Дом и мир

Книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» популярна, переведена на 13 языков, у неё много поклонников, восторженных отзывов, в том числе от известных критиков, в соцсетях есть группы с обсуждениями на сотни страниц — деталей романа, версий причин поступков героев, случившиеся и возможные последствия. Роман имеет интегральный массовый успех, для подростков — поколенческое явление, как «Бойцовский клуб», «Гарри Поттер», «Властелин колец». Из прочитавших её сложилось сообщество тех, кто почувствовал себя обитателем того Дома, в каком-то смысле поселился в нём.

Автор книги — художница, в интервью рассказала, что её нет в соцсетях — «принципиально, не хочу», телевизор не смотрит; секрет вдохновения: когда писала книгу, приходилось таиться от семьи, прятать рукопись, делать вид, что занята хозяйством, а сейчас, когда домашние знают о книге, так не уединишься, и этот источник теперь не доступен.

Действие романа происходит в небольшом интернате для детей-инвалидов. От того, что постояльцы с различными нарушениями в одном учреждении, и что здание Дома в аварийном состоянии, возникало ощущение, что это где-то в Богом забытом месте, на границе ответственностей разных ведомств, на стыке старых, уже разрушившихся нормативов проживания и содержания больных с ещё не сформировавшимися новыми, на сломе времён. Дом на окраине некоего города, в нём — дети и подростки с физическими отклонениями и психическими проблемами, есть и просто отторгнутые, ненужные семье.

В романе имена только у главного героя (Эрик) и у кактуса (Луис), у всех остальных — прозвища. Песни-речёвки, лозунги и девизы на одежде — атмосфера напоминала то пионерский лагерь, то места заключения, то планету Плюк в Тентуре из фильма «Кин-дза-дза!», то монастырь с немирскими именами иноков и затворников. Клички там важны, как код судьбы, как закреплённое амплуа, ожидаемое поведение — «... надо запомнить этот день, когда получил кличку». Для носителя она — метка, чтобы знал рамки.

Сквозь физические границы дома вовнутрь проникает внешний мир, «наружа»: «... стены осыпающейся штукатурки… Узкие переходы лестничных маршей. Мошкара, танцующая под балконными фонарями. Розовые рассветы сквозь марлевые занавески. Мел и замусоренные парты. Солнце, тающее в красной пыли дворового прямоугольника. Блохастые собаки, дремлющие под скамейками. Ржавые трубы, перекрещивающиеся и свивающиеся в спирали под треснувшей кожей стен. Неровные ряды детских ботинок со скошенными носами, выстроенные вдоль кроватей. Дом — это мальчик, убегающий в пустоту коридоров. … К входящему Дом поворачивается острым углом. Это угол, об который разбиваешься до крови».

Конструкт Дома — модель социума. Как школьный класс, в котором иерархия закрепляется навсегда, как масть и значение карты в колоде, и стереотип этот проявляется на встречах выпускников даже спустя десятилетия. В других группах могут быть другие значения, но не в этой.

На модели Дома можно представить и большие сообщества, например, страны, проявляющие себя с конкретными характерами и акцентуациями, некоторые из них так и магнитятся к образам Табаки, Слепого, Лорда, Македонского, Чёрного… «Невозможно постоянно обыгрывать одни и те же сюжеты. Время от времени сценарий требует изменений. Объявленная Помпеем война — именно такое изменение. Вожак Псов запугивает Логов, тренируется в метании ножей, ведет себя, по выражению Шакала, «не лучшим образом», зрители ужасаются, шпионы бегают из лагеря в лагерь с донесениями — людям есть о чём поболтать вечерами. … Лэри глуповат, он все принимает за чистую монету. … Как все просто и глупо! … никому не нравится, когда посторонние разгадывают их игры … они не психи, а просто игроки».

Так Алиса в Стране чудес (она и Чеширский кот упоминаются в романе), раскусив сценарий, воскликнула: «Вы просто колода карт!»

В подростковом возрасте самое главное — быть принятым среди своего социума, он важнее собственности, боли, осознавания конечности недолгих жизней обитателей Дома. У каждой стаи свой подходящий вожак. Состайники — члены обретённой семьи. «Райские кущи» — это где свои, которые ждут тебя. Стратегия любой ценой стать членом стаи со временем корректируется: стать членом избранных.

Из Дома постояльцы хотят вырваться и при этом боятся его покинуть. За Домом — «зовущий, ждущий лес, найти кого-то … кроме Дома ничего нет, куда из него вылетишь?» Вот воспитатель после отпуска вышел на работу, и это успокоило подростков: сюда можно добровольно вернуться из «наружи», у них крепнет вера, что они не узники, что не всё заканчивается здесь, что «... каждый сам выбирает себе Дом. Мы делаем его интересным или скучным, а потом уже он меняет нас».

И они делают — наполняют чувствами, борьбой за власть, преодолениями: за внешней угловатостью, подростковой грубостью — милосердная забота друг о друге; риск и глубина страстей в архетипической передаче личных писем из одной стаи в другую, как от Маши Троекуровой Дубровскому через дупло дерева; испытания, насилие, выбор между суицидом и жизнью. Приходит понимание, что неопределённость не только страшит, она — часть настоящей жизни: «нет страшнее участи, чем знать о том, что будет завтра».

Мир обитателей Дома схлопывается до масштаба его стен, лестниц, занавесок, взросление проживается в этих коридорах и комнатах. Ценности, цели и смыслы сужаются до предметной конкретики — «Дом взял тебя, впустил в себя». В фильме «Ультиматум» (Россия, 1999 г.) есть такой эпизод: новенький попадает в больничную палату, где уже спаянный коллектив из пациентов, их интересы — местного, больничного значения:

— Новенького можно понять, ведь он только что из дома, где остались его незавершенные дела, проблемы, так было и с нами. А вот когда он полежит дня три-четыре…

— Да-да-да, конечно, через неделю и я с кем-нибудь поспорю: перегорит лампочка в палате или нет…

— Да.

Воспитанники Дома друг другу не только члены стаи, но и психологи-практики. Чем не групповая терапия?

— В Ночь Сказок нельзя спать. Это невежливо.

— И часто у вас бывают такие ночи?

— Четыре раза в году. Посезонно. А еще Ночь Монологов, Ночь Снов и Самая Длинная Ночь.

После одной из таких ночей герой чувствует себя своим: «Я лежал, кутаясь в свой краешек одеяла, и мне было хорошо. Я стал частью чего-то большого, многоногого и многорукого, теплого и болтливого. Я стал хвостом или рукой, а может быть, даже костью. При каждом движении кружилась голова, и все равно давно уже мне не было так уютно. Если бы утром кто-то сказал, что я проведу эту ночь вот так, разомлевший и счастливый, напиваясь и слушая сказки, смог бы я в это поверить?»

Есть и личная терапия: вожак даёт членам стаи задания — телесные и духовные практики. «Стань собой — найди свою шкуру, свою маску». Для маленького растущего человека облегчение — достраивать непонятное метафорами, схемами из того, что знакомо: как лес, как герои сказок.

Обитатели Дома растут, как все дети. Но в их повседневности нет родителей, возможностей внешнего мира, а есть физические ограничения, коляски, безнадзорность от взрослых и локальная несвобода, они живут с усталостью от преодолений, борьбы. Кто-то вырастает до вожака стаи, кто-то до статуса «прекраснейший самец Дома», а кто-то до понимания, что он — пустое место. Жизнь подрастающих перетекает в коридоры, самых экстремальных — на крышу. «Рано или поздно все мы сталкиваемся с проблемами, выросшими из недоговорённостей. Из-за того, что кто-то из нас не так понят».

Неопределённость текста не напрягает, она точнее отражает состояние героя-рассказчика. Степень конкретизации — достаточная для представления Дома с его обитателями. Стандартная прорисовка лишила бы духа, витающего в воздухе, как и человеческого образа обитателей Дома.

Ближе к концу книги, где герои становятся старше, их разговоры содержанием и лексикой напоминали речь усталых философов-интеллектуалов, употребляющих слова-ключи, ассоциации к общеизвестным смыслам. Ментально они уже преодолели границы Дома и вышли в общее пространство, делали умозаключения о мироустройстве: «Жизнь не течёт по прямой, она, как расходящиеся по воде круги. На каждом круге повторяются старые истории, чуть изменившись, но никто этого не замечает, никто не узнаёт их. Принято думать, что время, в котором ты новенькая, с иголочки, только что вытканная, а в природе всегда повторяется один и тот же узор. Их на самом деле совсем не много, этих узоров».

Книга показывает устройство социума, как расширенный подробный вариант «большого секрета для маленькой компании».

Роман я читала с разной степенью интереса: моё внимание то обострялось, то притуплялось, отстранялось. Когда повествование на языке аллегории с примесью тюремного жаргона с реальных событий соскальзывало в придуманные, привиденные, приснившиеся, я продиралась через текст уже собирателем симптомов и результатов наблюдения. И не у меня одной случился переход в профессиональный слой — один из героев повествования стал детским психологом.

Думаю, для тех, кто войдёт в состояние обитателей Дома, книга будет волшебной, любимой и терапевтичной. Почитатели романа используют описанные ситуации как свод правил, кодекс, ключи, опору для общения в своей собственной, личной «наруже».

Название романа, как и его безымянные герои, частично обезличено: «Дом, в котором…» — что? Напомнило из пьесы Нонны Слепаковой по мотивам сказок Редьярда Киплинга имя кошки, которая гуляла сама по себе, — «Та, которая», в нём недосказанность и возможность вариантов. Там ведь тоже все герои без имён: мальчик, мужчина, женщина, шакал, тигр, пёс, конь, корова и — путь к домохозяйству. Тут, в «Доме, в котором», живут «Те, которые», и они на пути к домоустройству, к своему личному дому.