать, что эта педпрактика носит формальный характер. Там положено чуть ли не 80 часов. Реально этого не происходит. И в этом даже вузовские преподаватели не виноваты. Дело в том, что их положение ещё более нищенское, чем учительское. Они ещё меньше получают. Чтобы заработать себе эти деньги минимальные, они должны 900 часов нарабатывать в год, а это немыслимо. Поэтому на практику не остаётся ни копейки. Так что никакой реальной практики нет. Значит, нужно опять менять систему оплаты доцентов, профессоров. Тут всё связано между собой. Поэтому нельзя сказать, что инклюзия провалена — просто она очень далека от идеала. И сейчас в таких вузах, как МПГУ, Московский городской педагогический университет, Психолого-педагогический, на каждом факультете — историческом, математическом, физическом — преподаются основы дефектологии. Но пока такие примеры единичны. Для этого надо менять учебный план, выгонять пожилых преподавателей, это конфликт испепеляющий.

— А педагогические классы, которые сейчас открываются в московских школах, могут спасти ситуацию?

— Дело в том, что у нас Москва только открывает эти классы. Москва — не центр мира. А в Урюпинском районе Волгоградской области такие классы давно существуют. И я туда выезжаю и работаю с ними. Поскольку там есть школы для больных детей, параллельно работаю с этими ребятами.

Цель педагогических классов, как и любых предпрофессиональных классов — мотивировать подростков на правильный выбор профессии.

Это один из путей. Не единственный, но очень хороший. Учительская работа — творческая, очень интересная. Вот недавно я встречался с учениками предпрофессиональных педагогических классов столичных школ. Наше общение продолжалось три часа, я показывал видео, рассказывал о смешных случаях из своей практики и получил огромное количество осмысленных и острых вопросов.

«Об одном прошу: спаси от ненависти, мне не причитается она»

— Вы всегда выступали против шаблонов в образовании, но сейчас все идет по другому сценарию: на законодательном уровне вместо примерных основных образовательных программ вводятся федеральные, устанавливается и единая программа воспитания. Ее составной частью являются и «Разговоры о важном» — тематический план классных часов. Считаете ли Вы эти темы действительно важными для детей и подростков? Следуют ли им педагоги Вашей школы или вносят свои коррективы?

— На канале «Образователи» вышла уже шестая серия моих уроков о Холокосте из семи запланированных. Это и есть «Разговоры о важном». Поэтому ни один вменяемый учитель никакими методичками не пользуется. И эти «Разговоры о важном» действительно должны быть об очень глубинных и серьёзных вещах. Сегодня одной из очень опасных проблем является разжигание ненависти, взаимной агрессии. И в этой ситуации надо быть очень бдительными. Потому что войны рано или поздно кончаются, а на ненависти ничего построить нельзя. И довольно опасно, что сегодня дети начали играть в «наших» и украинцев, как когда-то после войны мы играли в «наших» и в немцев. А я пережил уроки истории на собственном горьком опыте. Все мои родственники, и я об этом говорю в серии уроков про Холокост, за исключением мамы, бабушки и маминой сестры (они эвакуировались в 1941 году), были расстреляны на Харьковском тракторном заводе украинцами. Немцы «не парились», они своих-то берегли. А тётя моя, Женя, была заживо сожжена румынами в Одесском порту.

И в этом смысле я — поминальная свеча. Так называли евреев, родившихся после войны, в память о тех, кто погиб в условиях Холокоста.

Но это не значит, что я должен сегодня ненавидеть украинцев и румын. Есть у замечательного поэта Галича поэма, в которой устами Корчака он говорит так: «Я старался, делал всё, что мог, не просил судьбу ни разу: высвободи! И скажу на самой смертной исповеди, если есть на свете детский Бог: всё я, Боже, получил сполна, где, в которой расписаться ведомости? Об одном прошу, спаси от ненависти, мне не причитается она». Потому ненависть несет только разрушение и кровь. И задача педагогов — делать всё для того, чтобы эта ненависть, эта взаимная агрессия не переполняла души молодых людей, души детей. Поэтому «Разговоры о важном» нужны, но действительно о важном. Минпрос предлагает примерную программу, она не обязательна к исполнению.

— А разве не отслеживается ее выполнение?

— Нет. Просто те люди, которые не хотят думать, берут под козырёк, как пел Высоцкий, и вызывают либо недоверие со стороны детей, либо порождают взрывы агрессии, потому что на сегодняшний день у нас взбаламученное общество, в котором есть сторонники и противники военной операции, фундаменталисты и либералы, а в молодёжной среде — «нацики» и «фашики» и так далее. Очень легко столкнуть их всех лбами. И те контенты, которое даёт телевидение, эти ток-шоу, где взрослые люди демонстрируют неумение слышать друг друга, оскорбляют, перебивают, дерутся, — очень плохой пример для детей.

— Они же не смотрят телевизор.

— Неправда, смотрят. И в детских чатах идёт война между теми, кто поддерживает действующую власть, и теми, кто выступает против.

— Скорее всего, их настроения формируются в семье?

— Разумеется, дома же идут разговоры.

— А школа может преодолеть взгляды, сформированные в семье?

— Это очень трудно, но школа обязана это делать. Дело в том, что школа — это единственное место, где дети собираются вместе. И здесь есть методы, приёмы и технологии, которые позволяют это сделать. В частности, одна из них называется «перевёрнутый урок». Это когда дети получают домашнее задание — найти в интернете документы и разные точки зрения по сложным вопросам истории (скажем, коллективизация, пакт — Гитлер, Риббентроп, Молотов), а на уроке разворачивается дискуссия. Учитель выступает в роли модератора, выполняя три ключевые задачи: во-первых, чтобы они умели отличить фейк от факта, во-вторых, чтобы они опирались не на один факт, а на систему фактов, в-третьих, чтобы они умели отличать субъективное мнение от реальных событий.

Но самое главное, за чем следит учитель на этом уроке, — чтобы они умели обсуждать, не оскорбляя друг друга, чтобы они умели слышать противоположную точку зрения и находить компромисс.

Как пел великий поэт Булат Шалвович Окуджава, «святая наука — расслышать друг друга». Кстати, «перевёрнутый урок» придумала в 30-е годы прошлого века академик Милица Нечкина, применялся он, правда, на студенческих семинарах и потом был забыт. И, как часто бывает, потом этой идее заинтересовались на Западе, а после этого она к нам вернулась опять. И таких приемов очень много.

Программы единые, зарплаты — разные?

— Я недавно беседовала с победителем Всероссийского конкурса «Учитель года-2022», и оказалось, что он приветствует единые программы, говорит, это удобно — дескать, бери и работай. Может, вообще современным молодым учителям вовсе не нужна свобода творчества?

— Он ещё молодой и неопытный, скажем так. Давайте обратимся к закону об образовании. Есть задача сохранить единое образовательное пространство, чтобы ребёнок, который переезжает из Москвы во Владивосток или куда-то в Якутию, учился по одной и той же программе. Это нормальная история.

Но обращаю ваше внимание, что по закону об образовании 70% — это единые программы, а 30% дано на усмотрение школы.

У нас есть люфт довольно серьёзный. А этот люфт позволяет учитывать, во-первых, состояние здоровья детей, потому что есть дети с проблемами развития, а есть, наоборот, профильные классы — исторический, филологический, правовой и так далее. Поэтому нельзя всех держать на едином пайке. И вот эти 30% позволяют делать вариации.

Об этом я пишу в своих новых книгах «Профессиональный стандарт педагога» и «Стратегия и тактика развития образовательных организаций».

Если мы хотим единое образовательное пространство, надо понимать, что здесь помимо духовных вопросов существуют финансовые. И, скажем, учитель, работающий в Москве, получает в разы бОльшую зарплату, чем его коллеги в других регионах. Если я буду платить учителю меньше 80 тысяч, меня уволят с работы. В больничных школах — до 120 тысяч. А за ту же самую работу, за те же часы в Екатеринбурге учитель получает нищенскую зарплату — 20 тысяч рублей.

Даже в Подмосковье зарплата педагогов вдвое меньше, чем в Москве. Вот о чём нужно думать.

— А как об этом думать и что в этом случае делать?

— Госдума должна принять закон, что за равный труд, скажем, за 18 часов, должна быть равная зарплата во всех регионах.

Не может человек, который ведёт 39 часов в неделю, качественно готовиться к уроку. Ему, конечно, легче взять шаблон и строчить по шаблону.

— Высокая зарплата московских учителей играет только положительную роль или есть отрицательные стороны?

— Должен сказать, что, конечно, в большей степени положительные. И объясню почему. Во-первых, изменилась ситуация с приёмом в педагогические вузы, в которые теперь идут стобалльники. Раньше, при советской власти, говорили: «ума нет — иди в пед». На самом деле профессия учителя очень творческая, и она позволяет самореализовываться. Я был неплохим учителем истории. Потом меня заинтересовала психология, и уже по этой части я защищался и стал академиком. Потом меня заинтересовала режиссура, и в моей школе появился свой театр.

Каждые семь лет нужно менять профессию для того, чтобы обновляться. Приведу пример. Есть вполне взрослые успешные люди, которые работали в банках, обеспечили себе безбедное существование благодаря своей профессии, но решили поступить в магистратуру на педагогическую специальность. И работают в своё удовольствие у меня. Кстати, они ведут те самые «перевёрнутые уроки». И работа творческая, креативная, и о куске хлеба думать не надо. И отдача полноценная, когда тебе в глаза смотрят дети, с тобой общаются. Но это в крупных городах. А там, где нищенская зарплата, там до сих пор нехватка учителей такая, что даже в сельских школах десятиклассники преподают математику в начальных классах.

— А как Вы относитесь к мобилизации учителей?

— Даже в тяжелейшие годы Великой Отечественной войны, в 1943 году, была основана Академия педагогических наук. Казалось бы, не время было и не место, а это было сделано. Но что происходит сегодня? Мужчины — это золотой кадровый фонд системы образования. Я знаю школу в Москве, где 19 учителей мобилизовали. Какое количество часов оголилось и кем их заменять посреди учебного года? Можно поставить крест на качестве образования при такой картине. Сейчас это прекратилось, потому что Сергей Собянин объявил о завершении мобилизации в Москве.

Невыученные уроки истории

— Сегодня мы часто повторяем фразу Василия Ключевского о том, что «история — не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков». В последнее время в нашу повседневную жизнь опять вернулись доносы, в том числе учителя пишут доносы на детей и наоборот. Как Вы к этому относитесь и как объясняете?

— Ничего более мерзкого в жизни не существует. Это не только я, это большинство педагогов, тот же Сухомлинский, считали, что воровство — меньший грех, чем доносительство.

— А это заложено в генетическом коде российского человека?

— Нет. Это достаточно укоренённая во властной структуре России дореволюционной, послереволюционной и даже сегодняшней традиция «тащить и не пущать».

Это не сегодня начиналось. Еще при Николае I было создано 3-е отделение, возглавляемое в разное время Бенкендорфом и Дубельтом, в котором работали всего 32 человека, но они всю страну держали в страхе. И еще там были секретные сотрудники-осведомители, грубо говоря, стукачи. Кстати, Дубельт был довольно подвержен мрачным шуткам, и он платил стукачам за эти доносы в зависимости от важности 3 рубля, 30 и 300 рублей. Это отсылка к 30 серебряникам, которые Иуда Искариот получил за предательство Христа. Их страшно боялись. Люди перестали разговаривать даже дома, потому что можно было пострадать. А в 30-е годы прошлого века арестовывали не только за преступления, но даже за намерения: то есть ты высказал своё скептическое отношение, и ты подлежишь наказанию вплоть до уголовного.

— Трудно отрицать тот факт, что наше российское общество зомбировано. Одна из главных причин этого опасного явления — неспособность отличить правду от лжи, отсутствие критического мышления. Как школа может его сформировать?

— Для этого существует масса замечательных способов, которыми мы пользуемся. Кроме «перевёрнутых уроков», есть проектная деятельность. Не так давно у меня одна ученица защитила проект на тему «Пропаганда в годы Первой мировой войны». Обращаю ваше внимание, что никакого интернета в то время не было, радио толком так ещё не работало, были только открытки, газеты, листовки. Вот она проанализировала пропаганду времён Первой мировой войны. Например, немцы напали на нейтральную Бельгию для того, чтобы прорваться во Францию с другой стороны, и бельгийские газеты опубликовали информацию о том, что эти проклятые тевтоны гвоздями прибили 18-летнего мальчика-солдата к стене. Это был полный фейк. Но это мгновенно повысило приток добровольцев в армию, вырос патриотизм. Дальше они публикуют информацию о том, что эти проклятые тевтоны 6-летнему мальчику отрубили ножки, ручки и так далее.

После войны была создана комиссия, куда входили президент Германии, президент Италии. Вопрос решился просто: не было такого мальчика. И это тоже был фейк. Благодаря таким докладам, которые готовят сами ученики, у них вырабатывается иммунитет против фейков, которые сейчас распространены.

Дальше. Любой грамотный историк знает, что 28 панфиловцев — это миф. В 1948 году работала прокуратура, всё это было выяснено.

И политрук Клочков с его знаменитым лозунгом «Велика Россия, но отступать некуда — позади Москва» — это всё придумал Александр Бек в своём романе «Волоколамское шоссе». Всё известно.

Но дальше мы начинаем разговаривать с ребятами: «Ни в коем случае не вступайте в спор с бабушками и дедушками, потому что, когда вы им говорите, что всё это ложь, вы тем самым утверждаете, что они свою жизнь прожили напрасно. На самом деле это не так. Отказывая себе во всём, они вырастили твоих родителей, а они — тебя. Не трогайте их». Тут педагогика начинается. Старость надо уважать. Они — дети своей эпохи. Вот о чём идёт речь.

— Как воспитывать патриотизм в нынешних условиях?

— Когда-то Набоков написал, что с каких это пор власть отождествляется с ключевым понятием Родины? Мой большой друг, которого я похоронил в прошлом году, поэт Александр Тимофеевский, написал стихи: «Наверное, ты прав, хоть на Луну, хоть к чёрту на куличики податься. Чем больше я люблю свою страну, тем больше ненавижу государство».

У большинства людей происходит эклектическое соединение Родины и государства, но эти понятия надо различать.

Даже не государство, а элиту, которая присваивает себе право говорить от имени всей страны. Кстати, в любой стране это происходит. Один английский историк писал, что для власти предержащих история — это сундук, из которого достаются символы, которые нужны в данный момент: имперские победы или голодные марши и так далее. У нас же свой особый, российский путь. Этот российский путь придумал очень умный человек — Сергей Уваров, министр народного просвещения (1832—1849), провозгласивший лозунг «Самодержавие, православие, народность».

Шеф корпуса жандармов барон Леонтий Васильевич Дубельт внушал своим детям: «Не заражайтесь бессмыслием Запада — это гадкая помойная яма, от которой кроме смрада ничего не услышите. Не верьте западным мудрствованиям, они ни вас и никого к добру не приведут... Не лучше ли красивая молодость России дряхлой гнилой старости Европы? Она 50 лет ищет совершенства, и нашла ли его? Тогда как мы спокойны и счастливы под управлением наших государей».

Эта схема действует до сих пор, к сожалению.

— Значит, мы не выучили какие-то уроки истории?

— Да. Но не выучили не потому, что тупые. Мы недооценили роль пропаганды. Нашим реформаторам в 90-е годы (марксистам по сути) казалось, что достаточно изменить экономический базис, то есть рынок, экономику, и всё пойдёт. А фиг вам. Потому что изменять мировоззрение людей и психологию гораздо тяжелее, чем материальные условия бытия. И вот тут все проиграли.

И всё вернулось: после оттепели наступили мощнейшие заморозки. Но это ненадолго: после заморозков обязательно наступит оттепель.

«Никогда не надо считать, что ты схватил Бога за бороду»

— Вы в своей жизни встречались с очень интересными, знаменитыми людьми. Какие из них Вам больше всего запомнились, оказали на Вас наибольшее влияние в жизни?

— Главная компетенция учителя, о которой я не написал ничего, — это учиться самому, бесконечно учиться. Потому что если ты думаешь, что ты Бога за бороду взял и достиг какого-то уровня, если ты не развиваешься, как в альпинизме, не лезешь вверх, ты начинаешь сползать. И мне повезло общаться с Булатом Окуджавой, со Стругацкими, с Анатолием Приставкиным, Беллой Ахмадулиной и многими другими. Я всё время имел возможность встать на цыпочки перед ними. И как-то я сказал замечательному великому философу, культурологу Померанцу: «Я такой счастливый. Я могу вас слушать, учиться». Он говорит: «Евгений Александрович, лестница Якова высока (если помните, Яков к Богу шёл по лестнице), но с каждой ступени видны звёзды. Вы смотрите снизу вверх на меня, а на вас — ваши учителя. А на них — школьники. То есть никогда не надо считать, что ты схватил Бога за бороду». Дети очень чутки. Я смеюсь: людей нашего поколения называют «винтажный газовый генератор», в переводе «старый пердун». Если ты не хочешь быть «винтажным газовым генератором», то надо соответствовать требованиям времени. Вот у меня на столе лежат абсолютно новые книжки по инклюзии. А еще художественная литература, поэзия, которую я обожаю. Недавно был на конкурсе молодых поэтов и пришел к выводу, что Россия — очень талантливая страна.

— У Вас на стене висит портрет Корчака. Это Ваш идеал?

— Расскажу историю этого портрета. В 1982 году я поехал изучать труды Корчака в Варшаву и встретился там с профессором Александром Левиным, замечательным польским педагогом, автором книг о Корчаке, с которым он был знаком. Но Левину удалось выжить — он попал в советский лагерь, потом был сослан на Урал, где организовал детский дом для детей польских офицеров, расстрелянных в Катыни.

Два детских дома, которыми руководил Корчак, уцелели, несмотря на то что вся Варшава была превращена в руины во время войны. Мы сидели с Левиным в кабинете Корчака, и он вспомнил, что лежал здесь в лазарете с ангиной, когда к нему вбежал Корчак с горящими глазами и показал ему только что изданную «Педагогическую поэму» Макаренко.

У великого барда Александра Галича есть поэма о Корчаке «Кадиш», а там слова: «Но уже поднялся старый Корчак с девочкою Настей на руках». Левин рассказал, что они с Корчаком по очереди носили эту парализованную девочку.

Есть абсолютно точное свидетельство немецкого офицера о том, что Корчаку предлагали освобождение из лагеря, но он отказался и пошел в газовую камеру вместе со своими воспитанниками.

Левин подарил мне этот портрет, и я повесил его в своем кабинете. Приходит комиссия горкома партии и спрашивает: «Почему это Ленин такой грустный?» Прошли годы, началась перестройка, ко мне приехала делегация из Тбилиси и говорит: «Какая справедливая трактовка Ленина, так несправедливо охаянного в последние годы».

А если серьезно, мы мало знаем о Корчаке. Для всех это такой добрый доктор Айболит, а это был очень жесткий человек, который прошел три войны, во время которых он работал врачом, а в перерывах между боями писал книгу «Как любить ребенка». Он руководил двумя детскими домами — одним для польских детей, другим — для еврейских. Жена Пилсудского (глава Польского государства с 1918 по 1922 годы. — Ред.) очень любила его книги и давала деньги на содержание этих приютов, и он их брал и не брезговал, несмотря на то что не одобрял политику властей.

Корчак предостерегал от «однополярного» воспитания, напоминая, что следует посвятить ребенка не только в добрые идеалы, но и привить ему сопротивляемость злу и конформизму.

— Если бы Вам предложили на выбор — милосердие или справедливость — что бы Вы предпочли?

— Проблема в том, что все ценности противоречат друг другу. Об этом хорошо написал русский философ и религиозный мыслитель Семен Франк: «Свет во тьме светит, и тьма его не объемлет». Он заложил основы христианской антропологии. Все ценности противоречат друг другу: справедливость — это высшая ценность, но она не предполагает милосердия. Свобода — это высшая ценность, но свобода для волков оборачивается смертью для овец. Бог дал человеку свободу, но не снял с него ответственность: в одном случае надо подставить щеку, а в другом — взять меч. И каждый несет личную ответственность за любое принятое решение. И в этой ситуации все не так однозначно. Богу нужны духовные автоматы — вот так бы я сказал.

— Вы оптимистично смотрите в будущее?

— Конечно. Моя последняя книга называется «Трагический оптимизм», в отличие от «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского. В трудные минуты я знаю, на что мне опереться.

Нет более страшного греха, чем уныние, потому что чем хуже вокруг, тем больше нужно иметь внутренних оснований для преодоления сложных ситуаций.

Миф о Сизифе не кажется мне таким уж пессимистичным. Педагог, как и Сизиф, должен передавать каждому новому поколению учеников культурный опыт прошлого, и с каждым новым поколением учеников он выполняет эту миссию снова и снова.

Беседовала Ольга Дашковская.

Источник: «Вести образования»

Фото: МПГУ