75 — говорят, «красивая дата». Но я не силен в нумерологической эстетике. Одно знаю точно: дата обозначает юбилей человека красивой мысли — моего друга Вадима Артуровича Петровского. Просто красивого Человека, коль он существо мыслящее. Мыслящее и улыбающееся. Все, что мы делаем в науке, обронил как-то серьезный мыслитель и ученый-полигстор Готфрид Лейбниц, делается для радости, для веселия. А другой философский гений, Эвальд Ильенков, написал: личность дарит другим естественную радость. Умножать печали, в том числе через познания, может всякий (порой уже своим подходом к познанию). Так, как улыбается Вадим (и в текстах!), мало кто умеет. Да, пожалуй, и мыслить (не только в текстах!). И дарит удивительную радость в мысли, в улыбке — друзьям, коллегам, ученикам. И свою красоту.
Однажды он подарил мне строки (позволю себе процитировать):
1. Мы, в земноводной суете,
не думаем о высоте:
не часто нас влечет сюрприз
вдруг, оступившись, рухнуть вниз.
Так отчего ж, друзья, играя,
мы все же достигаем края,
и даже тянет нас за край?
Всё — ты,
the catcher in the rye*.
Ведь знаем твердо: там, где ты,
не страшно падать с высоты
2. И зябко, и зыбко
в пространстве пустом.
А если б — Улыбка,
а Слово — потом?
(и мне Володя — в ответ:
«Слово — дитя улыбки»).
О чем речь? Вадим Петровский однажды высказал идею о том, что улыбка — это своего рода возвращенный дар. Мы не раз обсуждали ее с ним. Поначалу маленький ребенок «улыбается» непроизвольно, можно сказать, «самопроизвольно». Это, говоря словами Гегеля, еще «улыбка в себе», но не «улыбка для другого» (щеловановский «комплекс оживления» возникнет чуть позже) и уж тем более не «улыбка для себя». Но взрослый прочитывает в «моторике мелких мышц лица» малыша человеческую экспрессию — улыбку и как бы подхватывает ее, улыбаясь в ответ. Улыбка возвращается малышу… Улыбка — это пропуск во внутренний мир человека, который он выдает другим людям. С разными степенями доступа. Иногда — разовый, иногда — постоянный. Трудно сказать, насколько достоверна статистика, но гласит она о том, что в среднем ребенок улыбается 400 раз в день, тогда как взрослый — всего 17. И все же, «скупой» на улыбку взрослый дарит ее первым.
Разве мы не знали об этом с детства, со слов Михаила Пляцковского из известной песенки в известном мультике:
От улыбки хмурый день светлей,
От улыбки в небе радуга проснется...
Поделись улыбкою своей,
И она к тебе не раз еще вернется.
Улыбка — не просто выражение открытой Вадимом Петровским «отраженной субъектности», это форма ее жизни в живых людях, которую они дарят друг другу, часто при первой встрече.
В улыбке Джоконды, писал мой учитель Василий Васильевич Давыдов, продолжают жить эмоции Леонардо. И не только виртуально — в наших с вами реальных переживаниях. Мы пять столетий «всем миром» бьемся над загадкой этой улыбки, пытаемся расшифровать ее как символ и в этом не столько приближаемся к разгадке, сколько сближаемся друг с другом. А это уже новая тема Вадима — трансвитальность (о ней же и Давыдов, и Ильенков, но другими, более привычными словами). С субъектностью через улыбку, через радость, через мысль передается жизнь. В этом же себя жизнь воспроизводит. В этом же дарит себя другим. Бессмертная человеческая жизнь. Иная — смертна. Потому что не знает улыбки, радости, мысли. Красоты, пока ее не увидит и не отразит в улыбке человеческая, личностная жизнь.
А это у Марины Цветаевой: «Стихи? Да были ли они? Не помню ни слов, ни смыслов. И смыслы и слова растворялись, терялись, растекались в улыбке, малиновой и широкой, как заря. Да будь она хоть гением в женском естестве, больше о нем, чем этой улыбкой своей, она бы не сказала. Это не было улыбающееся лицо — их много, они забываются, это не был рот — он в улыбке терялся, ничего не было, кроме улыбки: непрерывной раздвигаемости — губ, уже смытых ею! Улыбка — и ничего кроме, раствор мира в улыбке, сама улыбка: улыбка. И если спросят меня о Земле — на другой планете — что я там видела, что запомнила там, перебрав и отбросив многое — улыбнусь».
Мир уместился и растворился в улыбке поэта — вместе со всеми звездами, планетами и той самой «планидой» заодно... Не разумнее ли любить и помнить поэтов улыбающимися? Улыбка сильнее оскала любой «планиды». Потому что ею улыбается любовь, накопленная поэтом, — за всех живших, живущих и даже за тех, кому только еще предстоит родиться и полюбить. За «сорок тысяч братьев».
А поэты часто недополучают пустякового, несоизмеримого с этим возврата. В виде самой обычной человеческой любви. За то, что просто живут. Может, в этом вся «планида»?
Мир растворен в улыбке. Может ли он быть узнан и познан в ней и через нее? Хотя самое главное и непростое для понимания — конечно же, сама улыбка… Превратившаяся из интимной экспрессии в символ, выразитель человеческого в человеке, объединяющий людей не только очно, но и заочно. А у символа, писал А.Ф. Лосев, есть «энергийная сила». Улыбка — ее неоспоримое и ярчайшее воплощение.
«Шепот раньше губ», — сказал О.Мандельштам. Улыбка раньше шепота. Слово — это уже артикулированный шепот. А пока нет губ — нет артикуляции. Хотя, нет, губы были — раздвигаемые улыбкой и ею же смытые (тут Цветаева и Мандельштам про одно и заодно).
Всмотритесь в улыбающийся мир. Вначале была улыбка.
Человечество делится на тех, кто улыбается, и тех, кто лыбится. Лыбишься — дальше только оскал. И рык. А не рок, речение, слово. Ну, а слово — и вправду потом, оно — дитя улыбки. Мы продолжаем с тобой учиться улыбаться друг у друга, дорогой Вадим! Но учитель, конечно, ТЫ.
Из «Эпирремы» Гете:
Что внутри — во внешнем сыщешь,
Что вовне — внутри отыщешь.
Так примите ж без оглядки
Мира внятные загадки.
И снова Вадим (в научной прозе):
«Вот здесь как раз проблема Другого, потому что эвристичен этот Другой, он видит по-другому, ждет иного. Возможна не только внешняя коммуникация с значимыми другими, но и внутренняя коммуникация. Личность — мультисубъектна. И в некоторых математических моделях, которые я строил, один субъект не справлялся с задачей на уровне своих ожиданий. Но если он вступает во взаимодействие с внутренними Другими, то он решает задачу».
«Значимый Другой» Гарри Салливана… Он никогда не станет Значимым, покуда не станет «Значимым Своим». «Свое» — в данном случае не принадлежащая тебе часть, а достроенное собственное целое, к которому принадлежишь ты, как кантовское «эмпирическое Я», и вне которого себя не мыслишь и даже толком не чувствуешь. Потому что так мыслить и чувствовать себя можно только с позиций «трансцендентального Я», кантовского же (и, разумеется, своего). Это — не «идеальная форма», не «образ», тем более не лекальный образец, по которому отстругают жизнь. Это — твое лучшее, но вынесенное вовне в лице дорогих тебе людей, в которых ты не равен самому себе. Его не нужно «интериоризировать», пусть остается вблизи и вдали тем, в чем, в ком ты свободно, преодолевая гравитацию саморавенства, трансперсонализируешься.
Трансперсонализируешься — сойдясь, сблизившись с самим собой в Лучшем и Значимом, но не до равенства, как бы ни любить Фихте. До свободного (не путать со сводным) братства — да! Вадим Петровский — давно мой «Значимый Свой». Думая о нем, я всегда заглядываю внутрь себя и вижу лучшее. По имени Вадим. В остальном — тянусь, как ростки, к улыбающемуся где-то впотьмах души Солнцу.
И ответ Вадима:
«Лицо» и «лик» — найди отличье!
Границы стерты. Безграничье.
Но до чего же дорогое
мое в тебе «своё-другое»!
Я вроде Я, да только вроде,
по сути, я, как есть, Володя.
С красивой датой, Красивый Человек!
* ‘The Catcher in the Rye’, рус. «Над пропастью во ржи» — роман американского писателя Джерома Сэлинджера (1951).
.jpg)
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать