"Удача - это переход от одной неудачи к другой с возрастающим энтузиазмом!" У. Черчилль.
Я спешу
Сегодня у меня большие планы. Надо успеть сделать сеанс музыкотерапии. Надо рассказать о новых идеях друзьям, надо скорее написать книгу.
Я спешу. Но на пути этих срочных дел встает жестокая жизнь.
Я перехожу улицу и замечаю мчащуюся с моста машину - "так мчатся только на гонках" - мелькает мысль, надо успеть, мне ведь осталось пройти только два шага... Но я не успел сделать эти два шага до тротуара - они отделяли меня от обычной жизни, оказывается, прекрасной, несмотря на огорчения и переживания. Внезапно я ушел в другой мир - полной тишины и обездвиженности. Это была ночь - темнота и тишина, и тень ощущения – что-то не так... Ведь только что было утро кипящего дня, а не время сна.
Я слышу, какой то обесцвеченный голос похожий на мой: "Меня сбила машина?" Слышу и ответ: "Все хорошо, миленький, лежи теперь...". Я вижу кровь на своей одежде. Я лежу в машине.
"Меня сбила машина", - бесстрастно шелестит мне утихающее сознание. Я не испытываю никаких чувств.
Потом я узнал - женщина, которая спасла мне жизнь, срочно вызвав "Скорую", просит поехать со мной, ей не разрешают. Я вроде ничего не слышу и не понимаю, но опять слышу свой обесцвеченный голос: "Пустите ее".
Так начался мир кошмара - болей, мучений и страха. Машина сбила меня, я взлетел на воздух, у меня сломана голень слева, разорваны связки в колене справа, сломан таз, повреждены почки, разбит череп.
Меня ждали месяцы нестерпимых болей, они стали слабыми, но и до сего дня не оставляют меня, напоминая о войне с бедой.
Меня ждали 5 операций, четырехмесячный ужас обездвиженности. Я пошел только через полгода, через год - на костылях - я заставил себя ходить на работу, написал книгу и начал, наконец, вспоминать о преодолении своей беды. Не хочу оживлять ужасы, а вспомню о моментах преодоления.
Жизнь мне спасли терпение, доброта и помощь моей жены, удача встречи с мастером-хирургом. От меня требовалось сопротивление и выживание. Сопротивление началось в реанимации. Я ползал по постели около врачей-реаниматоров, боли были сняты, я попросил бумажки и начал каракулями писать свою книгу. Мне не хотелось признать жестокую правду. Несмотря ни на что, буду писать, решил я, и это, возможно, было началом сопротивления и спасения. Мне некогда страдать и помирать - надо работать. Кривыми каракулями я писал нечто нечитаемое, но мне необходимое.
Выживание...
Для начала я не надевал очки и мне начинало казаться, что все это - кошмарный сон. Ведь это все не могло быть реальностью, как и крики пьяных со сломанными ногами, ночные крики старушки: "Убейте меня ... простите меня", как и то, что в соседней палате кто-то в делирии выбросился из окна. Это дурной сон, а я ухожу в серый цвет спасения от жестокого мира.
Светлело и темнело окно - это шли дни и месяцы. Но каждая секунда была временем невозможно жестокой боли и страха.
Как началось противостояние? Я опускался до дна в темную реку страха и отталкивался ногами ото дна, чтобы всплыть. Я истово сопротивлялся, уходя от всего в свое дело - я каждую разумную минуту думал и представлял свою книгу, которая еще не написана. В воображении я рассказывал, играл мелодии гениев и говорил с людьми, сочувственно меня слушавшими. В прошлом искал самые хорошие минуты и образы, и уходил в них. Легкий покой приходил, если я сопротивлялся, например, пытался справиться с болью.
Однажды, обнаружив себя среди ночи, я увидел, что за окном было черно и не скоро оно станет розоватым. Замученная спасительница-жена спала, и я поклялся, что не буду будить ее и сестру, и просить наркотик от боли. А боль была бесподобна - она искрилась, вспыхивала и плавилась, обжигая до оторопи. Это была симфония болей и каждая ее секунда была незабываема. Я представил ее сверкающим существом вроде Змеевны на картине Рериха, это развлекло, но не помогло. Вспомнилось, как вчера приходила коллега-психолог и посоветовала - "представь, что этих болей нет". "Хорошее дело", - заскрипел я мысленно. Какая то сволочь опутала пальцы ног тонкой проволокой и РЕЗКО тянет ее вверх. Боль только и есть, а меня нет, есть только визжащая от боли нога. Субличность по имени НОГА. Нога плачет и визжит от болей, пятку пронзил раскаленный стержень. Дело в том, что я проснулся на операции. И увидел - хирурги как дятлы стучали над моей ногой, чья-то высокая тень прошла к моей ноге и чем-то перекусила стержень, который пронзал пятку. Он вытащил стержень из пятки, но нога-то это помнит. Тогда я попросил усыпить меня, не хотелось слушать этот стук.
Я погрузился в сон и обнаружил себя маленьким и дрожащим от холода, я иду с отцом по улице Чайковского, оглядывая дома с дворянскими гордыми гербами. Это раннее утро, а куда мы идем? А идем мы в баню. Там царство тепла и горячая вода, льющаяся вода, ее теплые потоки спасают меня от боли. Это был синий сон - покой освобождения, синий мир воды, - потом понял я.
А вот другая ночь - приснился кошмар. Я вижу огромную фотографию и нахожусь в ней, на ней развалины, битое стекло, мертвые чеченцы, дохлая лошадь, и я с моей ногой, которая лежит как застреленный поросенок. Сон сегодня не помощник. Теперь ночь боли, а я не хочу ни болей, ни наркотика. Плохо то, что в эти месяцы я был счастлив только в дни операций, когда мне давали наркотик и боли исчезали, Быть без болей - это счастье - поняло мое тело. Так инвалиды становятся наркоманами - понял я. Наркотик, который мне дают, превращает меня в радостного кретина - катятся цветные шары, какие-то англичане резвятся в коттеджах в красочном фильме-кошмаре. У меня лживое радостное чувство, что мне сейчас дадут тысячу долларов, а за что собственно, все это бред. Я боюсь этой лживости, фальшивого счастья. Гнев охватил меня. У меня есть еще другая нога! Сил у меня, конечно, нет, но я заставлю себя согнуть другую ногу 800 раз! Когда я начитывал десятки и сотни сгибаний, я устал больше, чем от счета баранов, и забыл все - не только боль, но и кто я такой, и как меня зовут, и что у меня болит. Пришел сон усталости. Это была прекрасная методика спасения от болей. Я понял, что все амбиции - это суета, а счастье - просто сидеть, просто стоять, а пройти до туалета - это несказанное счастье.
Преодоление
Вскоре дела мои пошли хуже, и я увидел плохой сон... Я стоял на территории института, около ступеней на входе в садик, в виде странной скульптуры. Я был весь в железе (самое удивительное, что через месяц мне, спасая расколотые кости, введут стержни через живот и пронижут ими кости таза, их скрепят огромные болты - кто их видел, сразу делал обморочное усилие покачнуться и осесть). Рядом со мной стояли еще два человеко-памятника - один из них был мой друг художник и фотограф Юрий Филон. Он спился и работал дворником, подметал этот садик, где мы сейчас. К сожалению, он недавно умер. Он был голоден и искал что-то в баке, а крышка захлопнулась и ударила его по левому виску. Через 2 дня он умер. Я вспомнил, что за неделю до беды он нарисовал картину, на которой было существо похожее, одновременно, на Пушкина и на печальную лягушку, у этого существа на левом виске было нарисовано что-то темное. Третий живой памятник был мой друг, который умер год назад от лейкоза, он очень страдал. Он был в черном. Я вспомнил, что за неделю до смерти он увидел сон - палач в черном спросил его, куда он пойдет направо или налево. После этого сна он крестился. Мы стояли втроем - один в баке, другой в железе, а третий в черном. Нас не замечали. Я видел через ограду место, где меня задавила машина. И тут я увидел людей, которые уходят, их глаза были как у рыб. Глаза уходящих - это очень тягостное зрелище, и я попросил Бога и музыку помочь мне - много дела не сделано, рано уходить.
Я помогал всем музыкой, пусть она и мне поможет. Но классическая музыка печальна, ее плач стал уводить меня в мир иной. В испуге я стал слушать радостные мелодии, но это было еще хуже - это было оскорбительно негармонично. Глаза утонувших смотрели печально, как рыбы в аквариуме. И я оказался около Амстронга, и бросился в его оркестр, прося поиграть на пианино. Черные музыканты недружелюбно смотрели на меня. Армстронг сказал мне с иронией: "Белый человек, ведь ты так любишь классику, зачем ты пришел к нам". Но я ринулся к пианино и стал играть вместе с ними. Золотая труба Сачмо сверкала солнцем, золотистые звуки его трубы, ослепительные мелодии негритянского гения были такие же могучие, как мелодии Бетховена. Музыка Сачмо спасла мне жизнь.
Потом я записал кассету, где собрал лучшие мелодии Армстронга, темы, которые играет его золотая труба - спасительница от смерти.
Меня посадили в кровати первый раз через 3 месяца после травмы. Я мечтал куда-нибудь пойти, но ноги у меня были опухшие и беспомощные. Они были пластилиновые и не могли меня удержать. Я прочитал, что царь Федор Иоаннович был скорбный ножками. Я горевал, вспоминал слова Будды. Будда сказал: "ты должен любить безногих, двуногих, четвероногих и многоногих". Когда он говорил про безногих, то имел в виду не таких как я. Он имел в виду змей. Ко мне пришла знакомая и закричала: "Володя, тебе повезло". Она имела в виду то, что я выжил. Кто-то во мне заскрипел: "лучше бы я гулял, как и все, где ж тут повезло".
Знаки
Я вспомнил знаки предупреждения от судьбы. В начале года я купил дракона - знак года, но у него отломилось крыло. (Мне объяснили, что пострадает моя нога, но я не внял). Я снова купил дракона, но и у него отломалось крыло (пострадает и вторая нога, сказали мне, но я не внял).
Я сидел в Доме ученых, ожидая своего выступления. У меня в руках был аргентинский народный инструмент - он был как большая палка и журчал, если его перевернуть. Я задремал, слушая романсы Вяльцевой. Вдруг раздался грохот. "Кто-то упал" - понял я. Оказалось, что упал-то я, вместе с аргентинским инструментом - подо мной рассыпался стул (я опять не внял).
Однажды, когда я бежал с работы, меня догнала собака. Она безжалостно вцепилась мне в левую ногу - именно в ту, которую скоро сломает машина. Я всегда любил собак, но теперь это чувство потускнело. Она была знаком - не спеши, останови свой безумный бег, но я не внял.
Это беда холерика да еще родившегося 1 апреля, в День дураков. Дураков надо учить.
Теперь я не бегаю, а занимаюсь только важными неотложными делами... Моя внучка дала свою испорченную игрушку - щелкунчик с отломанными ногами. Став умнее, я умолял спасительницу жену: "Инна, почини этого щелкунчика поскорее".
Гнев
Я в санатории и сижу на тележке, все ходят, кроме меня, тележка слабо двигается, и я отталкиваюсь от пола костылями, двигая ее. Ожесточение ведет меня - сегодня врач сказала мне: "Ходить вам нечем, все время лежите". Гнев, охвативший меня, был лучше уныния и страха. Я каждый день вставал на костыли, держась за спинку кровати, и на распухших пластилиновых ногах, похожих на опухшего поросенка, пытался двигаться.
Через какое-то время мне разрешили прийти на физкультуру. Я ехал по спуску, держа руками за перила (руки стали как у Шварценеггера, шутка ли, сутками таскаю себя в тележке, отталкиваясь костылями). Вот и зал. Красавица-физкультурница показывает, что делать и поломанные люди с восторгом все это делают. Я старался, как мог, мотая битой головой. Потом все стали ходить (я был единственный среди всех - сидячий). Они были похожи на лемуров с фантастическими повреждениями конечностей. Я боялся, что они отдавят мне мои клешни. Все устремились к шведской стенке. Я решил показать, как я здорово стою - пусть все порадуются со мной. Но не понял, что устал. Когда я поднялся на костылях, у меня закружилась голова и я упал на красивую физкультурницу. Она возмутилась, сказав, что ей не нравится, когда на нее падают. Она отослала меня обратно - учиться ходить. Это была среда, мне разрешили появиться после этого скандала только в понедельник. Наконец, я решил добраться до рояля в зале и помочь себе музыкой. Напуганная психолог говорила мне, что я не смогу подняться на сцену, но мой энтузиазм и моя битая голова ничего не хотели знать. Я подъехал к сцене на тележке, отважно вышел и стал подниматься, ставя резиновые ноги, на ступеньки, держась за боковые стенки входа на сцены. Наконец, я оказался на сцене и бодро пополз к стулу у пианино. Хватаясь руками, я вполз на стул и счастливо поиграл себе, во славу музыки и будущих удач. Перепуганная психолог опасалась, что я рухну и расколюсь на отдельные фрагменты. Однако я так же браво сполз со стула и приполз к ступенькам. Я никогда не видел и не слышал таких сеансов музыкотерапии.
Я подумал, что это прекрасный сеанс для инвалидов. Они сидят в зале - ломаные и битые. Приползает их коллега, он резво вползает на сцену, играет и так же бодро уползает.
Я вспоминаю себя на костылях в зимний день - кругом январь, гололед, такой, когда люди стараются меньше ходить, я иду до гостиницы остановку и добираюсь за полтора часа. Но я упрям, у меня как у собаки 4 ноги и я не падаю на скользком льду. Я заставлю себя ходить и ползать. Я так мечтал об этом в больнице - все уходили, а я оставался один. Но мне, еле ползающему по комнате, позавидовал пациент, который лежал в кровати - у него была удалена ступня.
Теперь я ползаю и кругом нет более неуклюжего инвалида. В трамвай я вползаю на руках, из трамвая я выпадаю, в метро я раз выпал на какую-то женщину. Недавно я вышел на крыльцо дома и увидел друга, от радости я потянулся к нему и выпал с лестницы, но он меня поймал. Я мечтал в больнице, что когда-нибудь буду в Доме книги и однажды я дополз до прилавка, но все в магазине оторопело разглядывали меня. Меня это окрыляло.
Осознание
Однако отчаяние и страх в душе не оставляли меня
Я решил изучить свое состояние и запомнить навсегда.
...солнце тогда мне казалось черным, потому что я жил в трагическом мире боли и страха...
...ноги визжали от боли всегда - да и сейчас это часто делают...
...воздух - морозный, свежий, крепкий воздух - казался мне густым и вязким...
В мае следующего года я уже хожу на костылях, хожу медленней всех, кто передвигается на улице, но это счастье. Однако у меня новые стрессы и горести. Я научил свое сознание, которое всю жизнь отличалось тревожностью, быть спокойным. Четыре месяца я повторял себе заклинание: "закон жизни и выживания для меня таков - ЧТО БЫ НИ ПРОИЗОШЛО, Я ЧТО-ТО ДЕЛАЮ, А ЕСЛИ НЕ МОГУ ЭТОГО СДЕЛАТЬ, НЕ ОБРАЩАЮ НА ЭТО ВНИМАНИЕ И НЕ ТРАЧУ НА ЭТО СИЛЫ". Четыре месяца я учил, как ребенка, подсознание, и оно научилось так реагировать на все и блаженный, желанный покой пришел ко мне. Оказалось, я открыл велосипед - потом нашел индийскую поговорку - "в беде либо противодействуй, либо оставь без внимания".
Позже обнаружил в биографии Рахманинова - композитор, находясь в депрессии, слушал слова врача, который без пауз медленно повторял ему древнее заклинание преодоления. Он слушал их 4 месяца, а потом встрепенулся и написал свой гениальный 2-й концерт.
Куэ, оказывается, говорил, что срок нужный для успеха самовнушения - 4 месяца.
Я поверил. Я знал, теперь нужно самую малость - вызвать солнечную радость, но... для нее нет поводов, у меня новые беды: впереди две операции на почках.
Я решил, что тогда надо высмеять все проблемы. Обращаюсь к мудрому Пезешкиану и вспоминаю анекдот: Человек писает в постель. Его отправляют к психологу. "Помог психолог?" - спрашивают друзья. "Я также писаюсь в постель, но теперь я горжусь этим!!!" "Писаешь в постель? - говорит Пезешкиан - "молодец, умеешь плакать вниз!"
У меня сломаны кости - это замечательно, значит, возможно, начнется омоложение. Пробита голова - это прекрасно, так иногда возникают экстрасенсорные способности. Такими травматиками были и Джуна, и Ванга. Пока я не вижу особых способностей. Наоборот, мне кажется, что при не весьма обширном уме я отличаюсь косноязычием (это образ Салтыкова-Щедрина). Проявления перемежающегося слабоумия - налицо, а особых способностей - не видно. Ждем-с. Должна же быть какая-то польза от травмы головы. Кстати, вспомнил английский комический стих:
Когда я был мальчишкой, умом я не блистал.
Года прошли, но все же умнее я не стал
И что бы я ни делал, все наперекосяк,
Видать чем больше парень, тем больше он дурак.
Камень в почках - прекрасно - так я теперь не могу нарушать диету. А эти острые боли в почках - это тоже замечательно. Ведь они отвлекают от болей в костях. Когда я смог передвигаться, то добрался до того места, где меня сбила машина. Первый раз я протащил себя тем же путем что в день беды. Сначала мне было очень страшно - я целый год видел это место в кошмарах. Последующие дни страхи таяли. Теперь я равнодушно смотрю на это место, иногда даже забываю, что здесь пролилась моя кровь и полтора года выпали из жизни. Поток времени смывает все и этим надо пользоваться, человек ко всему привыкает.
Опера хромых
Теперь я вошел в группу хромых. Среди нас есть замечательные люди. Я был в санатории два раза и те, кто меня окружали, поразили меня своим мужеством. И сочувствием. Это случайная выборка россиян попавших в беду, это - люди моей страны и они мне нравятся. Я видел, как они справляются с проблемами и многому поучился у них. Особенно мне запомнилась старушка, которая терпела страшные боли, так как хотела ходить после перелома шейки бедра.
Среди нашей группы были знаменитые люди.
Например, Сервантес. Он попал в плен к туркам, дважды пытался бежать и начальник города говорил - пока этот хромой здесь, я опасаюсь за судьбу османской империи.
Хромой от рождения Байрон стал замечательным пловцом, и итальянцы звали его ЧЕЛОВЕК- РЫБА.
Парализованный Николай Островский ВСЕГДА УЛЫБАЛСЯ.
Милтон Эриксон сидел в инвалидном кресле. В 18 лет он думал, как было бы хорошо, если бы заскрипело это кресло. Через несколько месяцев оно ЗАСКРИПЕЛО и он снял проявления паралича.
Рузвельт был инвалидом после полиомиелита. Специальное устройство поддерживало его тело, но он выступал с речами по всей стране и стал президентом. После инагурации он остался один в комнате и ему пришлось ползти по полу из кресла к столу. "Хорошо, что американцы меня не видят," - думал тогда Рузвельт.
Луспекаев сыграл свою самую великую роль в фильме "БЕЛОЕ СОЛНЦЕ ПУСТЫНИ", уже потеряв ступню.
Есть еще хромой бес Лесажа, но это особая история.
Герой картины Рибера - колченожка. Мальчик с изуродованными ступнями громко неудержимо хохочет. Эта картина - символ преодоления.
Этот год я ходил на пластмассовых стеклянных и на резиновых ногах. И пусть пока я не могу, как Маресьев, стучать ногами, прыгать, танцевать, но опыт преодоления был полезен. Надо тащить себя на работу и проводить сеансы музыкотерапии, и изучать тайны восприятия цвета и музыки, и помогать людям. Почему же рассказ назван "Опера хромых"? ХОЧЕТСЯ УЛЫБНУТЬСЯ ВМЕСТЕ С ЧИТАТЕЛЕМ.
Мы вспомним анекдот:
Петька спрашивает Чапаева:
- Что ты пишешь?
- Оперу.
- А про меня напишешь?
- И про тебя, Петька, напишу, опер сказал - пиши про всех.
Я представил хриплые голоса хромых - от хромого беса до пиратов капитана Флинта. И решил написать про всех наших. Мы, хромые, скорбные ножками - очень упрямые, активные и веселые люди.
Владимир Михайлович Элькин – врач, кандидат медицинских наук, психотерапевт, музыкант, музыкальный терапевт, член Арт-терапевтической ассоциации. Автор 80 научных работ, книг: «Целительная магия цвета и звука», «Театр цвета и мелодии ваших страстей». Находится в переписке с М.Люшером, создателем цветового теста, автор методики цветодиагностики и психотерапии произведениями искусства.
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать