Со стороны язык наш одинаков,
но говорим на разных языках,
и ты отходишь от меня, заплакав...
Александр Радковский
Книга М. Новиковой-Грунд «Лингвистика между психологией и психотерапией: мост над пропастью» касается одной из ключевых сторон психотерапии — понимания речи как текста. Долгое время основными средствами психотерапии признавались речь и/или внушение с акцентом на их декларативном содержании. С выходом на сцену гуманистической и экзистенциальной психотерапий на первый план выступили терапевтические отношения, а фокус внимания к речи сместился с что на как. Но и сегодня едва ли можно найти книгу о психотерапии, которая не была бы так иначе книгой о речи / языке.
Вместе с тем, по оценке Меграбяна [1], только 7% содержания сообщений передаётся собственно словами, 38% — тем, как эти слова произносятся, и 55% — мимикой. При таком, казалось бы, несоразмерно малом вкладе в терапевтическое общение стóит ли речь специального внимания? Вопрос не пустой, так как и в самих психологии и психотерапии её роль подвергается сомнению. «…в психологии слово оказалось в известной мере выхолощенным, так как живет только в интеллектуальной плоскости. Одна из ключевых идей психологии (да, впрочем, и многочисленных психотерапевтических подходов) состоит в том, что правда скрыта в бессознательном, а бессознательное бессловесно. Поэтому слово в психологии неистинно, за ним всегда есть что-то более истинное. Слово превратилось в вербальное общение, за которым скрыта более глубокая реальность. В этом смысле веры в слово в психологии нет», — пишут Л.Ф. Бурлачук с соавт. и продолжают: «Вместе с тем слово, идущее от сердца, истинное, подлинное слово, то которое было вначале, представляет душу» [2]. Поэтому-то Д.А. Авдеев и В.К. Невярович пишут, что «суть психотерапии заключается более не в словесном, а в духовном воздействии. Ибо не одухотворённое живительной силой духа слово есть пустая форма, шелуха» [3]. Для меня крайне сомнительно, что правда скрыта в бессловесном бессознательном, слово в психологии неистинно, а суть психотерапии состоит в духовном развитии — отсылка к должной одухотворять слово живительной силе духа выводит за границы герменевтики едва ли не в область экзегетики, за границы психотерапии в область религии и вменяет в обязанность представителю массовой светской профессии повседневное восхождение на вершины духа, куда и в религиозном поиске идут годами, а доходят лишь немногие.
Нередуцируемость психотерапии к речи подчёркивает и Ф.Е. Василюк, говоря, что «терапевтический диалог включает в себя множество не поддающихся научному учёту вещей, выходящих за границы психологии и психотерапии, и поэтому описать его можно только с помощью художественных методов; для научного анализа требуется сознательное упрощение — им может быть, например, стенограмма, по которой возможно наблюдать и динамику семиотических созначений в паре терапевт — пациент» [4].
Однако лавинообразная дигитализация не минует психотерапию, и уже сегодня работают построенные на речи-тексте компьютерные программы так наз. цифровой саморегуляции, пользуясь которыми можно работать со своими установками и убеждениями, самооценкой, нежелательными для себя качествами, эмоциональными состояниями. Здесь же можно вспомнить эпистолярную психотерапию в её додигитальном виде и сегодняшние попытки использовать для неё смс и чаты. В этих видах работы собственно текст занимает ведущее место и требует не только интуитивного, но и научного анализа.
«Понимание, — пишет Автор, — является основой психотерапии в практически любом направлении, в любой психотерапевтической школе. Слушать, понимать, быть услышанным и быть понятым — вот рабочая задача, общая и для психотерапевта, и для его клиента. Рабочий процесс понимания — это интерпретации услышанного». Однако «арсенал лингвистических подходов в психологии достаточно беден, архаичен и не систематизирован». Это может быть связано с тем, что лингвистические выборы в психотерапии происходят чаще всего неосознанно и очень быстро, не оставляя возможности для их рационального проспективного обоснования. В предыдущих исследованиях М.В. Новиковой-Грунд было показано, что учёт языковых механизмов (выбор слов, глагольных времён, синтаксических конструкций, структуры сюжета и проч.) помогает понимать экзистенциальную картину мира говорящего (представления о своих пространстве, времени, идентичности, свободе, смерти), а плотность таких неосознаваемых выборов препятствует так или иначе мотивированным её искажениям.
Лингвистика между психологией и психотерапией: мост над пропастью
Задачей представленного в книге исследования было извлечение экзистенциальных смыслов из текста, для чего автором разработана специальная Процедура Семантического Наполнения (ПСН) понятий конкретными содержаниями, позволяющая получить формализованные данные о расплывчатых экзистенциальных понятиях. Цель её — позволю себе длинную цитату: «… выявить среди множества значений слова, обозначающего то или иное понятие, некоторое семантическое ядро, присутствующее в любом, даже очень усложнённом или странном использовании этого слова любым носителем языка. Семантическое ядро заведомо оказывается значительно примитивнее и беднее, чем само понятие, обозначаемое словом. Но оно составляет тот семантический фундамент, на котором покоится всё богатство разнообразных сложных значений. На основе выявления ядерных значений выстраивается карта экзистенциальной картины мира именно данного, этого человека, а также обнаруживается место, которое занимает в картине его мира проблема, послужившая поводом обращения за помощью. Одновременно обнаруживаются также стратегии решения этой проблемы самим клиентом — как успешные, так и не приведшие его к успеху. Дальнейший терапевтический план создаётся с помощью не привнесенных извне, а собственных стратегий клиента, что определяет их доступность, нетравматичность и приемлемость для него».
Была использована семишаговая модель построения сюжета, базирующаяся на пуговичном эксперименте, ранее уже использованном Автором [5]. Трудность, однако, состоит в том, что понятия пространства, времени, идентичности, свободы, смерти являются семантически размытыми (fuzzy notions) — их трудно формализовать, они не поддаются статистическим методам обработки. Вроде бы для всех понятные, но не имеющие единого понимания и определения, размытые понятия существуют даже в физике. Для преодоления этой трудности автор разрабатывает специальный метаязык ПСН со своими словарём и синтаксисом, формализуемыми правилами построения сюжета, выявляемыми в «пуговичном эксперименте» и в основном совпадающие с данными В.Я. Проппа о построении сказки. Опуская здесь подробные описания экспериментов с их лингвистическим характером, замечу, что при чтении этих глав, на первый взгляд, далёких от психотерапии, возникает множество связанных с ней ассоциаций, чреватых неожиданными терапевтическими инсайтами. Да и сама Автор то и дело прямо обращается к обсуждению понимания именно в психотерапии.
«Почему среди терапевтов, принадлежащих к одному направлению, в равной степени обученных, оказываются весьма эффективные и малоэффективные? Почему один и тот же терапевт, работая с одним и тем же клиентом, от сессии к сессии достигает то большего, то меньшего успеха? Наконец, почему самые эффективные терапевты, как правило, испытывают постоянные сомнения в том, действительно ли является успехом то, что успехом иногда кажется? Разумно предположить, что дело здесь в недостаточности того, что принято обозначать крайне расплывчатым термином понимание, в неопределенности понятия понять», — пишет Автор. И приходит к заключению, что «учитывать, какими языковыми механизмами пользуется клиент, а какими пренебрегает или стремится избегать, — это очень надёжный способ понимания. Выбор слова — и, соответственно, отказ от другого слова; выбор синтаксических конструкций, выбор грамматических времен, выбор структуры сюжета — всё при подробном анализе дает в строгом смысле отображение на текст экзистенциальной картины мира говорящего».
«Промежуточной целью, — говорит Автор, — было создать достаточно простой и по возможности универсальный механизм обнаружения или, точнее, извлечения из любого текста человека отображения его картины мира. Конечной целью являлось создание карты картины мира индивида. Требования к этой карте следующие: её построение в каждом конкретном случае должно быть достаточно быстрым и не зависеть от индивидуальных представлений, ожиданий и предварительных интерпретаций того, кто ее строит; она должна достаточно наглядно представлять отображение картины мира индивида».
Чтобы не злоупотреблять цитированием, скажу, что Автор с поставленной перед собой задачей прекрасно справилась. Это хорошо иллюстрируется анализом по предлагаемому ею методу двух стихотворений Николая Заболоцкого — как говорит она сама, «испытанием конструкции в условиях предельных нагрузок». Выбор стихотворений Заболоцкого определялся тремя причинами: 1) сложность художественного текста больше, чем спонтанной речи, и поэтому его анализ может быть использован как надёжный тест и тренажёр; 2) в предыдущих исследованиях Автор исходила из того, что экзистенциальная картина мира индивида остаётся достаточно стабильной в течение жизни, но стихи Н. Заболоцкого взрывали такое представление тем, что его раннее и позднее творчество не похожи настолько, что воспринимаются как творчество разных людей; автор была интуитивно уверена, что после пережитого Заболоцким его картина мира стала беднее, уплощённее; 3) исходя из этого, она предполагала, что результаты сравнения ранних и поздних текстов Заболоцкого можно будет использовать в психотерапии пациентов, перенесших разного рода травмы — с ПТСР, после тяжёлых физических или душевных расстройств, заключения, периодов госпитализма и т.д., и они могут быть полезны в учёте происходящих в психотерапии изменений. Для сравнения такая же работа была проделана с двумя стихотворениями Бориса Пастернака из его раннего и позднего творчества.
Полученные результаты Автор обоснованно скромно рассматривает как «эвристическую опору для дальнейшей работы». Это разная степень устойчивости разных параметров относительно других, как в индивидуальных картинах мира, так и, вероятно, в картинах мира групп людей, параметров относительно других не только в индивидуальной картине мира конкретного человека, отличающей его от другого (как Заболоцкого от Пастернака), и на разных этапах жизни одного человека, но, возможно, и в картине мира групп людей или вообще в картине мира носителей данного языка. Автор справедливо полагает, что выявляемое общее «может объединять группу людей с одним диагнозом, или с одной и той же поведенческой стратегией, или еще с какой-то общей особенностью, обусловленной их индивидуальной картиной мира».
Мне представляется, что сходные с построением сказки правила построения текста нарратива, с которым приходит пациент, тесно переплетаются с тем, что имел в виду З. Фрейд, говоря об легенде возникновения нарушения и предостерегая от объективации рассказов пациента. Другими словами, пациент приходит ко мне со своей сказкой о проблеме, её происхождении и его совладании с ней. Приходит затем, чтобы переписать свою сказку так, чтобы она могла гармонизировать его экзистенцию, которую я определяю как отношения с собой и жизнью в динамике отношений с собой и жизнью. Потому что сама по себе ликвидация симптома такой гармонизации не только не гарантирует, но и может порождать новые симптомы и проблемы. Сравнение текстов сказки на входе и выходе психотерапии и есть мерило терапевтического эффекта. Автор по существу строит опирающуюся на работу с текстом рабочую модель таких процессов.
Это книга не о методах / техниках, которым можно обучиться и строить на них психотерапию. Во-первых, потому что в живой сессии на такое исследование просто нет времени, а вывод на передний план исследования вместо терапии уничтожал бы терапевтический процесс, и, во-вторых, потому, что терапия и процесс её диалогичны — пациент тоже считывает особенности текста терапевта и понимание человека человеком, по определению, диалогично — понимание становится возможным и происходит. Это книга о том, как «алгебра поверяет гармонию» — как на основе строгой методологии моделировать понимание экзистенциального, кажущегося несказуемым. Расположенное знакомство с ней видится мне важным для понимания терапевтом не только пациента и его реакций / высказываний, но и себя со своими реакциями / высказываниями как текстами в терапевтическом поле. Важным — не соблазняющим техниками, но задающим пространство и векторы для размышления, помогающим терапевту выстраивать такую карту своей работы, которая помогает ходить не только протоптанными путями, но и создавать новые. Важным для того, чтобы вынесенные в эпиграф строки не становились описанием психотерапии.
Литература:
- Mehrabian A. Nonverbal Communication. Chicago, IL: Aldine-Atherton, 1972
- Бурлачук Л.Ф., Кочарян А.С., Жидко М.Е. Психотерапия. Психологические модели. СПб: Питер, 2009. С. 480
- Авдеев Д. А., Невярович В. К. Наука о душевном здоровье: Основы православной психотерапии. М., 2001. С. 19
- Василюк Ф.Е. Семиотика психотерапевтической ситуации и психотехника понимания // Консультативная психология и психотерапия. 1996. Том 4. №4
- Новикова-Грунд М. Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток. М.: Левъ, 2014
.jpg)
Комментариев пока нет – Вы можете оставить первый
, чтобы комментировать