Капитализм и Паранойя

«Капитализм и Паранойя» — именно так, перефразируя, стоило бы назвать работу классиков, поскольку в современном мире мы видим столкновение между непредсказуемостью капиталистической системы, которая деконструирует мир и отношения внутри него каждые десять-пятнадцать лет, и всепрописывающей и всепродумывающей системой паранойи, создающей бесчисленные рациональные правила и схемы, чтобы окончательно уничтожить человека предпринимающего.

Психоанализ

Психоанализ является детищем буржуазного общества, и может существовать только там, где ключевыми ценностями являются духовная свобода и материальная независимость личности, обладающей частной собственностью. Ограничение прав и свобод во всех странах в ста процентах случаев приводило к упадку психоанализа. Дело вовсе не в финансовом благосостоянии, при котором богачи уже не знают, куда девать деньги, и начинают тратить их на разные сомнительные развлечения: например, в странах Европы к психоаналитикам ходят, в том числе, и люди со скромным достатком, тогда как в некоторых очень богатых странах Востока психоанализ не прижился, — дело в ценностях и культуре частной жизни, в «заботе о себе», которая никак не связана с финансовым благополучием и которую Фуко считал исключительно Европейской идеологемой. Там, где частная жизнь является наивысшей ценностью, психоанализ развивается наиболее активно. Там, где доминируют интересы государства, корпораций и больших групп — психоанализ развивается менее активно.

По этой причине мне крайне импонирует выражение «частный психоаналитик», поскольку оно ловит сразу несколько смыслов: во-первых, психоанализ, это действительно частное дело двух людей, в которое не в праве вмешиваться никакая организация и никакие сторонние наблюдатели, во-вторых, оно подчёркивает капиталистический аспект предприятия — один платит другому за приобретение чего-то (вопрос — чего? зачем приходит пациент к психоаналитику? за что он платит? что получает взамен своих денег? Знание, опыт, излечение — всё это явно не совпадает с тем объектом, которого требует пациент от аналитика), он явно что-то покупает, сам не подозревая что именно: тот объект, который, впрочем, всегда и так был при нём. Наконец, в-третьих, психоанализ работает с частностями, он не решает глобальных мировых и общечеловеческих задач, в фокусе его внимания всегда находятся обмолвки, детали, мелочи, о которых и «говорить-то не стоит», частности, рассыпание бисером по истории жизни одного конкретного человека. — Это и есть предмет психоанализа.

Желание как продукт капитализма. Поскольку он создаёт наибольшее социальное расслоение, и порождает всё новые и новые различия между людьми и различия внутри самого человека. А значит, позволяет нам желать, мечтать, испытывать нехватку и стремиться к достижению своей мечты; именно капитализм делает нас субъектами желания. Не случайно в древнерусском языке слово «мечта» было синонимом грёзы, видения, оптической иллюзии, того, что мечется, мерещится (на что указывает и этимология), а не обозначением жизненного сценария или цели, которую человек намеревается достичь. Поэтому вопрос о том, есть ли у тебя мечта в до-капиталистический период истории не имел никакого смысла. Феодальное общество не производило расслоения, не создавало новых социальных разрывов, тогда как капитализм постоянно перекраивает свою иерархию, почти непредсказуемо низвергает кумиров, и развивается от кризиса до кризиса, финансовых крах стал уже одним из его имён. Следовательно, и субъект капитализма постоянно находится в поиске этого эфемерного и призрачного объекта желания, которые постоянно ускользает из его рук как только случается очередной кризис. Капиталистические ценности постоянно переживают дефолт, поэтому современному субъекту постоянно приходится спрашивать себя о своём желании: чего же именно я хочу? Что было совершенно немыслимо как для феодальной формации, так и для социалистического общества, которое, по мнению Маркса, должно провозгласить отказ от желаний.

В капиталистическом обществе не на что положиться, в нём нет больше окончательных и непоколебимых ценностей (ни моральных, ни экономических, золото при капитализме столь же нестабильно как добродетель), поэтому люди обречены на свободу. На переоценку всех ценностей и вечное становление своей субъективности. Не случайно, что именно при капитализме свобода начинает осознаваться как социальная ценность и именно в Новое время появляется субъект, осознающий свою автономию.

Капитализм даёт нам не только нового субъекта, но и диалектические отношения господина и раба, между которыми помещается нехватка, а значит, создаётся поле для фантазий. Каждый начинает воображать себе наслаждающего господина, который упивается своей властью, бездельем, утопает в своей роскоши, самореализованности, счастье и духовном совершенстве. Этот миф так необходим простым невротикам, чтобы желать и добиваться, развиваться и находить. Не секрет, что бедные слои населения завидуют богатым, потому что они больше могут себе позволить, а мандарины завидуют нищим монахам, которых вообще не интересуют материальные блага. Каждый видит в другом то наслаждение, которое не может признать в себе самом. Как говорит Фройд в «Массовой психологии» и «Я-анализе»: «в мире человека всегда есть другой, который выступает как объект, помощник или противник». И мы обязаны этим именно капиталистическому способу производства субъективности, создающему отчуждение. Капитализм позволяет нам желать, находить себя и протестовать, создавать конфликты и прорабатывать их, утрачивать и находить самих себя. Капиталистическая реальность уничтожает иллюзии познаваемости, аутентичности, равенства самому себе и равенства между людьми, всеобщего блага и справедливости. Как и многие другие идеалистические мифы. Именно поэтому они становятся идеалами в эпоху Нового времени.

Наконец, именно капитализм с его дьявольской калькуляцией создаёт идею о человеке-машине и его психическом аппарате, ведь только капиталисту может придти в голову алгеброй разъять гармонию и исчислить психический процессы в материальных категориях. Не случайно поэтому экономический лексикон был так обласкан Фройдом: он говорит об экономических проблемах мазохизма, перераспределении либидо, инвестициях либидо, невротической валюте.

Человек-Сломанная-Машина

Миф о человеке-машине, которым успешно пользуется и психоанализ, является продуктом капитализма, озабоченного расчётом и извлечением пользы из всего, что было не характерно и для предыдущих эпох, и перестанет быть атрибутом последующих формаций; польза и наслаждение, по мнению Маркса, отойдут на второй план в социалистическом обществе.

Такой миф рождает соблазн рационального познания и использования человеческих ресурсов. Именно капитализме, отвечая на вопрос «где у него кнопка?», порождает овеществление человека, отчуждение человека от самого себя. Не удивительно поэтому, что все манипулятивные техники появились в эпоху Нового времени, а средневековые жулики не знали средств «относительно честного отъёма денежных знаков», не было ни финансовых пирамид, хотя денежные потоки вполне могли их подкармливать, ни скрытой рекламы, да и в феодальную эпоху бихевиористские приёмчики вряд ли сработали бы. Сама идея управления человеческими ресурсами рождается только тогда, когда человеческий фактор подсчитан и разложен на составляющие. Например, римским патрициям и в голову не приходило составить пропорцию между средствами на содержание раба (количеством корма, продолжительностью сна, условиями труда) и его производительной силой. Равно и средневековый человек помыслить себе не мог, что психическая жизнь, складывающаяся из вполне осязаемых и исчислимых показателей, означающих, языковых структур, может быть проанализирована и проработана.

Всякий параноик, одержимый идеей рационального управления, легко попадается на удочку утопического романтизма и начинает воспринимать человека как машину и стремится упорядочивать работу этого прекрасного механизма, намереваясь сделать человека наиболее эффективным, а его жизнь наиболее счастливой. Совершенно забывая о том, что машина сломана; только поэтому она и существует. История показывает, что все эти гуманистические попытки отладить человеческую машину и расстроить её ход правильным образом, как правило, заканчиваются евгеникой, концлагерями и тоталитарными государствами, заставляющими людей-винтиков работать по установленному им режиму. Оказывается, что на практике идея человека-машины не работает. Точнее проваливаются все попытки взять её под контроль и выстроить её работу в требуемом режиме, запускать и останавливать эти человеческие часики в нужное для мастера время никогда не получается. Загвоздка состоит в том, что человек — это сломанная машина. И она хорошо работает лишь благодаря тому, что в ней кроется её собственная поломка.

Психоанализ исходит из того, что принципы работы психического аппарата (1) бессознательны, следовательно, не контролируемы, и (2) индивидуальны для каждого человека, то есть, выражаясь словами Пелевина «человек, конечно, машина, но мы никогда не узнаем, как она работает», что исключают возможность какого-то общего знаменателя, буржуазного счастья и коллективного зомбирования, на что, впрочем, надеялись те политические авантюристы, которые наивно пытались использовать психоанализ в своих амбициозных административных прожектах. Машина бессознательного у каждого человека такова, что вряд ли могут существовать одни и те же разводные НЛП-ключи для двух и более человек, каждый психический аппарат уникален, именно потому, что он работает, благодаря своей поломке, как говорит Феликс Гваттари. То есть, мы имеем дело с тем случаем, когда устранение поломки может привести к коллапсу всего механизма. Уникальная неисправность каждого механизма делает его рабочим и взаимосвязанным с другими. Иными словами, человеческую машину вовсе не нужно переделывать или корректировать, поломка — это самое ценное, что у неё есть. И невротики каждый день доказывают нам это, — так сильно они держатся за свои поломки, так наслаждаются своими неудачами. Вопрос не в том, как избавить его от этих неудач и сделать серым счастливым обывателем, а как сделать это наслаждение не таким запретным.

Да здравствует Кастрация!

Капитализм создал и нового человека, расщеплённого своим желанием и преисполненного сомнений, стеснений, половинчатости, не случайно поэтому именно современные люди страдают от своих нехваток и фантазируют о полноте, аутентичности и целостности, ведь в их психическом мире никакой целостности никогда не было и быть не может, их реальность задана частичными и разрозненными влечениями, поэтому и о целостности можно грезить только на уровне воображаемого. В противовес этому паранойяльная идеология встраивает систему заклинаний этих призраков и выстраивания образа идеального менеджера-семьянина-любовника, к которому предписано стремиться каждому современному человеку. Сегодня существует целая индустрия создания образов, имиджей, фото- и видео-призраков, с которыми ты не только мог бы отождествиться, но которым ты уже отдал своё место в этом мире. То, что современный человек называет самим собой — это и есть оптическая иллюзия. Если средневековый субъект всё ещё опасался изображений и считал, что образ отнимает жизнь, и посредством этого вел некую борьбу с призраками воображаемого, то для капиталистического субъекта эта борьба изначально проиграна. Его счастье всецело принадлежит другому, он никогда не совпадает со своим идеалом, все блага мира ускользают из под его пальцев и оказываются на стороне призрака, у которого яхта всегда будет длиннее на десять сантиметров, чем твоя собственная. Причина этого кроется в том, что капиталистический субъект изначально задан расщеплением между собственным я и идеальным образом, недостача и нехватка являются его человеческими истоками, а вовсе не препятствиями, которые стоило бы преодолевать, именно они формируют его как субъекта и открывают доступ к наслаждению, поэтому постоянно не совпадать с самим собой, пребывать в поиске самого себя, гнаться за мнимой аутентичностью и самореализацией, но всегда проваливать эти начинания и опаздывать в своих желаниях, и оказаться простым несчастным невротиком — и является уделом любого капиталиста. Капитализм породил новый тип человека — невротика, который сделан из того, чего ему не хватает. Его идентичность определяется тем, чего у него нет. В отличие от субъекта паранойи, который полагает, что знает себя лучше, чем кто бы то ни было, отдаёт себе отчёт в своих действиях и мотивациях, умеет ясно формулировать свои жизненные цели и приоритеты и достигать успеха. Эта одержимость своим собственным «я», безоговорочная вера в его существование, и отличает параноика от невротика. Неуверенность в жизни, конечно, существовала всегда и людям во все времена была свойственно тревожиться о дне завтрашнем, однако только капитализм создаёт такого человека, для которого эта неуверенность становится источником упоения и точкой субъективной сборки, только она делается его смыслообразующим фактором и нарекает его именем невротика. Только такой человек может наслаждаться своей неуверенностью и бессилием, пестовать свои кастрации и старательно наступать на одни и те же грабли, прекрасно зная, где они его поджидают.

Паранойяльная же мораль возводит толерантность, политкорректность и смирение, якобы основанные на признании и уважении другого, в высшую добродетель, то есть именно заземлённость на другого становится не просто долгом или моральным предписанием, а основанием морали: ты не просто обязан быть вежливым по отношению к иной культуре, но твой собственное бытие должно быть прописано удобством другого (конечно, вымышленным, а зачастую — просто бредовым). Иногда эта толерантность приводит к абсурдным результатам, когда, например, в датских школах не поощряются слишком талантливые дети, поскольку их успехи могут оскорбить и стать причиной зависти менее успевающих (действительно, быть способным — очень нетолерантно), когда мировое сообщество приходит в негодование от того, что закон о правах животных в Израиле не распространяется на свиней, когда в Англии слова «лысый» и «седой» подпадают под цензуру в СМИ, поскольку могут ранить «людей с ограниченным волосяным покровом» и «с измененной пигментацией волос». Анекдотом стало предложение депутата Совета Европы Дорис Штамп, которая предлагает отказаться от таких политически некорректных слов как «папа» и «мама» (действительно, до глубины души оскорбительно, когда твой ребёнок называет тебя мамой); они должны быть заменены более нейтральным словом «родитель» . Им пока ещё не пришло в голову, что и слово «родитель» тоже глубоко неполиткорректно по отношению к тем людям, которые усыновили или удочерили детей или пользовались программой «дети из пробирки». Одним словом, паранойяльная машина толерантности, конечно, не должна на этом останавливаться, рано или поздно ей следует придти к умозаключению, что любое слово может оскорблять интересы того или иного субъекта (например, слово «человек» может оскорблять животных или ущемлять права компьютеров), поэтому произносить вообще ничего не следует. Современные этические проблемы ещё полвека назад казались бредовыми фантазиями, поэтому не стоит удивляться, если через 20-30 учёные заговорят о правах жёстких дисков и эмансипации карт памяти. Идея толерантности, конечно, является одним из наиболее бредовых продуктов паранойяльной системы, и неизбежно приводит субъекта либо в кафкианскому фарсу, либо к беккетовскому абсурду.

В Америке шутят, что «негритянка лесбиянка* с инвалидностью гораздо проще устроится на работу, чем здоровый белый гетеросексуальный мужчина», в России тяготеют к библейскому «богатому попасть в рай так же сложно, как верблюду пройти через игольное ушко», поэтому бедным и, дескать, честным быть лучше. Такова квинтэссенция паранойяльной идеологии: быть кастратом выгоднее, только тогда с тобой будут считаться. Поэтому наш современник не только не спешит прорабатывать свой симптом, более того, он им наслаждается, он его поддерживает, считая его самым важным, что есть в его жизни, тем, что создаёт его индивидуальность и неповторимость его личности. Поэтому мы является свидетелями создания массы симптом-движений, которые объединяют людей одной проблемы, но вовсе не для того, чтобы с этой проблемой бороться, а, как раз, наоборот, для того, чтобы эту проблему усиливать, развивать и делать её политической силой. Радикальные феминистки, движения гомосексуалистов* и лесбиянок*, Анонимные Алкоголики, которые уже выдвигают депутатов в Европейский парламент, в числе курьёзов можно вспомнить Партию педофилов в Голландии или Партию брошенных женщин в России. Действительно, субъекты паранойяльной системы настолько подчинены требованию иметь свою индивидуальность, что готовы хвататься за любой симптом: вот, например, если на ваших зубах появился кариес, его не нужно лечить, а нужно собрать вокруг себя таких же людей и заявить о проблемах людей с кариесом, выйти на улицы, устроить кариес-парад, привлечь внимание к этой проблеме, писать о ней в СМИ, бороться с дискриминацией людей, страдающих кариесом, чтобы общество больше не боялось открыто говорить о кариесе и могло признаваться в этом своим близким, родным и коллегам по работе, не опасаясь осуждения. В конце концов, предрасположенность к кариесу передаётся генетически, поэтому иметь кариес так же естественно, как и не иметь его; мы не выбираем кариес, мы с этим рождаемся; мы такие, какие есть, и общество должно признать людей с кариесом своими полноправными членами. Вот ещё один кафкианский пример создания симптом-движения на пустом месте, что, впрочем, вполне вписывается в паранойяльную логику поиска и признания индивидуальности.

Современный субъект не просто не желает избавляться от своего симптома, напротив, он поддерживает его любыми способами, именно для этого он иногда и приходит к психоаналитику: с просьбой удостоверить его уникальность, выбрать ему справку, с том, что он не такой как все. Здесь он и сталкивается с фундаментальным противоречием современного мира и двойственным требованием современной идеологии: с одной стороны, быть яркой индивидуальностью, с другой стороны, быть таким же счастливым, как все. — Противоречие, которое загоняет в тупик любого. С одной стороны, идеология требует от тебя самостоятельности и самобытности, с другой стороны, не оставляет для них ни малейшего места: стоит только возникнуть проблеме и ты тут же бежишь к соответствующему доктору, чтобы от этой проблемы избавиться и забыть о ней. Такому человеку и в голову не приходит спросить «зачем мне эта проблема нужна?» или «что она говорит обо мне?» или (стоит всегда оставаться прагматиком) «что я могу получить от моей проблемы?» — так должен рассуждать настоящий капиталист.

Истерия, любовь моя

Реальность сегодня стала настолько осмысленной, что порой напоминает паранойяльный бред: здесь всё спланировало, целесообразно, имеет свою причину и следствие, логически выверено и просчитано, предсказуемо, оцифровано и запланировано. Пора вернуть реальности здоровую толику бессмыслицы. Сделать ставку на риск, чрезмерность, страсть, нехватку, зависть, импотенцию, жажду власти, расточительность, наслаждение господством, меланхолию, истерию — все те силы, которые вылепили образ современного капиталиста и наделили его такой силой. Именно к этим корням своей истории стоит возвращаться современным людям. Только безудержное и неконтролируемое истерическое начало, которое следует считать истоком культуры, можно противопоставить сегодня надвигающейся параноизации и омашиниванию человечества. Только страсть матери может конфронтировать с медикализацией материнства и детства, когда воспитание сводится к передаче знаний и опыта (именно запрету эротических отношений между родителями и детьми обязаны мы тем всплеском педофилии и извращений, который накрыл западный мир в последний 20 лет), только дионисийская невоздержанность и безумие творчества, а не накопление и повторение знаний (чем занимается одержимая прибавлением смысла наука), могут открыть новые истины и горизонты для духовного развития, только любовное исступление можем противопоставить мы тем унылым половым связям, которыми томится современная молодёжь (ей ничего не остаётся сегодня кроме «жёсткого секса» или «ласк по дружбе»). Именно истерия является средоточием и ресурсом всех духовных сил капиталистического общества, и по сей день она остаётся тем островком человеческого, очагом жизни, на котором не властна научно-производственная машинерия.

Капиталистический субъект, конечно, не так прост, как его малюют. Его ставкой является вовсе не буржуазное счастье «преуспевающего менеджера, хорошего семьянина и успешного мачо» (если бы это было так — все давно бы были уже счастливы), настоящий капиталист знает, что только истина приносит прибыль и только ей обязаны мы прибавочным наслаждением, которое стало уже именем нарицательным для всякого буржуа. Задача современного субъекта состоит в том, чтобы извлечь максимальную истину из того, что с ним происходит, вместо того, чтобы просто банально вылечиться от всех проблем. Для этого он не должен забывать о своём фундаментальном расщеплении и кастрации (и не испытывать трусости по этому поводу). Сделать кастрации и нехватки не объектом наслаждения, стыда или вторичный выгоды, а орудием самопознания, ведь, как сказал один герой фильма Ларса фон Триера «я — это то, чего у меня нет». Именно нехватка создаёт капиталиста и движет им, поэтому не избавляться от неё при помощи воображаемых протезов, а усиливать и истеризовать её — в этом состоит наша задача. Перефразировав классика, можно сказать, что целью психоанализа сегодня является сделать из человека-машины обычного живого невротика.

Дмитрий Ольшанский, психоаналитик.

* ЛГБТ-движение признано экстремистской организацией и запрещено в России. — прим. ред.