Поступок как восхождение к субъектности. II часть

Первая часть статьи

Значение отдельного поступка может быть чрезвычайно велико как для всей последующей жизни и судьбы самого человека, так и для сообщества людей. Согласно исследованиям в области синергетики (Князева, Курдюмов, 1992; Пригожин, 1986; и др.), в определенные моменты, в моменты неустойчивости системы (именно в подобных условиях поступок оказывается востребованным), «малые возмущения, флуктуации могут разрастаться в макроструктуры....В особых состояниях неустойчивости социальной среды действия каждого отдельного человека могут влиять на макросоциальные процессы» (Князева, Курдюмов, 1992, с. 4–5). По-видимому, механизм этого влияния обусловлен прежде всего тем, что поступок вводит в систему, онтологизирует ценностные основания, смыслы, и они начинают выступать в качестве ориентиров развития, с которыми оно соизмеряется. С точки зрения синергетики, цели, идеалы могут иметь значение структур-аттракторов: представляя собой возможные будущие состояния системы, среды, они притягивают, организуют, изменяют ее наличное состояние. Малые события и действия могут оказывать, таким образом, решающее влияние на общее течение событий (там же). «Будущее „временит“ настоящее» (Рефтер, 1993).

Таким образом, поступок – это и материал, из которого вырастают следующие поступки, и продукт, и деяние, и смысл (мотив), и действие, обладающее «знаковостью» и имеющее «иллокутивную» силу. В нем представлены, объединены мировоззрение (образ мира) и авторская позиция – и собственно делание, свершение. Это и дает возможность поступку быть тем, в чем актуализируется потребность в целостности, что осуществляет момент завершенности и переживается как подлинность своего бытия, что сопровождается порождением или актуализацией новых смыслов. Поступок, таким образом, выступает как такое событие, в котором человек осуществляет восхождение к субъектности.

Человек, способный на поступок, характеризуется, следовательно, стремлением к подлинности, переживанием собственной индивидуальности, опосредованных Совестью и верой в онтологичность Истины, Правды, Красоты, Добра. Человека, совершающего поступки, отличает авторское отношение к собственной жизни, которое существует посредством диалога с Миром: позиции человека – и состояния, факта (события) Мира, и которое реализуется в ответственном действии (событии). Через это действие и происходит созидание своей индивидуальности и личной судьбы как проекции Мира, и в то же время в поступке Мир становится проекцией индивидуальности и личной судьбы. Такого человека отличает также потребность в целостности и полноте собственной жизни и себя как человека, которая реализуется посредством приближения, восхождения к социокультурному образцу, образу человека, представленному в культуре * (В христианской культуре, на наш взгляд, таким посредником между человеком и Миром, носителем образа человека является Иисус, вернее, собственно сама Его жизнь как протяженность поступков и переживаний Иисуса Христа как Богочеловека).

Однако как человек может узнать о том, что он совершил именно поступок? По-видимому, это происходит через переживание подлинности события поступка; быть критерием подлинности (или не подлинности) – это одна из функций переживания. Переживание подлинности не отягощено страхом, завистью, местью, стыдом, то есть при подлинности поступка человек переживает состояния чистой совести, бесстрашия и любви, что собственно и может быть расценено как полнота и целостность жизни.

Психологическая структура поступка такова, что он свершается на перекрестье желания (потребности), долженствования (правила, нормы) и духа (ценности), то есть поступок трехмерен, он имеет психологическую, социальную и социокультурную детерминанты. Разрыв между желаемым и должным (между «хочу» и «целесообразно») актуализирует всю гамму переживаний от страха перед последствиями и гнева до тщеславия и наслаждения выгодой. Разрыв между «хочу» и «ценно» рождает спектр переживаний от мести, зависти, «нечистой совести» до вины и стыда. Разрыв между нормой и ценностью порождает гамму переживаний, связанных с чувством безысходности, безнадежности. Поступок в этом контексте – такое действие, при котором обозначенные разрывы минимальны и между хотением, должным и ценностным существует в идеале согласие или же при котором данные отношения тяготеют к согласию, приближаются к нему. Соответственно, поступок переживается человеком как бесстрашие, надежда, вера, чистая совесть и любовь (сострадание к человеку, делу, вещи и т. д.). Если в основании действия лежит страх (перед последствиями, перед другим человеком и т. д.), зависть, месть, безысходность, если оно сопровождается чувством стыда и «нечистой совести», то такое действие нельзя назвать собственно поступком.

Вообще поступок возможен только в том случае, если событие стало пережитым, то есть приобрело личный смысл, стало внутренне значимым для человека. Однако само наличие переживания не всегда влечет за собой поступок (действие, активность) и совсем не любое переживание может актуализировать поступок. Например, тщеславие, гнев, безысходность, скорее, провоцируют не-поступок или антипоступок. Переживание же стыда, вины, нечистой совести может при определенных условиях востребовать поступок. Вообще, по-видимому, поступок может возникнуть в ситуации разрыва между хотением и ценностным, или нормативным и ценностным, причем тогда, когда полюс ценностного доминирует над полюсами хотения и целесообразности. Так, несоответствие своих желаний и переживаний норме (житейской целесообразности) нередко порождает страх, а несоответствие нормы своим желаниям – гнев; несоответствие ценностей норме проявляет себя безысходностью и отчаяньем, а несоответствие нормы ценностям уже может переживаться как боль, сострадание к миру (человеку), который по каким-либо причинам оказался в пространстве бессмысленности; несоразмерность своих желаний ценностям может порождать переживания нечистой совести, а ценностей желаниям – стыд и вину.

Потому сомнительными, на наш взгляд, являются рассуждения об исключительно негативном влиянии на развитие личности таких переживаний, как стыд и вина. Они могут актуализировать поступок-испытание, но могут и породить новые психологические защиты, то есть обусловить выбор человеком стратегии приспособления либо детерминировать цинизм антипоступка. Поступок в этом отношении есть – преодоление: страха перед последствиями – «страхом Божьим», совестью; безысходности – надеждой, смирением; зависти, тщеславия, мести – любовью, состраданием. Поэтому поступок всегда есть усилие, сопряженное с испытанием своей человеческой подлинности, и одновременно шаг к ней. Можно сказать определеннее: готовность к поступку есть готовность к испытанию.

Причем это готовность к такому испытанию, в отношении которого вовсе не обязателен благоприятный для человека исход в житейском смысле. Поступок с этой точки зрения есть действие, противоположное житейскому здравому смыслу, рассудочному, прагматичному отношению к жизни. В русских народных сказках, например, поступки совершаются именно Иванушками-дурачками. В сказках и былинах герой вполне осознанно вступает на путь, заведомо ведущий к испытанию и противоречащий житейскому здравому смыслу: Илья Муромец выбирает «дорожку прямоезжую», где сидит Соловей-разбойник, а не «окольную», которая хотя и длиннее, но спокойнее; Иван-царевич из трех дорог выбирает ту, где «голову и жизнь потеряешь», и т. д. Иначе говоря, здесь происходит дискредитация житейского здравого смысла поступком, который совершается не ради выгоды и даже вопреки ей, актуализируя новые смыслы и ценности, которые вводят человека в мир культуры и духа.

В этом состоит, в частности, одно из важнейших образовательных и культуральных значений русской народной сказки. Истоки «загадочности русской души», можно думать, лежат в русской народной сказке, на которой, собственно, и воспитывается ребенок с самого раннего детства. «Загадочность» ее явлена европейскому человеку в непредсказуемости поступков «русских» с точки зрения житейской логики благоразумия и индульгенций. Это преодоление бессмыслицы благоразумия смыслом Истины и Правды (подлинности) лежит в основании поступка и является одновременно архетипическим  основанием русской культуры.

Психологическое исследование поступка и способности к поступку трудно осуществить в парадигме объективности, поскольку он по определению актуализируется самой жизнью, происходит тогда, когда он ею востребован. Поступок лишь косвенным образом может быть изучен с помощью опросников, анализа продуктов деятельности, автобиографического метода. Но он также может быть «подсмотрен» и описан в самой жизни. В качестве примера приведем здесь исследование, в котором рассматривается возникновение и протекание поступков у дошкольников. Мы полагаем, что впервые у ребенка способность к поступку обнаруживается уже как минимум в старшем дошкольном возрасте, причем это происходит в определенных социокультурных обстоятельствах – в условиях организации детской жизни в соответствии с требованиями детской субкультуры. Наши исследования, а также материалы педагогов-практиков, работающих по программе «Жар-птица» (Организация образования в формах детской субкультуры), свидетельствуют, что такие условия появляются при организации развития детей дошкольного возраста в формах игры средствами сказки. Специфика этой программы состоит в том, что занятия с дошкольниками проходят в форме игры-драматизации сказки, в сюжет которой вписано необходимое образовательное содержание. Нами созданы и апробированы программы и технология работы по развитию элементарных математических представлений, развитию речи, сенсорному воспитанию, социокультурному развитию. Разработаны также примерные сценарии занятий для всех дошкольных возрастов.

Таким образом, в наших дошкольных учреждениях практически все образование по содержанию и форме деятельности, средствам освоения мира, общения выстроено в контексте детской субкультуры (формой организации деятельности является сюжетно-ролевая игра, средством организации – сказка, которой представлена специфика детского мышления и детской картины мира, средством общения – диалог, что обусловливает коммюнотарный тип общения), то есть в формах близости, в свободе и любви, по Н. А. Бердяеву (Бердяев, 1995). Исследования происхождения сказки свидетельствуют, что она представляет собой превращенную форму мифа, ритуала (Аникин, 1977; Еремина, 1991; Пропп, 1969). С нашей точки зрения, сказка – это особая форма мифа, специально обращенная к ребенку, выполняющая функцию введения ребенка в пространство культуры.  В то же время сказка включает в себя все определения, в которых отражается специфика детской субкультуры: она содержит систему ценностей, представленную в формах, соответствующих специфике детского сознания и мышления, систему знаний о мире, она может адекватными для ребенка способами решать задачу развития детских видов деятельности и общения.

Результатом такой организации образования дошкольников является для большинства из них более быстрое и основанное на понимании освоение знаний, умений, навыков; более продуктивное интеллектуальное развитие; развитие игровой деятельности; благополучное эмоциональное развитие; становление таких качеств личности, как автономность, открытость в общении, и т. д. Однако наиболее значимыми являются результаты, свидетельствующие о том, что при организации образования в формах детской субкультуры к концу дошкольного детства появляется способность к поступку как к такому действию, в котором ребенок пока еще спонтанно, непосредственно, но уже актуализирует свою субъектность, становится автором (пока еще в условиях игры-драматизации) поступка, реализуя в нем потребность в своей подлинности и одновременно исполняя свой первый нравственный выбор, делая нравственное содержание сказки явлением своей жизни и реализуя это нравственное содержание в своих выборах и поступках. (О становлении у дошкольников «моральных инстанций» как об одном из новообразований этого возраста, как известно, пишет Л. И. Божович (Божович, 1968)).

Приведем один из наиболее ярких примеров, полученных на основе наблюдений за поведением детей в ситуации драматизации сказки. Занятие проводится в подготовительной группе. Основная цель занятия – развитие математических представлений. Сюжет игры основан на том, что дети (акванавты) совершают путешествие на дно океана в поисках древнего корабля, который затонул по неизвестным причинам. Необходимо, преодолевая различные препятствия (движение по морскому лабиринту в соответствии с планом, зарядка мыслительной энергией – счет сложных примеров – двигателя подводного корабля и т. д.), попасть на корабль и выяснить причины его гибели. По ходу игры акванавты находят пиратскую «Книгу злых дел», где описаны все дурные дела пиратов, в том числе захват этого корабля. Затем дети возвращаются на подводный корабль, чтобы всплыть на поверхность. Однако сюжет предварительно выстроенной воспитателем игры был прерван двумя мальчиками, которые с возгласом: «Мы забыли спрятать „Книгу злых дел!“» – бросились к «древнему кораблю», несмотря на то что воспитатель, не сразу сориентировавшись в ситуации, пыталась вернуть их на «уже всплывающий» подводный корабль. Мальчики нашли книгу пиратов, тщательно завернули в бумагу, завязали и спрятали за батарею, разговаривая друг с другом о том, что если книгу не спрятать, то «кто-нибудь найдет ее, и научится по этой книге делать злые дела и появится много злых людей». В этом эпизоде действия детей самостоятельны, самоценны и совершенно непрагматичны – дети нарушают ход и правила игры, что может быть неодобрительно оценено сверстниками и воспитателем. Мальчики принимают решение, касающееся «спасения» не себя лично, даже не самых близких людей, но вообще всех, они пытаются избавить мир от зла. Причем их действия имеют очень цельный, вдохновенный характер: дети были полностью захвачены деятельностью, не нуждались во внешней оценке, не обращали внимания на окружающее. После завершения своей миссии мальчики вернулись на подводную лодку и продолжили игру. Таким образом, в данном действии наблюдаются все основные особенности поступка. Следует отметить также, что поступки,  осуществляемые в рамках игры-драматизации, имеют тенденцию к переносу в реальные взаимоотношения со сверстниками.

Это наблюдение показывает, что дети дошкольного возраста ответчивы к ситуации востребованности поступка, причем в их поведении все существенные особенности поступка можно наблюдать в достаточно яркой форме. Можно думать также, что сказка в варианте ее драматизации создает особые условия для актуализации способности к поступку у дошкольников. Во-первых, вследствие двухуровневого строения игры ребенок одновременно находится в пространстве реальности и в пространстве воображения, что позволяет ему свободно, не ограничивая себя реальностью, принимать собственные, самостоятельные решения по ее преодолению в игровом пространстве. Во-вторых, сказка всегда содержит в себе базовые человеческие ценности, представленные в определенном типе культуры. Соответственно, драматизация сказки неизбежно востребует от детей необходимость соизмерения действий героев сказки (а значит, и своих собственных) с ценностями добра, красоты, правды, причем в композиции, свойственной тому социокультурному образцу, который представлен сказкой. Так, на наших занятиях практически в каждой драматизации сказки дети встают перед выбором: помочь героям сказки в ситуации опасности или отказаться от такой помощи из осторожности, прагматических соображений и т. д. В-третьих, игра (драматизация сказки) создает некое интимное, неотчужденное от ребенка пространство, где все его решения и действия значимы, имеют смысл и влияют на развертывание сюжета и содержания игры, он выступает здесь, в этой модели мира, его подлинным автором, субъектом, наполняя его важными для себя ценностями и смыслами, обустраивая его в соответствии со своим видением. В то же время игра для ребенка и является его подлинной жизнью, именно посредством сказки ему становится доступен образ мира в его целостности и полноте (Большунова, 1999). Поэтому именно в пространстве игры, средством организации которой является сказка, у дошкольника актуализируется его способность к поступку.

Подводя итог, можно дать следующее определение. Поступок есть такое деяние, которым осуществляется онтологизация базовых ценностей, человек проявляет себя одновременно и как субъект социокультурный, и как субъект собственной жизни, способный к нравственному, ценностному выбору; в поступке совершается событие – обнаружение человеком себя в своей подлинности и целостности, и реализуется созвучная индивидуальности и одновременно социокультурным образцам форма духовности. Поступок выступает как момент достижения человеком своей подлинности и утверждения онтологичности ценностей в контексте авторского отношения к собственной жизни и судьбе. Поступок представляет собой форму осуществления субъектности и способ восхождения к ней.

Сноски:

Социокультурный образец есть структура, композиция ценностей как мер, в соответствии с которыми организуется и выстраивается путь человека в культуру: осуществляется его восхождение к самому себе и одновременно к тому типу духовности, который явлен ему как представителю данного типа культуры.

Литература

Абаев Н. В. Чань-буддизм и культура психической деятельности  в средневековом Китае. Новосибирск: Наука, 1983.
Аникин В. П. Русская народная сказка. М.: Просвещение, 1977.
Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология техники: Ежегодник. М., 1986.
Бердяев Н. Н. Царство Духа и царство Кесаря. М.: Республика, 1995.
Божович Л. И. Личность и ее формирование в детском возрасте. М.: Просвещение, 1968.
Большунова Н. Я. Организация образования дошкольников в формах игры средствами сказки. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 1999.
Братусь Б. С. Русская, советская, российская психология: конспективное изложение. М.: Флинта, 2000.
Воробьев В. В. Лингвокультурология. М.: Изд-во РУДН, 2008.
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка Владимiра Даля / Под ред. И. А. Бодуэна де Куртенэ. В 4 т. Т. 3. СПб–М.: Т-во М. О. Вольфа, 1907.
Древняя Греция. СПб.: Саба; Александр ПРИНТ, 1995.
Еремина В. И. Ритуал и фольклор. Л.: Наука, 1991.
Зеньковский В.В. Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. М.: Школа-Пресс, 1996.
Кирилл, митрополит Смоленский и Калининградский.
Лишь близость к Богу дает человеку силы... // Комсомольская правда. 2000. 12 июля (No 125). С. 8–9.
Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика как новое мировидение: диалог с И. Пригожиным // Вопросы философии. 1992. No 12. С. 3–20.
Лихачев Д. С. Культура как целостная среда // Новый мир. 1994. No 8. С. 3–8.
Маслова В. А. Введение в когнитивную лингвистику. М.: Флинта–Наука, 2004.
Мудрецы Китая. СПб.: Петербург-XXI век–ТОО «Лань», 1994.
Пешков И. В. М. М. Бахтин: от философии поступка к риторике поступка. М.: Лабиринт, 1996.
Потебня А. А. Язык и народность // Мысль и язык. Киев, 1993. URL:
http://genhis.philol.msu.ru/article_158.shtml (дата обращения:  12.09.2012).
Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М.: Прогресс, 1986.
Проективный философский словарь: Новые термины и понятия / Под ред. Г. Л. Тульчинского, М. Н. Эпштейна. М.: Алетейя, 2003.
Психологические аспекты буддизма. Новосибирск: Наука, 1986.
Рефтер М. Я. История – позади? Историк – человек лишний? // Вопросы философии. 1993. No 9. С. 5–15.
Рождество: точка отсчета. Беседа Иосифа Бродского с Петром Вайлем. М.: Независимая газета, 1996.
Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М.: Учпедгиз, 1946.
Столин В.В.  Самосознание личности. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1983.
Феофан Затворник, святитель. Начертание христианского нравоучения. М.: Лепта, 2002.