Концепция позиций М.Кляйн и ее применение в психотерапевтической практике

30 марта 1896 года в Париже вышел номер журнала Revue Neurologique со статьей Зигмунда Фрейда «Наследственность и этиология неврозов». Ко «дню рождения» психоанализа предлагаем вниманию читателей статью Е.А. Ливач и Р.М. Грановской «Концепция позиций М. Кляйн и ее применение в психотерапевтической практике».

В настоящее время при обнаружении у взрослых пациентов параноидно-шизоидной симптоматики большинство психиатров и психологов не относит истоки этих симптомов к столь раннему периоду развития психики ребенка, как это показано в работе М. Кляйн и ее последователей — психоаналитиков. Вместе с тем, учет столь ранней психической травмы (1–4-й месяц жизни) помогает врачу не только составить правильную программу анализа актуального состояния больного, но и изменить стратегию восстановления и нормализации его психического состояния. Кроме того, такой психоаналитический подход концентрирует внимание врачей иных профессий на значимости самых ранних повреждений еще незрелой психики личности и, возможно, углубит их понимание поведения и переживаний пациентов, побудив изменить стереотипное взаимодействие с взрослым пациентом.

Мелани Кляйн (1882–1960) вошла в историю психоанализа как автор ряда плодотворных концепций, объясняющих развитие и функционирование психики. Эти концепции возникли из опыта многолетней клинической практики Кляйн с детьми и взрослыми. Часть этих концепций являлась развитием идей З. Фрейда и его коллег, часть заполнила существовавшие пробелы в понимании психических феноменов, часть противоречила Фрейдовым постулатам о психическом функционировании. Видное место в теории Кляйн занимает концепция позиций, ориентировка в которой позволяет отслеживать динамику изменений психики клиента как в терапевтическом процессе в целом, так и в отдельно взятом диалоге с психотерапевтом.

Термин «позиция» Кляйн использует для обозначения группы тревог и защит, которая изначально характерна для определенной фазы психического развития. Позицию также можно описать как способ самообъяснений индивидом как своих взаимоотношений с внешним миром, так и специфического диапазона эмоций, переживаемых по этому поводу. У взрослого человека та или иная позиция активируется в зависимости от соотношения наличных ресурсов психики («силы Эго», говоря психоаналитическим языком) и степени испытываемого стресса.

Кляйн выделяла параноидно-шизоидную и депрессивную позиции. Концепция позиций была творчески развита и переосмыслена представителями Британского психоаналитического общества [1, 5, 13, 14]. (В данном тексте, включая цитаты, под «Я» и «Собственным Я» подразумевается представление субъекта о себе, тогда как термином «Эго» обозначается психическая структура, существующая с первых дней жизни субъекта. Эта структура ответственна за: восприятие внешнего мира, способность различения внешнего и внутреннего, распознавание удовлетворения и фрустрации, а также за формирование фантазий о динамике внутреннего мира [13, с. 507–509].)

Параноидно-шизоидная позиция

Термином «параноидно-шизоидная позиция» М. Кляйн обозначает способ функционирования психики, характерный для периода с первого по четвертый месяц жизни. Этот способ является отражением периода формирования человеческой психики.

В данном контексте важнейшими условиями являются: 1) необходимость восприятия младенцем другого человека (как правило, это мать) и взаимодействия с ним для психического развития; 2) расщепление как первичный механизм обработки данных восприятия. Выделяют также расщепление Эго и расщепление объекта. Расщепление Эго выражается в восприятии собственных черт и поступков как существующих отдельно. Показателем этого является противоречивое поведение и противоречивое представление о себе. В целом при работе с клиентом, чья психика активно использует расщепление Эго, возникает впечатление, что в его памяти нет непрерывной истории взаимодействия с терапевтом. Неприемлемые и потому отщепленные части себя могут приписываться реальному человеку, группе или какому-либо персонажу. На это указывают постоянные упоминания этого лица, как правило, сопровождающиеся сильными эмоциями.

Расщепление объекта означает, что он не воспринимается как целостное явление; его «хорошие» (удовлетворяющие) и «плохие» (фрустрирующие) свойства содержатся отдельно, что позволяет избежать амбивалентного отношения к объекту. Вместо этого имеет место любовь к абсолютно хорошему объекту и ненависть и страх перед абсолютно плохим. Развитие «расщепления» отражает адаптивный рост, поскольку позволяет младенцу «раскусить» перцепт, так сказать, рассортировать куски и подчинить их пищеварительным энзимам внутреннего опыта — предшественника мысли. Этот активный опыт служит развитию мышления и взросления, являясь предшественником сознания и внимания [4, с. 22]. Развитие расщепления необходимо, так как еще не окрепшая психика младенца рискует обрушиться под натиском перцептивной информации, поступающей извне, и эмоциональной информации, характеризующей отношения младенца и матери. «…С самого начала существует несколько матерей, и каждая из них связана с удовлетворением, которое младенец получает или в котором нуждается, что порождает “хорошую” и “плохую” мать, соответственно, для каждой его потребности. Эти матери соотносятся с отдельными “младенцами”, то есть обособленно переживаемыми состояниями, отщепленными друг от друга и удерживаемыми отдельно друг от друга в защитных целях» [13, с. 358].

Важно заметить, что младенец воспринимает объект (мать) как фрустрирующий его в каждом случае, когда он не получает необходимого удовлетворения. Другими словами, идея отсутствия, в силу своего абстрактного характера, пока недоступна мышлению младенца. Отсутствие удовлетворяющего объекта на этой ранней стадии развития переживается как присутствие фрустрирующего объекта. Концепция восприятия отсутствия хорошего как присутствие плохого занимает значительное место в трудах У.Р. Биона: «…он [младенец] осознает потребность в хорошей груди и снова эта “потребность в хорошей груди” является “плохой грудью”, от которой необходимо избавиться … плохая грудь изгонялась, когда он двигался во время принятия молока…» [1, с. 49]. То есть во внутреннем мире младенца его собственные ощущения (голод и боль) воспринимаются как объекты внешнего мира, причиняющие ему вред.

Таким образом, одним из показателей того, что психика человека в данный момент функционирует параноидно-шизоидным образом, является готовность к поиску «плохих объектов» (завистников, преследователей, злоумышленников) при объяснении переживаемых фрустраций. Типичным примером будет первичный запрос клиента на то, чтобы «исправить», «изменить» или «избавиться от» конкретных людей или социальных групп. Образы этих людей или групп в мире представлений клиента являются показателем фрустрации, возникшей в связи с отсутствием способности достичь ситуации удовлетворения. Причины, по которым это отсутствие не может осознаваться, и являются предметом терапевтической работы. Осознание отсутствия удовлетворяющих объектов и/или способности с ними взаимодействовать (например, осознание неразвитости своего умения строить продуктивные личные отношения или умения отстаивать свои интересы) является показателем перехода психики на более высокую ступень функционирования.

Важнейшим препятствием на пути развития психики, то есть интеграции противоречивых переживаний, поступающих от одного и того же объекта, и, следовательно, интеграции образов «плохого» и «хорошего» объектов в один реалистичный образ, является специфическое восприятие младенцем собственной агрессии и его способы обращения с ней. Сила и абсолютный характер переживаемой агрессии является следствием ее отделения от испытываемых переживаний удовлетворения вследствие расщепления. «Эго, как и объект, также расщеплено, и плохое Я удерживается как можно дальше — от Я хорошего» [5, с. 73]. Благодаря расщеплению возможно создание однозначно хорошего ядра Я, которое впоследствии определяет желание жить, оптимизм, внутреннюю монолитность любви, а также уважения к себе и уверенности в себе. Однако ценой формирования такого ядра становятся концентрированные чувства ненависти к абсолютно плохому объекту, связанные с тревогой преследования (персекуторной, в терминологии Кляйн) со стороны плохого объекта.

Тревога преследования, в свою очередь, является следствием приписывания младенцем собственной агрессии объекту путем механизма проективной идентификации, то есть помещения неприемлемых импульсов и черт в объект внешнего мира. Различие между проекцией и проективной идентификацией заключается в образном, конкретном характере представлений о проецируемом в случае проективной идентификации, в отличие от абстрактного, символического характера, проецируемого при проекции. «…На мать, или лучше сказать, в мать проецируются отщепленные части Эго» [8, с. 80]. Проективная идентификация является более примитивным и, следовательно, более мощным способом защиты психики от чрезмерных переживаний и внутренних конфликтов по сравнению с проекцией. [Проективная идентификация]… являясь «механизмом коммуникации между довербальным младенцем и матерью … в остаточном виде присутствует и во взрослой жизни в форме аффективной коммуникации» [4, с. 122–123].

Н. Мак-Вильямс подчеркивает, что объект проективной идентификации, т.е. лицо, в которое субъект помещает непереносимые аффекты или аспекты себя, воспринимает это психическое послание: «…пациент … вынуждает человека, на которого он их проецирует, вести себя подобно тем объектам … Свойство проективной идентификации действовать как “самоактуализирующееся пророчество” было объяснено … как естественный результат степени нарушений, достаточный для того, чтобы восприятие реальности основывалось на очень примитивных механизмах, но недостаточной для психоза» [11, с. 147–149]. Таким образом, можно связать понятие параноидно-шизоидной позиции с пограничным (borderline) уровнем функционирования личности.

В клинической практике проективная идентификация проявляется иррациональными переживаниями терапевта, зачастую не характерными для него, в присутствии клиента, который данных чувств не проявляет. Например, беседуя с вежливой и сдержанной клиенткой, терапевт испытывает сильнейшие агрессивные либо сексуальные (независимо от своего пола и ориентации) импульсы; или же в присутствии клиента, произносящего достаточно стандартные фразы, терапевт чувствует, что его способность думать и анализировать существенно заторможена или почти блокирована. Ситуация усугубляется тем, что клиент может выражать уверенность в том, что терапевт испытывает данные чувства в связи с ним, и таким образом подкрепляет их: например, в такой форме сообщать терапевту, что он (терапевт) злится на клиента или презирает его, что у терапевта появляются основания для подобных чувств. «Особенностью такого рода коммуникаций является то, что на первый взгляд они совсем не выглядят так, как будто это сделал пациент. Аналитик испытывает аффект как собственную реакцию на что-то. И надо приложить усилия, чтобы отделить вклад пациента от своего собственного» [5, с. 103]. Воздействие проективной идентификации может ощущаться не только в форме чувств или мыслей, но также в форме физических состояний (например, сонливость) или болезненных ощущений. Как правило, эти состояния проходят, когда удается их осознать и разместить в диалоге с клиентом.

В свою очередь, использование механизма проективной идентификации переживается субъектом как лишение какой-то части своей личности — чувства, отношения, черты. «Изгоняются и проецируются не только плохие, но и хорошие части Я. Проекция хороших переживаний и хороших частей Я в мать существенна для способности младенца развивать хорошие объектные отношения и интегрировать свое Эго. Если этот проективный процесс осуществляется чрезмерно, хорошие части личности оказываются потерянными. Итогом данного процесса является ослабление и обеднение Эго. Проекция элементов Эго на других людей (например, «в нашей семье все решает жена») имеет своим результатом чрезмерную зависимость от этих внешних репрезентантов собственных хороших частей» [8, с. 81]. То есть чрезмерность в активизации проективной идентификации приводит к переживанию своей неполноценности, слабости, утрате контроля над своей жизнью. «Проективная идентификация является частью состояний спутанности, дезориентации, аутистической отстраненности, клаустрофобии, агорафобии и фантазий о власти над объектами или о власти объектов над вами. Клиенты, у которых есть чувство, что они сомнамбулы, что «в них кто-то вселился» или что они действуют как зомби или роботы, испытывают проблемы с проективной идентификацией» [4, с. 123]. В таком случае можно предположить, что клиент вынужден масштабно использовать проективную идентификацию, поскольку в текущих условиях его психика не способна задействовать более сложные, т.е. имеющие более высокий уровень символизации, психические защиты — например идентификацию или вытеснение. Тогда вместо стремления «имитировать поведение X» возникает стремление «украсть нечто у Х» или даже «проглотить Х». А упомянутое выше отношение к своим импульсам как к реальным феноменам приводит к бессознательной уверенности в том, что нечто уже украдено и Х подозревает об этом, поэтому можно ждать возмездия с его стороны.

У.Р. Бион предложил оригинальное объяснение смысла проективной идентификации как коммуникации между бессознательным субъекта и объекта. Он полагает, что ощущения и эмоции младенца не пригодны для того, чтобы психически обрабатывать их, так как его психика еще не развила в себе данную способность. Эту способность, которую Бион обозначил как «альфа-функцию», младенец «заимствует» у матери (а клиент — у психотерапевта). «Чтобы опыт был усвоен, альфа-функция должна применяться в процессе усвоения эмоционального опыта» [1, с. 22]. Мать (или терапевт) выполняет свою задачу, реагируя таким образом, чтобы младенец (или клиент) смог обходиться со своими переживаниями так, чтобы его жизнеспособность повышалась. Например, младенец испытывает болезненное чувство голода и тревогу в связи с этим, а мать одновременно начинает тревожиться о том, что он голоден, и кормит его. В терапевтическом процессе задачей терапевта, естественно, является не удовлетворить фрустрированные потребности клиента, а символизировать их, т.е. перевести в речь. Например, «хотя ваш голос спокоен, когда вы рассказываете о расставании со своим партнером, вполне возможно, что в глубине души вы все еще испытываете гнев на него и боль разрыва». Переведенные в речь и таким образом ставшие доступными для осознания, эмоции и способы действия могут продолжать свою трансформацию в сторону принятия более конструктивных решений.

Многократно повторенный, такой способ взаимодействия между клиентом и терапевтом постепенно приводит к формированию собственной альфа-функции клиента и, следовательно, к стабилизации его психического функционирования. Напротив, длительная невозможность в первые годы жизни получать помощь в переживании своих эмоций и ощущений замедляет развитие психики как системы внутренних объектов, являющихся «слепками» внешних объектов, что и позволяет носителю быть достаточно независимым от этих объектов.

Проективная идентификация является одним из ключевых механизмов функционирования параноидно-шизоидной психики наряду с примитивной идеализацией и обесцениванием, которые будут рассмотрены далее.

Причина, по которой агрессия фрустрированного младенца непереносима для него и должна быть изгнана (проецирована) во внешний объект, заключается в том, что на параноидно-шизоидной позиции собственные эмоции представляются реальными, а не психическими феноменами, и, следовательно, желание разрушить фрустрирующий объект (мать) действительно может привести к ее разрушению и к мести с ее стороны: «С самого начала деструктивный импульс … направляется против объекта и вначале выражается в фантазийных орально-садистических атаках на грудь матери. Страхи преследования, возникающие из орально-садистических импульсов младенца … очень важны для развития паранойи и шизофрении» [8, с. 72].

Итак, для параноидно-шизоидной позиции характерно восприятие своих переживаний как реальных событий, имеющих последствия во внешнем мире, а не как событий своего внутреннего мира. Распутать смешение внешнего и внутреннего будет более простой задачей для терапевта, если он понимает механизмы обращения клиента со своими переживаниями.

Кляйн и ее последователи уделяли внимание в основном импульсам агрессии и деструкции. В младенческом возрасте агрессивные и деструктивные импульсы являются примитивной и единственно доступной реакцией на фрустрацию, которая адресована ухаживающему взрослому. Однако при переживании агрессии у субъекта возникает дилемма в связи с тем, что, «поскольку дифференцированное переживание собственного Я с самого начала зависит от параллельного существования представляемого объекта, сущностно необходимая мотивация сохранности собственного Я не может поддерживаться отдельно от сохранности объекта» [12, с. 131]. По Кляйн, есть два основных способа разрешить эту дилемму: первым является приписывание собственной агрессии объекту — в этом случае развивается тревога преследования, в особых случаях приводящая к параноидальному психозу. Вторым способом является психическое действие субъекта, которое У.Р. Бион назвал «нападением на связи». В одноименной статье он описывает процесс фрагментации собственного психического аппарата (Эго), который воспринимается как источник агрессии. То есть психика разрушается под воздействием собственного деструктивного импульса для того, чтобы избежать направленности этой деструкции на объект. Это происходит в случае, если мать не может помочь ребенку переживать его эмоции, которые воспринимаются им как тотальные и действенные. Возникают сильнейшие внутренние конфликты, разрешить которые психика младенца может только путем деструкции импульсов и подавления всей активности психики, из которой эти импульсы исходят, путем разрушения психической структуры — так сказать, тактика «выжженной земли». «Так подготавливается путь к тяжелой задержке развития. Чувство ненависти направляется на все эмоции, включая саму ненависть, и на внешнюю реальность, которая их возбуждает» [2, с. 313]. Именно этот процесс приводит в более легких случаях к внешним проявлениям отсутствия связи с внешним миром — интроверсии, самодостаточности, утраты аффекта, одиночества, деперсонализации и т. д., т.е. к «характерным шизоидным чертам» [3, с. 45–48]. В тяжелых случаях результатом «нападения на связи» становится симптоматическая картина шизофрении — разрушения связей с другими, разрушения смысловых связей, разрушения связей между различными сферами психики.

Кляйн дает и объяснение феноменам примитивной идеализации объекта с его последующим обесцениванием, что характерно для параноидно-шизоидного способа функционирования. Она полагает, что тревога преследования «создает потребность быть защищенным от преследователей и поэтому ведет к увеличению мощи удовлетворяющего объекта» [6, с. 193]. Наверное, каждый врач и психолог знаком с ситуацией, когда на прием приходит пациент, выражающий чрезмерное восхищение и абсолютную уверенность в том, что специалист ему поможет. По опыту известно, что этот настрой рано или поздно сменится разочарованием, презрением, исчезновением без объяснений или даже судебным иском, когда «абсолютно хороший» образ специалиста во внутреннем мире пациента сменится «абсолютно плохим». Подобный паттерн, скорее всего, будет проявляться и в личной жизни такого клиента. Отрицаемые «плохие» свойства объекта рано или поздно превысят «критическую массу» и, достигнув сознания, займут место «хорошего» образа объекта. Гнев и ненависть по отношению к этому «плохому» объекту, по законам функционирования параноидно-шизоидной психики, вызовут тревогу преследования, защититься от которой можно вновь идеализацией этого или другого объекта.

Обесценивание имеет и другие механизмы происхождения, которые будет уместнее рассмотреть в следующем разделе.

Итак, понятием «параноидно-шизоидная позиция» М. Кляйн обозначает специфический способ функционирования психики, являющийся нормой в возрасте 0–4 мес. жизни, а в более взрослом возрасте проявляющийся вследствие временной или постоянной неспособности психики справиться с чрезмерными стрессами окружающего мира или же с собственными импульсами, которые воспринимаются как реально разрушающие тех, от кого зависит благополучие индивида. Для параноидно-шизоидной позиции характерны такие механизмы, как расщепление, то есть фрагментированное восприятие себя и других, и тревога преследования вследствие проецирования своей агрессии во внешний мир при переживании фрустрации. В чрезмерном действии этих механизмов Кляйн видела причины параноидальной и шизофренической симптоматики. Другими характерными механизмами являются проективная идентификация — психическая деятельность по исследованию и интеграции собственной психики путем помещения ее «неудобоваримых» аспектов в образы других и фантазии о том, что другие поступают так же с субъектом. Это может вызывать у субъекта чувства ущербности и неполноценности, представление о том, что он подчиняется чьей-то воле или содержит в себе нечто чуждое и враждебное. Проективная идентификация вызывает у объекта соответствующие эмоциональные и физические ощущения, приводя, таким образом, к формированию противоречивых, эмоционально выматывающих отношений. Примитивная идеализация является способом избежать тревоги преследования, способом, характерным для параноидно-шизоидной позиции, что лишает субъекта возможности строить реальные отношения и запускает цепочку тотальных обожаний с последующими разочарованиями.

Если параноидно-шизоидная позиция проходит благополучно, то стабильность удовлетворения снижает агрессивные импульсы. Наряду с накоплением информации об объекте это приводит к возможности интеграции образа объекта, что запускает переход психики на депрессивную позицию.

Депрессивная позиция

Слияние хороших и плохих свойств объекта в единый образ означает слияние чувств любви и ненависти к нему. По Кляйн, в возрасте 4–6 месяцев младенец обнаруживает, что объект, который он любит и ценит, и объект, которого он боится и который разрушает в своей фантазии, — это одно лицо. Следствием появления этого единого образа во внутреннем мире младенца является депрессивная тревога, то есть страх, что агрессия субъекта может уничтожить любимый объект, и потребность защитить объект от собственной ненависти. «Депрессивная тревога является исключительно важным элементом зрелых взаимоотношений, источником благородных и альтруистических чувств, поддерживающих благополучие объекта» [13, с. 169]. Кляйн описывает депрессивную позицию как сочетание тревоги преследования со способами защиты от нее и тоски по любимому объекту, который воспринимается разрушенным — мертвым или испорченным.

Разрешение этого внутреннего конфликта в пользу любви и укрепления продуктивной связи с объектом свидетельствует о реалистичной вере в собственную хорошесть и, таким образом, в благополучный выход из депрессивной позиции. Кляйн подробно описывает брачно-семейные отношения в зависимости от того, достаточно ли была проработана и разрешена вина, возникающая впервые на депрессивной позиции [9]. В терапевтической практике достижение депрессивной позиции проявляется в признании своей ответственности и переживании печали из-за невольно причиненного ущерба. Сопротивление в процессе терапии показывает, как трудно осознать свою прошлую деструктивность и все же не потерять чувство собственного достоинства, которое требует признать и возместить нанесенный урон. Это сказано в знаменитой фразе «Прости их, ибо не ведают, что творят».

Тяжесть ноши признания своей вины и несовершенства может быть невыносима для субъекта при определенных обстоятельствах. В этом случае происходит «миграция» психики между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями, что Бион обозначал как PS–D, т.е. фрагментация–интеграция. Этот процесс переживается как периодическая смена чувства вины, сожаления и желания возместить ущерб (совершить репарацию, по терминологии Кляйн) на ожесточенность либо тревогу преследования. Субъект попеременно обвиняет то себя, то другого (других) либо же вообще отрицает значимость своих отношений. Выражаясь фигурально, субъект безуспешно пытается закрыть глаза на перспективу остаться без любимого (изначально матери) по собственной вине и необходимость компенсировать причиненный вред. Кляйн прямо указывает, что считает депрессию «результатом смешивания параноидной тревоги и того содержания тревоги, переживаний страдания и защит, которые связаны с приближающейся потерей любимого объекта» [7, c. 160]. На этой стадии формируются параноидные, маниакальные и обсессивные защиты. Рассмотрим их функционирование.

Параноидная защита осуществляется путем фантазий об уничтожении фигур, преследующих субъекта за то, что он причинил вред объекту. Эти фантазии насыщены переживанием всемогущества и характеризуются такой жестокостью и садистической изобретательностью, в которую трудно поверить и которая, однако, зафиксирована Кляйн в ее многочисленных описаниях клинических случаев. В отечественной литературе приведен скрупулезно документированный пример терапии пятилетнего мальчика со случаем астмы психосоматического происхождения [2]. Его садистические фантазии об уничтожении свидетельствуют о том, что сила страха перед расплатой за ущерб, причиненный важному и ценному объекту, превышает интегративные возможности психики и ресурс веры в собственную хорошесть, которая могла быть подорвана жестоким обращением, физическими страданиями, смысл которых остался неясен (например, при медицинских процедурах), или игнорированием со стороны опекающих лиц. При параноидной защите мир представляется насыщенным насилием, а субъект — попеременно — то могущественным и благородным мстителем, то невинной жертвой, поставленной в безвыходные условия. Представляется вероятным, что именно триумф параноидных защит в психике Ивана Грозного в сочетании с уровнем развития его личности (близком к психотическому) и возможностям статуса правителя привели к тому, что фантазии о безграничной жестокости при расправе с «преследователями» во внутреннем мире были воплощены во внешней реальности.

В терапевтической практике с клиентами невротического уровня функционирования садистические фантазии встречаются в рассказах о сновидениях, угадываются по выбору излюбленных сюжетов художественных произведений или же могут быть открыто высказаны при установлении доверительных отношений. Подчеркнем, что они отражают трудности признания субъектом своей вины, которая скорее носит воображаемый характер (атавистические представления о всемогуществе своих импульсов, не имевших возможности быть осознанными и проработанными).

Маниакальная защита проявляется в «принижении значимости объекта и презрении к нему» [7, с 164], что позволяет уменьшить представление о нанесенном ущербе. Ее признаками также являются гротескные преувеличения и преуменьшения в описаниях событий, объектов и отношений с ними. Преувеличиваются разнообразные аспекты себя. Преуменьшение достоинств объектов приводит к неспособности удовлетворения от взаимодействия с ними и, следовательно, к усилению фрустрации. «Когда в результате получаемых в результате тестирования внешней реальности постоянных и разнообразных подтверждений увеличивается доверие … к своей способности любить, своим репаративным силам … маниакальное всемогущество убывает» [10, с. 271].

Обсессивная защита представляет собой навязчивые действия, которые являются разыгрыванием ситуации причинения ущерба и последующей репарации. Репарация оказывается безуспешной, в результате чего действие нужно повторять. Важно, что качество репарации находится в прямой связи с самооценкой. Представляя себя плохим, субъект, естественно, переживает как плохое и то, чем он пытается компенсировать результат своей деструктивности.

Помощь в проработке этих защит позволяет клиенту интегрировать разрозненные аспекты себя в единый образ и сформировать доброжелательное отношение к себе с возможностью укреплять и подтверждать его путем продуктивных действий в свой адреса, а также путем конструктивного вклада в свои отношения со значимыми другими. При этом повышаются работоспособность и творческие способности. Путем снятия внутренних конфликтов и более адекватного представления о собственной агрессивности пациент получает возможность придавать ей социально одобряемые формы. Переход от параноидно-шизоидной позиции к депрессивной и проработка защит депрессивной позиции позволяет субъекту снизить внутреннее напряжение и задействовать свои творческие способности при построении индивидуального способа взаимодействия с внешним миром.

Литература

1. Бион У. Р. Научение через опыт переживания: пер. с англ. – М.: Когито-центр, 2008. – 128 с.
2. Васильева Н.Л. Психоаналитический подход в системе психологического сопровождения детей и подростков: автореф. дисс. … д-ра психол. наук. – СПб, 2007. – 45 с.
3. Гантрип Г. Шизоидные явления, объектные отношения и самость. – М.: Ин-т общегуманит. исслед., 2014. – 536 с.
4. Гротштейн Дж. С. Расщепление и проективная идентификация. – М.: Ин-т общегуманит. исслед., 2014. – 224 с.
5. Клинические лекции по Кляйн и Биону: пер. с англ. / под ред. Р. Андерсона. – М.: Когито-центр, 2012. – 192 с.
6. Кляйн М. Некоторые теоретические выводы относительно эмоциональной жизни младенца // Психоаналитические труды: в 7 т.: пер. с англ. / под науч. ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2009. – T. V: Эдипов комплекс в свете ранних тревог и другие работы 1945–1952 гг. – С. 187–230.
7. Кляйн М. Вклад в психогенез маниакально-депрессивных состояний // Психоаналитические труды: в 7 т. : пер. с англ. / под науч. ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2007. – T. II: Любовь, вина и репарация и другие работы 1929–1942 г. – С. 139–177.
8. Кляйн М. Заметки о некоторых шизоидных механизмах // Психоаналитические труды: в 7 т.: пер. с англ. / под науч. ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2009. – T. V: Эдипов комплекс в свете ранних тревог и другие работы 1945–1952 г. – С. 69–101.
9. Кляйн М. Любовь, вина и репарация // Психоаналитические труды: в 7 т.: пер. с англ. / под науч. ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2007. – T. II: Любовь, вина и репарация и другие работы 1929–1942 гг. – С. 205–255.
10. Кляйн М. Скорбь и ее отношение к маниакально-депрессивным состояниям // Психоаналитические труды: в 7 т. : пер. с англ. / под науч. ред. С.Ф. Сироткина, М.Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2007. – T. II: Любовь, вина и репарация и другие работы 1929–1942 гг. – С. 257–292.
11. Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика: понимание структуры личности в клиническом процессе: пер. с англ. – М. : Класс, 2012. – 480 с.
12. Тэхкэ В. Психика и ее лечение: психоаналитический подход: пер. с англ. – М.: Канон+: Реабилитация, 2012. – 464 с.
13. Хиншелвуд Р.Д. Словарь кляйнианского психоанализа: пер. с англ. – М.: Когито-центр, 2007. – 566 с.
14. Bion W.R. Attacks on Linking // Int. J. of Psychoanalysis. – 1959. – N 40. – P. 308–315.

Источник: Ливач Е.А., Грановская Р.М. Концепция позиций М. Кляйн и ее применение в психотерапевтической практике // Вестник психотерапии. 2016. № 60 (65). С. 44–59.