Е.В. Шерягина о понимающей психотерапии

Елена Владимировна Шерягина — доцент кафедры индивидуальной и групповой психотерапии, преподаватель факультета консультативной и клинической психологии Московского государственного психолого-педагогического университета, опытнейший практикующий психолог, сертифицированный преподаватель и супервизор в подходе «Понимающая психотерапия», рассказывает свою историю встречи с Федором Ефимовичем Василюком и понимающей психотерапией.

Елена, расскажите, почему Вы присоединились к мастерской Ф.Е. Василюка, стали его ученицей и уже многие годы используете понимающую психотерапию в качестве основного метода работы? Что Вас привлекло?

Елена Шерягина: Я бы выделила два основных момента своего выбора. Первое — это принципы обучения в школе Ф.Е. Василюка. Второе — это сама школа, методы работы. Для меня это равноценные вещи. Это стало ответом на трудности в моем профессиональном самоопределении.

Я училась на психфаке Ленинского пединститута в начале 90-х, поступила я в 1989 году, в то время в Москве было два факультета психологии: в МГУ и в МГПИ (позже — МПГУ). Несмотря на общий развал девяностых (отмену занятий, увольнение преподавателей и т.д.) нам дали, в общем, хорошее образование. У нас была и клиническая подготовка с практикой в психиатрических клиниках, и практика в суицидологическом центре при 20-ой горбольнице, и проч.

Например, на факультете в то время был прекрасный преподаватель Шадура Андрей Филиппович, по первому образованию врач-психотерапевт, он год проводил у нас мастерские по консультированию, это был «универсал», просто уникальный мастер, который владел практически всеми методами. Кроме того, он вел на факультете плейбэк-театр, кажется, на тот момент первый в стране. Благодаря ему мы могли попробовать на практике разные техники. Академическая подготовка у нас была, безусловно, хуже, чем в МГУ, и мои однокурсники ходили туда на лекции, так как тогда было свободное посещение. Многие учились параллельно в других школах (платно), которые к тому времени уже были: гештальт, психодрама и др. Тогда было принято так делать: преподаватель проводил трехдневный воркшоп и дальше можно было учиться на длительной программе. И так мы пробовали разное, но мне ничего не нравилось настолько, чтобы выбрать это как специализацию. Я не могла это опознать как «мое». Какое-то было ощущение фрагментарного образования, вроде много всего, но картина не складывалась.

Один из ключевых вопросов к себе у меня возник, когда мы только пришли на практику в суицидологический центр (это был 4 курс) и один из наших кураторов (врач-психотерапевт) попросил одну пациентку центра рассказать о себе. Это был такой странный жанр представления случая, который ведет сам пациент. Врач ушел, сказав: «Вот вы послушайте, как бывает. Можете задать потом вопросы, это опытный пациент». В двух словах это было так: женщина в возрасте, абсолютно одинокая, все родственники уже умерли. Ее сын покончил с собой, и она была в тяжелой депрессии. Для того чтобы самой не совершить самоубийство (она была религиозна и не могла это сделать), она два раза в год лежала в центре. Самоубийство сына было под вопросом: убили его или он сам с собой покончил, следствию это не было известно. Ну вот мы все это послушали и дальше стали задавать вопросы. Вопросы эти в основном порядочно разозлили ее, я слушала и думала: «Что же тут можно делать?» Ничего сделать нельзя. Но как помочь? Что можно сделать там, где сделать ничего нельзя? Нет ресурсов, нет друзей, нет родственников, нет времени, нет смыслов, впереди смерть. Проблема? Разве это можно назвать проблемой? Что тут можно понять и осознать? Я задала ей один вопрос, что-то вроде: «Верно ли, что, если бы вы точно знали, что ваш сын не покончил с собой, это убийство, вам было бы легче сейчас?» Она как-то развернулась ко мне и сказала: «Да!» Это был единственный раз, когда она сказала «да». Но что дальше? Я вышла в полной растерянности. Я поняла, что мне нечего ответить, и как я буду работать, если придет такой клиент, я не знаю.

В 1994 году мы заканчивали пятый курс, и мой однокурсник Ваня Гаврилов по секрету сообщил, что уже сдал экзамен в школу к Ф.Е. Василюку, и я помчалась туда в надежде, что успею заскочить в последний вагон. Это была, конечно, уникальная возможность, упустить ее было нельзя. Называлось это учебное заведение МОиПК (Международный образовательный и психологический колледж). Колледж был создан при поддержке директора Психологического института РАО В.В. Рубцова, ректором был А.А. Марголис, а деканом факультета психологического консультирования и психотерапии — Ф.Е. Василюк. Был еще и второй факультет — психологии образования.

Интересно, что в 1994 существовали только две программы такого фундаментального практико-ориентированного послевузовского психотерапевтического трехлетнего образования для психологов: у Ф.Е. Василюка и у В.П. Криндача. (Я имею в виду программы, в которых есть разные психотерапевтические школы, не одна, как гештальт-терапия, например). Двое моих однокурсников сдали вступительные в обе школы и даже какое-то время совмещали обучение.

Вячеслав Николаевич Цапкин дал мне экзаменационное задание, я его сдала на проверку, и уж не знаю почему, но его несколько дней проверяли и все никак не могли проверить. Все это время я ходила в колледж, как Фрося Бурлакова из фильма «Приходите завтра», и ждала результатов. Федор Ефимович сказал мне: «Ну, Вы ходите пока на занятия, пока мы проверяем, как только проверим, сообщим». Вот я и ходила. Каждый раз Вячеслав Николаевич скорбно смотрел на меня перед занятиями и говорил: «Еще нет». Наконец, прозвучало «э-э-э, да», и я начала учиться уже на законных основаниях. Таких опоздавших, как я, было еще, кажется, четверо, нас в итоге присоединили к группе из 30 человек.

Для чего я, собственно, так подробно описывала, как я училась до этого: с первого же занятия мастерской я поняла, что это то, что мне нужно, то, что я так долго не могла найти. Несколько важных точек было в моем выборе.

Во-первых, я увидела, наконец, как выглядит обучение на основе психотехнического подхода. Я определенно видела, как связана теория и практика. Я могла проверить свои экзерсисы с помощью ясных критериев и не просто получить обратную связь (хорошо-плохо), а понимать: почему так и что не так. Я видела, как важна для преподавателей рефлексия нашего опыта, что он ценен, и как происходит это пресловутое восхождение от практики к теории. Несмотря на некоторую внешнюю схематичность объяснения, это было не просто «натаскивание», формирование навыков, а осознанное произвольное овладение умениями психолога-консультанта.

Во-вторых, я удивилась количеству преподавателей. Такой роскоши я еще не видела. Нашу группу разделили пополам (по 17 человек) и в подгруппе работало два ассистента, в то время как Федор Ефимович периодически перемещался из одной подгруппы в другую. У нас вели практические занятия Анна Фенько и Ефим Гроссман, а в другой группе Мария Радионова и Слава Златопольский.

В-третьих, я видела, как Федору Ефимовичу самому интересно. Это звучит забавно, но я до этого не видела, как самого преподавателя заводит процесс обучения. Он явно получал от этого удовольствие. И еще такая небольшая деталь: когда мы работали в «двойках», то Федор Ефимович слушал наши мини-консультации, присев на корточки рядом с нашими стульями. Было даже как-то неловко. Он как будто старался занять такое место в пространстве, чтобы не помешать нам. Для меня это осталось навсегда как образец, то, как он это делал.

В-четвертых, мне понравилась идея переживания как упования. Одно дело прочитать книгу «Психология переживания», это конечно, все замечательно, как блестящая теория, другое дело — увидеть, что это можно реально практиковать. Вначале я не могу сказать, что я понимала это четко, скорее это было как узнавание «своего метода», интуитивное, но четкое понимание: «Да, это оно, то, что мне нужно».

Я считаю труд педагога одним из самых сложных. Можно быть блестящим психологом, но не уметь обучать. Здесь я увидела настоящего Учителя и работающую эффективную систему обучения. Это у меня вызвало огромное уважение, и все недочеты, которые потом были в менеджменте, я просто терпела. У меня и до этого были хорошие преподаватели, но часто это было так: можно смотреть, как человек работает, но понять, как это повторить, — невозможно. Все равно как прийти в художественную мастерскую: вот ты посмотрел, как мастер пишет картину. Потом он дает тебе кисть и краски и говорит: «Повторите», а повторить невозможно.

Откровенно говоря, я вцепилась в это обучение мертвой хваткой и поняла, что я не могу от этого отказаться ни при каких обстоятельствах. Обстоятельства у меня были неважные (финансовые), поэтому очень скоро моя жизнь превратилась практически в ад. Скажу прямо, это обучение далось мне очень дорогой ценой. И да, не все у нас дошли до конца, это оказалось тяжелым испытанием.

Концепция обучения (комплексная программа послевузовской подготовки) разрабатывалась группой преподавателей и была затем апробирована на отдельных курсах в ЦПП (Центр психологии и психотерапии), потом в колледже и после на факультете психологического консультирования МГППУ. Об этом сложном пути можно подробнее почитать в статье В.К. Зарецкого, Т.Д. Карягиной и А.Б. Холмогоровой «Творческий путь Ф.Е. Василюка как преодоление схизиса академической и практической психологии» (журнал «Культурно-историческая психология», 2018, том 14, №4, с. 94–105).

В двух словах можно описать задачи этой программы так: обучение разным направлениям психотерапии с целью создания условий для осознанного выбора специализации; организация «диалога» разных направлений психотерапии, «полифонической» психотерапии (в терминологии Ф.Е. Василюка и В.Н. Цапкина). Поэтому второй год обучения преимущественно был посвящен обучению разным направлениям психотерапии, а третий — интеграции знаний у будущего выпускника. Много внимания уделялось индивидуальному стилю, супервизиям. Сертификационную итоговую консультацию мы могли представить любую — в любой школе. Гештальт-терапия, семейная терапия, когнитивная терапия, юнгианский анализ, НЛП, эриксонианская психотерапия, групповая психотерапия, интеграция двух школ, что угодно — главное было показать, что ты умеешь работать.

Мастерская Василюка Ф.Е. была одной из, не основной в обучении. Но я лично хотела, чтобы эта мастерская стала не просто базой / основой для такого сложного обучения, не просто средством интеграции, а отдельной школой, которая мне казалась самодостаточной и самоценной. Мое субъективное мнение таково, что Федор Ефимович как бы пытался вырастить из нас «себя» — то есть таких специалистов, которые владеют всеми методами и свободно могут перемещаться по полю «мировой психотерапии», изобретая на ходу новые техники, по сути, «свою» психотерапию. Не уверена, что это получилось, мои однокурсники, как мне кажется, изучив все, ушли специализироваться в одну из школ. Многие все три года учились параллельно, например, в гештальте, семейной терапии. Ф.Е. никогда не шел легким путем и любил невыполнимые задачи, поэтому неудивительно, что так получилось. Что касается понимающей психотерапии, свое название она обрела позже, уже когда был создан факультет психологического консультирования и психотерапии МГППИ (который затем был переименован в МГППУ). Я при этом рождении присутствовала, когда Федор Ефимович пробовал это название на слух и спрашивал меня: «Как звучит? Понимающая психотерапия?..»

Поэтому, когда Ф.Е. задумал создать факультет в МГППУ, то у меня это вызвало горячее желание сделать так, чтобы это было доступно всем, кто хочет получить такое образование. На это я и потратила двадцать лет своей жизни. Скажем прямо, получилось не совсем то, что планировалось, но тем не менее. Особенно было удачно первые несколько лет, но затем переигрывать государственную систему образования стало невозможно, это печальный факт.

И для меня было очень важно сделать все, что в моих силах, для того чтобы способствовать развитию понимающей психотерапии именно как школы. Поэтому я занималась на факультете не только преподаванием, развитием этой школы, но и организацией учебного процесса, в котором много рутинной, тяжелой и неблагодарной работы, но это было необходимо, потому что иначе не было бы условий для развития школы.

Можете ли Вы, сверившись с собственным опытом, рассказать, в чем сила этого психотерапевтического подхода?

Елена Шерягина: Сила этого подхода для меня прежде всего в трех неразрывно связанных составляющих: наука, образование и практика.

Наверное, это звучит пафосно, но, как мне кажется, только Федору Ефимовичу как человеку незаурядному, богато одаренному, удалось преодолеть «схизис теории и практики» и дать нам всем возможность двигаться дальше по этому пути. Кроме того, важной для меня является аскетическая позиция «умаления» терапевта по отношению к клиенту, в которой много настоящего уважения и деликатного отношения. Возможность получить, наконец, напряженное, с одной стороны, и безопасное, с другой стороны, диалогическое пространство для своего переживания — это то, что может быть предельно ценным для клиента. Федор Ефимович говорил, что в терапии человек укрепляется, он становится сильнее и свободнее, поэтому он может «перешагнуть» через проблему, которая сама по себе может и не измениться. Этот образ отношения «человек — проблема» для меня является настройкой в работе. Хотелось бы отметить еще силу работы с текстом, внимание к слову клиента.

Расскажите о наиболее типичной реакции клиента на методы понимающей психотерапии.

Елена Шерягина: Не уверена, что могу говорить о типичной реакции, но попробую выделить некоторые. Первое: я бы выделила эффект освобождения в результате психотерапии. Федор Ефимович сам говорил об этом как об увеличении степеней свободы и таком своеобразном «распускании затянутых узлов». Конечно, это не вседозволенность и расхристанность, когда клиент «освобождается» от чувств и долга. Речь о свободе «для», а не «от».

Что еще: я помню, как на одном занятии Федор Ефимович проиллюстрировал тезис о том, что происходит с внутренним переживанием клиента в результате страдания. Он взял лист бумаги с текстом и смял его в руках в комок: «Мы видим обрывки слов здесь… здесь…здесь… Все скомкано, смято. Так это живет в человеке». Федор Ефимович медленно развернул лист. Лучше, чем он, я не скажу, поэтому даю цитату, хоть, увы, неточную. Много лет прошло. Но эти же слова говорили потом и мои друзья-коллеги по колледжу: про смятую душу, которая расправляется в терапии. И еще вот что: сила подхода, на мой взгляд, в том, что часто клиенты уверены, что они сделали все сами. Мне это кажется очень правильным, поскольку этот подход защищает клиента от зависимости. На самом деле ведь это так и есть. Клиент делает все сам.

Если возможно, поделитесь своей историей перемен, которые произошли в Вашей жизни благодаря ППТ?

Елена Шерягина: Вся моя жизнь была связана с понимающей психотерапией. Настал даже момент, когда я пожалела об этом, потому что, как в любом стартапе, была иллюзия, что настанет момент, когда вложенные усилия приведут к тому, чтобы работать не на износ, а уже спокойно. Но с Федором Ефимовичем иначе работать, вероятно, было невозможно. Я от многого в жизни отказалась, для того чтобы выполнить необходимые задачи. Не могу сказать, что я довольна тем, как сложилась моя жизнь, особенно учитывая последние события, уже после его смерти. Подробнее говорить не хочется.

Источник: сайт «Экспириентальная психотерапия» https://experiencing.ru/sheryagina_interview

О некоторых аспектах обучения и работы в подходе «Понимающая психотерапия» Елена Владимировна Шерягина и Татьяна Дмитриевна Карягина рассказывали в рамках мастер-класса «Возможно ли обучение эмпатии? Опыт мастерских по понимающей психотерапии Ф.Е. Василюка» на 15-м Санкт-Петербургском саммите психологов — этот мастер-класс стал победителем Национального психологического конкурса «Золотая Психея» по итогам 2021 года в номинации «Мастер-класс года для психологов».