Предлагаем вашему вниманию интервью с Виктором Ефимовичем Каганом. Виктор Ефимович - доктор медицины и психологии, поэт, публицист. Один из самых известных психотерапевтов и психиатров в бывшем Советском Союзе. Куратор «Психологической газеты». Много лет работает в пространстве экзистенциальной гуманистической психологии и психотерапии, развивая авторскую концепцию трансметодологической психотерапии. Живёт и работает в Америке.

Блоги:  http://vekpsypro.livejournal.com и http://vekagan.livejournal.com

 - Виктор Ефимович,  вы приезжаете в Россию и в Литву проводить семинары, но живёте и практикуете в Америке. Поэтому хочу спросить вас об особенностях интеграции профессиональных психологов, получивших образование в России, в профессиональное сообщество за рубежом. Сейчас эта тема актуальна: на кафедрах вузов молодых специалистов поощряют к публикациям в зарубежных профессиональных изданиях – подтверждать свою доцентскую ставку тем, что они  проявляют активность и занимаются наукой. Как вы считаете, могут ли российские психологи работать по специальности в других странах и что им для этого требуется?

- Подготовка психолога и психотерапевта в России и в Америке – две большие разницы. Расчёт на то, психолог с российским образованием с места в карьер начнёт работать психотерапевтом, наивен. Без лицензии это невозможно. Частная практика - это постоянная охота за клиентами, но психолога (и это понятно) при всей толерантности американцы всё-таки предпочитают выбирать из «своих». Можно устроиться работать в дом престарелых, в правительственную организацию, в пенитенциарную систему, хотя, может быть, это не так интересно и престижно. Но это позволяет получить на 80-90% оплачиваемую работой медицинскую страховку, страховку профессиональной ответственности, дополнительный пенсионный план. Что ещё? Исследовательская и преподавательская работа - это неустанный поиск грантов при весьма скромной зарплате. Всерьёз рассчитывать на работу с русскоязычными американцами трудно – это умирающий рынок. В любом случае, язык новой страны надо знать на достаточно приличном уровне.

- Как вы учили язык?

- Я его до сих пор плохо знаю. В школе, в середине 50-х годов английский нам преподавала учительница, закончившая факультет немецкого, можете представить, чему она могла научить. Мы с друзьями увлекались математикой и часами решали задачи под звучание «Голоса Америки» на английском из трофейного лампового приёмника. С тех пор я знаю, что один из лучших способов изучения языка – это пассивное слушание. Когда язык звучит фоном, ты пропитываешься его музыкой, начинаешь узнавать блоки слов, они слепляются в идиомы. Даже если ты и не знаешь, что это такое.  Вплоть до того, что я во сне разговаривал на каком-то тарабарском языке, но с хорошим американским произношением и интонированием.  Эта «музыка языка» очень  много даёт.

Потом я уткнулся в английский, когда готовил кандидатскую диссертацию. С трудом,  коряво, с пятого на десятое что-то для себя переводил. А в 1990-м году первый раз поехал в Америку. Трехлетняя дочка моего нового американского друга на компьютере учила второй язык – французский. А я не знал, как к компьютеру подойти и было ужасно стыдно,  что эта мелкая так бойко «чешет»  по-английски, а я, здоровый старый дурак, не могу сказать ни слова.

Потом я поступил самым наглым образом – перестал заботиться о том, что я говорю, и стал обращать внимание на то, как понимаю сказанное мне. В разговорах и переписке держался правила: «Ты говоришь – моя проблема понять тебя. Я говорю – твоя проблема понять меня». И это помогало. Ну и, конечно, старался читать, смотреть ТВ, слушать радио на английском – чем больше, тем лучше. Не могу сказать, что доволен своим английским, но клиенты и коллеги понимают, документацию веду.

- Как проходила ваша адаптация в новой среде?

- Проблемой было всё. Поскольку у меня не было лицензии, позволяющей работать психотерапевтом, я устроился учителем в центр для аутичных детей. Сказал директору центра: «Я 35 лет объяснял родителям и врачам как обращаться с этими детьми, а сам толком никогда не общался с ними. Но мне интересно. Поэтому вы забудьте, что я доктор медицины и психологии. Я буду очень обижаться, если вы напомните. Просто учитель».

Должность простая  – в США нет ни педагогических институтов, ни факультетов дефектологии: после школы проходишь двухмесячные курсы «Special education» - и работай. Что делал? Проводил со своей командой из 4-5 детишек по 8 часов в день - носы и попы вытирал, одевал и учил одеваться, учил их палочки писать и прочее, гулял с ними, кормил, разнимал драки ...  Полгода был, по существу, нянькой им. Многие мои российские друзья сочувственно вздыхали, мол, как пал: по их меркам - это было ниже плинтуса. А меня эти полгода очень многому научили, очень многому ...

- Скажите, вынужденное изменение статуса, необходимость пройти долгий путь, чтобы занять в Америке такую же социальную позицию, были серьёзным испытанием для вас?

- В Америке я стал просто одним из нескольких тысяч лицензированных психологов. У меня отношение ко всем этим позициям - как к бирюлькам, как к орденам Леонида Ильича. Мягче сидеть без них.  Собственно, выбор был сделан намного раньше, когда к 1992-му году я ушел с заведования кафедрой в одном вузе и доцентским курсом на факультете усовершенствования в другом, предпочтя вольные хлеба с живой конкретикой психотерапии дежурному пополнению списка печатных работ, тоске в президиумах и иерархическим играм. И то, что сейчас я работаю лицом к лицу с пациентами и иногда провожу группы, меня более чем устраивает.

Трудно ли было? Тогда об этом не думал – некогда и не до того было. Обвал смертей и прочих передряг в семье, в результате чего, толком проморгаться не успев, остался один. Не самый лучший фон для культурной и профессиональной адаптации. Задним числом иногда удивляюсь, что, приехав 56 лет, пролез старым верблюдом сквозь иголное ушко. Чтобы работать по специальности, мне понадобилась переоценка в американскую систему всех званий и двухгодичная супервизия. После этого экзамены – сначала основной компьютерный экзамен, который достаточно сложен – это весь университетский курс психологии в том виде, в каком он существует: и математическая статистика, и культуральная психология, и организационная психология, и психотропные средства, и психиатрические классификации, и анатомия, и физиология мозга. Компьютер выбрасывает 225 вопросов и на ответы даётся 4 часа. Мне изрядно помог опыт работы над книгой «Практическая психология для психологов и врачей: обучающий тестовый контроль» (М., 1999), в ходе которого я раскусил некоторые трюки тестов множественного выбора. После него был письменный экзамен по праву и этике. Это экзамен не на знания, а на умение ориентироваться, принимать решения. 

Последним экзаменом было собеседование, на котором специалист получает выписку из истории пациента и два психолога бомбардируют его вопросами о лечении, методиках, работе с семьёй, законах, этике – обо всём. Собеседования боялся, конечно, тем более, предстояло понимать собеседников и говорить, а не галочки расставлять, но оно было самым легким. Потому что выписка оказалась интересной, и я забыл, на каком языке говорю, включился в психологическую игру. Экзаменаторов было двое - педантичный суховатый мужчина и живая, не без озорства и «авантюринки» женщина. Отвечал я им, следя не столько за сутью, сколько за тем, как эту суть преподносить. Для него я говорил по букве закона, потом переводил на неё взгляд и говорил: «Но, в каких-то случаях можно было бы попробовать вот так…». Они оба получали устраивающие каждого ответы и были вполне удовлетворены. Потом мы ещё полчаса на крыльце проболтали. Вот после этого я, наконец-то, получил лицензию.  

- Насколько я знаю, в Америке специалист находится под контролем на всех этапах своей профессиональной деятельности. У нас в России это зачастую не просто формальность, а даже неприкрытая формальность.

- Я с вами согласен. Просто есть несколько сторон, граней. Одна из них – культуральная.  В Америке не бывает формальных аттестационных экзаменов, не бывает формального сертифицирования специалистов – все взаправду, все серьёзно.  Вторая грань – система обучения. Насколько я помню, к развалу Советского Союза в стране было три психологических факультета. А сейчас в России, насколько мне известно, 350 вузов, дающих психологическое образование, хотя прошло всего двадцать лет! У меня один вопрос: «Ребята, а где преподавателей-то набрали на 350 факультетов, кто у вас преподаёт?»  И когда смотрю, кто преподаёт, у меня больше вопросов нет, мне уже не надо спрашивать, кто выходит из стен этих факультетов. В лучшем случае, люди будут доучиваться сами. Как меня когда-то в середине 1990-ых студенты спросили: «Виктор Ефимович, а где можно поучиться?». Я говорю: «Девочки, вы учитесь. На будущий год закончите» – «Виктор Ефимович, ну,  учимся, ну, закончим. Но мы же ничего не умеем. А где поучиться, чтобы что-то уметь делать?». Мне кажется, что уровень подготовки страдает по очень многим причинам: от отсутствия преподавателей до подчиненности всего государству. Заниматься состоянием дел в профессии должны профессиональные ассоциации, а не министерства.

В Америке, если специалист является членом Американской психологической ассоциации, она не хочет, чтобы он её подвёл, поэтому будет следить за тем, как он работает.  И будет за это денежки брать. Это взаимовыгодное сотрудничество – являясь членом Ассоциации, психолог юридически и финансово защищён, он пользуется льготными условиями страховки профессиональной ответственности, прохождения усовершенствования, льготным доступом к литературе и т.д. Более «узкие» ассоциации (та же Ассоциация гуманистической психологии и множество других) входят в нее в качестве подразделений. Таким образом, она «обнимает» все профессиональное поле, организуя и развивая его. Она, а не госчиновники.

По моему впечатлению, в России пока такой профессиональной ассоциации психологов нет, хотя какие-то зачатки появляются и хочется надеяться, что они не зачахнут.

- Как вы оцениваете уровень подготовки американских психологов?

-  В массе своей они, скажем так, как и всюду, не Яломы. Когда психологическая практика становится массовой специальностью, она незбежно сталкивается с издержками массовости. Отсюда требования: чтобы умел правильно читать и понимать инструкции и чтобы не вредил.  А потом уже - всё остальное. У людей часто такой максималистский подход – либо хорошо, либо плохо. И дай нам всё, много и сразу, чтобы всё было «в шоколаде». Но так не будет. От встречи с плохим специалистом клиент нигде не защищен полностью – ни в России, ни в Америке, но в Америке он защищен гораздо больше.

У российских психологов я не вижу хорошей психологической подготовки. Я не уверен, что она – единственное условие работы психотерапевта, но её недостаток рано или поздно, так или иначе, будет прорываться помехами в работе.  Сейчас в России время, когда как бы «всё можно», оно пугает, хотя часто кажется обеспечивающим креативность. Но уж слишком много велосипедов с квадратными колесами эта креативность изобретает, даже если не додумывается до какой-нибудь «поркотерапии» или чего-нибудь ещё похлеще.  В Америке сейчас можно только то, что можно, нарушение правил наказуемо и, если вы хотите ввести в практику что-то новое, вам предстоит обосновать это и получить «добро».

В России вижу психологов, которые, получив университетский диплом, а то и до этого, садятся в кресло психотерапевта. В США в университете специалист получает академическое образование, которое само по себе не даёт права работать терапевтом. Чтобы получить его, нужно ещё учиться, сдать лицензионный экзамен, пройти супервизию, поучиться чему-то в той сфере, в которой предполагаешь работать (например, если хочешь заниматься тем или иным тестированием - пройди соответствующий курс).  Каждый год специалист должен подтверждать лицензию.  Это базовый уровень квалификации и безопасной для клиента работы. От этого уровня в Яломы путь никому не заказан.

В общем же, сравнивая американскую и российскую системы, я бы сказал, что обе не без проблем, но сегодня американская психотерапия менее зависима от государства, более организована и дисциплинирована, а соблюдение границ не только не делает ее ограниченной, но и создает условия для их расширения. Тогда как российская психотерапия, по существу, лишь начинает интеграцию в мировую психотерапию, уже имея возможность учиться на ошибках других систем.  

Беседовала Мария Зайцева