Мы в блокаде. Отражение блокады в детской речи и детских рисунках

В честь Дня снятия блокады Ленинграда мы публикуем отрывок из книги «Опаленные блокадой». Автор - Марионилла Максимовна Кольцова, профессор, доктор медицинских наук, член-корреспондент Российской Академии образования, автор многочисленных научных трудов по физиологии высшей нервной деятельности детей.

МЫ  В  БЛОКАДЕ

Изменилось у нас не только восприятие времени. Замедлилось и восприятие происходящего вокруг и самые реакции на него. Иначе и не могло быть: попробуйте представить себе девять воздушных налетов на город за ночь с бомбежками и артобстрелами, - могут ли наши реакции остаться после этого нормальными? Конечно, это было невозможно.

В зависимости от состояния нервной системы одни давали ослабленные реакции, другие же бурно реагировали. И то и другое было проявлением определенной степени невротизации.

Положение ребятишек было особенно тяжелым: они должны были выносить все то, что выносили мы, взрослые; но часто они не понимали, что же такое происходит? И это усугубляло их страх. Они старались, однако, держаться «как большие».

К концу октября 1941 г. голод уже свирепствовал. Везде – и на работе, и дома он преследовал и больших и маленьких. Ребятишки, при всем их старании держаться, выдавали свои переживания вопросами: «Доктор, а я не умру от этого? Нет?» – «Доктор, а доктор! Знаете, как умирать-то не хочется! И что это человек так фигово устроен – чуть что, и помирает?!» Ничего себе «фигово», сколько выдерживали наши голодные малыши! Мы, взрослые,  не могли не поражаться выносливости детского организма.

У пятилетнего Ильюши Р. ампутировали раздробленную голень левой ноги. Проснувшись после наркоза, мальчик понял, что произошло, и разрыдался. Но несколько минут спустя,  вытер слезы и сказал: «А что это я реву-то? Отрастет же нога! Вон у ящериц отрастает же оторванный хвост, а я что – хуже ящерки?!» Две докторши, стояли рядом, гладили его вихрастую голову и молчали. Не могли же они сказать сейчас милому малышу, что именно потому, что он намного «лучше» ящерки, нога у него не отрастет.

Если бы мы были хоть немного волшебниками! Но это желание было вроде мечты наших ребят – найти тогда на улице Ленинграда буханку хлеба.

Вася И. с осколочными ранениями обеих ног, сказал: «А вот если человек (человеку-то около шести лет – М.К.) голодный, и обе ноги прошило осколками, - это как?» – «Да ладно тебе» – отвечает ему сосед – «все мы в какое-нибудь место прошитые! Вон у Генки из груди два каких здоровых осколка вынули, и ничего – живой!» А этот Генка тихим голоском подтверждает: «Ага! А что? Вот живой!» - и улыбается.

Вот так теплилась наша жизнь – страшная, голодная, заледенелая, но все-таки жизнь. Мы часто повторяли генкины слова: «А что? Вот живые!».

Позже мне самой было трудно поверить, что наша жизнь тогда становилась своего рода страшным стереотипом. Этому способствовало и то, что немцы бомбили и обстреливали город с явной немецкой аккуратностью, примерно в одни часы изо дня в день, из ночи в ночь. Это немножко помогало нам выбирать время для того, чтобы «идти хвоститься» (т.е. стоять в хвосте за хлебом) или достать воды (вода в Ленинграде стала просто сокровищем). То и дело кто-то предупреждал: «Не ходите, скоро обстрел же».

Везде холодно, ужасно холодно. И темно. Морозы стояли жестокие – за 300 С. А может быть они воспринимались такими жестокими,  потому что и дома, и в больнице холод был почти такой же, как на улице. Даже попив горячего «чая», через 10-15 минут  опять леденеешь.

И бесконечные воздушные тревоги .После каждого налета или арт. обстрела новые и новые пожары, которые  тушить  нечем – все кругом в ледяных тисках: Нева, другие реки и каналы  под толстым слоем льда, а ослабевшие люди были не в силах бороться с этим оледенением.

К середине ноября все мы уже еле ходили,  мучила одышка, через каждые несколько шагов нужно было остановиться, перевести дыхание.

Но что любопытно – те, кто до войны страдал язвой желудка, гастритом и другими желудочно-кишечными болезнями, забыли о них! Все органы пищеварения были как бы в длительном отпуске (но есть этим людям от этого хотелось не меньше, к сожалению). А вот с сердцами от голода легче не становилось. Все пыхтим и ловим воздух ртами.

А дети? – О них и теперь вспоминать больно.

14.11.41. Опять взяла Игоря на дежурство в больницу. Телефоны в городе отключены и поэтому каждая воздушная тревога была пыткой: живы ли там, дома, что с ними? Но я знала: хотя бы сейчас он жив и цел!

День сначала казался довольно спокойным. В пятом часу вечера меня вызвали в приемный покой. Шел обстрел из «дальнобоек» (как говорили наши малыши), казалось не очень близко. Я была уже на середине лестницы между вторым и первым этажами, когда в крышу над приемным покоем ударил снаряд – я упала от сотрясения, и тут второй снаряд разворотил приемный покой. Мать, ребенок и стоявшая рядом с ними санитарка были разорваны в клочья. Я выбралась из-под засыпавших меня кирпичей, штукатурки, вся в ссадинах,  кровоподтеках,  оглохшая, но живая!

Убедившись, что моя помощь уже не нужна, я побежала в бомбоубежище. Когда я была в коридоре первого этажа, ухнул новый удар, и на пол передо мной упали двери палат слева, оттуда повалили клубы черного, едкого дыма и пыли, от рушащихся стен ( палаты были пустые – все дети находились в бомбоубежище). Я проскочила в дверь справа, которая вела на лестницу в убежище, а следом, что-то рухнуло.
 
Игорь стоял в коридоре убежища и бросился ко мне: «Вы не видели мою маму?». Я с трудом поняла, что он не узнал меня (лицо у меня было в кровоподтеках, пыли, лоб и нос ободраны). - «Это же я, сыночка, я!».  Мне помогли умыться, заклеить и забинтовать лицо, немного привести себя в порядок. Тут прибежала старшая сестра и ее молоденькая дочка (иногда приходившая помочь своей маме), они принесли из изолятора пятерых детей (у которых предполагали корь и скарлатину); их тоже устроили здесь, отгородив ширмами.

Обстрел продолжался, но стал потише, и мы смогли покормить детей, как сказала дежурная нянечка «чем бы послал» (а послал Он по кусочку хлеба и понемножку каши) и уложили их спать.

Ночь была ужасна – даже в ряду других страшных ночей. Но вот обстрел переместился, у нас стало тише, и дети понемногу успокаивались, засыпали. Мы (врачи и мед. сестры) смогли более спокойно заняться тяжелыми раненными, которые не могли уснуть.

15.11.41. Наутро засыпанные обрушившимися стенами выходы из бомбоубежища откопали пожарные,  и мы смогли выйти. Обошли вокруг здания (вернее бывшего здания) больницы – от него остался лишь остов, кое-где еще дымившийся, но в основном занесенный уже снегом. Оказывается, метель бушевала всю ночь, как будто старалась прикрыть то, что натворили люди.

Мы могли только порадоваться тому, что бомбоубежище не пострадало. Ребятишки просыпались, немного отдохнувшие и… конечно же, просили есть.

У меня была своя и немалая радость: правое ухо стало слышать, а левое оглохло: оказалось, в нем лопнула барабанная перепонка. Но это пустяк по сравнению с тем, что могло быть.

Я уже упоминала, что дети  соскребали со стен штукатурку и ели, дополняя скудные завтраки и обеды. Сегодня это обскребание было особенно энергичным: пострадала при обстреле больничная кухня, и завтрак задерживался, насколько - неизвестно, но его все же привезли.

Детей к нам после обстрела не направляют. По-видимому,  больнице отдадут освободившееся здание какой-то французской концессии: оно обращено фасадом на 13-ю линию, а здание нашей больницы – на 14-ю. Двор между ними общий. Все это хорошо, но совсем не шутка будет носить детей через этот двор в бомбоубежище.

Когда мы с сынкой к вечеру добрались домой, то и у нас на канале Грибоедова увидели следы жестокого обстрела, но как узнали позже, снаряды падали в канал и лишь к утру немцам удалось разрушить Вознесенский мост (за четыре дома от нас). Другой мост – Кукушкин, – который ближе к Сенной площади – остался цел. Все окна в домах вдоль канала,  сколько можно было видеть,  опять зияли черными дырами. А снег продолжал мести по пустынным улицам.

 А дома, что нас ждет дома?  Ну, дом, слава богу, стоит на месте. Холодище жуткий – растапливаем  «буржуйку» книгами, кипятим воду и хоть чуточку согреваемся. Укладываю сынку спать и начинаю рассказывать ему сказку, но он очень устал и скоро засыпает.

Такая замечательная штука – сон. Уснешь и можешь ни о чем не думать, отдохнуть от того, что происходит вокруг. Да, попробуй, отдохни… Вот снится что-то неприятное, тревожное, а вот тебя будит завывание сирены воздушной тревоги. Надо вставать, брать крепко спящего Игоря на руки и идти в наше домашнее бомбоубежище – в коридор. И так раз семь за ночь. Но и это не все, еще два раза видела во сне воздушную тревогу – мало наяву, так еще и во сне!

Как-то уже не верится, что где-то есть спокойная жизнь и люди спят всю ночь. И еще «на сон грядущий» при свете электрической лампы читают книгу!. Неужели это правда, что у нас так было?

20.11.41. Я решила дойти и узнать как дела у Т.П. (врача нашего отделения, вернее бывшего нашего отделения). Теперь мы все в бомбоубежище и никаких отделений у нас тут нет. Она и ее муж – люди пожилые, их единственный сын на фронте. Сама Т.П. едва жива, очень ослабела от голода, за хлебом в очередь идти не может, а дать свою карточку хлебную мужу она не соглашается: «он же съест мой хлеб, съест!» Что делает голод,  – ведь они же оба были очень милые люди, столько лет прожили вместе. И вот теперь… Мне нечем им помочь,  и ушла домой под очень тяжелым впечатлением.

19.01.42. Сегодня нет и хлеба. Что-то случилось на хлебозаводе – нет воды или электричества. Выдавали понемногу муки. Но мне не хватило и муки. Вот греем воду и пьем ее. Это все.
20.01.42. Сегодня хлеб выдавали. Я заняла очередь в 3 часа утра. А когда, наконец, «окошечко» открыли, то очередь еле-еле двигалась: всем кажется, что продавщица взвешивает неправильно: еще рано, а освещение в заветном окошечке – коптилка. Те, кто у самого окошечка пытаются загораживать свой хлеб ладонями, чтобы кто-то не схватил его сбоку, бывает и такое. Некоторые, получив свой хлеб, тут же его съедают.

На работу хожу с большим трудом. Игорь очень ослабел за последнее время. Уже не рисует, лежит клубочком под одеялом. Если пытаюсь вывести его погулять, то плачет, сопротивляется. Господи, что же будет?

Зима 1941-1942 гг. тянулась нестерпимо долго: казалось, ей не будет конца. Когда все же настал Новый 1942 год, было невозможно поверить, что с начала войны прошло всего каких-то шесть месяцев! Ну, не может быть, что всего за полгода прекрасный город превратился в пещерное поселение, где царили голод, тьма и холод, леденящий и тело, и душу, а по улицам, почти мертвым, бредут, спотыкаясь и падая тени людей (но люди!). Отечные, с цинготными пятнами, тяжело дышащие. То и дело натыкались на трупы тех, кто попал под обстрел, а чаще просто падали, обессилев от голода.

И казалось, что само время тоже выбилось из сил и еле-еле ползет. Это ощущали и дети. Как часто приходилось от них слышать: «Скорее бы время шло, что ли? И что оно еле-еле ползет!» – «Ага, я ходил в коридор, смотрел на часы. Да они, верно, испортились, - стрелки чуть двигаются!» Две девчушки тоже недовольны часами: «Смотри-ка, Таня, все еще одиннадцать. Какие-то дурацкие часы!» Но часы правильные. Это у нас изменилось восприятие времени. Конечно, не только восприятие времени – изменилось восприятие всего, что происходило вокруг. Стоило взглянуть на людей рядом, на их  лица, прислушаться к голосам – как будто все спокойны, заняты своим делом и не обращают внимания ни на вой сирен, ни на грохот зениток. Такие все храбрые!»
Но может быть именно в этом  и заключается «быть храбрыми» – научиться сдерживать, подавлять проявления страха, тревоги и заставить себя думать,  как лучше сделать вот это, чем ты занята и ни в коем случае не о том, что может случиться в следующий момент. Во всяком случае,  именно этим «рецептом храбрости» мы пользовались в те дни.

ОТРАЖЕНИЕ БЛОКАДЫ В ДЕТСКОЙ РЕЧИ

Ноябрь и декабрь 1941 года. Дети лежат, свернувшись клубочками под одеялами, вяло реагируют на то, что происходит. Мы старались разговаривать с ними каждую свободную минуту,   кое-что я записывала.

Эти записи исходно не могли быть очень подробными: слишком сложной была обстановка, да и просто не хватало сил делать это регулярно, хотя мы и помнили, что мы – «капитаны».

Ниже приводятся некоторые, наиболее часто звучавшие тогда у ребятишек слова, ставшие «обиходными» с начала войны. Это показывает, насколько изменился мир вокруг нас за эти месяцы. Но начать мне хочется со стихов, которые сочиняли дети (сохранились у меня эти стихи совершенно случайно).

В начале ноября после сильного обстрела Васильевского острова среди доставленных к нам раненых детей оказалось два мальчика: 6-летний Славик Т. и 15-летний Гера Ф. – оба истощенные, одни кости, обтянутые серой шелушащейся кожей, но у обоих ясные большие голубые глаза и горькие складки в углах рта; только Славик маленький, а Гера – долговязый подросток с большими руками и ногами. У обоих множественные осколочные ранения спины, ягодичной области и задней поверхности ног. Кроме того, у них были осколки снарядов, застрявшие довольно глубоко. Поэтому их оперировали под наркозом, а не под  местным обезболиванием. Операции прошли успешно. Славик, открыв глаза, снова зажмурился,  глубоко вздохнул, потом сказал:      

На новом месте
Пусть мне приснится
Изюминка в тесте…

Маленький  голодный поэт подумал-подумал и презрительно сморщился: «Это не то, это же девчонки поют: «Приснись жених невесте! Очень мне это нужно!» Он вздохнул еще раз и продолжал уже более уверенно и немного окрепшим голоском:

Пусть бы упала с неба
Половинка хлеба! Во!
И боле ничего!

Гера, сосед Славы по палате, тоже приходивший в себя после наркоза, подхватил:

Мой сосед –
Оказался тоже поэт
И он хочет, чтоб с неба
Ему падали краюшки хлеба.
Я – тоже поэт, но
У меня другие наколки:
Хочу, чтоб Гитлеру в попу
Попали твои и мои осколки!

Справедливости ради признаюсь, что у автора в предпоследней строке было не слово «попу», а созвучное ему, но начинающееся с другой буквы.

Я очень рада, что тогда записала эти стихи и не потеряла их за прошедшие с тех пор годы. Не будем судить строго их литературные достоинства, но они свидетельствуют о том, что у наших все время голодных и давно не мытых мальчишек был сильный дух, если в таком состоянии (чуть очухавшись от наркоза после операции) они еще могли сочинять стихи!

А теперь вспомним то, что говорили дети тех дней и в чем были отличия от того, что они говорят в мирное время. Хочу подчеркнуть, что тут ничего не было организовано специально. Просто я все время находилась среди этих детей – в палате или в бомбоубежище, и записывала некоторые происходившие передо мной события, кое-что из того, что говорили и делали они, как вели себя. У меня сохранились некоторые записи, показывающие наиболее часто встречавшиеся слова и выражения, употреблявшиеся детьми, и их понимание в то время¹).

Таблица 1. Мальчики 4 – 5 лет (октябрь, ноябрь 1941 г.)

Нужно сказать, что основной темой разговоров ребятишек все же был голод. Они задавали много вопросов, связанных именно с голодом.

«А это, правда, что до войны можно было вот так просто пойти в булочную и купить хлеб, хоть целую буханку, а?».

«А я вот чего очень хочу: вот иду-иду по улице и вдру-уг… вдруг нахожу буханку хлеба! Ну, ладно, не буханку, а горбушку!» И вся палата начинает бурно фантазировать о найденной горбушке.

Было очень интересно сравнить, что скажут на эти же вопросы дети мирного времени?  И вот в 1951 году  (т.е. через 10 лет) я задала мальчикам  4 – 5 лет те же вопросы.

Таблица 2. Мальчики 4 – 5 лет (1951 г.)

Если сравнить таблицы 1 и 2, то сразу видно: одно и то же слово имеет для малышей совсем различное значение в мирной обстановке и во время войны (усугубленной условиями блокады).

Приведенные данные касались мальчиков, Посмотрим, какие реакции были получены у девочек тех же возрастных групп.

Таблица 3. Девочки  4 – 5 лет ( октябрь, ноябрь 1941 г.)

Здесь бросается в глаза образность речи девочек, сохраняющаяся даже в таких трудных условиях: «Я не я, а сосулька», «Во мне осколков, как зубов во рту было» и т.п. Голодные, закоченевшие, они все же были девочками и мальчиками, со всеми особенностями их высшей нервной деятельности.

Некоторые слова у детей приобретали новый, «военный» смысл, а обыденный их смысл утрачивался. Так, например, слово «осколки» стало означать кусок снаряда. Вот в палате разбили пузырек с лекарством, и на полу лежали -  думаете, осколки? – ничего подобного: лежало битое стекло. Или вот еще: сидим в коридоре три врача и вполголоса обсуждаем, делать ли одному мальчику новокаиновую блокаду ( для облегчения болей), и вдруг рядом раздается возмущенный мальчишечий голос: «Это что? Мне еще отдельную блокаду, да? А кто вам позволит в больницу немцев пускать?». Мы попытались объяснить ему, что так называется лечебная процедура, она не имеет отношения к военным действиям, но мальчик пошел к старшей медсестре – лицу очень авторитетному – и проверил, правду ли мы ему говорили.

У девочек в 1951 г. были отмечены лишь слабые отголоски военного времени, без эмоциональной окраски.

Таблица 4. Девочки  4 – 5 лет, 1951 г.

Дети 6-7 лет проявляли большую осведомленность о положении на фронте – радио нам почти не удавалось слушать, но мальчишки ухитрялись где-то (главным образом, выспрашивая взрослых) узнавать новости и подолгу их обсуждать.

Вот завыла сирена воздушной тревоги – налет?, обстрел?. Мы все берем на руки по два младенца или по двое ребятишек постарше за руки, и спускаемся с ними в бомбоубежище: оно было прямо под зданием больницы и довольно благоустроенное. Доктор Гундобина обходит убежище, оглядывает ребятишек и нас,  и напевает свое любимое: «Капитан, капитан, подтянитесь! Только смелым покоряются моря!²)

БЛОКАДА  В  ДЕТСКИХ  РИСУНКАХ

Чтобы отвлечь ребятишек от мыслей о голоде и смерти, я предложила им рисовать то, что происходит вокруг, без особой надежды, что они согласятся, но, к моему удивлению, многие взялись за карандаши.

Интересно, что очень редко кто-то из детей задавал вопрос о том, что именно я посоветую нарисовать, как это бывает в обычной обстановке. В большинстве случаев они усаживались за большой стол в коридоре и углублялись в свой рисунок, мало интересуясь тем, что рисуют их соседи. Дети вообще становились все менее и менее общительными.

Однако сам процесс рисования несколько поднимал настроение детей: лица оживлялись, становились менее хмурыми. Некоторые начинали взглядывать на рисунки других детей. Давать советы. Иначе говоря, рисование явно поднимало тонус коры головного мозга.

Однако, кроме этого «медицинского» или «физиологического» аспекта, приведенные здесь рисунки при всей их малочисленности являются ярким свидетельством того, как дети различных возрастов (от 4-х до 15 лет) воспринимали и переживали войну. И плюс блокадные беды: голод, холод, вьюгу, а некоторые  - и потерю  близких.

Рисунки эти – яркое свидетельство того, что происходило тогда: по яркости и выразительности они нисколько не уступают, а зачастую и превосходят речевые реакции детей.

Очень обидно, что мне удалось сохранить лишь небольшую часть собранных в те дни рисунков: большая их часть, как я уже упоминала, сгорела при пожаре, возникшем при обстреле больницы в  декабре 1941 г.

Но  те, что сохранились, думаю, заслуживают того, чтобы люди увидели их³).

01-22.06. «Рупор»
Коля З. 8 лет. 22.06.41 «По радио объявили, что на нас напала Германия».

Коля рисовал свернутой из бумаги трубочкой, обмакивая ее в чернила. Мальчик лежал в больнице по поводу двусторонней пневмонии и уже готовился к выписке. Он мечтал, что поедет на дачу и будет с приятелями ловить рыбу. И вот, на тебе! Война! Что же теперь будет?

Мы все задавали себе этот вопрос.

На рисунке Коли видна страшная туча, нависшая над всеми, и огромный репродуктор, вокруг которого собралась толпа и слушает. Деталей здесь мало, тем не менее рисунок очень выразителен: он передает смятение и тревогу людей. Величина репродуктора не должна смущать: подобное мы видим и в иконописи, где значимые элементы или фигуры выделяются размерами.
Через два дня мальчик был выписан. Его отец уже был на фронте, а мать решила ехать с Колей в Ростов, где у них были родственники.

02-23.06. «Налёт мессеров»
Лева Ч. 7 лет. 23.06.41. “Налет мессеров на нашу границу”.
Лева лежал в больнице из-за ревматического полиартрита и подозрения на  начинающийся эндокардит. К началу войны мальчик уже чувствовал себя много лучше,  имелись некоторые колебания  температуры и легкие боли то в одном, то в другом суставе. Но электрокардиограмма  уже нормализовалась.

Рисунок Левы не совсем обычен: самолеты на нем летят густой «толпой» прямо на нас, летчики в упор смотрят на нас из иллюминаторов. А внизу, на земле уже лежат наши убитые солдаты. Этот рисунок был сделан под впечатлением радиопередачи о начале войны.

03-10.09. «Радио завыло»
Тома О. 4 года. 10.09.41. «Опять радио завыло! Выткните его!»

Девочка поступила с вялотекущей пневмонией, двумя осколочными ранениями в правое плечо. Питание тогда уже было недостаточным, девочка истощена. В больнице немного лучше: каждый день суп и немного каши во время обеда. Тома так и сияет: «Здесь царский обед! Только я еще супа хочу!» Нянечка хмуро отвечает ей: «А ты знаешь, что на всякое хотенье есть терпенье!» (До чего же пословица соответствовала тому времени!) Но Тома смотрит такими умоляющими глазами, что нянечка доливает ей еще немножко супа.

04-20.10. «Немецкий лётчик»
Игорь К. 3г.10 мес. 20.10.41. «Немецкий летчик сбрасывает на нас зажигалки».

Мальчик находится дома. Дистрофия первой степени.  Очень часто рисует самолеты. Вот и на этом рисунке  – фашистский самолет и летчик, со свирепо оскаленными зубами голыми руками сбрасывает уже горящие зажигалки.

05-06.11. «Дом горит»
Боря С.  6 лет 6 мес.  06.11.41.  «Горит дом напротив»
Мальчик находится дома с бабушкой. Отец на фронте. Мать работает (инженер). У Бори дистрофия второй степени. Мало подвижен, молчалив. Но охотно рисует. На его рисунках показано частично то, что он  видел на самом деле, а частично - то, что по его представлению ДОЛЖНО БЫ БЫТЬ. Вот мама должна бы быть рядом с Борей,  и он ее так и рисует рядышком… хотя она на самом деле на работе. Дом на другой стороне улицы действительно горит, но окна-то заделаны матрасами, и ничего не видно. А Боря изображает, как ДОЛЖНО БЫТЬ.
 
Вещи у них собраны,  и в случае,  если огонь перекинется на их дом, они возьмут узлы и уйдут к родственникам. Только ветер, слава богу, пока дует в другую сторону.

06-10.11. «Штукатурка»
Саша Ш. 9 лет 10.11.41. «Ромка со своим гвоздем лезет к моей штукатурке. Сейчас ему поддам!»
У Саши множественные осколочные ранения в стадии послеоперационного заживления. Дистрофия второй/третьей степени.
 
Но Саша не унывает: то рисует, то пишет письма маме в Лугу. Нарисовал себя и своего семилетнего соседа Рому Ф., который поступил тоже со множественными осколочными ранениями, кроме того, у него бронхиальная астма и, конечно, дистрофия  – целый букет разнообразных хворей. И хорошо бы вымыть обоих!

Саша не позволяет Роме соскребать его, сашину,  штукатурку:
- «Иди, скреби свою стенку!»         
–«Да-а, у моей кровати еще до меня кто-то обскреб стену, как голодный волк!» (Посмотреть бы на голодного волка, соскребающего штукатурку!).

Саша, наконец, как старший и сознательный человек, согласился угостить Рому «своей штукатуркой», но соскребает ему своей ложкой, а с гвоздем  лезть запрещает.

Сережа Х.  6 лет 3 мес.  10.11.41. «Ложусь спать»
Мальчик находится дома. Сильно истощен, Кожа серая, грязноватая. Кашляет. В легких сухие грубые хрипы.

В комнате темно,  окна забиты фанерой и одеялами, светильник (фитилек в баночке с керосином) зажигают лишь ненадолго, поскольку керосина мало, и тогда Сережа сразу берется за рисование. Вот он изобразил, как он спит, и объясняет: «Мама думает, что мне теплее, если положит кучу одеял, а мне все равно холодно. А ведь я закутан во всякую шерстяную одежку – и все равно я как ледышка! Горячей воды попьешь и немного оживеешь, только ненадолго».
Сережа сидит дома и днем – «Но это еще доказать надо, что день – окна-то забиты фанерой, и в квартире темно».

В каждой квартире города, куда мне приходилось заходить (соседи часто  просили зайти, посмотреть ребенка),  был леденящий холод, иней по углам –  пушистый, искрящийся, красивый и …безжалостный. А детям нужно было тепла и еды.

08-12.12. «Бомбоубежище»
Алена У., 14 лет. 12.12.41 «Мы с Лидой в бомбоубежище»

Когда раздавались сигналы воздушной тревоги, взрослые вели детей в бомбоубежище. Самых маленьких несли на руках. Старшие девочки-подростки всегда помогали врачам и нянечкам носить малышей. Потом они подолгу сидели в углу, прижавшись друг к дружке и отдыхая.

09-12.12а  «С мамой на работу»
Игорь К. 4 года.  12.12.41. «Мы с мамой идем на дежурство в больницу».
- «У меня и у мамы в животе очень хочется есть». - Это показано черными разводами в животах. Вот так, мазком краски «нехорошего» черного цвета,  ребенок не мучаясь поисками формы, выразил свои переживания.

У Игоря, обычные для всех детей того времени нарушения: дистрофия второй/третьей степени, голодные отеки. Его теперь очень трудно уговорить выйти на улицу. Почти все время лежит, свернувшись клубочком под одеялами.

10-20.11. «Самолёты цветные, поезд»
Игорь К. 4 года. 12.12.41. «Наш самолет гонится за немецким, сейчас собьет».
На рисунке мрачная ночь; невероятной формы луна («это она маскируется!»). В небе сражаются два самолета – наш  и «фашист». У нашего самолета подвешен огромный прожектор – «Вот сейчас он ка-ак осветит, ослепит фашиста и собьет!» Внизу изображен поезд и еще разные непонятные новые изобретения: «Кому может  и непонятные (тут он критически посмотрел на меня, догадываясь, что мне эти, «изобретения» уж явно непонятны), но жутко опасные для врага».

11-13. 12  «Часы»
Игорь К. 4 года. 13.12.41. «Это наши часы. Они показывают,  когда мне можно будет еще кусочек съесть».

12-20.12. «Не хватило крупы»
Алена У. 14 лет. 20.12.41. «Им не хватило крупы».
Девочка истощенная, ослабленная. Дистрофия третьей степени. Правостороннее осколочное ранение грудной клетки. Девочка после ранения долго лежала на снегу и получила обморожение второй степени обеих кистей рук. Ходит с трудом, одышка. К окружающему проявляет мало интереса.

Алена училась в художественной школе. Сейчас ей иногда хочется рисовать, но кисти рук еще болят.
Рисунок сделан чернилами. Очень выразителен и трагичен. Вероятно,  он не требует комментариев.

13-26.12. «Чёрный квадрат» 
Мальчик  поступил с поверхностными осколочными ранениями и воспалением легких. Поправлялся довольно быстро, но был очень угнетен и все время молчал, не желая вступать в контакт с детьми и взрослыми.

Посмотрев на его рисунок, я рассказала  ему, что у знаменитого художника Казимира Малевича есть картина «Черный Квадрат».

Помолчав, он ответил:
- Значит, и Малевичу тоже было  худо.

14-27.12 «Угощение»
Тима Б. 5 лет 2 мес. 27.12.41. «Угощение».
Тима очень худенький, слабенький. Кожа бледная, сероватая. Глаза запавшие. Поступил с явлениями отравления (рвота, головная боль, боли в подвздошной области). Пока его мать стояла в очереди за хлебом, соседка угостила мальчика студнем, сваренным из нарезанного  картофеля и столярного клея: «Поешь, Тима. Мы поели и живы вот». Он и поел. Промыли ему желудок, полежал около часа и ожил. Теперь сидит рисует, ждет маму, она заберет его домой.

15-28.12 «Почта»
Федя О. 12 лет. 28.12.41. «На почте»
Мальчик истощен. Дистрофия второй/третьей степени. Начинающаяся цинга: зубы слегка шатаются, десны кровоточат. Частые головные боли, сон плохой, неглубокий, часто просыпается. Два дня назад по просьбе мамы ходил на главный почтамт. Домой добрался с трудом (живет он на ул. Декабристов, близко к пр.Майорова), так как у него начались одышка и головокружение.
На почтамте было темно, только в двух окошечках, как рассказал Федя, были две женщины, «укутанные до носов» и горели две керосиновые лампы. А сзади них была гора писем, почти до потолка. «Эти тетеньки сказали, чтобы я полюбовался на гору писем, и что разбирать ее некому – кто умер, а кто лежит, собирается умирать». С тем Федя и вернулся домой.

16-? ?.09 "Это собака, зовут ее Буза" Мирза, 4 года
Дети всегда - и в самые мирные времена, и во время войны - рисуют своих питомцев. Рисунок четырехлетнего Мирзы вполне можно показывать как загадочную картинку: "Угадайте, кто тут нарисован?" Уверена, никто не догадается, что это собака. Но очевидно, что существо это азиатского происхождения. Также очевидно, что оно очень добродушное.

В заключение  мне хочется добавить следующее. После войны (в 1953 году),  я была участником международного симпозиума по проблеме развития ребенка. Этот симпозиум проходил в Берлине,  и я видела всюду следы бомбежек, разрушений, стену, разъединяющую западную и восточную части Берлина; видела в пути разрушения и в других немецких городах (мы ехали поездом). Конечно, у нас были еще свежи в памяти война и блокада, но тут мы ясно почувствовали, что для основного немецкого народа война была таким же бедствием, как и для нас.

На симпозиуме я познакомилась с педиатром профессором Теодором Хелльбрюгле (в основном, его усилиями было создано международное общество «Sonnenschein»- «Солнечный свет» для лечения и общей реабилитации детей с поражением опорно-двигательной системы. Это общество имеет Центр   в Мюнхене и филиалы в ряде стран, в том числе и в России. Позже профессор Хелльбрюгле неоднократно посещал  Ленинград,  и в один из приездов был с женой у меня. Он увидел альбом «Подвиг Ленинграда» и попросил подарить этот альбом ему – он хотел показать своим сыновьям, что такое фашизм. Конечно, я подарила ему тот альбом. 

Много позже большая выставка детских рисунков из моего собрания состоялась в ФРГ. И, конечно же,  рисунки детей блокады заняли в ней совершенно особое место.

... Они представлены в своем первоначальном виде, их не подправляли, ничего не привносили для украшения или усиления впечатления. Основное достоинство этих рисунков – их аутентичность. Это документы, показывающие, как дети воспринимали тот неустойчивый мир, то рушащийся и грозящий гибелью, то оживающий и пробуждающий надежду на жизнь.

 «Победа у наших стоит дверей...
Как гостью желанную встретим?
Пусть женщины выше поднимут детей,
Спасенных от тысячи тысяч смертей,—
Так мы долгожданной ответим.»

Анна Ахматова

1) Здесь представлены несколько обобщенные данные. Многие ответы стереотипны.
2) Это из фильма «Дети капитана Гранта» (по Ж.Верну), очень популярного в довоенные годы.
3) Мне удалось найти лишь один альбом детских рисунков о блокаде – «Рисуют дети блокады», составленный И.Голубевой и А.А. Крестинским (изд. «Аврора» 1969 г. Ленинград). В нем представлено много рисунков, но во многих очень отчетливо видна корректирующая рука взрослого, что очень огорчает. Ведь здесь важная не «красота»,  и даже не проявление художественной одаренности детей, а их впечатления от происходящего вокруг.