Открытые раны депрессивных состояний

Статья посвящена 100-летию работы З. Фрейда «Скорбь и меланхолия».

И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?

(П. Верлен, пер. Б. Пастернака)

I. Актуальность психоаналитического знания.

Идеи З.Фрейда, первоначально обозначенные как расстройства настроения (письма к Флиссу, 1893, 1894, 1899 гг.) по поводу меланхолии, психических травм и страха потери объекта любви, в своем развитии отражены в его метапсихологических статьях «Введение в нарциссизм», «Скорбь и меланхолия», «Влечения и их судьба», «Набросок психологии» и др. В процессе становления современного психоанализа эти концепты развивали в своих трудах и философы, и психоаналитики, и психологи, и другие представители гуманитарных наук: У. Бион, Ж. Бодрийяр, Н. Бужор, Ф. Василюк, Д. Винникотт, Л. Выготский, С. Жижек, В. Зинченко, А. Кантор, М. Кляйн, С. Лебовиси, М. Мамардашвили, В. Мазин, Е. Моргунов, И. Паркер, Р. Прат, Р. Руссийон, М. Решетников, Д. Рождественский, К. Смаджа, Ж. Шассге-Смиржель…Что и говорит нам о современности психоанализа, о его востребованности и в 21 веке. «Психоаналитическое знание позволяет структурировать культуру» и не следует «относиться к психоанализу просто как к ключу к секретам субъекта» [7, с. 9].

Размышляя о роли психоанализа в современной культуре, И. Паркер использует четыре методологических принципа, посредством которых и возможно осмысление популярного психоаналитического дискурса в современной культуре.

Первый принцип говорит о том, что «психоанализ должен искать коллективные культурные ресурсы, которые структурируют наше понимание себя и тех аспектов нашей жизни, которые лежат за пределами осознанной осведомленности» [7, с. 9].

Второй принцип акцентирует наше внимание на противоречиях и в природе бессознательного, и в природе сознательного. «Психоанализ — это рациональное терапевтическое предприятие, теоретическая схема в гуманитарных науках, нацеленная на выявление противоречий» [7, с. 10]. И. Паркер подчеркивает, что было бы ошибкой применять одну версию понимания психоаналитической культуры ко всем проявлениям личного и коллективного бессознательного.

Третий методологический принцип подчеркивает усложнение смыслов понятия субъективности, обращая внимание на образ «комплексной субъективности, который всерьез принимает как намерения и желания индивида, так и действие социальных структур и дискурса» [7, c. 10]. Целесообразно обращать внимание на культурные проявления, из которых складывается «определенный смысл индивидуальности» (И. Паркер)…

Четвертый методологический принцип напрямую связан и с развитием современной психоаналитической культуры в социальных системах, и с развитием индивидуальности субъекта. Назрела «необходимость в разработке специфического аналитического аппарата, чтобы уловить характерные качества различных форм социально укорененного психоаналитического дискурса и опыта» (И. Паркер). И. Паркер в своих работах подробно раскрывает взаимоотношения психоанализа и культуры в эпоху постмодерна.

К этому следует добавить и высказывания русского писателя М. Пришвина: «Культура — это связь людей в пространстве и времени, цивилизация — это сила вещей. В “Капитале” К. Маркса представлена эта сила вещей, выступающая в виде золотой куколки, заключающей в себе и любовь, и знание, и все другие атрибуты человеческой личности. Антитеза этой капиталистической силы вещей, или цивилизации, есть союз творческих личностей, связь людей культуры...

Цивилизация является как сила внешнего принуждения культуры — это начинается во внутриличном побуждении. Цивилизация действует через стандарт — культура создает детали. … Для художника жизнь на земле — это единство, и каждое событие в ней есть явление целого, но ведь надо все-таки носить в себе это целое, чтобы узнавать его проявления в частном. Это целое есть свойство личности: надо быть личностью, чтобы узнавать это проявление целого в частном. Что же такое деталь? Это есть проявление целого в частном» (Пришвин М.М. Дневники писателя 1926–1927; 1931–1932) [8].

Каждый автор из вышеобозначенных так или иначе не только показывает актуальность идей Фрейда, но и развивает эти идеи в своих теоретических и практических изысканиях. Парадоксальны высказывания М. Мамардашвили о культуре и смыслах культуры для человека. Эта парадоксальность побуждает неоднократно возвращаться к работам Фрейда. Впрочем, парадоксальна и работа З. Фрейда «Скорбь и меланхолия».

М. Мамардашвили говорил и о прикладном содержании культуры, имея в виду отношение к научному знанию: «напичкать человека знанием, то есть усвоить сумму положительных знаний» культуры, искусства, как «предмета наслаждения и удовольствий, который должен быть равным образом распределен» [5, с. 326]. Здесь можно заново обратиться к работе З. Фрейда «Недовольство культурой» и обозначить взаимосвязи в размышлениях и З. Фрейда и М. Мамардашвили… В работе «Другое небо» Мераб Мамардашвили предъявляет нам два, на мой взгляд парадоксальных, определения культуры. «Культура есть владение тем, чем нельзя владеть предметно, вещно и потребительски» [5, c. 326] … «Культура — это способность деяния и поведения в условиях неполного знания. … Культура — умение жить на вулкане незнаемого, в ситуации неполного знания. И если ты культурный, ты не ожидаешь полноты знания, ты способен (у тебя есть культура) действовать, совершать поступки в ситуации неполного знания. Коммунистический эксперимент в России уничтожил культуру именно в этом смысле слова, потому что его носителям были непереносимы и враждебны все ситуации неполного знания. Любой символ. Даже в человеческих отношениях. И в отношении к науке» [5, с. 338-339]. Эти мысли современного философа перекликаются с идеями Фрейда, изложенными в статье «Неудовлетворенность культурой». Революционность психоанализа З. Фрейда обозначена Мерабом Мамардашвили следующим образом: «Это отношение между органическим и культурным, или свободным. Существует проблема ума и стихии, и человек, будучи существом свободного происхождения, своим психизмом, своим телом или своей массовостью в виде общественных коллективов вплетен в природные процессы, продолжает быть их частью — это как бы кентавр, который живет в мире свободы и в мире природы» [5, с. 393]. Природное в человеке — это сплетения влечений либидо и танатоса. Свобода — неприродное образование. Качество психоаналитической мысли Фрейда показывает конфликтность динамических отношений внутреннего и внешнего миров человека, который живет одновременно и по законам свободы, и по законам природы, бессознательного…

Перейдем к обзору взаимоотношений нарциссизма и меланхолии.

II. Нарциссизм и меланхолия.

Термин «нарциссизм» появляется в нескольких работах З. Фрейда (1910, 1911, 1913 годы), затем в отдельном исследовании он вводит понятие нарциссизм в психоаналитическую теорию (К введению в нарциссизм, 1914 г.), а именно в область исследования либидинальных нагрузок. В трудах З. Фрейда понятие нарциссизма постепенно изменяется по мере развития психоаналитической теории. В работе «Влечения и их судьба» Фрейд размышляет, каким образом первичный нарциссизм проявляет свою завершенность. Фрейд описывает первичные нарциссические основы Я и то, как способности Я к пассивному наслаждению показывают нарциссические качества. З. Фрейд говорит, что судьба влечений, выражающаяся в обороте к собственному Я и в превращении из активности в пассивность, зависит от нарциссической организации Я и носит на себе печать этой фазы развития. «Нарциссический выбор объекта опирается не на объектные отношения с другим, а на отношение к самому себе». З. Фрейд предлагает четыре варианта такого любовного отношения: «Человек может любить, согласно нарциссической схеме: а) то, каков он есть сам, б) то, каким он сам был, в) то, каким он хотел бы быть, г) человека, который был частью его самого» (К введению в нарциссизм, 1914 г.). В работе «Скорбь и меланхолия» З. Фрейд трактует нарциссизм как «нарциссическую самоидентификацию» [4, с. 283]. Расщепление Я при меланхолии обуславливает нарциссическое замыкание психической реальности, при котором происходит регресс к доэдипальным стадиям развития, замыкание, при котором отсутствует объект переноса (пер. В. Мазина).

Понятиям первичного и вторичного нарциссизма ученые придают различные смыслы. У Фрейда первичный нарциссизм — это период первоначального нарциссизма, при этом либидо ребенка / младенца обращено на себя самого, в этот период ему свойственно тотальное всемогущество, то есть вера во всевластие мысли. Этот дообъектный период расположен примерно между первичным аутоэротизмом и любовью к объекту. В современном психоанализе выражение «первичный нарциссизм» означает «необъектное» или «недифференцированное» состояние, предшествующее расщеплению на субъект и внешний мир [4, с. 286]. М. Кляйн подчеркивает, что объектные отношения устанавливаются уже у грудных младенцев, и считает неправомерным фиксировать нарциссическую стадию в развитии. Исходя из позиции М. Кляйн, есть лишь нарциссические состояния, связанные с обращением либидо на интериоризованные объекты. По Фрейду, нарциссизм, заново возвращающийся к объектным нагрузкам, — это вторичный нарциссизм. Р. Прат структурирует фрейдовские исследования нарциссизма и выделяет следующее:

• психопатологический подход, в котором она отмечает, что нарциссизм имеет смысл перверсии;
• психогенетический подход, здесь нарциссизм представлен как одна из стадий развития, «вторая стадия аутоэротизма», которую традиционно относят к первым годам жизни ребенка;
• метапсихологический подход, З. Фрейд пытается определить, как происходит «движение и распределение либидо и его объектов инвестиции, противопоставляя при этом либидо Я и объектное либидо» [12, с. 152];
• «размышления о нарциссизме неотделимы от вопросов о формировании самости и основ идентичности, которые З. Фрейд связывает с «чувством Я» и оценкой себя как независимого от нарциссического либидо» [12, с. 154].

В работе «Скорбь и меланхолия» З. Фрейд в ходе сравнительного анализа обозначает существенные различия между психическими состояниями скорби и меланхолии: «…Я после завершения работы скорби вновь становится свободным и безудержным. …Меланхолик демонстрирует кое-что, отсутствующее при скорби, — «чрезвычайное понижение чувства собственного Я, величественное оскудение Я. При скорби мир становится бедным и пустым, при меланхолии таким становится само Я». Что же говорит нам «расстройство меланхолика о строении человеческого Я? У него одна часть Я противопоставляет себя другой, критически оценивает ее, будто принимает за объект. Наше подозрение, что критическая инстанция, отделившаяся при этом от Я, при других обстоятельствах тоже может доказать свою самостоятельность, подтверждают все дальнейшие наблюдения. Мы действительно найдем основание отделить эту инстанцию от остального Я. То, с чем мы здесь познакомились, это инстанция, обычно называемая совестью; наряду с цензурой сознания и испытанием реальности мы причисляем ее к значительными институтам Я и когда-нибудь найдем доказательства того, что она сама по себе может заболеть. Картина болезни при меланхолии выводит на передний план моральное недовольство собственным Я: физический недостаток, уродство, бессилие, социальная неполноценность значительно реже становятся предметом самооценки; лишь опустошение Я занимает преимущественное место в опасениях и утверждениях больного [15, пер. В. Мазина]. В 1923 г. З. Фрейд в работе «Я и Оно» подчеркивает: «При меланхолии Я не решается противоречить, признает себя виновным и подчиняется наказаниям», при этом «объект, на который направляется гнев Сверх-Я, путем идентификации принят в Я».

З. Фрейд обозначает различия внутри садизма, разделяя его на садизм, свидетельствующий о сильном объединении влечений, и на другой садизм (перверсный), который скорее представляет собой состояние ярко выраженной расплетенности влечений. Садизм меланхолика потенциально смертоносен, так как в случае провала работы меланхолии он может привести к суициду меланхолика. То, что З. Фрейд говорит о садизме меланхолика и Сверх-Я, которое использует этот садизм, заставляет нас задуматься не только о состоянии крайней расплетенности влечений, но, возможно, и о состоянии расплетенности влечений наиболее глубоком из всего, что мы можем найти среди патологии: «Если мы обратимся сначала к меланхолии, то найдем, что могучее Сверх-Я, захватившее сознание, неистовствует против Я с такой беспощадной яростью, как будто бы присвоив себе весь имеющийся в индивиде садизм. Согласно нашему пониманию садизма, мы сказали бы, что в Сверх-Я отложился разрушительный компонент, обратившийся против Я. То, что теперь господствует в Сверх-Я, является как бы чистой культурой инстинкта смерти, и действительно, ему довольно часто удается довести Я до смерти…» [16, глава V].

Итак, «тень объекта падает на Я, которое особая инстанция теперь судит как покинутый объект. Утрата объекта превратилась в утрату Я, а конфликт между Я и любимым человеком — в конфликт между критическим Я (совестью) и Я, изменившимся в результате идентификации» [15]. И эту подмену любви к объекту идентификацией с ним (с какой-то его частью) К. Ландауэр обнаружил в своих исследованиях и определил одним из важнейших механизмов при проявлениях нарциссизма, чему также соответствует регрессия к первоначальному нарциссизму. …

«И амбивалентные чувства, которые субъект проявлял по отношению к покинувшему его объекту любви (уточнение, при угрозе потери объекта, при реальной потере) обращаются на Я субъекта. Вместо того, чтобы разъединиться с потерянным объектом, субъект регрессирует на стадии идентификации и садизма под влиянием любви и ненависти, которую он испытывает по отношению к этому объекту» [1, с. 70]. В концепте депрессивной позиции М. Кляйн объединяет тревоги, защиты, соединение любви и ненависти к объекту, именно это и приводит субъекта к болезненному состоянию — депрессивному страданию. Д.В. Винникотт же различает «страдание меланхолическое и страдание депрессивное». На одном полюсе находятся меланхолики, которые берут на себя ответственность за все зло в мире, что явно не имеет ничего общего с ними; в другой крайности находятся реально ответственные индивиды в этом мире, которые принимают как факт свои агрессивные чувства, признают свою ненависть, злость, жестокость, сосуществующие рядом со способностью любить и созидать» [1, с. 71]… В депрессивном состоянии отмечается своеобразная динамика. Именно страдание позволяет нам существовать в мире, именно страдание определяет пути развития Я. «Имеются два механизма этой гибели мира, один — когда все либидо переносится на любимый объект, другой — когда оно целиком возвращается к Я» (К введению в нарциссизм, 1914 г.).

III. Динамика депрессивных состояний.

Следуя за мыслью З. Фрейда, предельно кратко обозначу: депрессивный человек идентифицирует свой опыт жизни — как прошлый, так и настоящий — в виде негативных, фиксированных и не поддающихся рационализации мысленных конструкций, не позволяющих проявлять конструктивно-оптимистичные мысли и действия. К этому можно отнести и негативную самооценку, негативную картину мира, пессимизм в отношении будущего. Достаточно сложно определить проявления эссенциальной (безобъектной) депрессии. Понятие «эссенциальная депрессия» разрабатывается Французской федерацией психоаналитической психотерапии, Парижским психоаналитическим обществом. В России же исследованием психоаналитической психосоматики занимается Институт психологии и психоанализа на Чистых Прудах. П. Марти, описывая негативную симптоматику, говорит, что «эссенциальная депрессия является одним из клинических проявлений присутствия инстинкта смерти» [12, c. 238].

К. Смаджа в работе «Оператуарная жизнь» говорит о серьезных нарушениях нарциссизма у субъектов, длительно находящихся в оператуарных состояниях. У них преобладает состояние дефицита. Цитируя работу М. Фэна «Введение в метапсихологию оператуарной жизни», К. Смаджа подчеркивает, что «сверхинвестиция активного подхода в ущерб пассивности является основной составляющей классического фаллического нарциссизма». …Оператуарный субъект в своем поведении и деятельности старается соответствовать ценностям социума. И, не зная отдыха, «истощается в постоянном поиске иллюзорного удовлетворения требовательного идеала». К. Смаджа говорит о нарциссизме, исходящем из ценностей коллективной реальности. Таким образом, оператуарный субъект безрезультатно ищет то, «что могло бы поднять его чувство самоуважения, которое неспособно питаться изнутри в соответствии с желаниями субъекта». Речь идет о нарциссизме поведения. Преобладание нарциссизма в поведении и деятельности оператуарного субъекта объясняется разными нарциссическими аспектами его Я. «Недостаток пассивности — важный клинический маркер, говорящий о первичном нарциссическом дефиците. Вторым по значимости признаком дефицитарности первичного нарциссизма является отсутствие ненависти. Именно отсутствие ненависти и пассивности приводит к тому, что деятельность оператуарного субъекта в основном лишена субъективной насыщенности. Его индивидуальность, самость, не проявляется и в тех ситуациях, где субъект позиционирует себя как того, «кто любит свое дело, свою семью, профессию и т.д.». Попадая в ситуацию, провоцирующую нарциссическую травму, «субъект в оператуарном состоянии взамен отсутствующей у него ненависти реагирует безвольным и неконтролируемым способом: усилением эссенциальной депрессии, самоуспокоительными приемами, соматизацией». Следует подчеркнуть, что представители Парижской психосоматической школы (П. Марти, М. Фэн, М. де М’Юзан и К. Давид) «в процессе наблюдений за психосоматическими пациентами заметили стирание психической продукции. Такое стирание иллюстрируется в клинике появлением депрессии, названной впоследствии эссенциальной депрессией, определенным качеством мышления (оператуарное мышление), более или менее удалением фантазматических формирований, периодического исчезновения онейрической деятельности. Они описали и своеобразную модальность отношений — модальность проективной редупликации, настаивали на важности схемы поведения в жизни подобных субъектов» [10, с. 29].

В ходе анализа оператуарного функционирования М. Фэн создал первый метапсихологический концепт — «дефицитарность первичного нарциссизма и становление нарциссизма поведения». Вторым важным концептом является работа П. Марти по выделению эссенциальной депрессии как особой клинической формы. В 1966 г. П. Марти вводит в психоаналитическую психосоматику теоретическое понятие «эссенциальная депрессия». Характеристики ее таковы:

• отсутствие симптоматического выражения;
• распознавание психоаналитиком состояний нехватки, недостаточности;
• распознавание и осмысление аффектов, возникающих в контрпереносе у психоаналитика;
• потеря влечений, как объектных, так и нарциссических, с параллельным развитием инстинкта смерти индивидуума [10, с. 28-29].

Ж. Швек также утверждает, что первичные депрессивные явления (депрессивные реакции), возникающие вследствие аффективной депривации, так или иначе проявившиеся в период до формирования внутреннего объекта, до переживания объектной утраты, сигнализируют о развитии эссенциальной депрессии… Необходимо акцентировать внимание и на том, что «разница между депрессией младенца и эссенциальной депрессией взрослого не столь заметна, как разница между любой из них с классическими депрессиями зрелого возраста. Сходство между ними можно обнаружить в девитализации, в снижении жизненного тонуса, характерного для любой депрессии, чем в потере объекта или в депрессивной проработке депрессивных психических переживаний у взрослого. Возникновение эссенциальной депрессии свидетельствует о невозможности психической проработки, и накопленный в психосоматике опыт позволяет утверждать, что существует корреляция между невозможностью ментализации и соматическими дезорганизациями» [17, с. 124].

В качестве иллюстраций к динамике депрессивных состояний приведу примеры из поэзии (см. Приложение: «Каждый стих мой душу зверя лечит»). Моя гипотеза заключается в том, что ментальную проработку (вслед за ней и психическую) проявлений безобъектной депрессии и, соответственно, психического содержания, которое вышло из-под контроля Сверх-Я (то преследующего, то гиперопекающего), можно проводить посредством своеобразной регулировки и гармонизации психических состояний активности-пассивности, постепенно продвигаясь к созданию нового внутреннего объекта (творческого, поэтического объекта, как в произведениях, указанных в Приложении к статье). Поэты, художники, писатели с проявлениями депрессивных состояний (на соматическом и психическом уровнях) интуитивно справлялись, проживая и переживая в творческих произведениях душевную боль и непереносимые чувства вины и другие нарциссические удары так называемого «невроза судьбы». В этих случаях сублимация (как один из высших механизмов психологической защиты) драмы незаживших нарциссических травм переводила в трагедию, участвуя в создании нового внутреннего объекта, менее жесткого и жестокого.

К примеру, Иосиф Бродский гениально показал это в поэме «Портрет трагедии»: «Снимайте часы с запястья. / Дайте мне человека, и я начну с несчастья…» Своеобразие миссии меланхолии говорит лишь о некотором преодолении болезненных страданий.

А. Кантор, приводя примеры из поэзии Бродского, говорит о «миссии меланхолика» следующее: «В поэзии Бродского нет иерархии тем, устойчиво лишь пытливое, самопознающее авторское Я, также всегда меняющееся, неравное самому себе, неокончательное, воспринимающее огромное количество сигналов извне и изнутри себя; отсюда усложненный синтаксис его поэзии, характерные разрывы строк с бесконечными enjambments (переносами), ее «эссеистичность». Тематический контрапункт поэзии Бродского непременно включает категорию «боли», «самоубийства», «пустоты», «граней небытия», абсолютности «ничто» и «уникальной неповторимости жизни, любви, всего, что минутно и что бренно», иронию, десакрализацию и стоицизм… [3].

«Бродский, опираясь на личный, повседневный и духовный опыт («Волшебный хор», А. Ахматова, Берлин), бросает вызов не только своему исходному «хронотопу отчаяния», но и трагизму жизни вообще. Не отказываясь от реалий повседневности, он стремится одолеть стигмы «серого равнодушного океана голов», «леса рук», «уничтожающего пространства забора», удушающей и «дешевой планиметрии идеологий», «бесформенности», «устойчивости и предсказуемости», «орнамента чистого небытия». «Работа скорби» (З. Фрейд), как связывающая травматические впечатления психики, сублимировалась Бродским в творчество. Им, с помощью языка (ахматовского «царственного слова»), созидается иной — защищенный и защищающий отдельного человека, одновременно — отгороженный и открытый, центрический и центробежный «род метафизического пространства» [3, c. 552-568].

Оставляя за рамками статьи некоторые проблематики динамики депрессивных состояний, такие как интранарциссический регресс, сверхинвестирование потерянного объекта, реакцию Я на потерю объекта любви, связывание и расплетение влечений в процессах меланхолии и соматизации, все-таки отмечу, что горе и чувство вины, соматизация и садомазохистические решения в какой-то мере продуцируются Сверх-Я. Резюмируя свое неоконченное исследование, подчеркну, что работа Фрейда «Скорбь и меланхолия» вот уже более ста лет привлекает внимание представителей гуманитарного знания, творческих профессий и побуждает совершать новые открытия. Качество научных открытий З. Фрейда развивается в трудах исследователей и в 21 веке. «Меланхолический комплекс переживается как открытая рана, которая притягивает к себе со всех сторон энергию для инвестирования и опустошает Я до тотального обеднения (З. Фрейд.). … Успех меланхолии основан на способности формировать новый внутренний объект посредством идентификации Я с потерянным объектом» [11, c. 240-241].

Литература

1. Бужор Н. Сновидения и депрессия; незаконченные сновидения // Уроки психоанализа на Чистых Прудах. Сборник статей приглашенных преподавателей. М., 2016. 312 с.
2. Есенин С. Полное собрание сочинений в одном томе. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2010. 719 с.
3. Кантор А. Миссия меланхолика // Психотерапия здоровых. Психотерапия России. Практическое руководство по характерологической креатологии / Под ред. М.Е. Бурно и Г.Ю. Канарша. М.: Институт консультирования и системных решений, 2015. С. 552-568.
4. Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. Пер. с фр. СПб, 2010. 751 с.
5. Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М., 1992. 415 с.
6. Мандельштам О. Стихотворения. М.: Эксмо, 2010. 384 с.
7. Паркер И. Психоаналитическая культура: психоаналитический дискурс в западном обществе. Ижевск: ERGO, 2013. 392 с.
8. Пришвин М.М. Дневники писателя 1926-1927, 1931-1932 // Пришвин М.М. Дневники. М.: Правда, 1990.
9. Северянин И. Полное собрание сочинений. https://profilib.com/chtenie/41316/igor-severyanin-polnoe-sobranie-stikhotvoreniy-187.php
10. Смаджа К. Оператуарная жизнь: психоаналитические исследования. М.: Когито-Центр, 2011. 256 с.
11. Смаджа К. Горе, меланхолия и соматизация // Уроки психоанализа на Чистых Прудах. Сборник статей. М.: Издательский Дом «Наука», 2016. С. 224-243.
12. Прат Р. О первичном нарциссизме // Уроки психоанализа на Чистых Прудах. Сборник статей. М.: Издательский Дом «Наука», 2016. С. 152-182.
13. Фрейд З. Влечения и их судьба // Основные психологические теории в психоанализе. Очерк истории психоанализа: Сборник. СПб: Алетейя, 1998. С. 124-150.
14. Фрейд З. Набросок психологии. Текст: критически-историческое исследовательское издание. Пер с нем. Ижевск: ERGO, 2015. XXIV, 190 с.
15. Фрейд З. Скорбь и меланхолия // Семейный роман невротиков: Сборник. СПб, 2009. С. 15-40.
16. Фрейд З. Я и Оно. Пер. с нем. М.: МПО, 1990. 56 с.
17. Швек Ж. Добровольные галерщики. Очерки о процессах самоуспокоения. Пер. с фр. М.: Когито-Центр, 2016. 200 с.

Приложение «Каждый стих мой душу зверя лечит» с комментариями Г.В. Шептихиной

1. Иосиф Бродский (24.05.1940 — 28.01.1996), «Портрет трагедии», июль 1991)

Комментарий: творчество И. Бродского как пример формирования нового внутреннего объекта.

***

Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины,
ее горбоносый профиль, подбородок мужчины.
Услышим ее контральто с нотками чертовщины:
хриплая ария следствия громче, чем писк причины.
Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали.
Привет, оборотная сторона медали.
Рассмотрим подробно твои детали.

Заглянем в ее глаза! В расширенные от боли
зрачки, наведенные карим усильем воли
как объектив на нас — то ли в партере, то ли
дающих, наоборот, в чьей-то судьбе гастроли.
Добрый вечер, трагедия с героями и богами,
с плохо прикрытыми занавесом ногами,
с собственным именем, тонущим в общем гаме.

Вложим ей пальцы в рот с расшатанными цингою
клавишами, с воспаленным вольтовою дугою
небом, заплеванным пеплом родственников и пургою.
Задерем ей подол, увидим ее нагою.
Ну, если хочешь, трагедия, — удиви нас!
Изобрази предательство тела, вынос
тела, евонный минус, оскорбленную невинность.

Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны,
к грубой доске с той стороны иконы,
с катящейся по скуле, как на Восток вагоны,
звездою, облюбовавшей околыши и погоны.
Здравствуй, трагедия, одетая не по моде,
с временем, получающим от судьи по морде.
Тебе хорошо на природе, но лучше в морге.

Рухнем в объятья трагедии с готовностью ловеласа!
Погрузимся в ее немолодое мясо.
Прободаем ее насквозь, до пружин матраса.
Авось она вынесет. Так выживает раса.
Что нового в репертуаре, трагедия, в гардеробе?
И — говоря о товаре в твоей утробе —
чем лучше роль крупной твари роли невзрачной дроби?

Вдохнуть ее смрадный запах! Подмышку и нечистоты
помножить на сумму пятых углов и на их кивоты.
Взвизгнуть в истерике: “За кого ты
меня принимаешь!” Почувствовать приступ рвоты.
Спасибо, трагедия, за то, что непоправима,
что нет аборта без херувима,
что не проходишь мимо, пробуешь пыром вымя.

Лицо ее безобразно! Оно не прикрыто маской,
ряской, замазкой, стыдливой краской,
руками, занятыми развязкой,
бурной овацией, нервной встряской.
Спасибо, трагедия, за то, что ты откровенна,
как колуном по темени, как вскрытая бритвой вена,
за то, что не требуешь времени, что — мгновенна.

Кто мы такие, не-статуи, не-полотна,
чтоб не дать свою жизнь изуродовать бесповоротно?
Что тоже можно рассматривать как приплод; но
что еще интереснее, ежели вещь бесплотна.
Не брезгуй ею, трагедия, жанр итога.
Как тебе, например, гибель всего святого?
Недаром тебе к лицу и пиджак, и тога.

Смотрите: она улыбается! Она говорит: “Сейчас я
начнусь. В этом деле важней начаться,
чем кончиться. Снимайте часы с запястья.
Дайте мне человека, и я начну с несчастья”.
Давай, трагедия, действуй. Из гласных, идущих горлом,
выбери “ы”, придуманное монголом.
Сделай его существительным, сделай его глаголом,

наречьем и междометием. “Ы” — общий вдох и выдох!
“Ы” мы хрипим, блюя от потерь и выгод,
либо — кидаясь к двери с табличкой “выход”.
Но там стоишь ты, с дрыном, глаза навыкат.
Врежь по-свойски, трагедия. Дави нас, меси как тесто.
Мы с тобою повязаны, даром что не невеста.
Плюй нам в душу, пока есть место

и когда его нет! Преврати эту вещь в трясину,
которой Святому Духу, Отцу и Сыну
не разгрести. Загусти в резину,
вкати ей кубик аминазину, воткни там и сям осину:
даешь, трагедия, сходство души с природой!
Гибрид архангелов с золотою ротой!
Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй.

Раньше, подруга, ты обладала силой.
Ты приходила в полночь, махала ксивой,
цитировала Расина, была красивой.
Теперь лицо твое — помесь тупика с перспективой.
Так обретает адрес стадо и почву — древо.
Всюду маячит твой абрис — направо или налево.
Валяй, отворяй ворота хлева.

***

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе солнце, если ты куришь “Шипку”?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

(1970?)

***

«Трансформируясь «во власть ничего» («реальность ничего»), вещь, человек, природное явления обретают у Бродского свою подлинную индивидуальность.

«Работа скорби» (Фрейд), как связывающая травматические впечатления психики, сублимировалась Бродским в творчество. Им, с помощью языка (ахматовского «царственного слова»), созидается иной — защищенный и защищающий отдельного человека, одновременно — отгороженный и открытый, центрический и центробежный «род метафизического пространства» (А. Кантор, Миссия меланхолика).

2. Поль Верлен (30.03.1844 — 08.01.1896), пер. Б. Пастернака. «Хандра»

Комментарий: П. Верлен говорит о безобъектной депрессии:

И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?

О дождик желанный,
Твой шорох — предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.

Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.

Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.

3. Сергей Есенин (21.09/3.10.1895 — 28.12.1925)

Комментарий: в творчестве С. Есенина наиболее ярко (в соответствии с моей гипотезой) проявилась динамика депрессивных состояний: работа горя, меланхолии, соматизация,то сплетение, то развязывание влечений либидо и танатоса; увы, влечение к смерти вышло из-под контроля Сверх-Я и перешло в свободное саморазрушение.

***

Я обманывать себя не стану

Комментарий к песне на стихи Есенина: конфликт жизнерадостного исполнения группой «Альфа» и текста поэта как попытка (бессознательная?) связать влечения либидо и танатоса; но это всего лишь мои свободные ассоциации.

Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.

Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.

Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.

Я хожу в цилиндре не для женщин —
В глупой страсти сердце жить не в силе, —
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.

Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.

И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.

(1923)

***

Исповедь самоубийцы

Комментарий: обращение поэта к матери как призыв о помощи и одновременный упрек / отвержение ее поддержки. Внутриличностный конфликт («Тень объекта упала на Я», Фрейд).

Простись со мною, мать моя.
Я умираю, гибну я!
Больную скорбь в груди храня, ты не оплакивай меня.
Не мог я жить среди людей,
Холодный яд в душе моей.
И то, чем жил и что любил,
Я сам безумно отравил.
Своею гордою душой
Прошел я счастье стороной.
Я видел пролитую кровь
И проклял веру и любовь.
Я выпил кубок свой до дна,
Душа отравою полна.
И вот я гасну в тишине,
Но пред кончиной легче мне.
Я стер с лица печать земли,
Я выше трепетных в пыли.
И пусть живут рабы страстей —
Противна страсть душе моей.
Безумный мир, кошмарный сон,
А жизнь есть песня похорон.
И вот я
кончил жизнь мою,
Последний гимн себе пою,
А ты с тревогою больной
Не плачь напрасно надо мной.

(1913–1915)

Письмо деду

Комментарий: теплота чувств поэта к деду, надежда на любовь внутреннего объекта.

…

А если я помру?
Ты слышишь, дедушка?
Помру я?
Ты сядешь или нет в вагон,
чтобы присутствовать
На свадьбе похорон
И спеть в последнюю
Печаль мне «аллилуйя»?

(декабрь 1924, Батум)

***

Снежная равнина, белая луна.
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?/

(4/5 октября 1925)

***

Гори, звезда моя, не падай…

Гори, звезда моя, не падай.
Роняй холодные лучи.
Ведь за кладбищенской оградой
Живое сердце не стучит.

Ты светишь августом и рожью
И наполняешь тишь полей
Такой рыдалистою дрожью
Неотлетевших журавлей.

И, голову вздымая выше,
Не то за рощей — за холмом
Я снова чью-то песню слышу
Про отчий край и отчий дом.

И золотеющая осень,
В березах убавляя сок,
За всех, кого любил и бросил,
Листвою плачет на песок.

Я знаю, знаю. Скоро, скоро
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется так же мне.

Погаснет ласковое пламя,
И сердце превратится в прах.
Друзья поставят серый камень
С веселой надписью в стихах.

Но, погребальной грусти внемля,
Я для себя сложил бы так:
Любил он родину и землю,
Как любит пьяница кабак.

(август, 1925)

***

4. Осип Мандельштам (03(15).01.1891 — 27.12.1938)

Комментарий: влечения то сплетены, то расплетаются; процесс развития нового внутреннего объекта; пока неизвестно, к чему же это приведет.

***

Ни о чем не нужно говорить,
Ничему не следует учить.
И печальна так и хороша
Темная звериная душа:
Ничему не хочет научить,
Не умеет вовсе говорить
И плывет дельфином молодым
По седым пучинам мировым.

(1909)

***

Notre Dame

Где римский судия судил чужой народ —
Стоит базилика, и — радостный и первый —
Как некогда Адам, распластывая нервы,
Играет мышцами крестовый легкий свод.

Но выдает себя снаружи тайный план,
Здесь позаботилась подпружных арок сила,
Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
Души готической рассудочная пропасть,
Египетская мощь и христианства робость,
С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес.

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра, —
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.

(1912)

***

Заблудился я в небе, — что делать?
Тот, кому оно близко, ответь!
Легче было вам, дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью, — ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски!
И когда я умру, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Чтоб раздался и шире и выше
Отзвук неба во всю мою грудь!

(1937)

5. Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников (28.10.1885 — 28.06.1922), поэт-романтик философской направленности. Мечтал стать «звонким вестником добра». «У Хлебникова никогда не было ни копейки, одна смена белья, брюки рваные, вместо подушки наволочка, набитая рукописями…» — писал Р. Дуганов. Природного больше в человеке — таков лейтмотив поэзии В. Хлебникова.

Комментарий: в некоторой степени проявляется идентификация с потерянным объектом, открыт вопрос — идет ли в его творчестве формирование нового внутреннего объекта?

Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды — невод, рыбы — мы,
Боги — призраки у тьмы.

(1912?)

6. Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарёв, 4(16).05.1887 — 20.12.1941).

Комментарий: молчаливое чувство вины, соматизация; амбивалентный конфликт — как же он проявлен? В творчестве поэта влечения либидо и танатоса поочередно «одерживают верх».

Мне плакать хочется о том, чего не будет,
Но что, казалось бы, свободно быть могло...
Мне плакать хочется о невозможном чуде,
В твои, Несбывная, глаза смотря светло...

Мне плакать хочется о празднике вселенском,
Где справедливость облачается в виссон...
Мне плакать хочется о чем-то деревенском,
Таком болезненном, как белый майский сон.

Мне плакать хочется о чем-то многом, многом
Неудержимо, безнадежно, горячо
О нелюбимом, о бесправном, о безногом,
Но большей частью — ни о ком и ни о чем...

(13.01.1917)

***

Простишь ли ты мои упреки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки,
И снова ты во всем права!

Мой лучший друг, моя святая!
Не осуждай больных затей;
Ведь я рыдаю, не рыдая.
Я, человек не из людей!..

Не от тоски, не для забавы
Моя любовь полна огня:
Ты для меня дороже славы!
Ты — все на свете для меня!

Я соберу тебе фиалок
И буду плакать об одном:
Не покидай меня! — я жалок
В своем величии больном...

(1911)

***

Дождь летит, студеный и ливучий,
Скрыв в туман глубокую Россонь.
Слышен лязг невидимых уключин
Сквозь промозглую над нею сонь.
Стала жизнь совсем на смерть похожа:
Все тщета, все тусклость, все обман.
Я спускаюсь к лодке, зябко ежась,
Чтобы кануть вместе с ней в туман.
И плывя извивами речными, —
Затуманенными, наугад, —
Вспоминать, так и не вспомнив, имя,
Светом чьим когда-то был объят.
Был зажжен, восторгом осиянный,
И обманным образом сожжен,
Чтоб теперь, вот в этот день туманный
В лодке плыть, посмертный видя сон…

(26.10.1938)