Тема бессмертия души в психотерапии

«Бессмертие — непреходящее бытие (бытие есть существование — М.Б.), которым в мифологии, религии, философии наделяются высшие существа — Бог или боги, а также сотворённые Богом или порождённые божеством духи и души» (Религиоведение / Энциклопедический словарь. — М.: Академический Проект, 2006, с. 108, автор статьи — К.И. Никонов).

В лечебной группе творческого самовыражения [5] для хронических тревожно-депрессивных (шизотипических, шизофренических, биполярных) пациентов с нередким рассматриванием классической живописи на экране (с поиском своего характерологического созвучия и несозвучия с картинами разных художников) порою поднимаются вопросы о религии, о бессмертии души [4, с. 293–294]. Даёт себя знать давний здесь страх Небытия в будущем. Неважно, что Небытие наступит через много лет. Даже порою мальчиком такой пациент тревожно спрашивает родителей: «Зачем?» Зачем, дескать, всё это происходит в жизни? То, что вообще происходит? Зачем жить, если всё равно умирать? И эта размышляющая тревога живёт в тревожно-деперсонализационном неверующем человеке до глубокой старости. Нет у него спокойного природного чувства естественной неизбежности ухода из жизни в старости. Нет живой способности отвлекаться жизнью от смерти. Жутко ему сознавать, что его когда-то совсем не будет. Конечно же, подобные вопросы надо бы задавать священнику, не психотерапевту. Но речь идёт, в основном, о вопросах тех «заядлых» тревожных материалистов полифонического (мозаичного) склада, которые не хотят советоваться со священником и вслух удивляются тому, почему некоторые их товарищи в группе «так горячо веруют, а ведь вроде бы умные люди». Удивляются, страдая. Таких тревожных материалистов много в нашем методе. Неверие их, в отличие от людей здоровых, довольно мало зависит от воспитания.

Но в этой группе ни в коем случае не должны присутствовать пациенты с хотя бы малейшими суицидальными настроениями.

Из прежних занятий пациентам известно, в чём состоит характерологическая основа материалистического и идеалистического мироощущений, но многих тревожно интересует, что же есть на самом деле истинная, объективная, реальность — независимо от природного характера данного человека. Независимо от государственной идеологии. Что первично (изначально) и что вторично (производно) — материя или дух? И если первичен изначальный Дух, Бог, — то почему верующий человек в это верует? Кто же прав и потому выше, совершеннее, лучше неправого?

Обратимся к работам Эрнста Кречмера (1888–1964).

Убеждение Э. Кречмера в том, что именно блейлеровский «аутизм» («жизнь в самом себе» [2, с. 171]) объединяет в один «шизотимический» круг и разнообразных больных шизофренией (сегодняшний термин — «расстройства шизофренического спектра»), и шизоидных психопатов (шизоидное расстройство личности — МКБ-10), и здоровых шизотимиков, — осталось с Э. Кречмером на всю жизнь. Это подтвердил мне в своё время его сын, профессор-психиатр Вольфганг Кречмер, переиздававший книги отца после его ухода из жизни. Для нас это важно и для понимания больших (к сожалению) цитат в этом очерке, необходимых для практики дела.

Для Э. Кречмера «аутизм», в сущности, то же самое, что «идеализм». Э. Кречмер объясняет «аутизм, идеализм» лептосомов-шизотимиков (в т.ч. здоровых), их склонность к углублённому анализу, «острому логическому расчленению», абстрагированию, к идеалистической философии — двумя «основными факторами». «Одна из этих сторон, аффективная, обозначенная нами как психэстетическая пропорция, — это отрицательное эмоциональное отношение к внешнему миру, происходящее вследствие чрезмерной ранимости и частичной тупости. Другой корень аутизма находится на стороне психологии мышления, а именно в том, что мы теперь экспериментально более подробно изучили как способность к расщеплению» (с. 256). Под «способностью к расщеплению» Э. Кречмер понимает «вообще способность к образованию обособленных направлений в пределах одного процесса сознания (частичных интенций)» (с. 246). «Если мы на место производящего опыт поставили кататимное (кататимия — заметная управляемость мышления, восприятия эмоциями, желаниями — М.Б.) стремление самого шизотимика, которое побуждает его видеть вещи по определённому желательному выбору и в соответствующем освещении, то эта кататимная установка окажется в состоянии совершенно так же, как руководитель опыта извне, вызвать расщепление реального общего явления на желательные частичные факторы, ярко освещаемые и воспринимаемые сознанием, и на мешающие раздражения, которые отстраняются и подавляются уже при возникновении. У шизотимика эта способность к расщеплению, способность абстрагировать всё, что не входит в его кататимную жизнь, чрезвычайно благоприятствует аутизму, отрешению от конкретной действительности. Напротив, наблюдаемый в среднем реализм пикника (человека циклотимического (в широком смысле) характера — М.Б.) происходит вследствие неспособности к этому сильному расщеплению (с. 257).

В 5-м (последнем, прижизненном) издании книги Э. Кречмера «Гениальные люди» (1958), опубликованном, когда автору было уже 70 лет, поясняется следующее. «Совместно с другими элементарными факторами эта расщепляющая способность (см. выше — М.Б.) обусловливает также склонность к формированию идеалистической или реалистической жизненной установки» [3, с. 67].

Напомнив (уже в другой книге) о том, что даже врач «перед самой смертью» от лёгочного туберкулёза может «строить брачные планы», Э. Кречмер предупреждает, что было бы «жестоко» разрушать подобные «биологические регуляции», «кататимные приманки», «когда дело идёт о жизни и смерти пациента». И переходит затем к «аутистическим исполнениям желаний» в религии. К тому, например, что «вера в бессмертие является кататимным преодолением реальной неизбежности смерти» [1, с. 260].

Эрнст Кречмер, как рассказывал мне его сын Вольфганг, был пикником, духовно сложным, с синтонным, циклотимическим (в широком, кречмеровском, понимании) характером. Трезвый реалист, склонный к юмору, сын лютеранского пастора, он не был верующим. Но никогда не попрекал религиозного с детства сына Вольфганга его религиозностью, «благосклонно отнёсся» к тому, что сын «стал ходить в религиозную школу» [4, с. 728–729; 7]. Думаю, что в своей психотерапевтической работе Э. Кречмер так же щадил чувства верующих пациентов. Но он, как мне известно, не помогал пациентам в психотерапевтической группе [5, с. 43]. У него не было возможности лечебно обсуждать одновременно с верующими и неверующими пациентами, нередко спорящими между собою, вопрос о том, существует ли бессмертие души на самом деле, независимо от природы характера данного человека. По-видимому, как мне это чувствуется в его работах, жила всё же в его душе уверенная объективная правота (для себя самого) одухотворённого (но не религиозного) реализма (материализма), убеждённость в том, что подлинная реальность не Дух, а Природа. Недаром ему был так близок Гёте. Даже такой большой психиатр-психотерапевт вынужден зависеть от своей природы. Её не спрячешь и в психотерапевтической работе от пациентов. Заметили бы это в группе пациенты, предложив ему вопрос о том, действительно ли душа сама по себе, per se, бессмертна — независимо от мироощущения (мировоззрения) конкретного человека.

Вот ещё место из Э. Кречмера, место, в котором снова открывается сжатая неповторимость его творчества. «“Верь своим чувствам, они не обманут тебя”, — таков научный девиз (циклотимического — М.Б.) Гёте, между тем всё остальное для него является “неисследованным”, таким, что можно признавать только с осторожностью. Гумбольдт (Александр, тоже циклотимический — М.Б.) в старости говорил со своим юмористическим равнодушием, что он “не желает заниматься пустяками потустороннего мира”. Гёте, несмотря на все старания Шиллера (шизотимического — М.Б.), только поверхностно познакомился с философией Канта (шизотимического — М.Б.), а Гумбольдт отвергал достигнувшего тогда своего кульминационного пункта философа Гегеля (шизотимического — М.Б)» [2, с. 278].

Итак, «верь своим чувствам, они не обманут тебя» (Гёте). Но ведь с верой в чувства (чувства — в широком понимании) согласятся не только материалисты. Согласятся и многие идеалисты, чувствующие изначальный Дух. Для них Дух потому и есть подлинная реальность. В этом смысле эти идеалисты тоже считают себя реалистами. Тело, сотворённое Духом, как и вся природа, — поясняют они, — одновременно служит «приёмником» для Духа.

Некоторым физикам-теоретикам когда-то, когда они были тревожными студентами, пытался помогать понять себя самих моей молодой брошюрой о характерах (вошла потом в книгу [6, с. 169–224]). Пояснял им и устно, что по причине своей творческой аутистической природы они мыслят подлинную реальность как сложнейшую изначально духовную систему. Они говорили мне в ответ на это с сокровенной завороженностью в голосе: «Мы же так не только думаем, но мы так чувствуем!» Видимо, так же открывается в аутистическом человеке (здоровом и больном) на всю жизнь живое, сильное чувство подлинной реальности, первичности, изначальности, Духа, Бога. Чувство, что Добро, Красота ему посылаются, даже в виде любовного влечения к женщине. Посылается и чувство бессмертия души. В одних случаях идеалистическое Чувство наполнено мыслительным восхищением Вселенской физико-математической Гармонией, побуждающей исследователя открывать в ней бесконечные тайны. В других случаях это Чувство наполнено определённым одухотворённым религиозным содержанием, Богом. Нередко это вместе. Тайна порою как бы посылается учёному для открытия. Посылается и вместе с открытием её. Но всегда это — изначальный Дух (вечный и бесконечный), Бог, бессмертие души самой по себе (не просто в живущей после жизни своей книге, например). В религии это называется истинной Верой в отличие от веры житейской, часто нестойкой. Так же, как некоторые материалисты-естественники своими способами доказывают отсутствие Бога, так же некоторые физики-теоретики доказывают сегодня своими способами Божественное присутствие.

Выходит, истинный идеалист и истинный материалист, каждый по-своему, согласно своей природе, доказывают: один — существование изначального Духа, Бога, бессмертие души, другой — отсутствие изначального Духа, Бога, бессмертия души.

Верующие и неверующие пациенты, повторяю, склонны спорить, обижая друг друга, призывая к единой объективной истине-правоте. Мне самому в прежние времена влетало от тревожных полифонических «резких» материалистов за мою примиряющую пациентов «непоследовательность». За уважение к чувствам верующих.

Что могу посоветовать психотерапевту из долгой своей психотерапевтической жизни? Советую вспомнить вслух в подобных групповых беседах ещё одно особое отношение к религии, к вопросу о бессмертии души, — отношение Дарвина, Павлова, Чехова, Баратынского и подобных им по душевному складу известных людей с тревожно-сомневающимся (психастеническим) характером. Они созвучны и тревожно-депрессивным пациентам в лечебной группе. Э. Кречмер отчётливо не описывал психастеников, видимо, потому, что мало их в Германии. Но много в России. Такие психастенические люди, будучи от природы материалистами (с чувством изначальности природы-тела по отношению к духу), в то же время, по причине тоже природной, деперсонализационной неспособности подробно-остро, живо, чувственно чувствовать, — не испытывают обострённо-чувственную, унаследованную от животных власть тела. Они наполнены своей, обычно по-своему исходящей из тела (так они чувствуют) мягкой духовностью. Они нередко даже стремятся ощущать высокую изначальность этой своей реалистической (дарвиновской, чеховской) духовности, её как бы Божественность. Но обычно это им не даётся: нет для этого идеалистичности-аутистичности, достаточно сильной духовно-чувственной аутистической способности — для того, чтобы истинно уверовать в Бога, в изначальный Дух. Есть материалистическая сложная одухотворённость, наполненность тревожными сомнениями. Поэт Баратынский, например, переживает эту свою неполную способность к идеалистичности, Божественности в стихотворении с выразительным названием «Недоносок». См. также о подобном неясном отношении к религии тоже неверующих Дарвина [7, с. 189] и Чехова [6, с. 548–551].

Прибавлю к этому, что пламенно-противоречивые религиозные переживания Достоевского и Льва Толстого, в основном, обусловлены особыми картинами смешения (мозаики) разнообразных невиданно мощных характерологических радикалов в пределах душевного склада каждого из этих эпилептических гениев. Эти характерологические радикалы — не просто психастенические, эпилептоидные, истерические и т.д., а всё это, но с эпилептической изменённостью-углублённостью. Так же, как, например, герои произведений этих писателей — не типичные чеховские психастеники, а «психастеники» Достоевского и Толстого, рождённые из их эпилептических мозаичных характеров. С их «эпилептическим» мозаичным отношением к Богу, к бессмертию души. Так, например, Пьер Безухов, с присущей ему по временам тяжёлой яростью, не есть в душевно-духовном ядре своём истинный психастеник, как и сам Толстой. Толстовским великим богатством мозаики характерологических радикалов, прежде всего, по-моему, объясняется то, что в его произведениях предстают перед читателем чуть ли не все живые характеры Земли (особенно в романе «Война и мир»). И почти каждый читатель находит в прозе Толстого себя, своих близких, знакомых. Выходит, как мы уже говорили, что мировая культура, религия без душевной патологии (малой и большой) не были бы такими, какие они есть.

В наших группах, кстати, бывают и мягкие тревожно-депрессивные эпилептические пациенты.

Зачем всё же об этом, хотя и выборочно, рассказывать, напоминать в группе творческого самовыражения? Затем, чтобы яснее стало, как по-разному зависит постижение бытия (объективной реальности) от того, кто бытие постигает. При том, что постигающие дополняют друг друга в духе принципа дополнительности Бора. Всё яснее становится, особенно тревожным «резким» материалистам в группе, что загадка бытия (существования , объективной реальности) окончательно не разрешима никакими исследованиями, никакими мыслями, чувствами, характерами людей. Внутри одного природного характера люди тоже неповторимо и бесконечно разные. Нам всем не дано постичь Истину до конца. Ни естественно-научную, ни Божественную. Остаётся, особенно тем страдающим людям с тревожной депрессивностью в душе, которые собрались здесь, в нашей гостиной, людям, переживающим свой страх перед будущим Небытием, переживающим тревогу своей неспособности веровать, — остаётся вершить своё, творческое, сообразное своему складу, Добро. Посильное Добро, неувядающее во все времена. Близкое по своему содержанию христианству или другой великой религии Добра. И читать близкое себе в религии. Например, в книгах протоиерея Александра Меня. В надежде на то, что может открыться своя, пусть не аутистическая, но просветляющая душу, благодатная Вера в Добро. Например, откроется то особое вдохновение, за которое по-настоящему не верующих в Бога Пушкина и Чехова (как они и сами о себе думали) многие священники считают поистине верующими. В конце концов, остаться после себя автором хотя бы одного своего, одухотворённого, доброго, неповторимого опубликованного очерка или рассказа для будущего созвучного себе читателя — есть тоже бессмертие в широком понимании. И, кроме всего прочего, Бог или Природа устраивают всё так, что тревожный и бестревожный человек, верующий и неверующий, обычно в роковой час встречаются с глазу на глаз со своей смертью спокойно. Особенно в глубокой старости или в тяжёлой смертельной болезни, когда сегодняшняя твоя жизнь перестаёт быть для тебя такой уже важной. Но важны жизнь твоих близких, смысл твоих прежних дел. Замечательный московский психиатр-психотерапевт Семён Исидорович Консторум (1890–1950) рассказал своей пациентке, потерявшей близкую подругу, о том, как переживал смерть любимого брата. «Я рыдал долго, и мне делалось всё легче и легче от сознания, что я не вечен. Вот и вы знайте, что и вы умрёте, и это будет естественно, без ваших ужасов» [4, с. 725].

Всё это, вместе с другой работой в методе, для меня есть то, что способно лучше, нежели другое психотерапевтическое, не только унять в группе спор верующих и неверующих, но, главное, смягчить у тревожных материалистов страх Небытия. Смягчить, осветив душу целительным творческим вдохновением. И побудить уважать чувства верующих.

Литература

1. Кречмер Э. Медицинская психология / Пер. с 3-го нем. изд.; под ред. и с предисл. В.Е. Смирнова. — М.: Жизнь и Знание, 1927. — 352 с.
2. Кречмер Э. Строение тела и характер. Изд. 2-е / Пер. с 7-8-го испр. и расшир. нем. издания Г.Я. Тартаковского; под ред. П.Б. Ганнушкина. — М.-Л.: Госиздат, 1930. — 304 с.
3. Кречмер Э. Гениальные люди / Пер. с нем. Г.Б. Ноткина. — М.: Академический проект, 1999. — 303 с.
4. Бурно М.Е. Клиническая психотерапия. Изд-е 2-е, доп., перераб. — М.: Академический проект, Деловая книга, 2006. — 800 с.
5. Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением (отечественный клинический психотерапевтический метод). — 4-е изд., испр. и доп. — М.: Академический проект, Альма Матер, 2012. — 487 с., ил.
6. Бурно М.Е. О характерах людей (Психотерапевтическая книга). — Изд.7-е, испр. и доп. — М.: Институт консультирования и системных решений, Общероссийская профессиональная психотерапевтическая лига, 2019. — 592 с.
7. Бурно М.Е., Калмыкова И.Ю. Практикум по Терапии творческим самовыражением (М.Е. Бурно). — М.: Институт консультирования и системных решений, ОППЛ, 2018. — 200 с.
8. Сельская Е.Г. Эрнст Кречмер о родителях и родном крае // Психотерапия. — 2010. — №5. — С. 64–66.