«Закрытое» и «открытое» сознание в оптике психоистории. Архетип «вручения себя» и архетип «договора»

Александр Григорьевич Асмолов, профессор, доктор психологических наук, академик Российской академии образования, заведующий кафедрой психологии личности факультета психологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, научный руководитель Школы антропологии будущего Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации выступил с докладом «“Закрытое” и “открытое” сознание в оптике психоистории. Архетип “вручения себя” и архетип “договора”» на 17-м Санкт-Петербургском саммите психологов. Публикуем текст доклада.

В самом начале очередного Саммита психологов после выступления Анны Губановой, посвященного памяти тех психологов, которые названы «Бессмертными», мне бы хотелось отрефлексировать миссию нашего Саммита как особого явления в современной культуре. На мой взгляд, Саммит и Национальный конкурс «Золотая Психея» — это прежде всего зов независимых психологов друг к другу. Вдумайтесь: именно психологи приглашают психологов, а не различные формальные организации — университеты, исследовательские институты, практические центры и т.п. Именно в процессе общения независимых психологов на Саммите профессиональные психологи овладевают наитруднейшим искусством — искусством расслышать друг друга. Россия — удивительная страна. Одна из парадоксальных особенностей ее истории заключается в том, что в какое время мы бы ни собирались в России, мы всегда собираемся в исторический момент. Обратите внимание на то место в пространстве и времени, где в Петербурге проходит Саммит психологов. Буквально за окном стоит легендарный крейсер «Аврора». И тут невольно вспоминаются следующие строчки известной песни на стихи Михаила Матусовского:

Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой.
Что тебе снится, крейсер Аврора,
В час, когда утро встает над Невой?

Задумаемся, стоит ли нам с психоаналитических позиций интерпретировать сны крейсера «Аврора», вспоминать такие события, как выстрел с крейсера «Аврора», с которого началась новая эпоха в жизни России.

Неслучайно выстрел крейсера «Аврора» даже в школьных учебниках интерпретируется как символ резких исторических изменений. Так и в нынешней, как бы сказал Лев Выготский, социальной ситуации развития общества необходимо попытаться погрузиться в историю, чтобы приблизиться к пониманию конфликтов и травм сегодняшнего дня. Особенно важно понять, что стоит за конфликтами и травмами, которые порой побуждают интерпретировать историю в стиле Алексея Толстого как «Хождение по мукам». Какого рода конфликты и травмы приводят к тому, что люди утрачивают дар взаимопонимания? В том числе порой этот редкий дар взаимопонимания утрачивают и профессиональные психологи. В связи с этим в своем выступлении я постараюсь следовать совету Бенедикта Спинозы, который немало веков назад рекомендовал для анализа различных кризисов, конфликтов и травм не плакать, не смеяться, но понимать. Понимать, например, совместимы ли психологически гений и злодейство? Понимать, насколько наши ценностные установки влияют на трансформацию когнитивных картин мира? Понимать, почему люди, которые еще день назад обнимались друг с другом, вдруг превращаются в идеологических и ментальных противников? Понимать и то, как в ситуации кризиса при всей несовместимости случаются совместимости ментально и идеологически разобщенных людей? Для иллюстрации таких «несовместимых совместимостей» вспомню лишь, что Ханна Арендт, автор фундаментального исследования «Истоки тоталитаризма», посвятившая свою жизнь анализу проблем расчеловечивания в закрытых авторитарных и тоталитарных системах, оставалась неравнодушной к классику немецкой экзистенциальной философии Мартину Хайдеггеру даже после того, как он принял пост ректора университета в Третьем рейхе. Иными словами, перед нами стоит задача, за решение которой можно было бы дать даже Нобелевскую премию: почему грамотные, философски образованные люди оказываются совместимы со злодейством, теряют взаимопонимание с другими исследователями и оказываются по разные стороны баррикад.

На мой взгляд, через призму идеала рациональности, о котором емко писал Мераб Мамардашвили, мы вряд ли сумеем постичь феномены несовместимости людей друг с другом, неприятием друг другом людей, обладающих когнитивной сложностью и разными ценностными установками. Для того чтобы приблизиться к пониманию ценностных истоков драм и конфликтов между людьми, обращусь к такому направлению нашей науки, как психоистория. Рискну предположить, что именно обращение к психоистории поможет приоткрыть истоки феноменологии «закрытого» и «открытого» сознания в современном мире.

Возможен ли диалог между представителями «закрытого» и «открытого» общества, исследованию которых были посвящены работы известного методолога Карла Поппера («Открытое общество и его враги», 1992)? Удастся ли через призму анализа архетипов «договор» и «вручение себя» как архетипических моделей культур, сосуществующих в «закрытом» и в «открытом» обществе, высветить мотивы травм и конфликтов нашего времени? На первом слайде (слайд 1) перед вами картина Лукаса Кранаха Младшего «Христос и блудница», которая наглядно иллюстрирует исследование Юрия Лотмана «“Договор” и “вручение себя” как архетипические модели культур» (оформление НУЛ ТЕОРИИ И ПРАВА НИУ ВШЭ, 2019).

Напомню, что психоистория как наука рождалась не один раз. Она родилась и в многотомном произведении фантаста Айзека Азимова «Основание», в котором психоисторики наделяются могуществом прогнозирования: через исследование поведения мотивов и поступков больших социальных групп предвидеть будущее человечества на многие тысячелетия вперед. Не буду вас погружать в роман Айзека Азимова «Основание». Обращусь лишь к строкам этого классика мировой фантастики, которые рельефно передают миссию психоистории: «Психоистория утверждает… Мы не можем остановить падения Империи. …культура Империи потеряла всякую жизненность… Но мы можем уменьшить период варварства». Миссия психоисторика, по Айзику Азимову, состоит в том, чтобы сохранить разнообразие и сложность мира, уменьшить риски нашествий варваров, которые уничтожают разнообразие общества, делят мир на «своих» и «чужих» (слайд 2).

Я хочу напомнить о разных ликах психоистории в науке, а не только в фантастике (слайд 3). Вряд ли профессиональным психологам стоит рассказывать о работах Эрика Эриксона, особенно о его исследованиях детства, в которых он и ввел понятие психоистории. Эрик Эриксон эмигрировал из Третьего рейха. Обращу внимание лишь на то, что в одном из своих исследований детства он анализировал через призму психоистории поведение фюрера и пытался понять, какие поступки политиков меняют картину мира, приводят к черно-белому видению мира, возникновению закрытого фанатичного сознания, появлению закрытых обществ, в которых происходят кризисы идентичности.

Другой психоисторик, Ллойд де Моз, дал емкое определение психоистории: психоистория — это наука об исторических мотивациях. Подобное широкое понимание психоистории позволяет причислить к психоисторикам и представителей «Школы Анналов» (Марк Блок, Филипп Арьес и др.), и исследователя микроистории Карла Гинзбурга, и отечественного историка Арона Гуревича, изучавшего модели мира на разных этапах средневековья. Среди них и автор семиотической теории культуры Юрий Лотман, который, обратившись к учению об архетипах в аналитической психологии Карла Юнга, описывает проявление феномена взаимоотношений в обществе через призму архетипов «договора» и «вручение себя» на разных этапах российской истории. Процитируем Лотмана: «…речь идет о модели культурпсихологии этих отношений, — реальные мировые религии никогда не обходятся без той или иной степени участия магической психологии» (2019 г., стр. 3). Анализируя различные архаические социокультурные модели, Лотман выделяет магическую и религиозную модели культуры. Именно магическую систему отношений в культуре он связывает с архетипом «договора». В условиях «договора» субъекты коммуникаций заключают различные контракты, клятвы соблюдения условий и т.п. Особо подчеркнем, что «договор» может быть и нарушен. В основе же архетипа «вручение себя» лежит не договор, не обмен, а безоговорочное «вручение себя» во власть. Архетип «вручение себя» во власть обладает односторонностью. Отдающий себя во власть субъект всегда рассчитывает, по Лотману, «на покровительство» со стороны власти. При этом «дарящий себя» лишается субъектности. Он утрачивает право выбора, а другая сторона может решать, дать или не дать те или иные возможности, в том числе безопасность и другие привилегии. Субъект, вступающий в договор «вручение себя», непременно рассчитывает на покровительство власти, которое в его сознании выступает как носитель «высшей мощи». Лотман отмечает, что в России Средних веков архетип «договора» получал жесткую отрицательную оценку. Он приводит текст монаха Даниила Заточника, который предупреждал князя, что лукавые «думцы» в искус государя ввести могут. Лотман отмечает, что столкновение психологии архетипов «договора» и «вручение себя» может быть прослежено на всем протяжении средневековья в истории России. Именно архетипы «договора» и «вручение себя» лежат в основе многих конфликтов, событий, разобщающих мир, а также особых войн, которые мы называем «ментальные войны». Архетипы «договора» и «вручение себя», как правило, сталкиваются в так называемых моноцелевых моделях истории цивилизации (слайд 4).

Как только вы говорите, что цивилизация фатально движется к той или иной конечной цели, вы предполагаете, что есть только один путь в истории. Как бы его ни называли — великий, особый, — но он всегда один. Впереди либо рай, либо ад; либо коммунизм, либо капитализм… не буду далее перечислять. Но как только наше сознание становится пленником моноцелевого видения мира, оно обладает тенденцией трансформироваться в «закрытое» сознание. Именно в моноцелевых моделях цивилизации взаимоотношения между обществом и властью, как правило, подчинены архетипу «вручение себя». Когда же мы говорим о будущем и впереди у нас только один образ будущего мира, начинается своеобразный конкурс различных предсказателей конца света. Часто многие футурологи, визионеры в разные времена вольно или невольно выступают как всадники Апокалипсиса. В наши дни мы путаем, как это показал мастер теории нестабильности лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин, «конец определенности» и «конец света» (слайд 5). Особо подчеркну, что «конец определенности» вовсе не означает «конца света», а приводит лишь к пониманию ограниченности моноцелевых моделей развития цивилизации.

Смешение «конца определенности» с «концом света» и приводит как к многочисленным травмам обыденного сознания, так и к конфликтам между людьми. Одни из которых готовы к изменениям и альтернативным моделям развития истории; другие становятся заложниками финалистского моноцелевого видения истории. И сегодня в нашу сверхмодернистскую эру такие исследователи, как Рэй Курцвейл, либо интерпретируют сингулярность как финал нашей цивилизации; либо, как Илон Маск, предсказывают гибель человечества в связи с неконтролируемым развитием искусственного интеллекта (слайд 6).

Когда мы смотрим на этих мыслителей, то убеждаемся, что за их прогнозами имплицитно выступает финалистская модель конца света, модель одновекторной эволюции мира. В действительности же жизнь каждого из нас — это история отклоненных альтернатив: кем мы могли бы стать и не стали. Это всегда полифония, а не монофония (слайд 7).

Отмечу, что за подобными финалистскими интерпретациями развития цивилизации также проступает модель конфликта, а не модель взаимопомощи и заботы как двигателя истории (слайд 8). Через призму моделей конфликта наша жизнь нередко интерпретируется как адаптация, битва за выживание. И тогда мы говорим, что надо выживать, вместо того, чтобы сказать, что надо жить, и повторить вслед за Виктором Франклом: «Скажи жизни: “Да!”». И именно тогда мы подчиняемся описанному Лотманом архетипу «вручение себя» (слайд 9).

Подчеркну, что моноцелевая модель развития цивилизации и сопутствующее ей взаимоотношение между людьми, подчиняющееся архетипу «вручение себя», как правило, чревато кризисами взаимоотношений между людьми, этносами и странами. И эти кризисы — называйте их хоть «перманентной революцией» (Лев Троцкий), хоть нарастанием «классовой борьбы» (Иосиф Сталин) — неизменно приводят к феноменам «закрытого» сознания, к черно-белому видению мира, к его упрощению (слайд 10).

В моноцелевых моделях мира, сопровождающихся иллюзиями конца света, мы начинаем верить в технологии как средства спасения от кризиса заблудившегося человечества. Мы начинаем напоминать Емелю и других сказочных героев, ищущих для выхода из кризиса ту или иную «золотую рыбку» — индустриализацию или цифровизацию, — думающих, что технологии спасут мир. В подобных моноцелевых моделях мира мы становимся носителями «закрытого сознания» и утрачиваем чувствительность к противоречиям (слайд 11, 12).

Приведу пример. Взгляните на этот слайд (слайд 13). Как часто мы спрашивали детей: что на этом значке у октябренка? Они мгновенно отвечали: дедушка Ленин. И многие годы никто даже не чувствовал этого противоречия «закрытого» сознания: и кудрявый «дедушка» смотрел с лацкана на всех нас… Мы начинали верить и в «переселение душ»: «Сталин — это Ленин сегодня». Вот и еще одно из проявлений «закрытого» сознания и архетипа «вручения себя» (слайд 14).

Мы становились носителями «двоемыслия» как индикатора архетипа «вручение себя». Мы говорили одно, а подразумевали другое. И до сих пор нередко мы «говорим одно», а «подразумеваем другое» (слайд 15).

За всем этим психологически проступает привлекательность тоталитаризма как выигрышной стратегии поведения, дающей иллюзию безопасности в закрытом обществе. Именно об этой стратегии в своих исследованиях писал известный психоаналитик Бруно Беттельгейм («Просвещенное сердце», «О психологической привлекательности тоталитаризма») (слайд 16). Подобная стратегия нередко оборачивается «революцией обманутых надежд» (Эрих Фромм), приводит к возникновению у отдельных личностей больших и малых социальных групп «феномена выученной беспомощности» (Мартин Селигман).

За травмами, конфликтами, утратой взаимопонимания между людьми и проступает архетип «вручение себя» как характеристика «закрытого» сознания. За стратегией «открытого» сознания и поведения людей проступает оптика сложности и конструктивизма (слайд 17). Хочу обратить внимание на ключевую характеристику «открытого» сознания: «открытое» сознание — это сознание, готовое к изменениям. Люди с «открытым» сознанием обладают такими чертами, как полимотивация, жизнестойкость, толерантность к неопределенности, готовность к риску, открытость себе и другим, критическое мышление, диалогизм (слайд 18). Перед вами лишь беглый набросок проявлений архетипов «договора» и «вручение себя», детерминирующих многочисленные конфликты и травмы не только во времена средневековья, но и в условиях таких вызовов современности, как вызовы неопределённости, сложности, разнообразия (Mobilis in Mobili. Личность в эпоху перемен, 2018).

В заключение хочу еще раз подчеркнуть, что наша встреча на Саммите психологов — это еще один шанс независимым исследователям попытаться понять друг друга. Смыслообразующая миссия психологов — это забота о том, чтобы наш мир не стал миром черно-белого фанатичного «закрытого» общества. Ведь одна из высших ценностей человечества, вспомним Альберта Швейцера, — это благоговение перед жизнью. И нет ничего важнее личности, которая живет в культуре достоинства, которая готова к изменениям. Я с надеждой смотрю на психологов, которые помогут людям жить в изменяющемся мире, преодолеть те травмы и конфликты, за которыми проступает рожденный еще в далеком средневековье архетип «вручение себя».

Видеозапись доклада: