Троллинг. Из опыта работы с пограничным клиентом

Что мы знаем о пограничном расстройстве личности

Многие современные авторы применяют термин «пограничный» при описании достаточно большой группы пациентов.

1. Существуют известные клинические классификации, такие как МКБ-10 и DSM-V,  диагностирующие пограничное расстройство  через характерные паттерны поведения.
2. Психоаналитики диагностирует пограничное расстройство как промежуточное между психотическим и невротическим и указывает, что пограничная личность использует примитивные защитные механизмы, расщепление и проективную идентификацию, которые являются достаточно радикальными по своему воздействию, поэтому «пограничников» иногда непросто отличить от  психотиков.
3. В целом можно сказать, что человек с пограничной структурой живет в одновременном переживании полярных чувств - любви и ненависти – как по отношению к себе, так и к другим. С одной стороны, он отчаянно желает близости и доверительных отношений, а с другой – испытывает страх и ужас от возможного поглощения и слияния с другим человеком. Пограничный человек в силу собственной психической организации вовлечен в драматическую ситуацию, где он вынужден беспрестанно, но совершенно бесплодно пытаться вступить, не вступая, в контакт с другими людьми и с собой. 
4. Основной механизм, лежащий в основе искажения действительности пограничным пациентом - расщепление на «абсолютно хорошие» и «абсолютно плохие» образы самого себя и других. По Кляйн М., этот механизм психологической защиты происходит как шизоидный маневр. Ребенок таким образом раскалывает образ матери, чтобы обладать ее хорошей частью и контролировать плохую. Ребенок также раскалывается и внутри себя на «нормального» и «ужасного» из-за напряжения, вызванного присутствием противоречивых чувств любви и ненависти, непереносимым переживанием, что родная мать может бросить ребенка, стать предательницей.
5. Шварц-Салант Н., всесторонне исследуя пограничную личность, описывает ее как «застрявшую» в лиминальном переходе, состоянии, в котором аффекты, исходящие из архетипического источника высвобождены, но процесс их качественного обновления не произошел и ритуал перехода не состоялся. Архетипическое свойство, присущее обновлению, запутанным образом сливается с индивидуально наработанными психическими структурами, и «эго пациента колеблется между различными частями его психического материала: 1) отщепленными комплексами крайне негативных аффектов, 2) интроектами неосознаваемых родительских качеств и 3) чувственными состояниями не-присутствия, связанными с неудачами при переходе от одной стадии развития к другой».
6. «Главная черта пограничной личности состоит в том, что они могут почти одновременно демонстрировать просьбу о помощи и отвергать ее … У пограничной личности наблюдаются диадические объектные отношения» (Мак-Вильямс Н., «Психоаналитическая диагностика. Понимание личности в клиническом процессе»). Фигуры отца в них еще нет.

Пограничный пациент пришел в терапию

Что является ценностным ориентиром для терапевта? – состояние психологической целостности пациента. Но пограничный пациент вовсе не стремится к целостности. Он приходит на терапию с запросом, который зачастую невозможно удовлетворить, потому что «пограничник» хочет вернуться в то место, где он потерял способность принадлежать самому себе не для того, чтобы восстановить утраченную целостность, а чтобы наказать «мать», которую он обвиняет, или отобрать у нее всё, чего был лишен. Понятно, что в терапевтических отношениях фигурой, собирающей все материнские проекции, будет психотерапевт. Пограничный пациент желает эксплуатировать терапевта, поглощать его, обвинять, нападать и наслаждаться своим реваншем.

Пограничный пациент не переносит свободу. Регрессируя к ранним отношениям, он агрессивно поддерживает свою расщепленность, укрепляя себя в сугубо зависимом состоянии. Все это делает крайне несвободным самого терапевта. Психотерапевт оказывается скованным не только агрессивными реакциями пациента на любое изменение установленных им порядков, но и переживаниями усилившихся собственных страхов и тревог. Поэтому в терапевтических отношениях возникает большой соблазн: «идти вслед за пациентом», то есть поддерживать предлагаемое пациентом примитивное взаимодействие. На мой взгляд, это ошибка, способная серьезно навредить и пациенту и терапевту.

Что же делать терапевту

«Лечение пациента с пограничным расстройством или же базовой пограничной структурой характера является делом сложным и даже опасным, поэтому терапевту, в первую очередь рекомендуется установить границы. Таким образом незащищенное эго пациента получит необходимую поддержку»

Самое сложное, на мой взгляд, в терапии пограничных пациентов - умение терапевта контейнировать не только расщепленные части психики пациента, но и собственную расщепленность, а значит, все время быть на шаг впереди пациентского опыта осознавания. Шварц-Салант Н., комментируя способ взаимодействия с пограничными пациентами, говорит: «Пациент проецирует свое психическое содержание на терапевта, и затем интроецирует проекцию вместе с содержаниями, созданными бессознательным процессом терапевта».

Тролли - на лицо ужасные, добрые внутри?

Чтобы лучше понять пограничное искажение архетипического процесса coniunctio, с его смутными, аффективными, динамическими переживаниями и проникнуть в смысл защитного расщепления, целесообразно поместить их в определенный мифологический нарратив, где, по мысли Юнга, динамика психической жизни отражается наиболее объективно. Для амплификации мною выбрана сказка современной писательницы Сельмы Лагерлёф «Подменыш» о маленьком тролле.

Тролль – антропоморфный хтонический персонаж скандинавского фольклора, олицетворяющий «дурного человека» с уродливой внешностью и ужасными гастрономическими предпочтениями и невыносимым характером. Лагерёф рассказывает историю, в которой старая лесная троллиха подменила своего сына на человеческого ребенка. По К. Хорни, произошло идеальное двойное «убийство», то есть ребенок «погиб», но трупа нет, поэтому нет и виновного, и «пропажа» ребенка не формулируется как злодеяние. С этого времени оба сказочных малыша, человеческий и хтонический, воспитываются неродными матерями в трагических для них условиях. Их начинают симметрично бить, кормить, подвергать опасности, и чуть не сожгли в горящем огне.  

После подмены жизнь обычных людей, взявших в семью маленького тролля, превратилось в борьбу за выживание, наполненную страхом, ненавистью и нескончаемыми потерями, ибо нрав маленького тролля был дикий, «злой, отчаянный». Неудивительно, что  «все окружающие люди и животные ненавидели тролленка и желали ему смерти». Человеческий ребенок в семье троллихи также испытывал мрачные ужасы выживания, синхронно совпадающие с тяготами маленького тролленка. Приемная мать, взявшая на воспитание тролля-уродца, подверглась не меньшей ненависти и отчуждению как со стороны собственного мужа, так и всех прочих ее людей. Тоска по собственному потерянному  ребенку разъедала ее сердце, при этом она добросовестно ухаживала за злым уродцем, зорко следила за ним, защищала от побоев и не раз спасала от смерти. «Уж такой она уродилась: когда на её пути вставал кто-нибудь, кого все ненавидели, она старалась изо всех сил прийти бедняге на помощь».

Муж женщины спорил, гневался на жену, но он «сильно любил ее и привык ей всегда и во всем потакать», поэтому терпел такую невыносимую жизнь. Терпел до тех пор, пока тролленок не сжег их усадьбу и все нажитое добро. Тогда муж в гневе решил сжечь маленького разбойника, но жена, как и прежде, бросилась его спасать. После пожара мужчина решил навсегда оставить свою жену вместе ее ужасным питомцем. По дороге из дома крестьянин встретил выбежавшего из леса навстречу ему чудесного мальчугана, который оказался его родным сыном, и которого тролли отпустили на волю. Сын рассказал отцу, что тролли потеряли власть надо ним, после того как «матушка пожертвовала тем, что было для неё дороже жизни». Фактически, позволив мужу уйти, она осталась совершенно одна.

Отец с сыном поспешили назад в деревню и нашли жену крестьянина словно окаменевшую от горя: «она не слышала и не видела ничего, что творилось вокруг. Казалось, она омертвел». Когда жизнь (слух, зрение, ориентация) ней опять вернулась, она вела себя «словно человек, только что пробудившийся ото сна» - тихо, молчаливо, неподвижно.  «Наконец огромная толпа людей окружила её, и муж, отделившись от остальных, подошёл к ней, держа за руку прекраснейшего ребёнка.

- Вот наш сын. Он вернулся к нам, - сказал он, - и спасла его только ты, и никто иной».

Какую жертву должна принести матушка?

Почему именно «матушка» - наверное, потому что центр тяжести подлинного детского Я при пограничном расстройстве находится в материнской фигуре.

Что мы видим в повествовании сказки «Подменыш»? - детство потерянного ребенка (совпадающее с общим мифологическим мотивом «божественного ребенка»), который будучи «чудесным», оказался брошенным, лишенным телесного и эмоционального контакта с родными матерью и отцом, был символически отвергнут, изгнан на воспитание в отвергающую среду, а на его место поселился тролль-уродец.

В «Подменыше» обозначена непривычная сознанию закономерность: у хорошей матери растет гадкий ребенок, у ужасной – славный малыш. Детско-родительские связи выстраиваются на перекрестных осях. При такой схеме, которую можно считать рамкой и внутрипсихического пространства, и внешнего контейнера, имманентная картина теряет устойчивость и искажается.

Возникший перекресток дает повод рассматривать сложившуюся ситуацию как смысловую связь. Перекресток, крест является мощным культурным символом, организующим трансформационную динамику, обеспечивающим синхронистичность видимых и невидимых процессов и преображающее озарение всех действующих лиц – «переход,  включающий в себя регрессию и временную утрату эго, к сознанию и реализации ранее не осознанной психологической потребности» (Юнг К.Г).

На очевидном уровне мы видим одного героя, в то время как его прямой антипод, тесно и незримо связанный с ним синхронностью переживаний, прячется в темном лесу, «в защитной тени». Аналогии с сознательным и неосознанным, социальными и теневыми личностными референциями очевидны. Кроме этого, несомненны параллельные процессы в жизни героев. «Под параллельными процессами понимается не столько внешнее сходство отношений, сколько скрытые за этим сходством структура и динамика отношений». Мальчик и тролль, матушка и троллиха как бы отражают друг друга, обуславливая психодинамический параллелинг.

Процесс расщепления, отраженный в сказке, вращается вокруг смыслового ядра пограничной динамики - невозможности понять, кого любить, кого ненавидеть, с кем сближаться, кого отталкивать, кого осуждать, кого привечать.

Освобождение «божественного ребенка» возможно через преображение «доброй матушки», изначально движимой «глупым» состраданием, не способной ясно различить свое и чужое, заряженной бессмысленной «жалостью», то есть находящейся под влиянием энергии патологического комплекса. Эта добрая женщина  устроила адскую жизнь мужу и близким ради спасения злого уродца. Матушка прошла основные стадии любви: от бессознательной заботы о потомстве до переживания полной утраты и одиночества, когда «в душе её словно что-то оборвалось» и она потеряла всё, что «было для нее дороже жизни». Пережив компенсаторное искупление вины, смертельный испуг, всеобщую ненависть, мать принесла подлинную, а не невротическую жертву. Это действие чуть не убило женщину - она словно «омертвела» и «окаменела», но как только сознание, прошедшее горнило очищающего пожара вернулось к ней, в обновленной душе «поселилось ощущение того, что страдания её подошли к концу». Муж и здоровый сын вернулись к ней.

Надо полагать, женщина пережила мощное эмоциональное состояние, вызванное архетипическим влиянием. Мы помним, что «архетипы являются факторами, ответственными за организацию психических процессов в бессознательном: они - «модели поведения» (К.Г. Юнг). В то же время архетипы обладают «особым зарядом» и оказывают сверхъестественное воздействие, выражающееся эмоциями.

Примечательно, что контроль за ходом движения всех энергий принадлежит троллихе, теневому аспекту доброй матери. По всей видимости, реальная опора «доброй» матери – ее неосознаваемая «злая» тень, контакт с которой возможен только через отражение.

В терапии пограничных пациентов терапевту приходится стать «расщепленной матерью»: одна часть которой хочет воспитать «злого мальчика», вторая мечтает избавиться от него, испытывая ярость и бессилие; одна часть идет вслед за психическим движением пациента, вторая пытается контролировать. Анимус создает препятствия в диалоге, воспринимая пациента как  чужого, говорящего на чужом языке и действующего вызывающе непонятно. Анима была способна чувствовать и понимать.

Мы наблюдаем ребенка, как бы синхронно существующего в двух мирах, в двух противоположных ипостасях, с двумя полярными матерями. Ребенок покинут матерью (захвачен доминирующим негативным материнским комплексом) и отвержен отцом. Переживший брошенность, насилие, ужас, ребенок борется за выживание. Спрятанный в лесу в окружении примитивных монстров, одна из которых мать, ребенок остается пленником темноты. Но и на свету дела обстоят не лучше – здесь монстром является он сами, а все остальные – его заложники. Оставаясь во мраке, без солнечного света (ясного осознания себя) он затопляется примитивным архетипическим аффектом - убеждает себя, что на самом деле он плох, проклятое, испорченное существо. Да и окружающие видят только дикого злобного тролля. Ребенок вынужден стать как бы троллем - кривляться, пугать, делать больно, воплощая отрицательный аспект архетипического трикстера, отщепленного из бессознательной Самости в самом раннем младенчестве и агрессивно атакующего  слабое эго.

Эта сказка – удачная иллюстрация как содержательного контекста терапевтической работы, так и трансферных процессов: сознательно мы можем наблюдать одинокого «ребенка», страдающего от отсутствия любви, и искренне сочувствовать ему, и в то же время ощущать постоянную опасность тревогу, находясь рядом с отчаянным, непредсказуемым «троллем», вынуждающую нас быть всегда начеку. Слабое эго пациента, не дифференцированое в достаточной мере от бессознательного (архетипического) содержания своего и «матери»,  то и дело затягивает пациента и терапевта обратно в хаос. То есть существует реальная угроза символически вновь оказаться в дремучем лесу в обществе монстров.

Может ли тролль стать человеком?

В фольклорной традиции тролли всеми силами пытаются проникнуть в мир людей, но любые их усилия оканчиваются неудачей. В этом факте обоюдная трагедия: для троллей мир людей навсегда закрыт, да и  человеку встреча с большинством из них не сулит, но в «Подменыше» заложено зерно трансформации, не свойственное обычной фольклорной поэтике. Мы видим в финале, что из страданий, ненависти, хаоса и полного распада, из глубины темного леса, из бессознательного на свет появляется мальчуган, «статный и пригожий», «похожий на молодое деревце», с «волосами мягкими как шёлк» и «глазами, сверкающими точно сталь». Метафорически - рождается божественный ребенок, воспитывавшийся доселе первобытными тварями, истинное Я, потенциал развития, символ трансформационного движения.

Благодаря способности к осознанию взрослый человек может освободиться от их принудительных объятий бессознательного. Эго выходит из укрытия-ловушки – «В алхимии формы, которые сначала являются опасными  (такие как «бешеная собака» и «вор»), позже становятся защитниками «ребенка», олицетворяющего новую Самость» (Шварц-Салант Н.).

Трудно быть троллем

Трудно переживать себя в проекции первобытной психики. Отщепленная от сознания часть выглядит чужой и незнакомой и ведет свою относительно независимую жизнь. Но «будучи по сути своей всепоглощающей и разрушительной, пограничная динамика все-таки может стать источником сильных и искренних эмоций, трепетных и чутких взаимоотношений, а также может запустить процесс индивидуации души. В этой динамике проявляется все богатство и многообразие архетипического опыта, в котором сокрыт потенциал к возрождению в новом, духовном качестве» (Догерти Дж.Нэнси, Вест Дж.Жаклин  «Матрица и потенциал характера»). Таким образом запрос пограничного пациента, который не звучит явным образом, но имплицитно (спутано) содержится во всех посланиях «тролля» к терапевту можно сформулировать так - будь терпелив ко мне, мне необходимо наблюдать опыт устойчивости, противоположный отвержению, в котором я потерял часть себя. Попробуй обуздать мою противоречивость на том уровне абстрагирования, который мне недоступен, но к которому я стремлюсь.