Внеполитический анализ межнациональных отношений

В преддверии Дня России предлагаем вниманию читателей текст доклада «Внеполитический анализ межнациональных отношений» ректора Восточно-Европейского института психоанализа, доктора психологических наук, профессора Михаила Михайловича Решетникова, сделанный им на пленарном заседании 17-го Санкт-Петербургского саммита психологов.

В этом сообщении мы обратимся к наиболее общим вопросам и психологическим механизмам межнациональных конфликтов и массовых психических травм. Сразу отмечу одну из главных специфик. Когда массовая психическая травма является результатом какой-либо экологической или техногенной катастрофы, обычно она претерпевает специфические трансформации и, независимо от того верят ли пострадавшие в Бога или нет, такие события чаще всего интерпретируются как «Господь посылает нам новые испытания». Их нужно пережить. И постепенно травматические переживания «притупляются» и проходят как бы в «автономном режиме» в течение 3–5 лет.

Совершенно другая ситуация складывается, когда массовая психическая травма наносится враждебной группой, как бывает в случаях межнациональных конфликтов, терактов и войн. В этих случаях начинают действовать качественные иные психологические механизмы, наиболее существенными из которых являются проекция и проективная идентификация, что в целом характерно для клинической паранойи. В наиболее примитивном виде этот психологический феномен выражается формулой: «Это не я ненавижу и преследую Х, это он ненавидит и преследует меня».

И такой коллективный (патологический по своей сути) «сдвиг» в оценках подобных ситуаций может растягиваться на десятилетия и даже столетия. Причем в зависимости от идеологии и позиции государственной элиты такой (паранойяльный) сдвиг можно сформировать у населения целой страны за достаточно короткий период. Вспомним, что Гитлер пришел к власти в одной из самых культурных и цивилизованных стран Европы в 1933 году, и уже через 6 лет практически все население страны было заражено идеями нацизма и фашизма. Но все начиналось с небольших (агрессивных) штурмовых отрядов «коричневых» — по сути народной милиции, действующей в интересах поддержания общественного порядка в условиях общенационального кризиса после унизительного поражения Германии в Первой мировой войне. А что происходило затем? Уже через 10 лет в партии Гитлера состояло 12 млн чел. Почему это произошло?

Когда власть в стране (чаще в столице) захватывает агрессивное меньшинство и начинается бытовой террор — очень быстро срабатывает еще один психологический механизм: «идентификации с агрессором». В его основе лежит страх, а суть его примитивно проста: «Если я тоже стану агрессором, ко мне не смогут применить агрессию». Это мощный мотивационный стимул. И агрессивное меньшинство очень быстро становится большинством.

Механизм «идентификации с агрессором» действует подсознательно, как защитный, и одновременно у членов таких групп формируется мифологическая (оправдательная по сути) убежденность, что «мы — растущая агрессивная часть социума — абсолютно правы и наши действия имеют ту или иную национально- или государственно-охранительную причинность». Наряду с этой убежденностью в таких группах последовательно формируется культ силы и сплоченности, и происходит патологическая деформация личности, в ряде случаев настолько существенная, что узнать в ней еще недавно обычного законопослушного гражданина практически невозможно. Для выхода агрессии чрезвычайно значим следующей психологический феномен — образ врага. Он обязательно находится или искусно навязывается правящей элитой, и не где-то там за тысячи километров, а рядом, по соседству. Главное — враг должен быть достижим для выпуска агрессии.

Мощным катализатором таких массовых трансформаций является эстетизация зла. Это многофакторный процесс, стимулирующий привлекательность агрессивного меньшинства, необходимость вхождения в его состав или, во всяком случае, требующий демонстрировать лояльность к наиболее агрессивной части социума. Это включает ношение особых опознавательных знаков для «своих», участие в демонстрациях и факельных шествиях, создание предельно кратких и ярких объединяющих лозунгов, появление новой мифологии и возвеличивание собственной нации, что всегда с особым восторгом принимается, прежде всего — маргинальными слоями общества. Все помнят лозунг нацистов: «Германия превыше всего!».

Самостоятельным фактором формирования агрессивных групп является особая мораль, раскрепощающая обычно подавляемые культурой асоциальные влечения. Они есть практически у всех, но культура запрещает и строго преследует их проявления, как бы сильны они ни были. Но культура — это, в целом, чрезвычайно хрупкая социальная структура. При этом нужно учитывать, что, наряду с множеством высоких идей, культура — это то, что налагает запреты, а люди не слишком любят, когда им что-то запрещают. Отмена запретов, но только «для своих», чрезвычайно привлекательна: «Нам все можно!»

Любые массы, когда они уже пришли в движение, демонстрируют еще ряд специфических качеств, а именно: они отличаются высокой внушаемостью и психической заражаемостью. При этом массе вообще не свойственна жажда истины — она требует простых решений, сформулированных в предельно простых лозунгах. Но для реализации всех этих механизмов изначально требуется еще один психологический фактор — не только формирование образа врага, а придание этому образу всех отвратительных черт.

Особо благоприятные условия для формирования любой агрессивной или даже человеконенавистнической идеологии складываются в периоды социальных и экономических кризисов. Человеческая природа такова, что люди не любят осознавать свою вину; и пытаются избавиться от нее, проецируя ее вовне по примерно такой формуле: «В нашей семье, в нашей национальной группе (в нашем государстве) все плохо не потому, что я или мы такие плохие или что-то делаем не так — это виноват кто-то другой». И этот другой легко находится.

Чаще всего (вначале) все недовольство проецируется на верховную власть, как это происходило в периоды всех цветных революций. Но затем под целенаправленным воздействием политико-государственных элит вектор недовольства перемещается: или на какое-то национальное меньшинство в том же государстве (как это было в Германии в середине 1930-х с евреями и цыганами), или даже на все население какого-то другого государства. Как уже отмечалось, враг «вдруг обнаруживается» не где-то там за тысячи километров, а где-то по соседству. При этом для такого вектора недовольства (постепенно переходящего в ненависть) находятся реальные или мифические основания, чаще всего в историческом прошлом конкретного социума, о котором большинство, особенно агрессивная молодежь, как правило, имеет весьма смутные представления. А в силу высокой внушаемости и психической заражаемости пришедших в движение масс любая, даже самая невообразимая ложь легко интроецируется и приобретает характер общенациональной убежденности в своей исключительности и исторической правоте.

Исторические психические травмы могут затихать, на годы и десятилетия, но они всегда продолжают действовать, периодически обостряясь. Примеров подобного рода среди родственных и, что не менее существенно, — живущих по соседству народов множество: арабы и евреи, армяне и азербайджанцы, сербы и хорваты, англичане и ирландцы, испанцы и каталонцы, и множество других. В актуальной ситуации, и это качественно новый психологический феномен, — на Украине в качестве главного врага оказались даже не русские, а любые русскоязычные. Именно русский язык, который был искусно обозначен как наиболее уродливая форма западноукраинского диалекта, стал главным маркером врага. Следующим шагом к разделяющей народы пропасти стало обозначение (уже на всем коллективном Западе) в качестве вражеской и подлежащей уничтожению всей многовековой русской культуры.

Негативное развитие всех этих паранойяльных процессов катализируется «психологией малых различий» (или — «нарциссизмом малых различий»). Суть этой психологической феноменологии в кратком варианте можно сформулировать так: «Если кто-то почти такой же, как я, — по истории, по языку, по традициям, культуре, обычаям, вере и т.д., но немного отличается, — это как бы шарж или карикатура на меня». Естественно, шарж на себя (любимого!) неприятен и вызывает неудовольствие, а в сочетании с реальной или даже придуманной массовой психической травмой, нанесенной враждебной группой, это может стать источником непримиримой вражды на неопределенный исторический срок. Здесь вопрос не только об Украине. То, что мы, русские, мало чем отличаемся от западных европейцев по обличью, современной одежде, уровню развития, культурным, техническим, экономическим и политическим достижениям, воспринимается нашими бывшими европейскими «партнерами» с такой же ненавистью — как некий недопустимый шарж и даже некое не имеющее права посягательство на возлюбленный ими западный образ жизни. В отличие от нас, помнящих о наших утратах и нашей Великой Победе, они никогда не забывали об их поражениях во всех «крестовых походах» против России. В равной степени эта ненависть относится и к «понаехавшим новым русским», беспардонно демонстрирующим свое богатство и такую же демонстративную приверженность западному образу жизни. Их принимают, но точнее — терпят, и будут «опускать» при любом удобном случае.

Следующий психологический фактор — это «передача травматических переживаний следующему поколению» («trans-generation transmission»). Как было обосновано в ряде исследований после Второй мировой войны, дети выживших формируют специфическую память и специфическое отношение к трагическим событиям в истории их предков, свидетелями которых они не были и быть не могли. В итоге одной из психологических задач следующих поколений является потребность сохранить память о травме предков и отреагировать ее. В некоторых случаях эта задача ведет к формированию особого психологического феномена — «избранной травме конкретного народа». Самым известным вариантом такой избранной травмы является Холокост — память об уничтожении 6 млн евреев в 1933–1945 годах (хотя гонения на евреев существовали с древнейших времен). Для россиян такой же сакральный смысл имеет Великая Отечественная война, наши неисчислимые жертвы (27 млн), наши национальные герои и наша Великая Победа. Мы всегда помним, что это — «Праздник со слезами на глазах». Это наша избранная травма. Это наш Бессмертный полк.

Еще одна важная особенность исхода любых конфликтов: победитель всегда склонен проявлять великодушие к побежденным, а побежденные воспринимают это великодушие как еще одно унижение со стороны сильного. Например, после завершения Второй мировой войны мы искусственно возвеличивали роль польского и французского сопротивления фашистам, да и еще десятка стран Европы и Прибалтики, хотя эти страны формировали дивизии СС и активно воевали против СССР, а затем были вынуждены униженно каждый год праздновать не их, а нашу Победу и копить ненависть. Не имея возможности отомстить нашим героям, они с остервенением сносят их памятники и пытаются уничтожить все, что напоминает им о России. В их восприятии: ее вообще не должно быть. А она есть и будет! Но для этого вначале нужно снова заставить наших бывших «партнеров» ее уважать.

«Избранная травма» — это не только особая память о своих отцах и дедах, но и строго детерминированная оценка любых событий с четко определенной точки зрения; говоря проще — разделение всех идей и всех людей на «наших» и «не наших». Это глубоко личностная психическая структура формируется еще в раннем детстве, и затем поддерживается на протяжении всей жизни. Пример, который легко увидеть в быту: мать гуляет с ребенком, кто-то к ней подходит, и если при этом мать улыбается, ребенок спокоен — «это кто-то наш». Если мать впадает в тревогу, ребенок прижимается к ней и даже плачет: «это кто-то не наш», и это уже какая-то угроза.

Точно так же на основе рассказов родителей формируются представления о наших предках, нашей истории, наших героях и о «не наших». Если чьи-то предки подверглись массовой травме, она обязательно должна быть отреагирована. Варианты такого отреагирования могут быть самыми различными: от оплакивания своих героев и падших до самых разных вариантов индивидуальной и коллективной мести, в ряде случаев возведенной в ранг государственной политики.

В сфере наследственных связей ничего не забывается. Деды, отец и мать — это самые первые фигуры идентификации любой личности, переносчики языка и культуры, традиций и принципов, трансляторы исторических знаний, уважения к национальным героям и национальным ценностям. В целом, любой человек принадлежит к той культуре, в рамах которой он сформировался, и к той национальности, на языке которой он говорит.

Мы, в России, являемся приверженцами вполне определенных национальных ценностей и у нас есть непреходящая память о Великой Отечественной войне и ненависть к любым проявления нацизма, что во всех случаях проецируется на оценки любых современных событий. Но наши враги являются носителями иных («вложенных» в них») родительских образов и образов их национальных героев. Для нас дед нынешнего канцлера Германии — военный преступник, генерал СС, лишенный в результате нашей Победы всех своих наград и званий. А для Олафа Шольца — это его дед, служивший Германии, униженный и уничтоженный русскими в 1944. Уместно ли заподозрить канцлера в любви к России? Да и не только его. В чем состояла денацификация? Каждый бывший эсесовец должен был посетить психиатра, посмотреть какой-то фильм о зверствах фашистов и признать, что это было ужасно. Это все! Но главным в денацификации (в том числе — Восточной Германии) была наша сила и мощь коммунистической идеологии.

Повторю еще раз: самым важным фактором идентификации является язык, на котором говорит человек. Язык — это основа духовной жизни любого социума и любой личности, это ее социальное дыхание. Уничтожение национального языка подсознательно воспринимается как удушение, как угроза моему существованию. Поэтому понятно, почему такую реакцию в ЛНР и ДНР вызвал принятый в свое время закон о запрете русского языка.

В заключение.

Одновременно с кризисом всех еще недавно мощных идеологий (от коммунистической до либеральной) самостоятельной проблемой становится возрастание роли национальной идентификации. Эта идентификация в ряде случаев приобретает характер агрессивного национализма — как последней и наиболее примитивной формы единства, которая появляется, когда уже нет никаких других объединяющих идей. По моим представлениям, которые были сформулированы еще в 1996 году в статье «Неочевидный образ будущего», мир вступает в крупнейший и затяжной кризис. И главное здесь — не деградация европейского истеблишмента или политические амбиции тех или иных лидеров.

Главная проблема — это перенаселение планеты и истощение природных ресурсов, причем в первую очередь — не энергетических, а истощение запасов пресной воды, вначале для сельского хозяйства, а затем и для питья. А это голод, и уже не только в Африке, но и в Европе. Плюс повышение уровня Мирового океана, погружение в море огромных территорий и засоление устьев рек. И миллионы беженцев. Поэтому им нужны наши территории, наши полезные ископаемые и наша пресная вода, запасы которой в России в 3 раза больше, чем во всей Западной Европе. Нет сомнений, что межнациональные конфликты в XXI веке будут демонстрировать тенденцию к обострению, и не только на сопредельных с Россией территориях, а во всем мире. И тогда в полный рост встанет проблема выживания сильнейшего. Коллективный Запад борется не с русскими — мы ему не нужны так же, как и украинцы; он борется за ресурсы, без которых он просто погибнет. Это уже агонирующие государства, но в состоянии агонии они не остановятся ни перед чем. И мы должны быть к этому готовы — как единый народ.

Мне бы очень хотелось ошибиться в самых мрачных моментах этого прогноза.

Литература

1. Дильтей В. Собрание сочинений в 6 тт. Т.3: Построение исторического мира в науках о духе / Пер. с нем. под ред. В.А. Куренного. М.: Три квадрата, 2004. С.10-413.
2. Решетников М.М. Клинический метод в изучении терроризма // Психология и психопатология терроризма. Гуманитарные стратегии антитеррора: Сборник статей / под ред. М.М. Решетникова. 2-е изд. М.: Юрайт, 2019. С. 21-41.
3. Решетников М.М. Психология войны. 3-е изд. М.: Юрайт, 2020. 333 с.
4. Решетников М.М. Психологические факторы развития и стагнации демократических реформ. 4-е изд. М.: Издательство Московского университета, 2014. 260 с.
5. Решетников М.М. Методические подходы к психологическому анализу актуальных межнациональных конфликтов и идей антируссизма // Решетников М.М. Избранные статьи в двух томах. Том II. Современная психопатология. СПб: Скифия, 2020. С. 149-169.
6. Фрейд З. Почему война? (Переписка с Альбертом Эйнштейном). М.: Ренессанс, 1992. С. 257-269.
7. Фрейд З. Психопатология обыденной жизни // Фрейд З. Собрание сочинений: В 26 т. Т. 8. Психопатология обыденной жизни / Пер. с нем. А. Боковикова. СПб: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2018. С. 25-292.
8. Фрейд З. Массовая психология и анализ Я // Фрейд З. Собрание сочинений: В 26 т. Тт. 15-16. Статьи по теории культуры / Пер. с нем. А. Боковикова. СПб: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2020. С. 17-92.
9. Ясперс К. Общая психопатология / Пер. с нем. Л. Акопяна. М.: Практика, 1997. С. 497, 502, 723-724, 851-853.
10. Freud A., Burlingham D. War and Children. New York: International University Press, 1943. C. 255.
11. Volkan V. Enemies on the Couch – A Psycho-political Journey through War and Peace. North Carolina: Pitchstone Publishing, 2013. 496 p.

Видеозапись доклада: