О. Дейнека: Противоречивый мир и противоречивые мы

Профессор кафедры политической психологии факультета психологии Санкт-Петербургского государственного университета, профессор Восточно-Европейского института психоанализа, основатель научной школы «Экономическая психология в политике», доктор психологических наук Ольга Сергеевна Дейнека на 16-м Санкт-Петербургском саммите психологов выступила с докладом «Противоречивый мир и противоречивые мы: психологические защитные механизмы на разных уровнях отражения реальности».

Мир противоречив, и мы отражаем его во всей полноте разных уровней. А.А. Реан уже говорил сегодня, что и на микро-, и на мезо-, и на макроуровне мы делаем психологические оценки, отражаем реальность.

Насыщенное противоречивой информацией пространство вызывает стресс, фрустрацию, что, в свою очередь, активизирует нейробиологические защиты и защитные биологические механизмы и реакции.

Защитные механизмы в политике могут выступать барьерами стабилизации состояния общества на фоне кризисных явлений, а также быть помехой для эффективной политической коммуникации.

Я решила напомнить о психологических и биологических защитах, потому что сейчас на фоне кризиса — вначале COVID-19, санкционный кризис, потом военно-политический — наслаивается одно на другое... Слово «кризис» теперь совершенно оправданно, никто в нас не бросит камень за то, что мы говорим «кризис». Хотя и звучала мысль, совершенно правильная, о том, что в нашей стране мы живем в перманентном кризисе. Когда молодежь иногда начинает говорить о том, что все-таки демократия лучше, я их немножко на мезоуровень отправляю, потому что на фоне кризиса, как знают специалисты по конфликтологии, управлению в коллективах, должен быть авторитарный стиль. А когда все спокойно, стабильно — то очень хорошо пойдет и либеральный стиль, в творческих коллективах он всегда доминирует.

Сейчас я хочу напомнить о некоторых нейробиологических механизмах защиты. Этот пример часто рассказываю на лекциях, прочитав однажды у В.В. Аршавского и В.С. Ротенберга о теории поисковой активности. В каждый кризис она хорошо вспоминается. Эксперимент по эмоциональному стрессу проводился на крысах в клетке. Создавалась садистская ситуация, я бы сказала, — но ради людей. К кормушке подключался электрический ток. Каждый раз, удовлетворяя нормальный инстинкт выживания, удовлетворяя потребность в еде на фоне голода, животное получало еще и сильный болевой шок. И, конечно, животные начали болеть. Было понятно, что стрессогенные заболевания приводят к сердечно-сосудистым. Но часть животных не болела. Время шло, а крысы не болеют и не погибают. Ради чего и делался эксперимент — найти таких стрессоустойчивых. В чем состояло чудо? Только в том, что они осуществляли постоянно поисковую активность. Бесплодно — потому что ни прогрызть пол, ни вылезти из клетки невозможно. Но они все время что-то делали, предпринимали.

Эта модель эмоционального стресса, перенесенная Аршавским и Ротенбергом на человека, сводится к тому, что, находясь в стрессе, мы лучше всего его переживаем, если у нас есть целеустремленная активность.

Это продолжение того, что уже звучало: должна быть цель — у каждой личности, у организации, у страны, у политиков, которые ею руководят.

Доказано, что психологическая охрана сомы — тела, если человек целеустремлен, очень сильна.

Что еще сейчас актуально? Раз много неопределенности, то, осознанно и неосознанно, люди формируют зоны стабильности. Сейчас в наших эмпирических исследованиях, нескольких дипломных проектах, это подтвердилось. Люди пытаются сохранить привычки, ритуалы. Мы это уже видели в ковидный кризис, когда люди были в изоляции, — зоны стабильности действительно выручают. Но они важны и на организационном уровне, и на уровне политики.

Нужно подумать, как способствовать их созданию, если люди не справляются. Но обычно, повторяю, это делается интуитивно.

Очень востребованная методика сейчас — «Шкала толерантности к неопределенности» Баднера. Мы сейчас на разных аудиториях измеряли — и в потребительском поведении люди стремятся к этой стабильности… но вообще стали все более интолерантны. На разных выборках смещение в интолерантность: и к новизне, и к сложности, и к неопределенности. Срабатывает потребность в стабильности на фоне нестабильности. И люди будут ее как-то искать, закрываясь от новизны.

Нейробиологическая защита политических взглядов. Этот феномен сейчас очень актуален и касается практически каждого, потому что вы с этим обязательно сталкиваетесь, даже если иногда не замечаете.

Речь идет об исследовании, которое последовало после открытия эффекта обратного действия в политической психологии. Американские ученые B. Nyhan и J. Reifler обнаружили: если у человека уже есть какие-то глубокие убеждения, устоявшиеся политические взгляды, то, даже если они опровергаются, человек становится еще более убежденным, еще сильнее укрепляется в своей вере. Это еще называется выборочное недоверие, предвзятая ассимиляция.

Сильнее цепляются за свои политические убеждения, когда их опровергают, люди радикальных точек зрения: т.е. легче изменить точку зрения центристам и умеренным.

Нейробиологическое подтверждение эффекта обратного действия выполнили J. T. Kaplan, S. I. Gimbel, S. Harris. У испытуемых с глубокими политическими убеждениями охрана своих политических убеждений мозговыми структурами так же сильна, как и защита своей физической безопасности.

Хотелось бы напомнить и психологические защиты. Настолько иллюстративное время для них… Смотришь на мировую политику, на те материалы, которые нам предлагают масс-медиа, и думаешь: студентам и учебники не нужно читать, все иллюстрации в медиа.

Защитные шоры политического сознания связаны прежде всего с редукцией. Мы смеялись над Псаки, удивляемся, как в политике самореализуется Байден, про которого сегодня уже говорил М.М. Решетников… Налицо то, что называлось в первой части дискуссии опрощением, а психоаналитическим языком — редукция.

И пару примеров других механизмов защитных, которые можно изучать на политиках.

Смотришь иногда аналитическое шоу, люди не слышат друг друга, когда это касается их политических убеждений, как бы ни были хороши аргументы. Отрицание и подавление травмирующей информации.

Например, Хиросима и Нагасаки. Когда общаешься с американцами, они очень не любят эту тему. Это действительно и отрицание, и подавление. Позже и вытеснение подключается, когда говорят, что мотивы были, в общем-то, благородные. Но самое интересное, что и японцы подавили и вытеснили Хиросиму и Нагасаки. Хотя столько было убито мирных людей, один из самых страшных по массовости антигуманистических эпизодов… Тем не менее, виноватых нет.

Спасение своей идентификации в политических элитах, реабилитация образа страны, нации у политиков некоторых стран происходит также через рационализацию, включение, проекцию, идентификацию, замещение.

Хотелось бы привести и некоторые примеры технологий управления политическим сознанием. Какими технологиями сейчас пользуются одновременно во многих странах? Мы видим, что злоупотребляют технологией «образ врага». Технология сама по себе не плоха, способствует солидаризации. Это самый простой психологический прием, чтобы люди объединились. Но я должна сделать комплимент тем, кто его использует в нашей медиасреде, в нашей политике. Если там — просто черное и белое, враг и есть враг. Об этом была моя статья в «Психологической газете». То у нас все-таки дифференцирован этот враг: «Вот он плохой, но мы готовы его простить, и вообще люди разные…» И много нюансировки и шансов этому врагу на исправление.

Образ будущего, о котором сегодня так много говорили. Действительно, без целеустремленной активности мы хуже адаптируемся к кризису…

Еще важен эмоциональный компонент — среди тех пяти компонентов, которые предлагает М. Круазье, которые хорошо работают и на уровне организации, и на уровне страны, я бы выделила эмоции успеха. На уровне организации, на уровне семьи — это внимание, поощрение, замечать даже небольшие достижения. А на уровне страны — это эмоции успеха, которые должны быть. Мы их были лишены в 1990-е, нам постоянно прививали комплекс неполноценности, это коррелирует с психологией бедности. Но не будем сейчас уходить далеко.

Эмоции успеха способствуют идентификации и социальному оптимизму, который, в свою очередь, — почва для работоспособности, если вспомнить Р. Плутчика.

Ну и наконец, ценностный контур с опорой на архетипы и менталитет. Великолепную книгу по менталитету и по политическим мирам менталитета издал Н.М. Ракитянский, с большим вступлением А.И. Юрьева.

Сделали три больших замера об отношении наших граждан к информационной политике. С одной стороны, действительно, как сказала И.С. Бурикова, люди боятся все еще политики, боятся конфликтов на этой почве.

Оказалось, что большинство граждан не против пропаганды, но предъявляют претензии к ее качеству, к ее идеологии. У студенческой молодежи выявлен дисбаланс в сторону свободы распространения информации в ущерб безопасности общества и осознанию угроз. Межпоколенческие различия связаны с предпочтением разных источников информации и ценностей.

Мы сегодня говорим об информационной грамотности… Но этого мало. Необходимо повышать и информационную культуру, которая включает информационное мировоззрение и этический аспект информационно-коммуникационных технологий, а для сферы политической информации предполагает еще и общественную и начальную психолого-политическую грамотность.

Учитывая персонификацию, таргетирование потребления медиаконтента, а также влияние эффекта обратного действия и других когнитивных иррациональных искажений, способствующих «психологической жесткости», устойчивости системы политических и медийных предпочтений граждан полярных взглядов, целесообразно за счет зоны носителей нейтральных взглядов («золотое сечение» в коллективе) закреплять позитивный вектор правильности избранного.