Джаз всю мою жизнь был ругаем и малоизвестен. Когда-то и само слово «джаз» было запрещённым. «Джаз - это  музыка для толстых» -  так опозорил его Максим Горький. У Горького  уже бывали в жизни такие ляпы. Но у него есть прекрасные страницы, а человек имеет право на ошибки. Тем более, он не получал классического образования…

Вспоминаю, как мы с моим шурином Лёней ждали Нового года, ведь ночью должны были показать шестнадцатиминутную импровизацию Оскара Питерсена и Каунта Бейси: за рояль садился сам Каунт Бейси и прозрачное, пульсирующее звучание оркестра пронизывали легкие изящные фортепианные звуковые уколы. Он был великолепен как доктор Гленарван  с роскошными бакенбардами из фильма по Жюлю Верну. Постепенно из сумрака стали появляться целые мелодические миры. Сотни джазовых шедевров неоспоримы. Фильмы о джазе показали образы первых создателей – можно было всмотреться в лица Армстронга и Рэя Чарльза. И вот появились наши исполнители. Они иногда слишком шумели и были похожи на мастеров массажа в турецкой бане, которые прыгают на спине у клиента. После импровизаций они были мокрые и красные, но очень довольные собой. Эти вопли  отвращали, но я искал мелодии. Сотни дисков помогли узнать легендарные темы «Сан Луи блюз» или «Звёздная пыль», навсегда вошли в память фильмы «Джордж из Динки-джаза» и «Серенада Солнечной долины».

А может, самому поиграть джаз?...

Я работал в НИИ гриппа, был кандидатом наук. В наш коллектив пришёл молодой парень, который играл джаз, я подружился с ним и стал пробовать играть что-то похожее.Стало понятно, что мне нужно много работать, поэтому я постоянно слушал записи, например, шедевры Армстронга, пропитывая свою память прекрасными образцами. Проходили годы. Амстронг и Брубек стали  моими хорошими знакомыми, но моя жизнь свернула в иное русло – я занимался не исполнительством и не импровизациями, а помогал страдающим людям. Как музыкальный терапевт я помогал музыкой (классикой, прежде всего). И тут я вышел на странный уровень и тип творчества: я работал с детьми и взрослыми, не страдающими пониманием музыки и никогда не имевшими даже поползновения поиграть на рояле. Моцарт называл их длинноухими, но ведь по сравнению с Моцартом все мы - длинноухие… Мне хотелось не только познакомить людей с лучшими мелодиями, но ещё экспериментировать с  их творческим подсознанием. Я занимался  спонтанной импровизацией - просил человека представить себя в виде ноты и он входил в странное трансовое состояние, изображая нотой себя, меня, а потом мог показать кого угодно.

Я раскрепощал его творческий дух - просил представить и спонтанно изобразить  домашнее животное. Я услышал сотни спонтанных самобытных музыкальных импровизаций! Люди изображали своих любимцев - множество неповторимых звуковых портретов мохнатых четвероногих друзей, иногда даже умерших, но живущих в памяти. Играли мне любимых собак, ушедших в собачий неведомый рай, и плакали, вспоминая друзей...

Я закончу набирать этот рассказ и вспомню своего любимого ирландского сеттера Джека – он возил меня на саночках, когда мне было лет пять, и был ко мне так добр, как не будет добр никто и никогда в этом мире. Скажу жестокую правду – он был  красивее, чем Джим у Качалова и никакой Есенин не в силах его описать. Он щёлкал зубами, перехватывая летящих мух… Жестокие люди клали перед ним клали еду и запрещали эту еду есть, а он сидел около своей тарелочки и  плакал, пуская слюни, потому что он был очень порядочный и обязательный, каким не будет никто и никогда в этом мире. Я вспомню Джека и сыграю его…

Мне играли и мышей, и морских свинок, и попугаев. Играли картины и людей. Вспоминаю, как новый русский, больной гепатитом, сначала изобразил трех морских свинок, а потом сыграл свою радость по поводу будущего исцеления. Один раз мне сыграли даже малосольный огурец. После этого человек мог изобразить все что угодно - любое состояние и любой образ.

Во время  спонтанной импровизации удавалось «раскочегарить» человека и он играл свое счастье, изображал любого человека и любое состояние. В эту творческую детскую игру я ввёл две любимые джазовые мелодии, а потом  использовал их 25 лет. Мелодии  были лукавы и прелестны. Я играл их сам, потом давал человеку сигнал - небольшой толчок в плечо,  он начинал импровизировать, помогая этим мелодиям, иногда сам не понимая, что происходит. Потом я начинал играть тише - уходил,  задавая ритм и стиль, таял  в звучании и он становился главным солистом. Во время импровизаций люди выражали в спонтанных мелодиях всевозможные чувства и образы, в частности, образы счастья. Это было что то джазоподобное, иногда - просто забавное сопровождение в заданном ритме, занятие напоминало фокус, когда человек просовывал голову в готовый вырез на месте лица персонажа и становился королем или джигитом – сейчас это обычная игра фотографов…

Я опирался на комические сцены книги Сельмы  Лагерлеф «Сага о Йёсте Берлинге», использовал рассказ о музыканте, который любил Бетховена и боялся осквернить его своим неверным исполнением, поэтому играл на нарисованной партитуре, а кавалеры - благородные люди, слушали его. Это исполнение без звучания я нашел в уникальном рассказе Роальда Даля, мастера английского черного юмора: в этом рассказе  миллионер включал записи великих симфоний и дирижировал под их звучание, а закончив, включал запись аплодисментов. Потом он кланялся невидимой и несуществующей публике, благодаря за свой фальшивый триумф. Однажды он нашёл продавщицу музыки мечтавшую играть на рояле, но не умевшую это делать, привёл её к себе, купил ей рояль , убрал у него струны и включил запись концерта Рихтера с оркестром. При этом он дирижировал, а она  играла, если это можно назвать игрой, потом они оба  кланялись вместе. Этот трагикомический образ был основой игры в воображаемое музицирование. Люди играли в новую занимательную игру, театр , в котором они были главными актерами  и который помогал забыть о невзгодах.

Иное дело подлинная, самобытная импровизация. Моим образцом был  фильм «Иствикские ведьмы» - та сцена, когда дети, игравшие в школьном оркестре, по призыву женщины-дирижера в  трансе стали исполнять (без нот и закрыв глаза) музыку Моцарта. Некоторые, особенно импровизации детей, были просто замечательными и самобытными. Иногда мелодии меня поражали своей силой и выразительностью, а импровизации людей, находившихся в подавленном состоянии, даже пугали – они плакали и жаловались своими  мелодиями, давая выход эмоциям в своем творчестве, открываясь самовыражению. Пальцы играли сами. Этого быть не могло, но это было. Мальчик, перенесший энцефалит, просто гениально импровизировал в стиле Баха, а одна девочка играла,  создавая  свои собственные  звучания  в стиле «Лунной сонаты». Однажды я просто испугался, когда женщина с большими проблемами и никогда раньше не игравшая, стала ударять по роялю, создавая серию сложных аккордов-выкриков.  Это было так же прекрасно, как концерт Рахманинова! Я испугался и почувствовал некую дурноту – конечно, я мечтал о чём-то подобном, но когда произошло чудо, это меня обескуражило.

И вот пришла пора, когда это все закончилось – рояль, синтезатор, пациенты… Пора помогать самому себе. Я с трудом поднимаюсь по лестнице и с ещё большим трудом спускаюсь по ней. Помогают руки, цепкие – это руки музыканта. Мой друг-физиолог сказал мне на встрече врачей – у тебя тело и ноги отказывают, а голова и мозг тянут всю конструкцию…

… Одна моя ученица добилась для меня разрешения выступить в клубе вместе с лучшими мастерами джаза. Мне сказали: «Посидите, послушайте, а в 10 вечера начинайте играть». Выступали серьезные люди  виртуоз-гитарист работал профессионально и весь был в музыке, не отвлекаясь на восприятие зала. Ударник был хорош собой - дьявольски красив, с такою милою доверчивой приятцей. Лучше всех был интеллигентный пианист, игравший мягкие, невиданные композиции с небывалыми гармониями. «Это создается годами работы», - мелькнула мысль. К этому времени я много работал с музыкой - соединял и разъединял мелодии. Находил кусты мелодий и интонаций  разного ритма, лучшие мелодии встречались у меня в импровизациях, я мог часами играть мелодии одной тональности, знал выкрики Бетховена, Грига и Гершвина, дьявольские трели Глинки, Вагнера и  Тартини, а также классику и сотни мелодий джаза. Все они гудели, как пчёлы в улье у дедушки, требуя выхода на  волю.

Всегда когда я слышу джаз, я вспоминаю друга моей молодости, помешанного на джазе – Мишу и родственника Лёню. Миша обожал джаз и мог изобразить саксофон. Однажды, когда я видел его в последний раз в жизни, мы у него дома делали копию записи Рэя Чарльза. Обнаружили, что случайно сделали одну запись на другую - стерли при перезаписи прекрасную старую запись и очень расстроились... А мой родственник Леня после заболевания спутал ночь и день - всю жизнь он ночью слушал джаз и мог погудеть в стиле любого музыканта. Он любил Паркера, а я любил мелодизм... Ещё вспоминается, как я играл в доме слепых – вместе со слепой женщиной мы импровизировали на музыку слепого Рэя Чарльза.  Ей было, что сказать Рэю...

Но вернемся в сегодняшний день. Мастера закончили, приветливо кивнув мне. Я вышел и дал позывные - энергичную ключевую мелодию, которая означала: «Мы в стране джаза» и потом хлынул поток мелодий, объединенный стихией одного ритма. Бетховен встречался с Амстронгом, а Паганини шутил с Моцартом и Битлами. Между ними не было противоречия и непонимания, они жили в едином ритме, в общей тональнсти - это просто была прекрасная музыка. Никто такого не делал, и, тем более, я. Через полчаса игры мне стали бурно аплодировать.

Я пришел ещё раз через неделю. Музыканты меня тепло приветствовали. «Значит я свой»,- сказал гадкий утенок Вова – «В следующей жизни, решено, я буду много играть джаз. А может, и в этой. Примите меня в свою стаю, белые лебеди джаза!». Я пожал талантливые руки ударника и гитариста. «Я играю только один, играю то, что на меня накатит, а не в группе, - шепнул я доброжелательному  гитаристу. Он понимающе кивнул гривой.

Я начал играть в манере джазового потока с инкрустациями лучших для меня мелодий, которые появились в моей памяти в эту минуту, я превращал мелодии друг в друга, импровизировал, ткань звучания была густо насыщена образами и музыкальными качественными высказываниями. Нам  приветливо улыбался Моцарт и подмигивал Паганини. Элегантный Гершвин подбадривал, Бетховен терпеливо и сумрачно слушал. Амстронг смеялся. Жизнь была хороша.

Слушатели воспламенились – такое количество эмоций за короткое время они вряд ли когда-либо получали. Джазовый сеанс музыкотерапия для самого себя закончился. Это была музыкальная джазовая амброзия, миро Паганини и вино Бетховена. Слушатели захотели узнать моё имя, кто-то передал мне 500 рублей от поклонника или поклонницы. Мне пора было идти спать. Так увенчалось успехом мое путешествие в страну джаза - гадкий джазовый утёнок нашел свою стаю. «Однако, я мог бы играть джаз», - сказал я себе.

Я вышел на улицу и в окне увидел джазменов. Гитарист помахал мне и посерьезнел, опять включившись в музыкальное дело. А боги музыки потрепали меня по шее теплым дыханием вечернего июньского Невского…

Музыкальный вечер «Тайны мелодий» кандидата мед. наук, музыкального терапевта, музыканта Владимира Михайловича Элькина  состоится 2 июня на VIII Саммите психологов в Санкт-Петербурге. 7-10 июня - арт-терапевтическая мастерская В.М. Элькина «Арт-терапия шедеврами искусства: музыка, литература, живопись»