К практической психотерапии тревожно-депрессивных пациентов (в т.ч. ветеранов, страдающих хроническим ПТСР). Часть 8

«Психологическая газета» продолжает публиковать материалы-пособие проф. Марка Евгеньевича Бурно, предназначенное для врачей и клинических (медицинских) психологов для работы в Терапии творческим самовыражением М. Бурно (ТТСБ) с тревожно-депрессивными пациентами. В первой статье цикла было представлено предисловие к пособию и первое занятие, а также список литературы. Второе занятие посвящено краткому повторению существа ТТСБ и классическому учению о характерах. Третье занятие было посвящено терапии творческим общением с природой людей с синтонным (сангвиническим) характером. Четвертое занятие — терапии людей с замкнуто-углублённым (аутистическим, шизоидным) характером. Пятое занятие описывает терапию творческим общением с природой людей с тревожно-сомневающимся (психастеническим) и застенчиво-раздражительным (астеническим) характерами. В шестом занятии говорилось о терапии творческим общением с природой людей с напряжённо-авторитарным (эпилептоидным) и мозаичным эпилептическим характерами. Седьмое занятие посвящено терапии творческим общением с природой людей с незрелым (ювенильным) характером.

Картины для занятий подобраны врачом-психотерапевтом Аллой Алексеевной Бурно.

Восьмое занятие. О терапии творческим общением с природой людей с простонародным характером

Андрей Платонович Платонов (1899–1951)

Июльская гроза (рассказ)

Рожь росла тихо. В жаре и безмолвии колосья склонились обратно к земле, словно они уснули без памяти, и тень тьмы нашла на них с неба и покрыла их на покой. Наташа оглянулась в незнакомом поле, желая увидеть, что застило солнце. Дальняя молния в злобе разделила весь видимый мир пополам, и оттуда, с другой стороны, что за деревней Панютино, шёл пыльный вихрь под тяжкой и медленной тучей; там раздался удар грома, сначала глухой и нестрашный, потом звук его раскатился и, повторившись, дошёл до Наташи так близко, что она почувствовала боль в сердце.

Цветок на земле (рассказ)

… — А цветок, ты видишь, жалконький такой, а он живой, и тело себе он сделал из мёртвого праха. Стало быть, он мёртвую сыпучую землю обращает в живое тело, и пахнет от него самого чистым духом. Вот тебе и есть самое главное дело на белом свете, вот тебе и есть, откуда всё берётся. Цветок этот — самый святой труженик, он из смерти работает жизнь.

Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958)

Весна в лесу

Каждый день на косогоре я
Пропадаю, милый друг.
Вешних дней лаборатория
Расположена вокруг.

В каждом маленьком растеньице,
Словно в колбочке живой,
Влага солнечная пенится
И кипит сама собой.

Эти колбочки исследовав,
Словно химик или врач,
В длинных перьях фиолетовых
По дороге ходит грач.

Он штудирует внимательно
По тетрадке свой урок
И больших червей питательных
Собирает детям впрок.

А в глуши лесов таинственных,
Нелюдимый, как дикарь,
Песню прадедов воинственных
Начинает петь глухарь.

Словно идолище древнее,
Обезумев от греха,
Он рокочет за деревнею
И колышет потроха.

И на кочках под осинами,
Солнца празднуя восход,
С причитаньями старинными
Водят зайцы хоровод.

Лапки к лапкам прижимаючи,
Вроде маленьких ребят,
Про свои обиды заячьи
Монотонно говорят.

И над песнями, над плясками
В эту пору каждый миг,
Населяя землю сказками,
Пламенеет солнца лик.

И, наверно, наклоняется
В наши древние леса,
И невольно улыбается
На лесные чудеса.

1935

Ночной сад

О, сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
О, сад ночной, печальный караван
Немых дубов и неподвижных елей!

Он целый день метался и шумел.
Был битвой дуб и тополь — потрясеньем.
Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,
Переплетались в воздухе осеннем.

Железный Август в длинных сапогах
Стоял вдали с большой тарелкой дичи.
И выстрелы гремели на лугах,
И в воздухе мелькали тельца птичьи.

И сад умолк, и месяц вышел вдруг,
Легли внизу десятки длинных теней,
И толпы лип вздымали кисти рук,
Скрывая птиц под купами растений.

О, сад ночной, о, бедный сад ночной,
О, существа, заснувшие надолго!
О, вспыхнувший над самой головой
Мгновенный пламень звёздного осколка!

1936

Летний вечер

Вечерний день томителен и ласков.
Стада коров, качающих бока,
В сопровожденье маленьких подпасков
По берегам идут издалека.

Река, переливаясь под обрывом,
Всё так же привлекательна на вид,
И небо в сочетании счастливом,
Обняв её, ликует и горит.

Из облаков изваянные розы
Свиваются, волнуются и вдруг,
Меняя очертания и позы,
Уносятся на запад и на юг.

И влага, зацелованная ими,
Как девушка в вечернем полусне,
Едва колеблет волнами своими,
Ещё не упоенными вполне.

Она ещё как будто негодует
И слабо отстраняется, но ей
Уже сквозь сон предчувствие рисует
Восторг и пламя августовских дней.

1957

Роберт Фрост (1874–1963) (американский поэт; см. о нём: Кашкин И.А. Для читателя-современника. М.: Советский писатель, 1968. 564 с.)

Пастбище

Я собрался прочистить наш родник.
Я разгребу над ним опавший лист,
Любуясь тем, как он прозрачен, чист.
Я там не задержусь. И ты приди.

Я собрался теленка принести.
Он к матери прижался. Так он мал,
Что с ней туда едва доковылял.
Я там не задержусь. И ты приди.

Пер. Ивана Кашкина.

Валентин Григорьевич Распутин (1937–2015)

Продаётся медвежья шкура (рассказ)

Несколько мгновений они стояли друг против друга, словно не могли договориться, кому начинать первому. Потом медведь, не выдержав, пошёл вперёд — это было его законное право. За месяцы преследования он научился хитрости и осторожности, но не стал пользоваться ни тем, ни другим — может, забыл, может, не хотел. Он приближался, и Василий поднял карабин. Медведь прыгнул.

Выстрел прозвучал как-то неохотно, но пуля сделала своё дело. Медведь упал. Василий, обозлясь, выстрелил ещё раз и сразу же пожалел об этом — можно было уже не стрелять.

Он подошёл к туше медведя и сел рядом с ним. Ни радости, ни удовлетворения он не чувствовал. Не зная, что делать, он достал из кармана кусок черного хлеба и стал вяло и безучастно жевать.

Он, победитель, сидел рядом с медведем и казался себе убийцей. А медведь лежал рядом с ним и, наверное, даже не знал, что его убили.

1965

Художники

Брейгель Старший, или «Мужицкий» (1526–1569)

Виктор Михайлович Васнецов (1848–1926)

Пример заключения ведущего занятие

Существо простонародного мозаичного (смешанного) характера легче познаётся в сравнении с другими характерами. Простонародная мозаика, как и другие характерологические мозаики (эпилептическая, полифоническая, эндокринная), не есть внешняя похожесть одного характера на другой. Например, наслоение ювенильности на аутистическое ядро характера. Это есть именно соединение (смешение) характерологических радикалов в самом ядре мозаичного характера. Радикалы — не характеры. Мы не найдём в них целостную сложную способность к аутистически-символическому, аутистически-сновидному мироощущению (аутист). Не найдём живой целостной чувственно-реалистической светлой естественности, этого сплава печали и радости, излучающего тёплый свет (синтонный человек, циклоид). Не найдём и целостного тревожного, мягко-деперсонализационного, размышляющего засилья мысли, сомнений (психастеник). Нет тут детски-юношеской живой поэтической незрелости (ювенил), целостной напряжённой авторитарности (эпилептоид). А что же есть, что связывает здесь в единый простонародный характер смешение этих разных синтонных, эпилептоидных и т.д. радикалов? Связывает не «огрублённость», «грубоватость», как представлялось мне раньше, а особая, как представляется теперь, первородность, нетронутость-первозданность, неокультуренная девственность перемешавшихся радикалов. Это всё сложнее, нежели просто «грубоватость». И это не ювенильность. Тут своя глубинная философия, своя «первобытная» нежность, доброта. Своя взрослая трогательность. Психастенический, синтонный и эпилептоидный радикалы обычно тут выходят вперёд, заслоняя собою остальные.

Сообразно этим характерологическим радикалам смешиваются в своей телесной мозаике и «радикалы» телосложения. Это не синтонные (циклоидные) пикники, не аутистические (шизоидные) лептосомы (люди узкого телосложения), не астено-диспластические психастеники или атлетические эпилептоиды. Тут своя «простонародная» конституциональная гармония-диспластика. У многих простонародных людей атлетоидно-грубоватая, со «слабинкой» (не типично атлетическая) мускулистость смешивается с психастенической диспластикой и пикноподобными чертами. У многих крестьянски-грубоватые простодушные лица. Нравственные из простонародных натур нередко вспыльчивы, но, даже в душе, не мстительны (в отличие от типичных эпилептоидов). Тут, повторю, своя, порою подробная, крестьянская доброта, доброта мастерового, чувствительность, жалостливость к слабому, незащищённому (в том числе, к животным с заботой о них (моя психотерапевтическая повесть «В деревне Бунятино»)) [8]. Скромность, чувство вины за то, что что-то недоделал, перед теми, кому плохо. Хозяйственная взрослость (вместе с наивностью) малых детей (Андрей Платонов, «Ещё мама»). Но не склонность к аналитическому размышлению или к деревенски-аутистической религиозности (Николай Рубцов, «Ферапонтово», «Село стоит на правом берегу…»).

Простонародные люди ощутимо несут в душе нашу мать-Природу, из которой мы вышли. Крестьянское, мастеровое у них существо. Это они сочиняли народные сказки, передавая их из века в век.

На фронте простонародный человек был таков, как толстовский матрос из «Севастопольских рассказов», у которого «вырвана часть груди». И вот «в то время как ему приносят носилки и он сам на здоровый бок ложится на них, вы замечаете, что … глаза горят, зубы сжимаются, голова с усилием поднимается выше; и в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: “Простите, братцы!” — ещё хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только ещё раз “Простите, братцы!”» («Севастополь в декабре месяце»).

Итак, у простонародных людей, уточню, своя коренная, крестьянская, из глубинных корней народа, его истории земная, полнокровная мудрость. Она рождает народные поговорки, которые Баратынский считал выше всякой поэзии. Люди такого склада, повторю, сочиняли в старину народные сказки. И думается, что такого душевного простонародного старинного склада гениальный Андрей Платонов, грустно-сказочно изображавший советскую жизнь. Генетическая простонародность Платонова сказалась и в его переложениях русских народных сказок (для 20-го века). Они, по-моему, ещё простонароднее сказок, записанных А.Н. Афанасьевым. Метафорическая народная мудрость, особенно одарённых, простонародных людей, неразделимая с народным языком, проникнутым самобытной простотой-неожиданностью народных сказок. Простонародный писатель, творящий Добро, не напишет сложно-аутистических, аналитически-психастенических, нравственно-этических исканий интеллигенции (это не его мир). Но он напишет свою ранимость, задушевность, склонность кручиниться, застенчивость и удаль, напишет Душу народа, потому что она в нём глубинно живёт. Душу народа в её нравственной, доброй первозданности, в скромности, в своих трагических и светлых народных переживаниях. Виктор Васнецов, Андрей Платонов, Николай Заболоцкий, Валентин Распутин, Фёдор Абрамов, Виктор Астафьев, Василий Шукшин, Владимир Солоухин, Василий Белов. Конечно же, не всех назвал. Брейгель, Фрост.

В статье Андрея Платонова «К столетию со времени смерти Лермонтова» (1941) особенно отчётливо обнаруживается простонародная мудрость и, в то же время, простонародная простота гения. Глубинно многозначный лермонтовский образ «Демона» Платонов поясняет так. « Мы знаем, что «демоны» человеческого рода суть пустые существа, хотя и обладающие «могучим взором», что они лишь надменные чудовища, то пугающие мир не своей силой, то навевающие на него ложные “золотые сны”. Но эти демоны, сколь они ни пусты в своём существе, они пока что ещё владеют реальными силами, и мы должны против них напрягаться в сопротивлении, чтобы сокрушить их и чтобы не погибнуть от их лобзаний, как Тамара…» (Платонов А. Размышления читателя. Статьи. — М.: Советский писатель, 1970. — С. 68).

Простонародное русское творчество несёт в себе ростки, корни всего высокого, вечного, одухотворённого в русской литературе и русском искусстве.

Виктор Михайлович Васнецов, сын вятского священника, обликом своим похож на одухотворённого русского крестьянина. Он открыл в картинах своих древние начала русского духа. В картине «Богатыри» — простонародная богатырская сила. Простонародный Илья Муромец (в середине), с выступающим вперёд синтонным радикалом в характере. Простонародный с выступающим благородно-эпилептоидным радикалом Добрыня с мечом. С выступающим поэтически-аутистическим радикалом Алёша Попович с луком и гуслями (богатырская застава Древней Руси среди наших просторов). А в «Алёнушке» — русская сила слабости, духовная дефензивная печаль. Алёнушке сочувствуют деревья, камни, осенние листья в омуте. Всё это — особенность (в своих сказочных началах) нашей великой русской духовной культуры с её глубинной тревогой за униженных и оскорблённых. И злые силы Руси в других картинах — Баба Яга, Кощей Бессмертный, Змей Горыныч.

Для Виктора Васнецова только сказка стояла «вровень» с Богом (как сказал он художнику Нестерову).

Русское простонародное — основа Души русского народа, его самобытное, прежде всего, доброе, нравственное, созидательное начало. Так и в любом народе. Но тоска-кручина присуща русским простолюдинам. Она повергает их нередко в пьянство: трудно такой душе нести горе. Пьянство, от которого опустошаются душевно, погибают (например, художник Саврасов). Конечно, это всё о нравственных простолюдинах в отличие от безнравственных.

О простонародной физиономии зла (разрушение, безнравственность). Это не Душа народа, Душа народа несёт в себе созидание и пытается вытащить народ из беды, как психотерапия из депрессивного страдания. Трудно говорить о творческом самовыражении зла, потому что творчество это Добро, созидание. Злу остаётся лишь самовыражение простонародных злых Кощея Бессмертного и Бабы Яги. Объясняется, по-моему, эта светлая сила Добра тем, что она, повторю, способствует выживанию народа и человечества. По законам природы и общества залечивает раны, спасает именно Добро, не Зло. Но великую созидательную стихийную работу Природы на дороге Добра Зло способно нарушить, уничтожив Человечество в экологическом взрыве, в современной войне-катастрофе.

Да, простонародно-авторитарный характер, как и все другие, имеет свою физиономию зла. Тут часто выдвинут в мозаике вперёд агрессивный, напряжённо-авторитарный радикал, побуждающий к ярости-гневу. Об этом — например, в известной песне на слова Дмитрия Садовникова (1817–1883) о Степане Разине «Из-за острова на стрежень», ставшей народной песней. Там, как известно, Стенька Разин в расписном челне обещает, хмельной, за свою новую жену «буйну голову» отдать. Но вот он услыхал насмешку: «атаман-то / Нас на бабу променял!» «Ошалел» Степан и взорвался. «Мощным взмахом поднимает / Полонённую княжну / И, не глядя, прочь кидает / В набежавшую волну…!» Среди безнравственных простолюдинов встречается немало и садистов-извергов. Было такое и в недоброй памяти сталинских лагерях.

Важно, по-моему, чувствовать-понимать исконную, сохранившуюся, в большей мере, и сегодня, доверчивость очень многих не безнравственных простолюдинов. Экономист, историк Владимир Филиппович Шумейко (2010) отмечает следующее. «Народная масса, в своём большинстве, безграмотная и тёмная, пошла за большевиками, потому что поверила, что действительно на земле можно построить новое, по-русски “справедливое общество”, где “каждому за труды его да воздастся” … Как говорится, власть не дают, её берут! Большевики её и взяли, в меньшей степени советуясь по этому поводу с народом. Это уже потом, усилиями пропаганды, “Великая Октябрьская” революция “свершилась по воле народа”» [35, с. 120–121].

Душевно-доверчивое отношение простонародных людей к врачу прочувствовал в своей многолетней практике. Невротические расстройства здесь встречаются редко. В основном — алкогольные.

Чаще простолюдины с грубой физиономией зла (в своей душе) к природе довольно равнодушны.

Нередко врождённая предрасположенность к простодушному добру (созиданию) и яростному злу (разрушению) перемешаны в разных долях в простонародных людях, особенно здоровых. Что будет тут со временем усиливаться, преобладать, серьёзно зависит от воспитания (в широком понимании), от массового внушения, происходящего в общественной жизни, от разных добрых и злых обстоятельств народного существования. Но доброе простонародное — это взрослое детство всего народа, его Добра. Простонародное Зло лишь затрудняет работу Добра. Змей Горыныч мешает светло развиваться Иванушке-дураку, который «дурак» лишь своей добротой.

Простонародный характер самобытностью отличается от т.н. психологами «конформного» характера. То есть характера людей с врождённой слабо выраженной, бледной душевной индивидуальностью, самобытностью. Эти люди всецело зависят от среды, желают одного — жить так практично, выгодно, «как все живут», точнее — богатые.

Простонародный человек — более или менее самородок. Самородком называли и гениального Ломоносова. К сожалению, предрасположенность к пьянству и у талантов немалая. Грешил этим даже Ломоносов.

Подавляющее большинство из множества простонародных пациентов, которым в молодости пришлось помогать, страдали алкоголизмом без иной душевной патологии. Тогда, полвека назад, и выяснилось для меня в своих началах отношение простонародных людей к жизни, в том числе, к природе. Многие из простонародных пациентов сами пытались уходить от тяги к спиртному в одинокую рыбалку, в лес за грибами, в дачные огородные работы. Природа для них родное пристанище. Нередко слышал от такого пациента: «сливаюсь с природой», «чую, но не могу объяснить, где сидит гриб, за какой берёзой, где прячутся какие ягоды». «Так пациент К., 40 лет, слесарь, приезжает в как будто бедный грибами лес, спит в ватнике на поляне среди природы и затем идёт вслед за «пустыми» грибниками, наполняя свои корзины боровиками и подосиновиками» [3, с. 544]. «Они даже в алкоголизме совестливы и жалостливы. Шофёр Л., 34 лет, не был виноват в том, что под его машину (не смертельно) попала старушка, но, глубоко расстроившись по этому поводу, из шофёров ушёл. Другой мой пациент М., 39 лет, тоже шофёр, не в силах был задавить собаку и “въехал в кювет”» [3, с. 540].

В деревне простонародные люди теплы с домашними животными, некоторые до слёз наслаждаются концертами лягушек, птиц. Хорошо разбираются в коленах соловьиного пения. «В рыбе холодная кровь, к ней нет жалостливости, а к родной корове есть», — сказал один уже сегодняшний деревенский мужик.

Мир для многих из этих людей, особенно мир животных и растений, простонародно-реалистически сказочен. И они по-своему чувствуют, что произошли из животных, растений. «Косноязычный мир животных, человеческие глаза лошадей и собак, младенческие разговоры птиц, героический рёв зверя напоминают мне мой вчерашний день» (Н.А. Заболоцкий, «Я — человек, часть мира, его произведение»). Прежде мне виделось в Заболоцком, в его метафорах космически-полифоническое [5, с. 421]. Сегодня думается, чувствуется о целостной (без расщеплённости) задушевной робкой человечности этого скромного большого поэта. О его целостной благодарной любви к природе и людям, о живой, земной, особой народной его сказочности, созвучной платоновской.

В рассказе Андрея Платонова «Цветок на земле» деревенский мальчик просит очень старого «дедушку Тита», который всё спит, потому что уже «всё знает». Просит его сказать: «А что это всё?» Они «пошли из избы наружу» , «вышли на пастбище, где рос сладкий клевер для коров, травы и цветы. Дед остановился у голубого цветка, терпеливо росшего корнем из мелкого чистого песка, показал на него Афоне, потом согнулся и осторожно потрогал тот цветок». Стал объяснять. «А цветок, ты видишь, жалконький такой, а он живой, и тело себе он сделал из мёртвого праха. Стало быть, он мёртвую сыпучую землю обращает в живое тело, и пахнет от него самого чистым духом. Вот тебе и есть самое главное дело на белом свете, вот тебе и есть, откуда всё берётся. Цветок этот самый святой труженик, он из смерти работает жизнь». «Мы пахари, Афонюшка, мы хлебу расти помогаем. А этот вот жёлтый цвет на лекарство идёт, его и в аптеке берут. Ты бы нарвал их да снёс. … Афоня задумался среди трав и цветов. Он сам, как цветок, тоже захотел теперь делать из смерти жизнь; он думал о том, как рождаются из сыпучего скучного песка голубые, красные, жёлтые счастливые цветы, поднявшие к небу свои добрые лица и дышащие чистым духом в белый свет».

Вот это и есть нравственно-простонародная философия целительного творческого общения с природой, смысл земного и человеческого существования. По-своему, как цветок, «из смерти работать жизнь», заботливо, неустанно, для людей, на пашне, в коровнике… Чтобы кормить своих близких и человечество. И естественно, что дедушка Тит, как в сказке, ничего не знает о фотосинтезе. О построении тела растения (цветка) из углерода воздуха с помощью солнца и хлорофилла.

Глубинная, самобытная, скромная близость синтонноподобных, простонародных людей к природе, думается мне в созвучии с О.Б. Счастливовой (см. ниже), несомненно, исторически биологична. Она живёт в их собственной природе как благотворно-родное начало. Хочется это повторить.

Психиатр-психотерапевт Ольга Борисовна Счастливова (Москва) (1999) отмечает, что у синтонных людей одухотворённое, нежно-лирическое восприятие природы неизменно сочетается с трезвым, реалистическим восприятием, пониманием её законов. И полагает, что это «имеет под собой глубокие генетические корни». Это — естественное тёплое отношение к природе, когда люди «чувствуют себя с ней «на равных», т.к. «вышли из неё и уйдут в неё». «Мне ясно видится здесь, что синтонные, циклоидные люди и составляли большую часть русского крестьянства. … Все песни, сказки, страдания, сложенные народом, наполнены любовью к родной природе. … К природе обращаются как к матери, отцу, подруге, просят совета, помощи, делятся печалью, радуются вместе с ней». Переплетение христианства с язычеством и т.д. «Когда дефензивный синтонный человек погружается творчески в прошлое, в котором вместе соединились природа с обычаями и обрядами предков, то отступает тревожность, неуверенность, светлее, мягче становится на душе» [19, с. 590–591].

С благодарностью к О.Б. Счастливовой близкое ей хочется сказать о сегодняшних дефензивных синтонноподобных простонародных людях.

Простонародный таёжный медвежатник охотится обычно без страха. Но, случается, встретится с движением души зверя, похожим на человеческое, по-своему благородное, и проглянет в переживаниях охотника дефензивное, тревожное. Так сказать, психастенический радикал.

В рассказе Валентина Распутина «Продаётся медвежья шкура» (1965) медведь (это бывает) преследует Василия, убившего возле берлоги на его глазах медведицу. Ждёт его повсюду с мстительной злостью в глазах. Преследует упорно, долго разыскивает испуганного измученного охотника — от зимовья к зимовью. Подстерегает, побуждая выходить из дома только с карабином. Наконец, измучившийся Василий выходит к ожидающему его медведю и убивает его. Переживания, по-видимому, простонародного Василия описаны в начале этого занятия (отрывок из рассказа).

Подробнее о простонародном характере см.: 6, с. 337–360.

Все изображения приведены в образовательных целях. Список литературы опубликован в первой статье цикла. — прим. ред.