Проблема систематизации представлений о других людях и иных социальных явлениях перманентно актуальна для ученых-гуманитариев, поскольку данные образования обусловливают взаимодействие человека с окружающими. В отечественной и зарубежной психологии для моделирования ментального пространства субъекта, определяющего его поведенческие стратегии, используются многие термины, в частности «образ мира», «ментальные репрезентации», «социальные представления», «интерпретативные репертуары» и т.д. В настоящее время, когда в постмодернистском обществе одновременно поддерживается различный социокультурный, ценностный, нормативный контекст существования личности и группы, внимание психологов привлекает так называемый интерпретативный репертуар их восприятия.

В статье представлена разработанная нами теоретическая социально-психологическая модель когнитивных структур в интерпретативном репертуаре восприятия другого человека, в частности как «своего» и «чужого». Проведено теоретическое исследование взаимосвязи феноменов «интерпретативный репертуар», «ментальные репрезентации» и «социальные представления». Его иллюстрируют результаты наших эмпирических исследований интерпретативного репертуара восприятия взрослой личностью других людей как «своих» и «чужих». Цель нашего теоретического исследования заключалась в определении когнитивных структур в интерпретативном репертуаре восприятия других людей. Предметом исследования выступили феномены «интерпретативный репертуар», «ментальные репрезентации», «социальные представления» и «фреймы», опосредствующие восприятие партнеров по общению как людей «своих» и «чужих». Сформулирована гипотеза исследования, посвященного взаимосвязи социальных представлений, ментальных репрезентаций и фреймов как когнитивных образований, обусловливающих интерпретативный репертуар восприятия «своих» и «чужих» и воплощаемых в них. Применены следующие методы: теоретический социально-психологический анализ подходов к феноменам «интерпретативный репертуар», «ментальные репрезентации», «социальные представления» и «фреймы» в российской и зарубежной психологии; анализ результатов наших эмпирических исследований.

Феномен «интерпретативный репертуар» в социально-психологических исследованиях

Понятие «интерпретативный репертуар» Дж. Поттер и М. Уэзерелл впервые ввели в 1987 г. в русле критического дискурс-анализа для исследования динамичных процессов конструирования разных социальных феноменов, в том числе образов других людей, воспринимаемых субъектом, в его речевом поведении. По мнению авторов, интерпретативный репертуар — это «в основном набор или система терминов и метафор, предназначенных для характеристики и оценки действий и событий [basically a lexicon or register of terms and metaphors drawn upon to characterize and evaluate actions and events (пер. мой. — авт.)]» [1, с. 138]. В повседневном общении с другими люди обращаются к различным интерпретативным репертуарам описания социальных явлений, подчас противоречивым, базирующимся как на научном и профессиональном знании, так и на недостаточно отрефлексированных социальных установках и верованиях.

В течение последних 30 лет вслед за Дж. Поттером и М. Уэзерелл в зарубежной психологии проводятся прикладные дискурс-аналитические исследования интерпретативного репертуара актуальных феноменов в разных социальных сферах. Так, M. Lee, Y. H. Ong и M. A. Martimianakis установили, что разнородный интерпретативный репертуар восприятия персоналом медицинских центров пациентов пожилого и старческого возраста, страдающих хроническими заболеваниями, с одной стороны, опирается на профессиональные знания и состоит из профессиональной терминологии, с другой стороны, воплощает социальные верования, ожидания и мнения [2]. J. Gillett и A. Ross показывают, как пожилые и старые люди, вынужденные принимать различное лечение, в интерпретативных репертуарах стараются осмыслить и интегрировать противоречивые медицинские практики [3].

Рассматривается интерпретативный репертуар восприятия организационных процессов служащими разных предприятий. Например, S. Lemmetty и K. Collin проанализировали интерпретативный репертуар восприятия сотрудниками организаций в сфере информационно-коммуникационных технологий практики самостоятельного обучения на рабочем месте. С одной стороны, эта практика реализуется помимо основной деятельности, носит гибкий характер, обусловлена креативностью работника, а с другой стороны, в ней заключается сама работа [4]. T. Huzzard выявил, что сотрудники организаций в сфере технологий мультимедиа воспринимают управленческие инновации с помощью шести интерпретативных репертуаров, основанных на «дорожных» метафорах: «созидание», «вызов», «фокусирование», «продажи», «связи» и «путешествие» [5].

Внимание психологов также привлекают интерпретативные репертуары событий и ситуаций на жизненном пути личности. Так, P. Hernandez-Martinez, L. Black и J. Williams установили, что студенты-математики выражают свои надежды на будущее и ожидания от высшего образования в следующих интерпретативных репертуарах: «стать успешным», «личное удовлетворение», «развлекательный», «идеалистический» [6].

O. Jolanki, M. Jylha и A. Hervonen проанализировали амбивалентные интерпретативные репертуары людей в возрасте 90 лет и старше, описывающих собственную старость либо как необходимость (негативное определение старости, например ухудшение, разрушение), либо как выбор (более позитивное определение старости) [7].

Cl. Calquin Donoso, R. Guerra Arrau и K. Escobar Villalobos описывают интерпретативные репертуары восприятия семьями с маленькими детьми мероприятий государственной социальной политики: 1) приоритет социального, социальных отношений; 2) государство как олицетворение рационального начала и национальной санации; 3) государство как коуч; 4) приоритет материнства [8].

Российские психологи также изучают, как представлены в интерпретативных репертуарах различные социальные явления. Э.М. Ариф провела эмпирическое исследование интерпретативных репертуаров членов так называемых вег-сообществ (сыроедов, веганов и вегетарианцев) как дискурсивных практик. Автор выделила четыре культурных репертуара вег-питания: здоровый образ жизни (ЗОЖ), саморазвитие, религиозное развитие и забота о животных [9]. Данные репертуары представляют собой лингвистические формы, выражающие аргументы молодежи в пользу вег-питания. Репертуары включают разные лингвистические формы как речевые маркеры: эксплуатация животных / здоровье, чистка, лечение / сакральное знание, веды / энергия, ступени, тренер. Э.М. Ариф придерживается утверждения о том, что культурные репертуары представлены в категориях дискурсов, функционирующих в обществе, но дополненных собственными интерпретациями и категориями, которые вырабатывают члены данного сообщества.

Н.А. Кутковой, проанализировав интерпретативные репертуары конфликтных ситуаций, выделил: «диспозиционный» репертуар, описывающий личностные диспозиции, контакт с объектом и дистанцирование от него; «поведенческий» репертуар, описывающий поведение людей, также контакт с объектом и дистанцирование от него; «рационализирующий» репертуар, описывающий обстоятельства рационально; «фаталистический» репертуар, описывающий обстоятельства фаталистически; «инцидентный» репертуар, описывающий происходящее действие, способы действия, чувства, мысли и поведение субъекта; «нормативный» репертуар, описывающий соответствие ситуации социальным нормам, традициям и правилам; «мифологический» репертуар, когда ситуации противопоставляются групповым нормам и стереотипам; «активный» репертуар, описывающий создание субъектом социальных ситуаций [10].

Термин «интерпретативный репертуар», отражающий динамичность, дифференцированность восприятия человеком самого себя и окружающих людей, связанный с определенными речевыми практиками, носит отчасти междисциплинарный характер, находясь на «стыке» психологии и лингвистики. Реализуя оценочную и объяснительную функции, интерпретативные репертуары воплощают процессы и результаты познания, конструирования мира в сознании и общении субъекта с другими людьми. Следовательно, они обусловлены когнитивными структурами, которые остаются в фокусе внимания и психологов, и когнитивных лингвистов, в частности феноменами «концепт» и «категоризация».

Так, с точки зрения Н.Н. Болдырева и В.М. Куракова, концепт можно рассматривать как способ репрезентации знаний, интерпретации, т.е. результат познавательной деятельности субъекта по отношению к внешнему миру и социальным ситуациям [11, 12]. Данная деятельность обеспечивается процессами систематизации концептов, их упорядочения, группировки по разным основаниям — категоризацией, обусловленной особенностями индивидуального и коллективного опыта. По мнению В.М. Куракова, репрезентация знаний о мире основана на процессах категоризации, а процессы концептуализации участвуют в формировании, конструировании знания. Как Н.Н. Болдырев, так и Н.Г. Янова и В.М. Климашин подчеркивают, что интерпретативные возможности концептуальной системы проявляются как в самих категориях, так и в их ценностных характеристиках [11, 13].

Лингвистический подход к понятию «категоризация» предполагает динамичность этих процессов. Например, И.А. Семина раскрывает значение термина «ad hoc категоризация», означающего, что концептуальные категории как когнитивные структуры нестабильны, применяются субъектом в ходе конкретной деятельности, в данной ситуации общения, «online» [14].

Ментальные репрезентации, социальные представления и фреймы в образах партнеров по общению

Результатом процессов концептуализации и категоризации становятся ментальные репрезентации. Они также носят интерпретационный характер. А.П. Лобанов уточняет, что в когнитивной психологии ментальные репрезентации рассматриваются как когнитивные структуры, составляющие «картину мира» личности, ее представление о себе и других людях [15]. Н.Г. Янова отмечает, что в когнитивной лингвистике феномен «ментальная репрезентация» изучается в качестве концептуальной системы, которая отражается в языковой «картине мира» субъекта [13]. По мнению В.А. Степашкиной, в отечественной психологии ментальные репрезентации являются формой индивидуального опыта, определяющей способы восприятия человеком социальных и пространственно-временных объектов и процессов [16]. И.А. Кибальченко с коллегами, проведя анализ теоретических подходов к феномену «ментальные репрезентации» в зарубежной и отечественной психологии, пришли к выводу, что они рассматриваются как результат познавательных процессов, образы событий и явлений окружающего мира [17]. Так, Е.А. Сергиенко указывает, что ментальные репрезентации являются когнитивными схемами, способом познания [18], подчас интуитивного.

Российские психологи изучают ментальные репрезентации в качестве когнитивных образований, выражающих концептуальные структуры сознания, определяемых индивидуальным опытом человека, воплощающих его систему отношения к себе и другим людям и, в свою очередь, становящихся способом социального восприятия. Следовательно, они тесно связаны с феноменом «образ мира», интегрирующим представление субъекта о различных социальных, пространственно-временных объектах, других людях и самом себе. Например, эти взаимосвязи раскрываются в теоретическом исследовании В.А. Степашкиной. С точки зрения автора, ментальные репрезентации — составляющие «образа мира» субъекта — имеют интерпретативный потенциал и опосредуют взаимосвязь личностных смыслов и значения происходящего в мире [16].

Ментальные репрезентации образуют когнитивные системы, которые обозначаются понятием «социальные представления» в трактовке С. Московичи и его последователей, французских социальных психологов. Ю.В. Трофимова указывает, что ментальные репрезентации и социальные представления при осмыслении происходящего в мире опосредуют повседневное общение и взаимодействие субъектов [19].

Несмотря на теоретико-методологические и междисциплинарные различия подхода к феноменам «ментальные репрезентации» и «социальные представления», исследователи, к работам которых мы обращаемся в данной статье, согласны с тем, что они выступают ресурсами оформления и осмысления индивидуального и коллективного опыта проживания социальных ситуаций и восприятия социальных объектов и других людей. Так, Ю.В. Трофимова подчеркивает, что ментальные репрезентации и социальные представления — это способы категоризации фрагментов окружающего мира, социальных явлений и ситуаций при отражении системы личностных смыслов и ценностей [19].

Ментальные репрезентации как осознанные и малоосознанные элементы «образа мира» личности отчасти воплощаются в когнитивных структурах, имеющих вербальные формы. Лингвисты обозначают их с помощью понятия «фрейм», введенного М. Минским. Психологи вместо него обычно используют термины «схема» («когнитивная схема») и «когнитивная карта». Е.Г. Беляевская указывает, что фрейм — это когнитивная структура, отражающая какие-либо знания человека [20], составляющие его «образ мира». В лингвистических исследованиях рассматриваются процессы формирования стереотипных образов различных социальных ситуаций и явлений посредством фреймов. Так, Л.П. Мурашова подчеркивает, что фрейм как сложный концепт накапливает сведения о «типичной» ситуации, может включать в себя множество схем [21]. Е.А. Буданова отмечает, что фреймы описывают отдельные ситуации общения, или «сцены», виды деятельности, пространственно-временные условия, изображения и феномены, связанные с данной конкретной тематикой [22]. Л.М. Генералова уточняет, что «сцены» учитывают характеристики социальных ситуаций и событий (особенности, функции в общении и взаимоотношения их участников). Автор в качестве примера приводит ситуацию экзамена [23]. По мнению Б.Е. Дарбанова, «сцены» вербализуются, воплощаются в субъективных образах культурно обусловленных поведенческих стратегий, ситуаций повседневного общения, в сенсорных образах, основанных на визуальных, аудиальных, ольфакторных, кинестетико-тактильных ощущениях [24].

Разновидностью фреймов являются скрипты, включающие сценарии как ожидания относительно развития той или иной ситуации общения, ее временных эпизодов и этапов. Л.П. Мурашова отмечает, что скрипт учитывает определенный порядок действий, процедуру, связанную с данной социальной ситуацией [21]. С точки зрения Б.Е. Дарбанова и О.С. Полатовской, значение каждого акта, который включен в сценарий, обусловлено социокультурно [24, 25]. О.С. Полатовская указывает, что каждая ситуация репрезентирована системой фреймов-сценариев, которые отражают ее различные аспекты и представления людей о характеристиках объектов окружающего мира, взаимоотношениях в социуме [25]. С этим утверждением согласны А.И. Приходько и Н.Н. Цыцаркина, полагающие, что сценарные фреймы как когнитивные модели обусловливают выбор субъектом социальных ролей и поведенческих стратегий в повседневных ситуациях [26, 27]. В этой связи Е.А. Буданова подчеркивает, что в лингвистике фреймы рассматриваются как вербализованный способ представления знаний [22]. Автор акцентирует внимание на том, что фреймы являются внешним языковым выражением концептов, «ядро» которых составляют когнитивные модели в качестве обобщенных идей, передающих основные значимые признаки данного конкретного объекта или феномена. Так, с точки зрения А.И. Приходько, фреймы аккумулируют информацию и о возможных свойствах объекта, обозначенного «ключевым» понятием [26]. По мнению В.М. Куракова, фреймы выполняют функцию категоризации событий и феноменов в повседневном общении [12].

Фреймы, имея интерпретативный потенциал относительно социальных ситуаций, схематично отражают не только ментальные репрезентации, но и социальные представления. Так, эта взаимосвязь показана в исследованиях В.В. Дьяковой и Н.К. Радиной [28, 29]. Структура фрейма, как отмечает Л.П. Мурашова, включает слоты как вариативные компоненты, его уточняющие [21], пример — ситуация экзамена и формы его проведения. Слоты фрейма включают неустойчивые элементы данных конкретных повседневных ситуаций, например онлайн-занятия. Поэтому функционирование фреймов обеспечивается структурой социальных представлений, включающей стабильное «ядро» и нестабильную «периферию». Рассматривая структуру фрейма, Б.Е. Дарбанов акцентирует внимание на том, что скрипты интегрируют индивидуальный опыт взаимодействия с другими в стереотипных социальных ситуациях [24]. Н.К. Радина описывает восприятие субъектом данных повседневных ситуаций посредством фреймов в русле «социальной драматургии» И. Гофмана. По мнению автора, И. Гофман трактовал фреймы как интерпретативные схемы, или «рамки», организации индивидуального опыта обыденного общения, влияющие на выбор адекватных поведенческих стратегий в той или иной социальной ситуации [29]. В этой связи, по мнению Н.К. Радиной, в социальной психологии анализ фреймов становится прикладным герменевтическим методом анализа социальных отношений, социального поведения [30].

В течение последних десятилетий в условиях макросоциальной трансформации в разных странах мира внимание зарубежных и отечественных психологов привлекает исследование социальных представлений о другом человеке в различных категориях, в частности как о мужчине / женщине, человеке агрессивном / счастливом / успешном, богатом / бедном, своем / чужом, враге / друге. Оппозиции свой / чужой, Мы / Они, друг / враг всегда опосредуют самоопределение субъекта, формирование и поддержание систем межличностных и межгрупповых отношений.

Н.Г. Янова указывает, что категория свой / чужой относится к «главным концептам коллективного мироощущения» [31, с. 48]. Е.В. Рягузова подчеркивает, что свой / чужой как «ядерное» образование «картины мира» обусловливает особенности восприятия и оценки людьми друг друга [32].

Феномены, выступающие объектами ментальных репрезентаций и социальных представлений, обозначаются ключевыми понятиями, на которых базируются данные системы образов, например гостеприимство, прогресс, друг / враг и т.п. Н.К. Радина подчеркивает, что ключевые понятия социального представления отражаются в наборах и системах фреймов [29]. Фрейм «чужого человека» амбивалентен, потому что подразумевает как его «известные», так и «неизвестные» характеристики (в частности, образы «постороннего», «прохожего», «гостя» и т.п.). Е.В. Рягузова описывает ипостаси, в которых репрезентирован «чужой» человек — «Другой, Иной», «Незнакомец», «Враг», «Посторонний», — и негативные и / или амбивалентные эмоционально окрашенные характеристики, приписываемые «чужим» [33]. В этой связи в эмпирическом исследовании Р.М. Шамионова показано, что дифференциация предубеждений против «чужих» как членов других социальных групп, в том числе наделяемых статусом «опасных», обусловлена личными ценностями (например, гедонизмом, конформизмом, традиционностью) [34].

Особенности интерпретативных репертуаров восприятия «своих» и «чужих» людей

Дж. Поттер и М. Уэзерелл критиковали теорию социальных представлений С. Московичи, разработанную, по их мнению, в русле «спекулятивной» когнитивной психологии, в частности за недостаточно раскрытую роль языковых средств в их функционировании. Авторы акцентировали внимание на том, что интерпретативные репертуары создаются посредством стилистических и грамматических конструкций, например профессиональных терминов, метафор [1]. С точки зрения Дж. Поттера и М. Уэзерелл, в повседневном общении их легче верифицировать, анализировать, чем социальные установки и верования, объединяющие членов разных групп. Тем не менее, если придерживаться позиций когнитивной психологии, то, с нашей точки зрения, можно согласиться с тем, что социальные представления, имея нестабильную «периферическую» часть, могут воплощаться в разных речевых формах, в различных интерпретативных репертуарах, например «образа мира». Так, А.К. Ольшлегель подчеркивает, что различные повседневные интерпретации мира часто используются людьми неосознанно, будучи при этом содержательно противоречивыми, рассогласованными [35]. Автор на примере тувинцев Южной Сибири показывает, как субъекты в зависимости от ситуационного контекста могут варьировать противоречивые интерпретативные репертуары разных социальных феноменов и процессов, на которых базируются соответствующие стратегии поведения. Первая «модель мира» — «европейская» — основана на принципе доминирования человека над окружающей средой, а вторая — традиционная тувинская — на принципе взаимодействия человека с окружающим миром, естественными и сверхъестественными объектами и субъектами.

По мнению А.К. Ольшлегель, модели интерпретации мира включают когниции и соответствующие им поведенческие стратегии [35]. Автор уточняет, что эти интерпретативные модели основаны на наборах различных когнитивных схем, или «шаблонов», объясняющих социальные события и ситуации [35] и являющихся социальными конструктами. Таким образом, интерпретативные репертуары восприятия личностью и группой социальных объектов и процессов, например «своих» и «чужих» людей, отчасти воплощаются в разных вербализованных «клише», конструктах, стереотипах как фреймовых системах. Например, Э.М. Ариф сделала вывод, что посредством интерпретативных репертуаров вег-питания сыроеды, веганы и вегетарианцы обозначают групповые границы и отличают «других» и «чужих» (всеядных) от «своих» [9]. Следовательно, при описании «типичных» жизненных ситуаций личность и группа обращаются к фреймовым системам, составляющим интерпретативные репертуары и схематизирующим индивидуальный опыт. Однако, как отмечает Н.К. Радина [24] и Б.Е. Дарбанов [29], они не объясняют шутки, непривычные действия других людей, необычные ситуации и случайные события. Прочие когнитивные элементы интерпретативных репертуаров, ментальные репрезентации, составляющие социальные представления, актуализируются, когда необходимо осмыслить «нетипичные» ситуации в повседневном общении. В этой связи Ю.В. Трофимова подчеркивает, что ментальные репрезентации как компоненты «картины мира» субъекта способствуют ее согласованности [19].

Итак, по мнению Дж. Поттера и М. Уэзерелл, интерпретативные репертуары включают метафоры. Интерпретативные модели мира также проявляются в форме идеализированных нарративов о нем, например рассмотренных в работе А.К. Ольшлегель [35]. Мы сделали вывод, что метафоры и нарративы в интерпретативных репертуарах становятся вербальными инструментами фиксации основных характеристик социальных объектов, «своей» и «чужой» групп, других людей, межличностных отношений, интеграции и организации опыта взаимодействия с партнерами по общению.

Мы понимаем интерпретативные репертуары восприятия «своих» и «чужих» людей как свойства и оценки, приписываемые субъектом данным партнерам по общению и их взаимодействию, выраженные в содержательных особенностях биографических нарративов, связанные с характеристиками «врагов» и «друзей», интегрированные метафорами «своих» и «чужих» людей [36]. С нашей точки зрения, интерпретативные репертуары в качестве способа описания неопределенного индивидуального опыта в том числе осуществляют его «ad hoc категоризацию», структурируя и оформляя его в данной ситуации повседневного общения «online».

Мы проиллюстрируем теоретическую модель взаимосвязи интерпретативных репертуаров, фреймов, ментальных репрезентаций и социальных представлений на примере наших эмпирических исследований индивидуальных метафорических и нарративных образов «своих» и «чужих» людей, проведенных в 2017–2019 гг. Цель данных эмпирических исследований заключалась в проведении сравнительного анализа интерпретативных репертуаров восприятия другого человека как «своего» и «чужого» в метафорической и нарративной форме. Мы предположили, что разные интерпретативные репертуары восприятия «своих» и «чужих» людей могут различаться содержанием нарративов о ситуациях взаимодействия субъекта с партнерами по общению и их метафорическими образами. Применены следующие методы: нарративный анализ ситуаций взаимодействия субъектов со «своими» и «чужими» людьми, анализ характеристик представлений, контент-анализ метафор, методы математической статистики (квартили, кластерный анализ, регрессионный анализ, H-критерий Кruskal — Wallis). В первом исследовании применена авторская методика «Метафоры “своих” и “чужих” людей» (Альперович В.Д., 2016) и модифицированная анкета Д.Н. Тулиновой «Идентификация Другого в качестве Врага и Друга» (Тулинова Д.Н., 2005). Эмпирическим объектом исследования стали 123 человека на этапе ранней и средней взрослости в возрасте 20–35 лет (студенты Южного федерального университета и сотрудники различных предприятий г. Ростова-на-Дону). Во втором исследовании применена авторская методика «Метафоры “своих” и “чужих” людей» В.Д. Альперович, а также составление нарративов о ситуациях взаимодействия субъекта с разными партнерами по общению в его «образе мира». Эмпирическим объектом исследования выступили 140 респондентов в возрасте 25–35 лет (также служащие различных предприятий г. Ростова-на-Дону и студенты Южного федерального университета). Достоверность полученных результатов обеспечивалась применением методов математической статистики и стандартного программного пакета для статистической обработки данных IBM SPSS Statistics 20.0. Более подробно этапы эмпирических исследований и полученные нами данные описаны в нашей статье [36].

Полученные результаты позволили сделать следующие выводы. В разных интерпретативных репертуарах восприятия «своих» и «чужих» людей их метафоры и содержательные особенности нарративов о ситуациях взаимодействия субъекта с ними вариативны. Рассмотрены интерпретативные репертуары, в которых атрибуция субъектом социально-психологических свойств этим партнерам по общению осуществляется стабильно, вне зависимости от контекста взаимодействия с ними. В терминологии фреймовых концепций в этих интерпретативных репертуарах фрейм «чуждости» подразумевает «неизвестные» характеристики «чужого» человека: «свои» по большей части противопоставлены «чужим», и системы отношений с ними различаются. Проанализированы интерпретативные репертуары, в которых характеристики «своих» и «чужих» людей в восприятии субъекта вариативны, обусловлены социально-психологическим контекстом. В этих интерпретативных репертуарах фрейм «чуждости» подразумевает «известные» характеристики «чужого» человека: «свои» партнеры по общению не противопоставляются «чужим», а наоборот, в определенных условиях могут в них превратиться, поэтому отношения субъекта со «своими» и «чужими» людьми амбивалентны. «Скрипты» данных фреймов, представленные участниками наших исследований в нарративной форме, отражают ожидания респондентов относительно социальных ситуаций в деловом и межличностном общении, в которых «чужие» люди обнаружат качества и поведение, оцениваемые как негативные, а «свои» люди — качества и поведение, оцениваемые как позитивные. Свойства «своих» и «чужих» людей, в частности как «врагов» и «друзей», описываются респондентами с помощью разного вида метафор: антропоморфных («семья»), абстрактных («добро»), артефактных («спасательный круг»), метафор прецедентных имен (Иван-царевич / Василиса Прекрасная / Соловей-разбойник), зооморфных («верный пес», «хитрый лис»), природоморфных («солнечные лучи», «грозовые тучи»), «магических» («добрый волшебник») метафор и т.д. «Слоты» этих фреймов составляют, во-первых, нестабильные характеристики данных ситуаций, обусловленные особенностями конкретного социального и пространственно-временного контекста (выполнение срочного коллективного проекта на работе, учебная сессия, конфликт с соседями по дому и т.д.), во-вторых, неоднозначное содержание любых действий партнеров по общению (например, материальная помощь / угроза / подсказка на экзамене / эмоциональная поддержка и т.п.).

Авторы рассмотренных нами работ, посвященных исследованию представлений о других людях, согласны с тем, что «свой / чужой», «Враг / Друг» являются базовыми социокультурными конструктами. В этой связи их образы в сознании личности и группы наделяются универсальными характеристиками — например, «враги» агрессивны, лживы, обманывают, предают, наносят ущерб, а «друзья» отличаются честностью, верностью, добротой, оказывают помощь в трудной жизненной ситуации. Стабильные характеристики включены в «ядерные» компоненты социальных представлений, на которых основаны фреймы как «рамки» восприятия других людей в интерпретативных репертуарах. Участники наших эмпирических исследований приписывают партнерам по общению в этих категориях аналогичные социально-психологические свойства, выраженные в метафорической форме.

Системы ментальных репрезентаций, составляющих социальные представления, воплощаются в образах «своих» и «чужих» людей, «врагов» и «друзей». Их различия в сознании данной конкретной личности или группы обусловлены нестабильными «периферическими» компонентами представлений. Так, «чужими» могут стать незнакомые люди или родственники, соседи и коллеги по работе, если с ними сложились конфликтные отношения, нет общих интересов и ценностей. Субъектам в статусе «чужих» людей приписываются негативные и/или амбивалентные качества, и впоследствии они могут превратиться либо во «врагов», либо в «друзей». «Своими» становятся знакомые, родственники, соседи и коллеги по работе, если с ними есть взаимопонимание, взаимопомощь, общие интересы, ценности. «Своим» людям в основном приписываются позитивные качества, и впоследствии они могут превратиться в «друзей». Вариативность образов «Враг / Друг» определяется значимостью их отдельных аспектов. Их основные характеристики имеют разную важность для разных участников исследования: «враги» могут быть «агрессорами», «идейными противниками», «предателями», «манипуляторами», а «друзья» — субъектами совместной деятельности, «помощниками», «единомышленниками», «верными людьми», субъектами эмоциональной поддержки.

Заключение

Научная новизна проведенного нами теоретического исследования состоит в том, что впервые разработана теоретическая социально-психологическая модель когнитивных структур в интерпретативных репертуарах восприятия другого человека, в частности как «своего» и «чужого». Взаимосвязь интерпретативных репертуаров и социальных представлений, ментальных репрезентаций и фреймовых структур в социальном познании уточнена и дополнена, раскрыта на примере эмпирических исследований представления субъекта о «своих» и «чужих» людях, «врагах» и «друзьях». Результаты проведенных нами эмпирических исследований в целом свидетельствуют о различиях интерпретативных репертуаров описания другого человека в метафорическо-нарративной форме. Они могут применяться в индивидуальном консультировании при разработке программ коррекции отношения субъекта к другим людям, тренингов управления конфликтами.

Литература

1. Potter J., Wetherell M. Discourse and Social Psychology: beyond Attitudes and Behaviour. London : Newbury Park ; Beverly Hills ; New Delhi : SAGE Publ., 1987. 216 p.
2. Lee M., Ong Y. H., Martimianakis M. A. Understanding decision-making in interprofessional team meetings through interpretative repertoires and discursive devices // Journal of Interprofessional Care. 2020. Vol. 35, iss. 2. P. 164—174. DOI: 10.1080/13561820.2020.1732889
3. Gillett J., Ross A. Confronting Medicine’s Dichotomies: Older Adults’ Use of Interpretative Repertoires in Negotiating the Paradoxes of Polypharmacy and Deprescribing // Qualitative Health Research. 2020. Vol. 30, iss. 3. P. 448—457. DOI: 10.1177/1049732319868981
4. Lemmetty S., Collin K. Self-Directed Learning as a Practice of Workplace Learning: Interpretative Repertoires of Self-Directed Learning in ICT Work // Vocations and Learning. 2020. Vol. 13, iss. 1. P. 47—70. DOI: 10.1007/ s12186-019-09228-x
5. Huzzard T. Opening Up and Closing Down : The Interpretative Repertoires of Leading Innovation // International Journal of Innovation Management. 2015. Vol. 19, iss. 1. P. 1—24. DOI: 10.1142/S1363919615500152
6. Hernandez-Martinez P., Black L., Williams J., Davis P., Pampaka M., Wake G. Mathematics students’ aspirations for higher education: class, ethnicity, gender and interpretative repertoire styles // Research papers in education. 2008. Vol. 23, iss. 2. P. 153—165. DOI: 10.1080/02671520802048687
7. Jolanki O., Jylhä M., Hervonen A. Old age as a choice and as a necessity: two interpretative repertoires // Journal of Aging Studies. 2000. Vol. 14, iss. 4. P. 359—372. DOI: 10.1016/S0890-4065(00)80002-x
8. Calquin Donoso Cl., Guerra Arrau R., Escobar Villalobos K. Interpretative Repertoires About an Intervention Manual in Early Childhood // Política y Sociedad. 2020. Vol. 57, núm. 1. P. 197—215. DOI: 10.5209/poso.60255
9. Ариф Э. М. Культурные репертуары питания в молодежном вег-сообществе (кейс Санкт-Петербурга) // Социологические исследования (Социс). 2019. № 10. С. 119—126. DOI: 10.31857/S013216250007096-8
10. Кутковой Н. А. Социально-психологические особенности эмоции удивления : автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2016. 24 с.
11. Болдырев Н. Н. Роль когнитивного контекста в интерпретации мира и знаний о мире // Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. 2014. № 6 (335), вып. 88. С. 118—122.
12. Кураков В. И. От категоризации и концептуализации мира к языковому сознанию // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 2. Языкознание. 2006. № 5. С. 126—131.
13. Янова Н. Г., Климашин В. М. Ментальные модели репрезентации риска и безопасности в массовом сознании // Известия Алтайского государственного университета. 2010. № 2-2 (66). С. 52—60.
14. Семина И. А. Новый подход к изучению концептуальных категорий: ad hoc категоризация // Вестник Московского государственного лингвистического университета. Гуманитарные науки. 2017. Вып. 2 (769). С. 59—65.
15. Лобанов А. П. Ментальные репрезентации как носители индивидуального интеллекта // Практична психологiя та соцiальна робота. 2011. № 12 (153). С. 39—42.
16. Степашкина В. А. Соотношение концептов «ментальная репрезентация» и «образ мира» в психологии // Общество: социология, психология, педагогика. 2016. Вып. 12. С. 86—88.
17. Кибальченко И. А., Астахова А. А., Зурначян Г. М. Изучение ментальных репрезентаций учебных текстов (задач) подростков с разной организацией учебно-познавательного опыта // Известия Южного федерального университета. Педагогические науки. 2013. № 7. С. 61—67.
18. Сергиенко Е. А. Модель психического как новая исследовательская парадигма когнитивной психологии // Учен. зап. Казан. ун-та. Сер. Гуманит. науки. 2015. Т. 157, кн. 4. С. 265—279.
19. ТрофимоваЮ. В. Соотношение понятий «ментальные репрезентации» и «социальные представления» как методологическое основание изучения этнической идентичности // Социология в современном мире: наука, образование, творчество: сб. статей / под ред. О. Н. Колесниковой, Е. А. Попова. Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2015. Вып. 7. С. 169—173.
20. Беляевская Е. Г. Фрейм, концепт, концептуальная метафора — синонимы? (о соотношении и взаимодействии методов когнитивной лингвистики) // Вестник Московского государственного лингвистического университета. Языкознание и литературоведение. 2015. Вып. 22 (733). С. 9—20.
21. Мурашова Л. П. Концептуально-когнитивный фрейм // Научный вестник Южного института менеджмента. 2014. № 4. С. 40—44.
22. Буданова Е. А. Фрейм как основа и результат процесса категоризации // Язык. Культура. Образование: сб. науч. тр. междунар. конф. «Чтения Ушинского» / под науч. ред. О. С. Егорова. Ярославль: Изд-во Ярославского государственного педагогического университета им. К. Д. Ушинского, 2017. С. 3—10.
23. Генералова Л. М. Роль категоризации в познавательной деятельности человека // Система ценностей современного общества. 2009. № 5-1. С. 98—102.
24. Дарбанов Б. Е. Теория схемы, фрейм, скрипт, сценарий как модели понимания текста // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2017. № 6-2. С. 75—78.
25. Полатовская О. С. Фрейм-сценарий как тип концептов // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. 2013. № 4 (25). С. 161—166.
26. Приходько А. И. Фрейм как тип лексического концепта // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. 2014. № 16. С. 110—113.
27. Цыцаркина Н. Н. Фреймы социальных ситуаций // Фразеологические чтения памяти проф. Валентины Андреевны Лебединской: материалы Всерос. науч. конф. / отв. ред. Н. Б. Усачева. Курган : Изд-во Курганского государственного университета, 2006. С. 241—245.
28. Дьякова В. В. Структура фрейма социальных представлений // Современное научное знание: теория, методология, практика: сб. науч. тр. по материалам XI Междунар. науч.-практ. конф. (г. Смоленск, 31 января 2017 г.). Смоленск : Новаленсо, 2019. С. 37—39.
29. Радина Н. К. Прикладная герменевтика социального пространства: фрейм, идентичность, автобиография // Новое в психолого-педагогических исследованиях. 2014. № 4 (36). С. 126—139.
30. Радина Н. К. Использование фрейм-структур для изучения социальных представлений в массмедийном дискурсе (на примере социального представления «семья») // Пензенский психологический вестник. 2016. № 2 (7). С. 34—59. DOI: 10.17689/psy-2016.2.4
31. Янова Н. Г. Ментальная репрезентация этнонимов гражданской и этнической идентичности // Известия Алтайского государственного университета. 2014. № 2-1 (82). С. 48—54. DOI: 10.14258/izvasu(2014)2.1-08
32. Рягузова Е. В. Трансформация картины мира и способов категоризации Другого у современного ребенка // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Акмеология образования. Психология развития. 2018. Т. 7, вып. 3. С. 228—237. DOI: 10.18500/2304-9790-2018-7-3-228-237
33. Рягузова Е. В. Репутация чужака как вид контекстной репутации личности // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Философия. Психология. Педагогика. 2015. Т. 15, вып. 2. С. 48—53. DOI: 10.18500/1819-7671- 2015-15-2-48-53
34. Шамионов Р. М. Индивидуальные ценности и идеологические установки как предикторы предубежденности по отношению к Другим // Вестник РУДН. Серия: Психология и педагогика. 2019. Т. 16, № 3. С. 309—326. DOI: 10.22363/2313-1683-2019-16-3-309-326
35. Ольшлегель А. К. Множественные интерпретации мира. Пример тувинцев Южной Сибири / пер. с нем. М. Петровой // Этнографическое обозрение. 2014. Вып. 5. С. 88—103.
36. Альперович В. Д. Интерпретативные репертуары восприятия «своего» и «чужого» человека в метафорах разных видов и нарративах взрослой личности // Психолог. 2017. № 2. С. 30—46. DOI: 10.7256/2409- 8701.2017.2.22123

Источник: Альперович В.Д. Особенности интерпретативных репертуаров восприятия других людей в индивидуальных «образах мира» // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Акмеология образования. Психология развития. 2021. Т. 10. № 3 (39). С. 229–239.