Садизм

Зигмунд Фройд относит возникновение садизма к анальной фазе психосексуального развития, то есть, именно к тому периоду, когда в психическом мире субъекта появляется требование Другого, связанное с соблюдением правил и норм, в частности норм гигиены (откуда и берёт наименование сама фаза). Именно это присутствие Другого, некого законодателя, и даёт нам один из ключей к пониманию садизма, поскольку именно садист в своём фантазме сводит Другого к требованию. В анальной фазе ребёнок встречается с вопросом, как обходиться с тем, что вменяют ему в качестве долга?  Слушаться родителей в каждой мелочи, фильтровать то, что тебе говорят, игнорировать или протестовать против требований взрослых, удовлетворять или отказывать их запросам, тянуть время или исполнять всё вовремя, или, быть может, делать совсем не то, чего от тебя хотят, обманывать ожидания, мухлевать с правилами, выдавая это за чистую монету? То есть, именно в анальной фазе субъект впервые встречает требование другого и получает возможность как-то на него отвечать (причём, ответ часто не совпадает с запросом - это понимает и родитель, и ребёнок), он получает возможность поиграть с границами закона, а иной раз, буквально, на своей заднице, проверить его силу. Поэтому вопрос о наказании детей не может решаться так уж либерально во всех случаях: иной раз одного слова оказывается слишком мало, чтобы навести порядок.

Фройд показывает нам, что именно в анальной фазе субъект встречает расщепление между требованием и желанием. Только здесь он может задать вопрос - как сам родитель относится к тем правилам, исполнения которых требует от меня? Почему родители не всегда делают то, чего хотят от детей? Чьи интересы они обслуживают, когда требует порядка вопреки здравому смыслу? Не используют ли они нормы и требования только для того, чтобы наслаждаться своей властью над детьми? Наконец, каково моё собственное отношение к букве закона? И как связана совесть с наслаждением и страданием? Иными словами, именно в анальной фазе субъект впервые встречает расщепление другого, несовпадение требования и желания.

Именно эти вопросы о желании Другого, связанные с инстанцией закона, садист и продолжает решать в своей практике. По этой причине нельзя утверждать, что садист, как и перверт, овеществляет другого и не видит в нём самостоятельной личности - его фантазм как раз и разворачивается в координатах требования и желания, а целью его является обнуление реальности другого: «посмотри, твои законы фуфло, твоя вера ничтожна, ты не готов идти до конца в своих убеждениях» - говорит он своей жертве.

Садист ищет вовсе не страдания своей жертвы, а её психического расщепления, как выражается Лакан; иными словами, садист хочет не насиловать жертву, а заставить её переступить через самого себя. Заставить сделать то, что противоречит её картине мира, не укладывается в её мировоззрение, переступить через нравственные принципы, освободиться от бремени догм. Не случайно, кстати, садизм как идеология исторически возник в эпоху либертинажа, освобождения от моральных оков, а отец-основатель был одновременно крупным деятелем Французской революции. Герои де Сада не балуют себя изобретением новых видов пыток и истязаний (в этом смысле они весьма консервативны), но зато крайне изощрены в поиске моральных истязаний: под страхом смерти верующему предлагается совершить святотатство, после чего его всё равно убивают и его душа отправляется в ад, матери предлагают убить ребёнка, ожидания которой также оказываются обманутыми, любовников заставляют совершить адюльтер и т.п. - какой бы путь ты ни выбрал, финал всегда оказывается одним и тем же. Все настоящие садисты внимательно изучают своих жертв, нащупывая слабые места, их болевые точки, с опорой на которые и строится сценарий садистского наслаждения. Таким образом, садист обязан быть опытным психологом, уметь понимать и чувствовать другого. В этом его принципиальное отличие он маньяка, который, находя в своей жертве знакомую черту, совершает один и тот же ритуал, не обращая никакого внимания на личность жертвы. Садист же обязан быть настоящим учёным, чтобы проникнуть в душу своей жертвы, и освободить её от моральных оков и открыть дверь (или колодец, как в «120 днях Содома») чистому наслаждению, в котором растворяется личность жертвы. Цель садиста не в том, чтобы увечить жертву, а в том, чтобы её овеществить, низвести до статуса предмета. Ведь, в конечном счёте, садист наслаждается не телом и не зрелищем мучений, а буквой требования.

Садист получает удовольствие только в том случае, если разрушил идентичность своей жертвы, выбил из под её ног опорные точки субъективности и самопризнания, но если жертва неискренна или имитирует страдания, или выдаёт то, чего от неё ждут, или, чего доброго, сама получает удовольствие от своих мук - садист оказывается обманут и его возвышенный пафос жестокости разрушается как карточный домик. Поэтому для него невозможна встреча с мазохистом, который готов играть любую роль, но, всегда лукавый, он сохраняет иронию и может обсмеять любую трагедию, легко разрушит хрупкий театр садиста. Мазохист всегда будет присваивать удовольствие, что бы с ним ни сделали (даже если с ним ничего не будут делать, он, как в известном анекдоте, всё равно будет наслаждаться). Юродивый, циник, человек, у которого нет последней черты (а мазохист именно так себя и преподносит) - это кошмар для садиста, фигура совершенно невыносимая для него.

Аналогичный пример садизма даёт нам фильм Михаэля Ханеке «Забавные игры» (ставший настолько популярным, что десять лет спустя Голливуд заказал режиссёру сделать ремейк с американскими актёрами), где герои не только не причиняют физических увечий своим жертвам, не считая сломанной ноги отца семейства, который попытался оказать сопротивление. В остальном, два молодых садиста ведут себя подчёркнуто вежливо и обходительно со своими жертвами, они не чинят насилий, не применяют пыток и убивают всех довольно хладнокровно, без особого злорадства и без сладости, просто на спор. Издевательства не доставляют им особой радости, и совершаются они довольно механично и запланировано. Именно эта предсказуемость и вызывает тревогу у зрителя: тонкие психологи, они умеют так войти в доверие к своим жертвам и так влиять на волю, что они даже не смогут позвать на помощь, сбежать или организовать сопротивление, хотя физически они остаются совершенно свободными. С каждой следующей семьёй они поступают точно так же, как с предыдущей, все очень легко попадаются в расставленные им силки и никуда не могут из них деться.

Главные герои планируют свои забавные игры таким образом, что, куда бы жертва ни бежала, она всегда встретится о своим палачом, именно эта просчитанность поведения и безысходность и составляет предмет их наслаждения. Когда матери семейства удаётся вырваться из злосчастного дома, она выходит на дорогу, но, опасаясь преследования, не решается остановить первую попавшуюся машину, она ловит вторую, в которой, как раз едут преступники. И только тогда она понимает, что нужно было ловить первую и она попалась в ловко расставленную психологическую ловушку. Сами убийства не «заводят» молодых людей, им нравится предоставлять жертве свободу и знать, что, пытаясь бежать, она сама, по доброй воле, прямиком придёт к ним в руки.

«Нужно убивать не того, кто пытается бежать, а того, кто остаётся, - говорит один из героев Ханеке, - чтобы тот, кто остаётся, мучился угрызениями совести». В данном случае, именно совесть обнаруживает те точки расщепления субъекта, несовпадения между его желаниями и требованием долга, которые ищет садист. Долга родителей перед ребёнком, жены перед мужем, верующего перед богом, садист стремится поломать субъекта, разрушить его личность с тем, чтобы сделать его святой жертвой, подчинить его чистому наслаждению Другого, поэтому не случайна апелляция к совести как инстанции наслаждения. Именно поэтому садист заставляет Анну встать на колени и молиться богу; он не требует просить пощады, он вообще не заставляет обращаться к себе, ему важно увидеть молитву, обращённую к богу, который оказывается совершенно бессильным. Цель его состоит вовсе не в том, чтобы поиздеваться над бедной женщиной, наблюдая её бесцельные стенания, а в том, чтобы доказать ей бессилие её бога. Жертва должна принять безвыходность ситуации, оставить всякую надежду, смириться со своей участью и полностью отдаться в пользование садиста - только тогда она может спокойно принять смерть. 

Дмитрий Ольшанский - частный психоаналитик (г. Санкт-Петербург), сотрудник Института Клинической медицины и Социальной работы им. М.П. Кончаловского (Санкт-Петербург) и Institut des Hautes Еtudes en Psychanalyse (Paris).